Осьминог

– Так вы, значит, ходили к синтоистскому святилищу на западном побережье?

Александр кивнул. Голова была тяжелой и гудела, как с похмелья, но от сё: гаю в груди разлилось приятное тепло.

– Да-да, я хорошо его знаю. Там стоит старенький Хатиман, его привезли на Химакадзиму с какого-то из соседних островов. Его родной храм был разрушен землетрясением, а статуя уцелела, и один из рыбаков с Химакадзимы, помогавший разбирать завалы, выпросил ее для нашего храма. Говорят, вскоре после этого потерялись двое маленьких детей, мальчик и девочка, – видимо, заигрались на побережье, детям много ли нужно, чтобы заблудиться. Когда их хватились и стали искать по всему острову, начало темнеть и полил дождь, и уже предполагали самое худшее – что дети упали в овраг или утонули в море. Но среди ночи кто-то вдруг позвонил в дверь полицейского участка, а когда дежурный открыл, то увидел монаха в треугольной тростниковой шляпе, державшего за руки обоих потерявшихся детей. Дежурный, конечно, очень удивился, но прежде, чем он успел что-нибудь сказать, монах низко поклонился, развернулся и был таков, а на следующее утро, говорят, заметили, что босые ноги статуи перемазаны засохшей грязью. Его, конечно, отмыли, сшили ему из парусины новенькие дзика-таби[87] и повязали красный фартучек. Когда я была школьницей, у Хатимана всегда стояли в каменной вазе свежие цветы и лежали на подставке монетки – мы, дети, иногда таскали их, чтобы купить в магазине какую-нибудь мелочь, но на следующий день всегда возвращали, чтобы Хатиман на нас не обиделся.

– Вот как… – Он сел в кровати, взял из рук Изуми чашку и сделал еще пару глотков горячего напитка. – Кисё бы понравилась эта история.

– Милый такой молодой человек, – сказала Изуми. – Очень за вас беспокоился, спрашивал, не нужна ли какая-нибудь помощь.

– Так вы с ним не знакомы?

– Впервые в жизни его видела, – удивилась Изуми. – Откуда же мне быть с ним знакомой? Он ведь недавно на Химакадзиме, приехал то ли из Сакаи, то ли из Касихары, это мне старик Фурукава говорил, а у него с географией плохо, как у тех лягушек из Осаки и Киото, которые ходили друг к другу в гости, да только каждая заплутала и пришла в гости к себе домой[88].

Александр прикрыл глаза. В сумраке колыхались синеватые тени, похожие на накатывающиеся на берег волны.

– Фурукава в свое время был с моим Рику очень дружен, часто брал у него свежую рыбу для ресторана и в гости к нам захаживал чуть не каждую неделю. Он, конечно, еще тот матерщинник и при женщине не постесняется отпустить какую-нибудь грубость, но человек неплохой, не то что этот Исида. И жена у него приятная женщина, вот спроси ее, что она в Фурукаве нашла: и старше ее больше чем на десять лет, и не красавец, и плешивый, и рыбой у него от рук воняет – тут уж мой, не мой, а если крутишься с утра до вечера на кухне, то запах въедается намертво. Так вот, недели две или три тому назад я Фурукаву встретила в овощной лавке, разговорились мы с ним – у двух людей с общим прошлым всегда ведь есть о чем поговорить, и он рассказал мне про вашего приятеля, только, помню, тот Фурукаве не очень понравился.

– Не понравился? Почему?

– Ох, зря я это сказала… – Смутилась Изуми. – Ничего особенного, такая глупость, что я и сама ничего не поняла.

– Мацуи-сан, расскажите, пожалуйста, – попросил Александр.

– Да что тут рассказывать. Фурукава сказал, что в какой-то из дней выловили здоровенного осьминога, больше двенадцати килограммов весом. Ну, он, конечно, не мог мимо такого пройти, где еще и подавать-то такого красавца, как не в «Тако». Купил он этого осьминога и запустил его в аквариум, а вечером того же дня, когда собирался уходить, увидел этого нового официанта: свет в зале, по словам Фурукавы, уже был выключен, только над аквариумом еще горели лампы, и парень этот там стоял, руку положив на стекло, и что-то говорил вполголоса. Ну, Фурукава не выдержал, тихонько подошел и подслушал.

