bannerbanner
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
2 из 5

Первое же боевое столкновение между русским отрядом и ханскими войсками продолжалось больше двух часов и было завершено отступлением конницы Джавад-хана за крепостные стены, находившиеся на левом берегу реки Гянджачай. Крепость имела форму шестиугольника с общей протяженностью стен в три с половиной версты. Сами стены были двойными, каменная и глинобитная, по шесть-восемь саженей в длину и до четырех саженей толщиной, с достаточным количеством бойниц. Сады и предместье города также окружал высокий земляной вал со специальными выступами в виде бастионов.

Осада Гянджи растянулась почти на пять недель, в русском сводном отряде возникли затруднения с продовольствием, солдаты мерзли, среди конной милиции начиналось брожение и недовольство. Гарнизон Джавад-хана при этом находился в тепле и ни в чем не испытывал недостатка.

Наконец, было окончательно определено время штурма…

Ночь на третье января 1804 года оказалась такая же темная и сырая, как многие предыдущие. Над землею стелился холодный туман – острие своего собственного штыка разглядеть удавалось с трудом. На приступ решили идти одновременно с двух сторон. В половине шестого утра гренадеры и двести пеших драгун под командой генерал-майора Портнягина выдвинулись под стены крепости со стороны Карабахских ворот. Егеря полковника Корягина одновременно с этим предприняли отвлекающую атаку. В резерве у каждого из штурмовых отрядов имелось по одному батальону пехоты – основной же резерв составляли артиллерийские батареи, казаки и до батальона стрелков.

Как это часто бывает, последующие события развивались не совсем так, как планировал на военном совете генерал Цицианов. Под огнем вражеских пушек, под градом пуль, бревен и камней отряд Карягина, которому предназначалась при штурме второстепенная и вспомогательная роль, почти сразу преодолел первую стену, после чего завязал тяжелый бой на подступах ко второй. Спустя какое-то время батальон егерей под командованием майора Лисаневича взобрался и на вторую стену, продолжив ожесточенную схватку за крепостные башни Кафе-Бек, Хаджи-Кале, Юхари-Кале и Каджи-Хан. В одной из этих башен капитаном Каловским был убит гордый и храбрый Джавад-хан, который руководил обороной города из самой гущи боя. Сам капитан вскоре после этого также погиб под саблями ханских телохранителей.

Основной же отряд под командованием генерал-майора Портнягина преодолел стены крепости только с третьей попытки, когда егеря уже открывали Тифлисские ворота для пушек и резерва… Дело в том, что его колонна смогла скрытно подойти к самому крепостному валу, и только тогда была обнаружена. Противник открыл по ней огонь почти в упор, приставные лестницы отталкивались по несколько раз, а пробитая в земляной стене брешь также неоднократно переходила из рук в руки, поэтому в тот раз судьба штурма решилась на вспомогательном направлении.

К полудню крепость пала. Ее защитники потеряли около тысячи семисот человек убитыми, включая самого правителя и его среднего сына. Было взято почти восемнадцать тысяч пленных, захвачено два десятка орудий и фальконетов, большое количество боеприпасов и продовольствия, а также – восемь знамен, среди которых знаменитый ханский бунчук и штандарт с изображением на древке руки Магомета. К чести русских солдат, из девяти тысяч женщин и детей, которых Джавад-хан собрал из селений в залог верности их мужей, ни одна не подверглась оскорблению или унижениям. Более того, плененному семейству хана и его первой жене князь Цицианов даровал свободу, отвел им дом в форштадте, пожаловал подарками и деньгами. Отважный и гордый Джавад-хан по распоряжению генерал-лейтенанта князя Цицианова был с воинскими почестями похоронен во дворе самой главной городской мечети.

Потери русских составили семнадцать офицеров и немногим более трехсот нижних чинов, включая раненых. Все участники штурма получили заслуженные награды – чины и ордена, или же специально учрежденные серебряные медали «За труды и храбрость при взятии Гянджи».

Захваченную Гянджу переименовали в честь супруги государя и теперь она стала называться Елизаветполь. Само ханство было упразднено, его территория под именем Елизаветпольского округа вошла в состав Российской империи. В городе учредили комендантское управление, при котором вся военная и гражданская власть сосредоточилась в руках коменданта.

