Семь клинков во мраке

Первая ложь, что она от меня услышала.

И не последняя.

И, если искать хоть какое-то утешение в том, что случилось на следующий день, я убедила себя, что лгала ей и похуже.

Я осторожно прикрыла дверь, громко прокашлялась. А когда наконец вошла, палантин оказался на спинке стула, а взгляд Лиетт – на открытой книге.

Рядом на столе лежал простой обрывок листа, который я нашла среди вещей мертвеца.

– Полагаю, надеяться, что ты не израсходовала всю горячую воду, вряд ли стоит? – поинтересовалась Лиетт, не поднимая головы.

– Я способна разочаровать тебя массой способов, – отозвалась я, забирая палантин и усаживаясь. – И раз уж я не притаскиваю тебе на порог трупы и не устраиваю у тебя дома перестрелки, я бы сказала, что израсходовать горячую воду – это всего лишь цветочки.

– М-м-м. – Лиетт окинула меня взглядом поверх очков. – Ты как всегда заботлива.

– Ну, я еще и прелестна, но не будем отвлекаться. – Я подалась ближе. – Прочитала?

Ответом было задумчивое «хм-м». Послание Дайге, подписанное именем Джинду, лежало в небольшом кругу из чернильниц, мешочков и перьев. Изящный пальчик Лиетт скользил от символа к символу, постукивая по листу.

– Сюда приложил руку Вольнотворец. Тоже чарограф, – произнесла она. – Знаки начертал Разочарованный-Автор-Сжигает-Свой-Дом-в-Полночь.

Я вскинула брови, впечатленная.

– Длинное имечко. Важная, должно быть, особа.

– Не пойму, это сарказм или невежество.

– Я тоже. – Я указала на чернильницы. – Значит, и это его?

– Нет. Это подарок.

Я невольно напряглась.

– От кого?!

Лиетт глянула на меня. На губах снова мелькнул призрак улыбки.

– Неважно, – отозвалась она, прекрасно, мать ее, зная, что важно. – Впрочем, ты права. Использовали не шифр. А магию, которую может прочитать лишь тот, кому предназначено послание. – Лиетт извлекла из мешочка горсть порошка, рассыпала его по символам. – Или тот, кто умнее ее создателя.

Один за другим знаки мигнули, тускло засветились. Лист дернулся, словно живой, и из него донесся едва слышный гул. Лиетт стукнула пальцем по символу, и он издал сладкозвучную ноту:

– Приди…

– Поющее письмо, – пробормотала я. – Думала, это искусство утрачено.

– Так и есть, – ответила Лиетт. – Для всех за пределами Империума. За исключением меня, разумеется. И того, кто это написал. И, вероятно, парочки незнакомых мне чарографов, а в остальном – да, искусство, конечно, полностью утрачено.

Лиетт простучала по остальным символам. Они, зазвенев, вывели тихую амелодичную песню.

«Приди к нам. Старкова Блажь, в день Шестой Жатвы. Тебя с презрением изгнали из Империума, тебя травили псы лже-Императора. Мы даруем возможность вернуть все. Твое искусство. Твою жизнь. Твой Империум. Приди к нам. Мы ожидаем».

– Любопытно, – пробормотала Лиетт. – Старкова Блажь всего в десяти милях отсюда. Шестая Жатва была два дня назад. Я ничего не слышала, однако…

Она осеклась, заметив, что я не слушаю. Мой взгляд был прикован к листу. В ушах звенел голос письма. Не думала, что вновь услышу этот голос.

Пока не проткну клинком рот, который его исторгнет.

Два дня назад. Я разминулась с ним на каких-то жалких два дня. Если бы я выследила Дайгу чуть раньше, если бы пробила чуть больше черепов, сожгла чуть больше домов… И похер, что обо мне стали бы говорить.

Но я упустила время. Тут ничего не поделать. Я попыталась убедить себя в этом, попыталась сохранить спокойствие. Не вышло.