– И?..

– Да что там… – Изуми вконец застеснялась. – Сказать-то смешно. Этот ваш приятель с осьминогом разговаривал, мол, уважаемый господин осьминог, вы уж потрудитесь побеседовать там со своими и упросите их, пожалуйста, пойти мне навстречу в удовлетворении моей скромной просьбы. А какая такая просьба – бог его знает, этого Фурукава уже не расслышал. Вот только он сказал, осьминог-то с той стороны подплыл и будто бы парня внимательно слушал, и щупальцем своим через стекло дотрагивался до его ладони. Если бы это не Фурукава был, я бы вам и рассказывать не стала, но он ведь даже в малости приврать не умеет, его фантазии хватит только на то, чтобы разложить каким-нибудь новым способом кусочки сашими. Помню, когда он за своей женой ухаживал, он ей делал сашими из фугу и выкладывал на тарелке в виде хризантем и журавлей с расправленными крыльями, очень выходило красиво. Так вот, на следующее утро, когда Фурукавы еще в ресторане не было, приятель ваш осьминога-то из аквариума вытащил, отнес его в ведре к морю и отпустил, даже похвастаться ни перед кем не успели. А когда Фурукава хотел его за это отругать, тот, говорит, так на него посмотрел, что старик даже струхнул немного – ну уж этого он мне не сказал, признается он, как же, что мальчишки испугался, на которого нашла блажь разговаривать с бессловесными рыбинами! Правда, стоимость осьминога новенький возместил, так что Фурукава на него не в обиде, вот только, говорит, все равно это странно – выбросить в море такое сокровище! Фурукава-то уже придумал, как он его приготовит, да размечтался, как его стряпню будут нахваливать посетители.

– Понятно. – Александр улыбнулся, но на душе у него от рассказа Изуми было как-то неспокойно, да и понятно, по правде, тоже совсем не было.

– Но я ничего такого странного за вашим другом не заметила, – добавила женщина. – Приятный юноша, вежливый, принес в подарок упаковку соленого рисового печенья с креветками, мой Рику такое всегда к пиву покупал. Порасспрашивал про мою жизнь – все в рамках приличия, выпил чашку зеленого чая и обещал еще зайти – вас проведать. Я-то думаю, нет ничего странного в том, что он осьминога этого выпустил, у молодых людей всегда в головах какие-нибудь идеи. Пожалел он, может быть, осьминога, да и все тут, а грубиян Фурукава уже на него и вызверился, мол, ненормальный. Он-то сам сколько раз говорил, что его кот Куро[89] – все равно что человек, и разговаривает с ним, как с человеком, а все потому, что этот кот похож на своего хозяина – такой же плешивый и облезлый, и характер у него такой же поганый. К тому же каждую весну он метит в соседских огородах дайкон[90], как только тот из земли покажется. Я это все Фурукаве так прямо и сказала, а он, мол, так это кот, кот животное земное, оно испокон века бок о бок с людьми живет, а что дайкон метит – так это в его природе, что с него взять. А осьминог, мол, скользкий моллюск, о чем таком задушевном можно с ним беседы беседовать. Разве же ему что-нибудь после этого втолкуешь…

– Да, действительно, – согласился Александр, не открывая глаз. Несмотря на то что он три дня провел в беспамятстве, его снова тянуло в сон. – Фурукава-сан – на редкость упрямый человек.

– Вы поспите теперь. – Изуми поправила его одеяло. – Врач сказал, вы как в себя придете, вам нужно будет хорошенько выспаться, и проснетесь уже здоровым.

– Спасибо вам, Мацуи-сан… – Он хотел добавить что-нибудь еще, но провалился в забытье, как в тяжелую морскую воду.