…Довольно скоро ученик полкового цирюльника Павлов оставил позади лабиринт узких переулков, стиснутых глухими глинобитными заборами, и увидел широкую улицу, на которой вполне бы могли разминуться груженый караван верблюдов и всадник при полном вооружении.

– Тебе чего?

В штаб 17-го Егерского полка часовые пропустили Мишку беспрепятственно. И теперь он стоял, вытянувшись во фрунт, перед поручиком Васильевым, исполнявшим сегодня обязанности дежурного адъютанта.

– Бумаги лазаретные для его высокоблагородия майора Котляревского!

– Давай сюда, – офицер принял от посыльного толстую книгу и четвертушку бумаги с запиской, которые передал старый полковой цирюльник.

– Обожди…

Васильев поднялся из-за стола и вышел в соседнюю комнату. Спустя короткое время он вернулся, однако дверь оставил чуть-чуть приоткрытой – да так, что не только он сам, но и Мишка вполне мог услышать и даже увидеть кое-что из происходящего за стеной.

– Стой здесь. Отнесешь ответ Ивану Карловичу.

…Судя по голосам, за дверью совещались двое: шеф 17-го Егерского полка пятидесятилетний Павел Михайлович Карягин и заместитель командира полка Котляревский, исполнявший в последние дни всю штабную работу.

– Поручите еще раз проверить, исправно ли подкованы лошади.

Полковник Карягин, поседевший в боях, но достаточно крепкий и энергичный мужчина, начал службу рядовым в Бутырском пехотном полку. Под командой блистательного Румянцева он принял участие еще в Первой турецкой войне и, как было написано в аттестации, «с этого времени уже не выходил из-под огня неприятеля».

Шефство было на Карягина возложено два года назад, после нескольких лет командования полком, так что по именам и фамилиям знал он не только почти всех своих унтер-офицеров, но и большинство солдат. В обязанности шефа входил общий надзор за управлением полка и за его хозяйством – как правило, шеф исполнял обязанности командира, если находился при полку, а командир становился его замом. Первый батальон или эскадрон полка назывался по имени шефа, а последний – по имени командира. Разумеется, при отсутствии шефа руководил полком сам командир, но за недостатки в полку все равно отвечали они оба. Мнение шефа учитывалось при назначении на должности полковых офицеров, он обычно достаточно много общался с ними, вникал в бытовые вопросы и жалобы. Если в полку находились и его шеф, и командир, то командовал шеф как старший по должности, а полковой командир возглавлял один из батальонов – по обыкновению, третий, в котором и числился.

– Непременно! – Петр Степанович Котляревский, уроженец Малороссии, был, наверное, лет на двадцать моложе Карягина, однако успел уже отличиться в персидской войне, получив за мужество и доблесть ордена Святого Иоанна Иерусалимского и Святой Анны 3 степени: – Подпоручик Гудим-Левкович сегодня пожаловался на состояние лафетных стволов.

– А раньше он куда смотрел? – Слышно было, как шеф 17-го Егерского полка в раздражении отбросил карандаш.

Некоторое время майор Котляревский перечислял, то и дело сверяясь со своими пометками, сколько имеется и сколько надобно еще заготовить овса, белых сухарей, мешков соли и прочего. К тому же, кроме водки и хлеба солдатам в поход полагалось по два фунта мяса.

– Петр Степанович, у вас еще что-то?

– Изволите ли видеть, Павел Михайлович, в полковой казне даже с учетом произведенных расходов на закупку продовольствия и фуража образовался некоторый остаток. Полагаю, недурно было бы раздать солдатам по полтине… или по рублю…

Многие из нижних чинов успели за долгие годы службы обзавестись женами и детьми, которые проживали в особых слободах. И хорошо, если они перед походом могли оставить своим семьям какие-то средства к существованию.

– А господам офицерам – выплатить половинное жалованье за будущий месяц?

Это предложение также было разумным и правильным – покидая обжитой гарнизон, всем офицерам, особенно молодежи, следовало рассчитаться по обязательствам и по долгам перед местными обывателями, сделать некоторые закупки в дорогу…

Поэтому Карягин не стал возражать:

– Одобряю! Пишите приказ.

В качестве шефа 17-го Егерского полка он имел полное право единолично отдавать распоряжения такого рода – тем более что командир полка майор Лисаневич с шестью ротами отборных егерей, с тридцатью казаками и тремя орудиями уже давным-давно отбыл из города для обороны крепости Шуша.