– Там говорится зачем?

– Нет. Только дата, место и…

Она не умолкла. Умолкают нормальные люди – когда боятся того, что нужно произнести дальше. Лиетт – не нормальный человек. Умолкнув, она встает и, мать ее, замирает.

– И что?

Пока ее не пошевелишь.

– И что, Лиетт?

– Сэл… – Ее голос был мягче лепестка, упавшего с мертвого бутона. – Почему ты пришла?

– Узнать, что в письме и…

– Нет, почему ты пришла ко мне?

Я помедлила, уставилась на нее.

– Потому что ты лучшая.

– Я не просто лучшая. – Лиетт не сводила глаз со своих изящных пальцев, лежащих на столе. – Я гениальна. Настолько гениальна, что понимаю – финал письма тебя не обрадует. Давай я просто скажу тебе забрать свой револьвер, забрать свои пули и отправляться куда подальше. Стреляй, убивай, пей, играй, как всегда. Возвращайся, когда кончатся деньги, виски, удача, неважно. Дам тебе новые пули, и будем дальше притворяться, что больше нас ничего не связывает.

Лиетт умела говорить красиво. Чего еще ждать от женщины с таким длинным именем. И она была умна – чего еще ждать от женщины с таким количеством книг. И будь у меня хоть половина ее ума, я последовала бы ее совету, забрала пули и отправилась на все четыре стороны.

Однако я женщина расчетливая.

Расчетливые женщины принимают расчетливые решения.

И мое было – сидеть и пялиться на Лиетт, как я делала каждый раз, когда мне было что-нибудь нужно. Солдаты, бандиты, скитальцы смотрели мне в глаза и ссали, выхватывая оружие, понимая, что сейчас умрут. Но Лиетт видела глаза, которыми я смотрела на нее столько лет назад.

Такими глазами я смотрела лишь на двоих.

И одного из них была готова убить.

– Что в письме?

Наши взгляды встретились.

– Имена.

Я медленно кивнула. Полезла во внутренний карман жилета. И там, у самого сердца, нащупала плотно свернутый клочок бумаги. Бережно, чтобы не порвать ветхие края, я развернула его и положила на колени.

– Скажи.

– Сэл, прошу…

– Скажи.

В повисшей тишине между нами разбилось нечто. Нечто хрупкое, нежное, о чем я никогда как следует не заботилась.

Но Лиетт подняла письмо. Провела по знакам. И его голос запел.

– Гальта Шип.

Я глянула на свой лист. Там было ее имя.

– Рикку Стук.

И его, на две строчки ниже.

– Занзе Зверь.

И он.

– Тальфо Плеть.

И он.

– Креш Буря.

И он.

– Враки Врата.

Лиетт умолкла, а затем проговорила последнее – так, как произносят проклятия.

Медленно, с великим сомнением и предчувствием смерти.

– Джинду Клинок.

В самом верху. Алыми чернилами. Самый первый, о ком я подумала, начав этот список.

Семь имен. Семь из тридцати трех. Кажется, немного. Однако в моем списке было еще одно, которое я вычеркнула ценой множества пуль, крови и трупов. Я убила бы и за одно из них.

За семь?

Сожгла бы дотла весь мир.

Я свернула лист, спрятала его обратно. Прошла к вешалке у двери. Закрепила свои ремни на поясе, пристегнула к бедру кобуру. Какофония почти прыгнул в руки, обдал ладонь теплом.

Он тоже слышал каждое имя.

– Сэл, – тихо позвала Лиетт. – Погоди.

Я, промолчав, надела палантин и закинула на плечо сумку. Я не могла слушать. Мы столько раз танцевали этот танец, что стоило музыке заиграть, как ноги уже начинали кровоточить. Не проронив ни слова, я шагнула прочь.

– Погоди!

Но Лиетт не молчала.

– Сэл, – она поднялась со стула. – Я не могу тебя отпустить.