Проснулся Александр действительно почти выздоровевшим, только горло еще немного саднило и во всем теле ощущалась разлитая по мышцам слабость – как будто он долго занимался тяжелой физической работой. На улице, как и прежде, шуршал дождь; время от времени порывы ветра ударялись в окна, бросая в них пригоршни воды. Ему представилась центральная станция Нагоя со странной скульптурой на площади: спирально закрученная стальная конструкция с широким основанием и острым шпилем, похожая то ли на завиток крема на гигантском торте, то ли на перевернутую канцелярскую кнопку величиной с дом. Как-то раз он спросил у Такизавы[91] из отдела финансового мониторинга, что символизирует эта штука, и Такизава, у которого вместо финансового мониторинга на уме были в основном хорошенькие девушки и в особенности – секретарь его начальника господина Симабукуро – Каваками Ёрико[92], пошутил, что это женские волосы, когда прихорашивающаяся красотка утром намажет их гелем и ловко закрутит пальцами, чтобы к выходу из дома у нее были кудряшки. «Это символ стремления женщин к красоте, – уверенным тоном сообщил Такизава. – Он напоминает всем нашим женщинам, что утром нужно встать на час раньше, чтобы привести себя в порядок, а мужчинам – о том, на что идут женщины, чтобы им нравиться». Александр представил, как в этот самый момент по стальному шпилю стекают дождевые ручейки, и влага уходит в окружающий скульптуру круглый газон, и по мокрому асфальту кольцевого перекрестка едут одна за другой блестящие от дождя машины. Люди с раскрытыми зонтами спешат по своим делам. Возле подземного перехода, ведущего в нагойское метро, прощаются парень с девушкой – шутник Такизава с госпожой Каваками – и все никак не могут попрощаться: уже сказали друг другу по несколько раз и «оцукарэ сама», и «мата асита»[93], и американское «бай-бай», и помахали друг другу рукой вместо того, чтобы поклониться, и он уже даже спустился на пару ступеней по лестнице, но снова вернулся, взял ее за руку, – так они и стоят, взявшись за руки, а Такизава еще и глупо улыбаясь, среди шума дождя, суетливой толпы и мелодичных трелей светофоров. Снова захотелось туда, в мегаполис, наполненный жизнью и повседневными заботами. С кухни доносился приглушенный звук телевизора: за готовкой Изуми любила смотреть популярные ток-шоу. Александр с трудом сполз с кровати: его одежда, выстиранная, поглаженная и заботливо сложенная, лежала на стуле: Изуми зачем-то даже положила сверху его галстук, который он с приезда на Химакадзиму ни разу не надевал.

– Я пойду прогуляюсь, Мацуи-сан! – Громко, чтобы перекричать телевизор, сообщил Александр, заглянув на кухню.

– А? – Изуми, сидя за столом нарезавшая на доске овощи, вздрогнула от неожиданности. На экране Такэси Китано[94] в красном кимоно и с цветастым веером в руке интервьюировал незнакомую Александру актрису; актриса смущалась, то и дело прикрывала лицо ладонями, в зале смеялись.

– Ужин мне, пожалуйста, не готовьте, – добавил Александр. – Я зайду в «Тако».

– Дождь так и льет, – отозвалась Изуми. – Да и вы еще не здоровы. Посидели бы лучше дома, смешная программа… – Она кивнула на телевизор. – Китано-сан на моего Рику чем-то похож. Его ведь и в России хорошо знают, верно?

– Да, очень хорошо знают… Мацуи-сан, я думаю, может, съезжу на днях в Нагоя.

Изуми сидела к нему спиной, и он не мог видеть выражения ее лица, но тотчас пожалел, что не придумал, как сказать это поаккуратнее.

– Уедете? – Тихо спросила Изуми.

– Только на несколько дней. Если можно, я сохраню за собой комнату?

– Конечно. – Ее голос был едва различим на фоне разговора Китано и актрисы (та показалась Александру чем-то похожей на Томоко). – Вы же все равно внесли плату вперед, поэтому не беспокойтесь, пожалуйста, никому больше я комнату не сдам. Только оставьте мне номер вашего счета, чтобы я могла возвратить депозит.

– Возвратить депозит? – Удивился Александр.

– Вы же сняли у меня комнату. – Она отложила нож и обернулась к нему: – Сами сказали, что не хотите останавливаться в гостинице и собираетесь жить не меньше месяца.