– Что сообщают лазутчики, Петр Степанович?

– Пока ничего достоверного, – покачал головой Котляревский. – Однако нам удалось найти проводника.

– Кто такой?

– Здешний армянин по имени Вани.

– Вани-юзбаши[2]? Старший сын Арютина Атабекова?

– Так точно, Павел Михайлович.

– Знаю, знаю эту семью… – полковник Карягин кивнул одобрительно. – И про самого Вани слышал, что надежный и толковый юноша. Но ведь он, кажется, почти не понимает по-русски?

– В походе при нем будет состоять переводчик.

Мы об этом также договорились.

– Похвально, похвально… – полковник сделал несколько шагов по комнате и, судя по всему, опять решил вернуться к документам:

– Это что у вас написано такое, Петр Степанович?

– Вино виноградное. Два бочонка. Полагается по довольствию для господ офицеров.

– Брать не станем! Пусть вино будет только солдатское, хлебное – оно и для здоровья в здешнем климате полезнее, да и рану, если что, промыть можно.

– Кстати, да, относительно раненых и больных, – майор Котляревский взял в руки записку от полкового цирюльника. – Я попросил Ивана Карловича доложить, сколько нижних чинов у него в лазарете. Вот, извольте… картина весьма и весьма огорчительная.

За последние месяцы боевых потерь в 17-м Егерском полку почти не было. Однако число солдат, не способных стоять под ружьем и нести полноценную службу, в это время не только не уменьшалось, но, напротив – значительно подросло. Несмотря на угрозу строжайшего наказания, невзирая на постоянные уговоры и разъяснения старослужащих, молодежь потихоньку таскала и ела в окрестных садах немытые, недозрелые фрукты, пила грязную, теплую воду. Из-за этого в гарнизоне кровавый понос и гнилая лихорадка косили не только рядовых егерей, но даже унтер-офицеров…

Мишке Павлову пришлось прождать не меньше часа, прежде чем дежурный адъютант Васильев возвратил ему лазаретную книгу – с наказом тотчас же нести обратно, в дом полкового цирюльника. И с дополнительным поручением от господ командиров: непременно передать Ивану Карловичу пожелание скорейшего выздоровления!

Рядовой солдат Павлов, как и положено, отдал поручику честь, повернулся через левое плечо и с решительным видом направился к выходу. Очутившись за порогом, он, однако же, не сразу пошел в направлении дома, а свернул первым делом налево, к расположению музыкальной команды. В музыкальной команде служил горнистом его друг и ровесник Санька Ровенский. Вместе были они еще с первого года военно-сиротского отделения, помогали друг другу и очень радовались, когда узнали, что зачислены в один полк.

Но повидаться в этот раз им так и не пришлось.

Господин капельмейстер, краснолицый, смешной и пузатый, в особенной форме с наплечниками и галунами, восседал прямо посередине двора на большом барабане, пытаясь расковырять штыком начищенную до блеска медную деталь от какого-то духового инструмента. Заметив Мишку, он не стал дожидаться расспросов и сразу же сообщил, что Ровенский в настоящее время находится при втором батальоне, который недавно ушел на полевые занятия за город.

– Вон там, слышишь?

Мишка Павлов старательно повернул ухо в том направлении, которое указал капельмейстер:

– Так точно!

В самом деле, откуда-то издалека доносилась едва различимая барабанная дробь и сигналы трубы.

– Никуда не годится… – вздохнул капельмейстер. – Как прикажете воевать с такой музыкой?

Он опять посмотрел на стоящего перед ним подростка в солдатской форме:

– А ты ступай, ступай отсюда! Видишь, дела полно… – и добавил: – Ивану Карловичу – поклон от меня! Передай, чтобы скорей поднимался, чтобы не хворал…

В самом деле, заметно было, что в полку все поглощены подготовкой к походу. Те, кто на сегодня остался свободен от строя, загружали в телеги мешки с продовольствием на неделю и боевые припасы, подготавливали вьюки для животных, заполняли водой специальные бочки…

– Эй, земляк!

На обратном пути Мишка успел уже миновать гарнизонный цейхгауз, когда его окликнул Гаврила Сидоров – невысокий, как и все егеря, крепко сбитый сорокалетний солдат, которого забрили в армию из Воронежской губернии.

– Ну-ка, глянь и скажи – не пора мне еще красоту наводить?