– Оставь меня в покое, будь так любезна, – огрызнулась я через плечо. – Теперь ты собираешься толкнуть проникновенную речь о бессмысленности мести? Или цикличности насилия? В любом случае, если ты хоть немного меня уважаешь, избавь меня от этого дешевого, сомнительного оперного дерьма и…

– Я не могу тебя отпустить, – перебила Лиетт с нажимом, – потому что ты мне весь пол кровью залила.

Я шагнула в сторону. Коврик подо мной характерно хлюпнул. Опустив взгляд, я увидела темную лужу – натекшую из раны вдоль моего бока.

Больно было, не подумай.

Но Лиетт мне теперь в жизни этого не забудет.

10

Высокая Башня

На протяжении своей выдающейся карьеры на службе Революции Третта Суровая вела скрупулезный подсчет казней, к которым приложила руку.

Еще капралом она лично пристрелила шестерых солдат за трусость, двоих за кражу и одного за изнасилование. Когда ее повысили до лейтенанта, она осудила на казнь двадцать три человека за дезертирство, одиннадцать за контрреволюционные помыслы и шестерых за пособничество имперским силам. И, достигнув высокого положения военного губернатора, она лично смотрела в глаза каждого осужденного в стенах города.

Казнить – приказ безжалостный, но шла безжалостная война на безжалостной земле, и Третта не подведет Революцию и не станет уклоняться от долга. После стольких трупов она редко колебалась, давая отмашку расстрельной команде.

Но сейчас?..

У Третты впервые было столько причин казнить человека и ни малейшего понятия о том, как выбрать наиболее существенную.

Сэл Какофония, сидящая напротив, хлебнула воды, глянула поверх стакана на озадаченную Третту и вскинула белую бровь.

– Чего?

– Эти имена… – прошептала Третта.

– Которое? Лиетт? – Сэл мечтательно улыбнулась. – Красивое, да?

– Нет, кретинка! – Третта хлопнула руками по столу, который только и удерживал ее от попытки удушить пленницу. – Гальта Шип! Рикку Стук! Занзе Зверь!

– И Тальфо, и Креш, и Враки. – Сэл зевнула, вновь наполняя стакан из кувшина. – Все такие пафосные, правда? Видишь ли, прелесть Какофонии в том, что это слово интересное и длинное, но не обязательно подразумевает зло, а значит, не звучит так, будто я изо всех сил пытаюсь быть пугающей и…

– Мы знаем эти имена, – ледяным тоном произнесла Третта. – Впервые я увидела их три года назад. Они были написаны большими красными буквами в самом верху доклада посыльного, который добирался ко мне всю ночь. И с тех пор они значатся на всяком плакате и газете в Уэйлессе.

– М-да? – Сэл ухмыльнулась. – Им было бы приятно узнать, что они столь известны.

Она потянулась к стакану. Кулаки Третты вновь обрушились на столешницу. Сэл, нахмурившись, наблюдала за тем, как ее стакан летит и превращается в осколки.

– Хм, как грубо. – Она подняла взгляд. – Что же я буду пить?..

Договорить ей не дали затянутые в перчатки пальцы, схватившие ее за ворот. Третта сдернула пленницу со стула и ощерилась ей прямо в лицо.

– Я была готова признать, что ты просто очередной головорез, – прорычала она. – Очередной скиталец, который шлялся по пустыне и волею случая попал в историю не по зубам. Я была готова сделать этот разговор легким, а твою смерть – безболезненной. Пока ты не произнесла эти имена.

Сэл и глазом не моргнула, несмотря на руки Третты на своем вороте и на горячее дыхание, обдававшее лицо с каждым словом. Пленница безучастно смотрела в ответ.

– Значит, друзьями нам не стать? – поинтересовалась она.