Александр молчал, не зная, что на это ответить. Обычно хозяева не спешили возвращать депозит: Такизава как-то, смеясь, рассказывал ему, что в один из отпусков решил снять комнату в сельской местности, чтобы быть поближе к природе, так когда он выезжал, хозяйка заперлась у себя и выключила свет и телевизор, чтобы он подумал, будто бы ее нет дома, и махнул рукой на депозит.

– Плату до конца месяца я не смогу вам возвратить, если буду держать комнату. – Изуми снова отвернулась и застучала ножом по доске. – Но депозит должна буду вернуть, если вы… – Она остановилась и ссыпала нарезанные овощи – ярко-оранжевые кусочки моркови и темно-фиолетовые баклажанов – в миску, – …если вы решите не возвращаться.

– Хорошо. Спасибо вам большое, Мацуи-сан.

Александр подождал еще немного в дверном проеме, но хозяйка молча принялась дальше нарезать овощи, тихонько постукивая ножом по доске, и он вышел.

В «Тако» было непривычно много народа, но несколько мест у барной стойки пустовали, поэтому Александр пристроился с краю, возле здоровенного холодильника, от которого исходили волны тепла и слабое электрическое гудение, и окинул рассеянным взглядом привычную обстановку. Пузатый Хотэй[95], поднявший вверх обе руки и похожий на гигантскую нэцке, стоял в углу, окруженный несколькими статуэтками поменьше и кувшинами-ловушками для осьминогов, обросшими крупными морскими желудями – фудзицубо. Кисё как-то сказал, что Хотэя задвинули в угол, потому что китайские туристы, путая его с Буддой Шакьямуни, слишком любили фотографироваться с ним в обнимку и уже кое-где заметно его поцарапали, так что Фурукаве-сану пришлось, ругаясь на чем свет стоит, красить живот Хотэя темно-красной лаковой краской. Натертые до блеска прямоугольные деревянные столы, отделенные от проходов прозрачными ширмами, чтобы посетители случайно не задевали друг друга. Тихо потрескивающий керосиновый обогреватель, поставленный на перевернутый пластиковый поддон. Развешанные на стенах картины в простых рамках – по большей части с изображениями морских волн и островов, но на одной из них – мужчина в больших роговых очках, зеленой кофте и синей шляпе рыбака – должно быть, первый хозяин «Тако», а на другой – надпись легко читаемой скорописью: «камень, скатившийся вниз, знает, сколь глубоко море и сколь бездонна любовь»[96]. Странный афоризм для места, где едят рыбу и моллюсков. На холодильнике рядом с подвешенной к потолку круглой пластиковой рыбой-фугу среди высоких бутылок из-под сакэ и вина сидела большая белая с черными пятнами манэки-нэко[97]: из-за кривовато нарисованных глаз казалось, что она смотрит не прямо перед собой, а вниз, на посетителей. Ее поднятая левая лапа мерно раскачивалась.

– А, Арэкусандору-сан, здравствуйте! Рад, что вы поправились! – Кисё поставил перед Александром чашку маття и положил теплое полотенце для рук. Синяки на его лице потемнели и были желто-фиолетового цвета, но губа уже практически зажила.

– Добрый вечер, Кисё. Как вы себя чувствуете?

– Окагэсама дэ, гэнки дэс[98]. – Скороговоркой отозвался Кисё и слегка поклонился.

– Эй, Камата! – Крикнула ярко накрашенная девушка, сидевшая за барной стойкой чуть поодаль. – Ты еще и по-иностранному говоришь?! Какой ты образованный! Хэлло-у! Хау ар юу? – Она помахала рукой, и Александр понял, что она сильно пьяна. Рядом сидела ее подруга, опиравшаяся на стойку локтями и уныло смотревшая остекленевшим взглядом в почти пустой бокал с пивом. – Хелло-у! Э-эй, ты что, не слышишь меня?

– Я немного говорю по-японски, – сказал Александр.

Его ответ вызвал у девушки взрыв смеха, и она толкнула в бок свою апатичную соседку.

– Э-эй, Камата, налей-ка ей еще, она сейчас вырубится.