Сидоров поставил на землю тяжелый артельный котел, который переносил к себе в роту, снял кивер и чуть-чуть наклонил перед Мишкой голову с аккуратно подстриженными под горшок светло-русыми волосами. Помощник цирюльника с нарочито серьезным видом оглядел свою работу:

– Ничего пока, братец, и так обойдешься!

Иван Карлович пока не позволял ученику самостоятельно стричь и брить кого-либо, кроме тяжелых больных в лазарете. Из-за этого по-настоящему практиковаться в ремесле цирюльника Мишке удавалось только время от времени – в основном, на добродушном, покладистом дяде Гавриле. Зато теперь солдаты из его роты посмеивались: дескать, Сидоров наш, ровно барин, либо генерал – постригается у собственного куафера.

– Ну, коли ничего – тогда на-ка вот, держи…

Гаврила Сидоров снял со спины свой шнобзак – специальный заплечный мешок, полагавшийся егерям вместо гренадерского ранца. Достал из него сухари, обернутые в чистую тряпицу, и протянул один, самый большой, Мишке:

– В батальонах с утра уже выдают. На три дня, как положено.

– Благодарствую, дядя Гаврила!

Попрощавшись со старшим приятелем, Мишка Павлов отправился дальше. По пути домой он успел еще подойти под благословение к полковому батюшке, отцу Василию, торопившемуся куда-то с невеселым и озабоченным видом…

3. Поход

«Егерь ростом не велик:Мал, да дорог золотник!Егерь мал – да удал,Что завидел, то и взял!»Старинная солдатская песня

В начале 1801 года к России присоединилась Восточная Грузия.

Вслед за ней в состав Российской империи были включены Картли-Кахетинское, Бакинское, Кубинское, Дагестанское царства, несколько позже – Менгрелия и Имеретия. И уже тогда стало совершенно понятно, что войны против персов не миновать и что персидский шах Фетх-Али только дожидается подходящего предлога для ее начала.

3 января 1804 года русская армия взяла приступом крепость Гянджа, после чего владения убитого Джавад-хана оказались под властью императора Александра I. Спустя несколько месяцев персидский шах, заключивший союз с Великобританией, объявил войну России.

Начало военной кампании складывалось для персов не слишком удачно. Уже десятого июня русский авангард заставил в беспорядке отступить конницу противника. А затем и основные силы генерал-лейтенанта князя Цицианова осадили Эривань, с беспримерной отвагой и мастерством отразив ответный натиск многократно превосходящей по численности персидской армии. Осада города была снята русскими войсками только в начале осени, когда Цицианову срочно потребовалось подавить начавшиеся в тылу беспорядки.

Как бы то ни было, благодаря успехам русской армии, которые существенно упрочили позиции российских дипломатов, к весне следующего 1805 года под власть императора Александра I перешли Шурагельский султанат, Карабахское и Шекинское ханство.

Разумеется, персидский шах не мог смириться с подобными переменами, означавшими для него невыносимое международное унижение и окончательную утрату влияния в Закавказье. Поэтому, собрав и подготовив дополнительные войска, персы в июне 1805 года предприняли новое наступление. Военачальник принц Аббас-Мирза после отчаянного боя перешел Аракс и занял крепость Аскеран, получив возможность продвигаться дальше, в сторону Тифлиса…

Над Восточной Грузией нависла прямая угроза повторения страшной резни десятилетней давности, когда персидский владыка Ага Мохаммад-шах отдал грузинскую столицу на разграбление своим воинам. Большая часть населения Тифлиса была тогда перебита, а около двадцати тысяч женщин и детей угнано в рабство. И теперешний шах Фетх-Али, которого еще называли Баба-хан, также поклялся вырезать все немусульманское население Грузии до последнего человека.

В Петербурге все были сосредоточены на подготовке к большой европейской войне. И не посчитали возможным значительно укреплять силы Кавказского корпуса. Поэтому на момент возобновления военных действий в подчинении у главнокомандующего князя Цицианова состояло не более шести тысяч штыков и примерно полторы тысячи сабель. К тому же русские войска оказались разбросаны на огромной территории. Из-за болезней и плохого питания в частях корпуса был большой некомплект, не доставало артиллерии и пушечных припасов. Так, например, по состоянию на одиннадцатое июня, по спискам в 17-м Егерском полку числился 991 нижний чин. На самом же деле, в Елизаветполе в строю оставался всего 201 человек – поскольку командир полка майор Лисаневич со своим сводным отрядом уже оборонял высокогорную крепость Шуша от наступающих персов.