Третта швырнула ее на стул так, что он проскрежетал по полу и с грохотом врезался в стену. Голова Сэл ударилась об стену почти беззвучно. Пленница подняла закованные в кандалы руки к затылку, на пальцах осталась кровь. На лице Сэл не отразилось даже намека на боль или страх. Третта ткнула в нее пальцем.

– Пока ты не произнесла эти имена, тебя ждала быстрая смерть. Но уверяю, я доставлю сюда допросчика из штаба самого Великого Генерала, и он выбьет из твоей пасти все до последнего слога, если ты сейчас не выложишь то, что о них знаешь. – Она вскинула палец перед лицом Сэл. – Единственный шанс. Не испытывай мое терпение.

Как и у всякого солдата Революции, карьера Третты Суровой измерялась не временем, а кровью. Третта смотрела в глаза имперской сволочи, подонков-скитальцев, дезертиров-контрреволюционеров и видела в них всю ненависть, злобу и страх, которые умирающий изрыгал в мир, прежде чем проронить последние капли крови в пыль. Но в тусклом свете камеры, в холодной голубизне глаз пленницы Третта увидела то, с чем прежде никогда не сталкивалась, уже второй раз за тот день.

Сэл глядела на женщину, которая могла приказать ее пытать, расчленить или бросить на съедение псам, и только безучастно и устало вздыхала.

– Ладно. – Она откинулась на спинку стула. – Полагаю, если имена тебе известны, ты слышала и о Заговоре против Короны.

Третта кивнула.

Шпионы-ноли в столице докладывали Уэйлессу о неумолимо растущем недовольстве среди магов Империи. Как только раскрылось, что будущий Император, юный Алтон, совершенно не обладает магическим даром, они подняли восстание.

Сие было доказательством, как утверждали философы Революции, неимоверного высокомерия Империума. Маги едва считали нолей людьми и не стали бы подчиняться одному из них. На одной чаше весов оказались десять тысяч лет верности империи, которую они выстроили. На другой – десять тысяч лет власти. И маги сделали свой выбор.

Они выбрали войну.

Одни открыто бунтовали и нападали на бывших товарищей. Другие без лишнего шума ускользали в Шрам, становились скитальцами, искали наживы.

Однако некоторых не устраивало ни то, ни другое.

Заговор был окутан туманом. План свержения правящей семьи и коронации полноценного мага так и не был раскрыт полностью, или его подробности не вышли за стены дворца. Известно лишь следующее: тридцать четыре мага, самых умных, самых талантливых и самых приближенных к Императрице, подняли тайное восстание, дабы убить ее, наследника и придворных, но не преуспели.

Хотя после поражения пленить их не удалось, революционеры Уэйлесса не могли не воспользоваться ситуацией. В начавшейся неразберихе Революция добилась существенных успехов – и за некоторыми стояла сама Третта.

Хорошие были времена.

Разумеется, пока эти тридцать четыре мага не появились вновь уже в Шраме, и Уэйлесс вдруг столкнулся со столь могущественными скитальцами, каких прежде еще не встречал.

– Обойдемся без пересказа, – произнесла Сэл. – Ты образованная женщина и несомненно знаешь, что стряслось с самим Заговором. – Усмешка перечеркнула ее лицо новым шрамом. – А я образованная женщина и знаю, что ваш Славный Генерал охотится на заговорщиков с тех самых пор, как они сбежали в Шрам.

– Революция полна решимости предать правосудию всю имперскую шваль до одного, – прорычала в ответ Третта. – Заговорщиков, скитальцев… – Следующее слово она и вовсе выплюнула. – Ненавистную преступницу Алое Облако…

– Алое Облако? – усмехнулась Сэл. – Ох, ну ни хера, если б я могла выдать тебе ее, мы б тут сейчас не беседовали, правда? Сложно было бы разговаривать, пока ты меня из благодарности зацеловывала бы, и все дела.

Третта сощурилась. Наверное, стоило ударить пленницу посильнее.

– Как, говоришь, твоя фамилия? – спросила Сэл. – Суровая?

Третта удивленно моргнула.

– Не припоминаю, чтобы назвала ее тебе, но да. Суровая.

– Суровая, Суровая… – Сэл задумчиво постучала пальцем по подбородку, кандалы звякнули. – Выше, чем Гордые, но ниже, чем Отважные, и куда ниже, чем Милосердные. Твоя семья, должно быть, запоздала на Революцию? – Пленница ухмыльнулась. – Поэтому Генерал дал твоему отцу имя Суровый.

– Тебе знакома Революционная история, – отметила Третта.

– Революция все еще юна, по крайней мере, в сравнении с Империумом. Не слишком долгая история. Но я определенно знаю, что ваш Генерал награждает любого, кто принесет ему сведения о заговорщиках. – Сэл цокнула языком. – Что он предложил бы тебе, военный губернатор Суровая? Новый пост? Новый чин? – Она заломила бровь. – Или новое имя?

В глазах Сэл больше не было пустоты. И Третта поняла, что сменившее ее хищное лукавство ей нравилось куда меньше.

– Продвижение по службе – это хорошо, спору нет, но с твоей смертью все кончится, верно? А вот имя… – Сэл усмехнулась, скрестила руки на груди, откинулась на спинку стула. – О, это уже новый чин для всей твоей семьи, правда? Военный губернатор Суровая достигла высот, но военный губернатор Лютая или Милосердная пробьет сраные облака, м-м? Больше продовольствия для супруга, доктора понадежней для занемогшего отца, школа получше для сына.

– У меня нет детей.

– Да плевать, я…

– И мой отец в превосходном здравии.

– Ладно-ладно, не цепляйся. Суть в том, что твой Генерал сделает из тебя по меньшей мере Отважную, когда получит сведения, что хотя бы один из заговорщиков точно мертв. А в твоих руках, милая моя, девчонка, которая может рассказать, что случилось с семерыми.

– Ты утверждаешь, что семеро из них мертвы.

– Я этого не говорила.

– Значит, живы?

– И этого не говорила.

– У меня нет времени на твои словесные игры, – прорычала Третта.

Смех Сэл прозвучал дорогим винным бокалом, разбившимся о холодные камни пола.

– Ладно, ладно. Но вот что я скажу наверняка. Убьешь меня сейчас – никогда не узнаешь, что с ними стряслось. И с Нижеградом. И с Кэвриком.

– Найдется тот, кто знает. – Третта попыталась улыбнуться, однако с непривычки вышло неловко. – Ты только что призналась в сговоре с разыскиваемой преступницей, Двадцать-Две-Мертвые-Розы-в-Надтреснутой-Фарфоровой-Вазе, и выдала ее жилище. Мы можем ее отыскать.

– Вы, безусловно, можете, кхм, поискать. Однако женщина, которая считает, что две фразы – это уже словесная игра, ее не отыщет. Что найдешь в тлеющей воронке на месте ее лавки в Нижеграде – все твое, милости просим. Ты скорее себя угробишь, чем обнаружишь хотя бы след.

– Тогда найдем по настоящему имени. Лиетт.

– Не найдете.

Третта зарычала.

– И почему же?

Усмешка Сэл смягчилась, стала отчужденной, усталой. Пленница опустила взгляд на свои руки и прошептала:

– Потому что это имя она называла только мне.

– Надо было убить тебя из принципа! – рявкнула Третта. – Столь наглое существо не имеет права на жизнь.

– Я-то не против. Но не думаю, что ваш Генерал обрадуется, когда узнает, что у тебя была возможность узнать, что случилось аж с семью заговорщиками, а ты ее похерила, убив меня.

– Не притворяйся, что знаешь, как мы действуем, – ухмыльнулась Третта. – Не веришь же ты, что Генерал хоть на мгновение задумается об очередном мертвом скитальце.