Грозная и величественная Шушинская крепость находилась примерно в восьмидесяти верстах от персидской границы, что давало бы неприятелю возможность сосредоточить под ее прикрытием значительные силы для вторжения на территорию Грузии. Кто владел этой крепостью, тот господствовал в крае, и если бы персы захватили ее, Россия надолго, если не навсегда, потеряла бы Карабахское ханство – это одинаково хорошо понимали и князь Цицианов, и командующий персидскими войсками принц Аббас-Мирза. Поэтому в Шуше почти сразу же начались беспорядки, и ни у кого не вызывало сомнения, что в отсутствие русских войск изменники тотчас же раскроют крепостные ворота.

Получив достоверные сведения о том, что персы перешли Аракс, князь Цицианов приказал полковнику Карягину безотлагательно собрать все находящиеся в гарнизоне силы и выдвинуться в направлении Шуши. Спустя несколько дней, восемнадцатого июня 1805 года отряд Карягина выступил из города, имея в своем подчинении 493 солдата и офицера при двух орудиях. В состав отряда входили: шефский батальон 17-го Егерского полка под командой майора Котляревского, одна рота Тифлисского мушкетерского полка под командой капитана Татаринцева, а также артиллеристы подпоручика Гудим-Левковича.

К тому времени, когда командир полка майор Лисаневич получил приказ идти на соединение с отрядом полковника Карягина, он успел уже отбить несколько атак персидских войск на крепость. И вполне обоснованно опасался восстания местных жителей у себя за спиной.

А спустя еще день или два Цицианову поступило известие, что Аббас-Мирза захватил укрепления Аскеранского замка и окончательно отрезал, таким образом, отряд Карягина от Шуши…

– Давай, давай! Пош-шел…

Под лазаретные нужды полковником Карягиным была выделена отдельная повозка, которую невозмутимо тащил за собой грязно-серый, задумчивый, вечно облепленный мухами вол. И необходимо отметить, что с каждым днем Мишка Павлов чувствовал себя в роли погонщика все более уверенно. Если в самом начале пути он почти все силы и все внимание вынужден был сосредоточить на том, чтобы не отставать от передней телеги или не навалиться колесами на шагающих рядом солдат – то теперь у него даже появились желание и возможность спокойно оглядываться по сторонам.

– Веселее пошел, а то, вон – опять засыпаешь!

Мишка Павлов отправился в поход с полковым лазаретом, можно сказать, в результате стечения обстоятельств – вместо выбывшего по болезни цирюльника. В этот раз лихорадка трепала Ивана Карловича недолго – перед самой отправкой из города, ранним утром он тихо преставился, не оставив после себя ни завещания, ни каких-либо распоряжений по службе.

– Causa naturalis[3], – с глубокомысленным видом повторил Мишка Павлов красивые, хотя и непонятные слова, которые много раз слышал от своего наставника в подобных случаях.

– Ну, понятное дело… – посыльный офицер кивнул, перекрестился и уважительно глянул на Мишку. После чего отправился обратно в штаб, чтобы доложить про достойную смену, подготовленную полковым цирюльником.

Тронулись в путь еще затемно, по холодку – сразу после утренней молитвы и каши. Так что отпевали и хоронили старика без участия Мишки. Когда простой гроб с телом Ивана Карловича солдаты из инвалидной команды закидывали сухой землей на христианском кладбище, разраставшемся возле крепостной стены, Мишка был уже далеко, за несколько десятков верст от гарнизона…

– Доброго денечка, дядя Гаврила!

За очередным поворотом повозка поравнялась с ротой егерей, среди которых шагал по дороге Мишкин старший товарищ и покровитель.

– И тебе не хворать…

– Садитесь, дядя Гаврила!

– Нет, земляк, не положено… не мой черед.

Для сбережения солдатских сил полковник Карягин установил такой порядок в походной колонне, при котором на каждую арбу или телегу усаживали по пятнадцать-двадцать человек. Еще столько же солдат укладывали на нее вещевые мешки и шинели, а сами шли рядом пешком. Меняться при этом было заведено через каждые десять верст.