– Ну, никогда не брала на себя смелость утверждать, что постигла все премудрости вашей дивно досточтимой Революции, или похер какими прилагательными вы там ее называете. Я могу не знать, но слышать. И я слышала, что только за последний год ваш милостивый Генерал три раза проводил чистку личного состава. – Сэл лениво улыбнулась. – Человек, достаточно мнительный, чтобы трижды убить лучшего друга, способен в итоге выяснить что угодно. Или ты искренне считаешь, что твои солдаты отчитываются тебе – и тебе одной?

И тут с Треттой вновь произошло нечто, прежде не случавшееся.

Кровь застыла в жилах.

Нечто темное, неверное, просочилось вглубь головы, скользнуло вдоль позвоночника, свернулось кольцами вокруг ребер. Третта стряхнула его, убедила себя, что это лишь уловка скитальца – все они владели магией и не знали чести. Лишь очередная шутовская выходка. И Третта подалась вперед, чтобы сказать об этом Сэл.

Тыльной стороной ладони.

В этот миг вдруг скрипнула дверь. Третта оглянулась через плечо, увидела узкую полоску света. И темный глаз.

– Клерк Вдохновляющий, – выплюнула военный губернатор. – Как давно вы там стоите?

– Я не хотел вас прерывать, мэм. – Дверные петли застонали, и клерк неловко пробрался в камеру, покорно сложив руки. – Вы казались всецело поглощены, и я совершенно не желал прерывать и…

– И тем не менее прервали. – Третта потерла глаза. – Говорите уже, не тратьте мое время.

– О, в том-то и дело, мэм. Времени совсем нет. – Вдохновляющий поднял взгляд к окошку, сквозь которое сочился оранжевый свет заходящего солнца. – Пора, мэм. Расстрельная команда готова. Зрители собрались. – Под усами расцвела мерзкая улыбочка. – Близится казнь.

– Казнь свершится, когда я скажу.

– Разумеется, мэм, конечно, однако… – Клерк нервно глянул на Сэл, та равнодушно смотрела на него. – Вы ведь сообщили, что она свершится в это время. Мы дали знать населению, они собрались на расстрел. Подвести их было бы… – он облизнул усы, – позором.

Третта не могла не заметить ни паузу перед последним словом, ни намек на последствия. Дело не столько в позоре, сколько в прецеденте городского масштаба. Население Шрама под защитой Революции должно рассчитывать на две вещи: надлежащий порядок и жестокое наказание тех, кто его нарушает. Откладывание казни подрывает оба постулата, и это придаст смелости контрреволюционерам, которых Третта еще не успела искоренить.

Кроме того, рассудила она, перед ней ведь скиталец. Различались они разве что кичливыми, глупыми нарядами. В глубине души всякий скиталец все равно оставался имперцем, а значит, был грязным, высокомерным лжецом. И эта, что бы она там ни плела, точно такая же.

Лучше убить ее сейчас.

И все-таки… внутри Третты, извиваясь, скользило темное сомнение. На далеком горизонте ярко сияла надежда получить новое имя, новую жизнь для семьи. А тем временем перед глазами стояла кристально ясная картина.

Ее подпись внизу письма, которое придется отправить семье Гордых, – с сообщением, что ей не удалось вернуть их сына, Кэврика, домой.

Третта вздохнула, глянула на клерка.

– Команде оставаться наготове, – произнесла она. – Казнь переносится на два часа.

– Два часа?! – Клерк распахнул глаза. – Но к тому времени все уйдут ужинать! Люди, они…

– Отправятся есть, если захотят. Останутся, если захотят. Устроят беспорядки, если захотят, и присоединятся к пленнице у расстрельной стены. – Третта ткнула пальцем в сторону клерка. – Дайте им это понять предельно ясно. Уведомите штаб-сержанта – необходимо удвоить охрану.

– Но… но…

– Еще одно слово, клерк, станет нарушением субординации. Этим городом командует Революция, а не часы. – Третта указала на дверь. – Ступайте.