– Везучий ты, однако, Сидоров! – сразу стали посмеиваться над Гаврилой идущие рядом солдаты. – Мало, что у тебя в гарнизоне цирюльник свой был – и побреет, и пострижет, ровно барина… Так теперь, поглядите – и кучером собственным обзавелся! Он тебя завсегда подвезет, куда надо! А ежели что – так и отрежет по знакомству чего-нибудь лишнее, в лазарете-то…

До Шуши от Елизаветполя считалось чуть более ста тридцати верст. Отряд полковника Карягина уже оставил позади селение Агдам, и теперь ему предстояло совсем немногое – пройти по тесному ущелью реки Аскаран. Склоны гор были покрыты колючим кустарником и сухим, редким лесом. Под копытами лошадей, под колесами и под ногами хрустел мелкий щебень. Дорога все время то поднималась, то опускалась, она кружила, петляла и становилась то шире, то уже – несколько раз солдаты меняли строй, но в конце концов пошли по двое в ряд, а то и в колонну по одному.

Передвигались они, можно сказать, налегке – из амуниции каждому были оставлены только перевязь, портупея, патронные сумы, ружье со штыком или короткий нарезной штуцер. Однако, несмотря на это, солдаты уже после первых верст марша истекали потом. Пыль высушивала глаза, рот и нос, принуждая все время чихать и поминутно откашливаться.

Вообще-то, снаряжение егерей было заметно удобнее, чем в обычных полках – вместо тяжелых пехотных тесаков они носили штыки, с обмундирования были убраны блестящие бляхи и галуны, а мундиры и форменные картузы травянисто-зеленого цвета позволяли почти не выделяться на местности.

В походе мало кто даже из офицеров-егерей носил напудренные парики и косы, оставшиеся от покойного императора Павла I, но пока так и не отмененные. С другой стороны, новые мундиры, узкие и короткие, оказались хотя и не такими уродливыми, как при Павле – однако же, и не такими удобными, как кафтаны времен Екатерины Великой. Из недостатков новой формы следовало отметить также высокие, едва не доходившие до ушей, стоячие воротники, заменившие низкие, отложные воротники мундиров Павловского образца. Из-за такого стоячего воротника невозможно было нормально повернуть голову – приходилось поворачиваться всем корпусом.

Егеря были легкой пехотой, и готовили их по особому плану.

Во-первых, в егеря подбирали, как в гренадеры, по росту. Только наоборот – не более двух аршин и пяти вершков[4], «самаго лучшаго, провор-наго и здороваго состояния». Офицеров для егерей велено было назначать таких, которые отличаются особою расторопностью и «искусным военным примечанием различностей всяких военных ситуаций и полезных, по состоянию положений военных, на них построений».

Во-вторых, они больше времени проводили на полевых занятиях, чем на плацу, обучаясь передвигаться тихим, скорым и беглым шагом, делать с полной выкладкой марши без дорог, по пересеченной местности – егерю полагалось уметь «преодолевать все препятствия, какие только встретиться могут…».

Кроме того, егеря готовились к боевым действиям в рассыпном строю и к тому, чтобы воевать в одиночку. Егерь должен был «подпалзывать скрытно местами, скрываться в ямах и впадинах, прятаться за камни, кусты, возвышения и, укрывшись, стрелять и, ложась на спину, заряжать ружье». Кроме того, ему следовало усвоить «хитрости егерские для обмана и скрытия их места, как-то: ставить каску в стороне от себя, дабы давать неприятелю через то пустую цель и тем спасать себя, прикидываться убитым и приближающегося неприятеля убивать». В связи с тем, что «неровности поверхности земной и множество возвышенных на земле предметов почти везде представляют защиту раздробленным частям или одиночным людям», предписывалось обращать внимание каждого егеря «на выгоды, представляемые местоположением, и способы оным воспользоваться: как он, например, имея впереди бугорок, может лечь позади оного на земле или стать на колени и как ему в таком положении может быть удобнее зарядить ружье, верно прицелиться и выстрелить; каким образом при наступлении в лесу должен он подкрадываться от дерева до дерева к неприятелю, беспрестанно вредить оному и выигрывать место, или же при отступлении через лес останавливаться позади каждого дерева и, прикрывая себя, защищать место и товарища своего; как он должен залечь во рву, за оградою или плетнем и как во всяком подобном местоположении может действовать с пользою оружием своим».

На страницу:
2 из 5