Вдохновляющий бросил на Сэл очередной встревоженный взгляд и торопливо метнулся к двери. Но затем замер, оглянувшись.

– Прошу прощения, мэм, но… касательно оружия…

– Если мне придется известить штаб-сержанта самостоятельно, клерк, я добавлю, чтобы он подыскал камеру и для вас.

Дверь тут же лязгнула. Воздух остался неподвижен. Третта вернулась к стулу, подвинула его и села, положив ладони на стол. Вперилась в Сэл спокойным взглядом.

– Что бы ты мне ни рассказала, – проговорила она, – я не гарантирую тебе жизнь.

– Я в курсе.

– Это вопрос долга. Те, кто нарушает законы Революции, должны поплатиться.

– Ага.

– Во имя славы и защиты нашего непрестанного марша нам надлежит…

– Твою ж мать, женщина, на кой ляд переносить казнь, если ты вынудишь меня удавиться, лишь бы этого не выслушивать. – Сэл вместе со стулом придвинулась к столу. – Я знала, что умру, как только меня сюда привели. Жизнь меня больше не волнует. Я уже сделала все, что должна.

– Тогда что…

– Моя история. Ты запишешь все, что я тебе расскажу. До последней сраной буквы. Передай мою историю другим. Сохрани ее в памяти. Расскажи всем, что Сэл Какофония сделала, прежде чем с хохотом отправилась в ад и оставила эту сумрачную землю вам, тупым ублюдкам.

– Почему? – сощурилась Третта.

Сэл улыбнулась.

– Окумани ос ретар.

– Разумеется, – закатила глаза Третта. – Опять имперские бредни. Давай без них, будь добра.

– Что ж, тогда следующая часть придется тебе по душе, – заметила Сэл. – В ней будут все, кроме имперцев…

11

Нижеград

В одной из моих любимых опер есть строка, звучащая примерно так:

«Тысяча людей, что встретятся тебе, подобны тысяче цветков, тысяче ароматов на ветру – миг наслаждения, и они пропали».

Очень уж она мне нравится. Или нравилась, во всяком случае, пока я не попала в Шрам. С тех пор я пришла к выводу, что она слишком уж превозносит людей. Как показывает мой опыт, они не очень-то похожи на цветы; скорее – на раны, на сотни мелких порезов, которые копятся всю жизнь.

Некоторые ты едва замечаешь, они исцеляются быстро, без единого следа. Другие, глубокие, заживают погано, и ты носишь шрамы до конца дней. А иные ты…

– Ай!!!

…постоянно раздираешь.

– Поаккуратнее, мать твою, пожалуйста, а?

Хотя ты хорошо знаешь, что не стоит этого делать.

Лиетт, сидевшая рядом с постелью, подняла взгляд – на ее лице не были ни капли веселья. Занесла перо, окунула кончик в светящуюся чернильницу. И продолжила выводить тончайшие письмена вокруг раны, демонстративно не обращая внимания на мою гримасу.

– Не шевелись, – пробормотала Лиетт, выписывая символы. – Ты с этой дрянью весь день проездила. Удивительно, что никакую заразу еще не подхватила.

– Ага, бля, чудо, – отозвалась я, снова морщась.

– О, хватит строить из себя дите малое. У тебя бывали раны и похуже.

Лиетт сурово глянула на меня через очки; на покрытый испариной лоб упали пряди волос, придавая ей вид очень раздраженного зверька в очень приятно пахнущих зарослях. Она потратила уже четыре часа, причем первые два ушли на то, чтобы загнать меня в постель. И, если бы в процессе она не растравила рану, я уже была бы на пути к Старковой Блажи.

Грозострел ударил куда сильнее, чем мне показалось. Палантин не дал болту прошить меня насквозь, но тот все же попал мне в бок. А потом была дорога сюда, перелезание через окно, ловушки, душ, все прочее… и эта рана не нашла лучшего времени, как раскрыться и залить все кровью сейчас.