Когда Кисё подошел к ним с бутылкой «Кирина»[99], девушка подалась вперед и схватила его за рукав:

– Э-эй, это же нон-арукоору…

– Вашей подруге больше не стоит сегодня пить, Араи-сан[100]. С ней может случиться несчастье.

Девушка внимательно посмотрела на него, не выпуская из пальцев его рукав.

– Ну ла-адно, но я не буду платить за безалгокольную дрянь, и она, – она кивнула на свою подругу, – тоже не будет. Нет градусов – нет денег, так вот.

Кисё невозмутимо заменил бокал на чистый и налил в него холодного «Кирина».

– Тогда это за счет заведения.

– Э-эй, – девушка потянула его за рукав сильнее, привстала, перегнулась через стойку и, покачнувшись, обхватила официанта обеими руками. В зале раздались смешки. Кисё не делал никаких попыток освободиться.

– Да ты добрый, Камата. – Она ткнулась лицом в его одежду, оставив на белой рубашке полосы розовой помады. – Я сразу поняла, что ты добрый, хотя в тебе есть что-то зловещее… как мы тогда с тобой на кладбище встретились, помнишь, а?

– Конечно, помню, Араи-сан.

– Слышьте, – она обратилась к другим посетителям. – Он там плакал над чьей-то могилой, прямо слезами заливался. Я думала, там твой родственник похоронен, Камата. – Она слегка встряхнула его. – Но потом посмотрела – фамилия-то была совсем другая, да и помер тот человек лет семьдесят назад, камень весь мхом порос. Вот, думаю, что за блажь такая – плакать над чужой могилой, да еще и тащиться к ней в гору.

– Ну что вы, Араи-сан, кто же станет плакать над чужой могилой, – возразил Кисё.

– Вот и я про то же. А ты, значит, добрый, да… – Ее веселость постепенно, как бывает при опьянении, сменялась унынием. – Слышь, Камата, познакомь меня с этим иностранцем, пусть увезет меня отсюда нахрен. И ее, – она качнулась в сторону подруги, уже равнодушно тянувшей свое «нон-арукоору» пиво, – ее тоже познакомь. Пусть нас обеих нахрен отсюда увезет.

Кисё улыбнулся.

– Э-эй! – Она снова повернулась к Александру. – Амэрика-дзин дэс ка?[101] Уот из йор нэ: му? Я немного говорю по-английски и готовить хорошо умею, могу каждое утро делать тебе тамагояки, это такой японский омлет. – Она отпустила одну руку, чтобы снова помахать Александру, и чуть было не потеряла равновесие, но Кисё вовремя поддержал ее. – Ну чего ты молчишь, как рыба? Меня Кими зовут, пишется как «дерево» и «искренность»[102], вот так, – она попыталась изобразить пальцем в воздухе иероглифы. – А ее – Момоэ, как «персиковая ветвь», пишется охрененно красиво[103]. Она делает таких потешных кукол и всяких зверушек из бумаги и тряпок, настоящее искусство, их иностранцы всегда покупают, брелоки и всякая такая мелочовка так вообще нарасхват идут, особенно этот, синий человечек, весь в каплях дождя, только успевай шить новых, так их быстро расхватывают. У нее, правда, нет одного переднего зуба, она в детстве упала с волнорезов, там, – Кими неопределенно махнула рукой в сторону побережья, – поскользнулась на мокрых водорослях. Но зубной врач поставил ей новый – не отличишь от настоящего!

В зале снова засмеялись.

– Эй, заткнитесь там! – Девушка пьяно помотала головой. – Момоэ – отличная девчонка, она выйдет замуж за этого американца. Слышь, у вас же на Западе есть поговорка, что самая лучшая жена – японская жена, а? Есть или нет? Что ты все молчишь?

– Я не американец, – наконец ответил Александр. – И я не ищу себе жену.

– Аа… – Девушка пренебрежительно фыркнула. – Грубиян! Ну и черт с тобой. Все вы, иностранцы, придурки, ничем не лучше наших японских мужиков. Эй, Камата, а ты женишься на мне?

– Обязательно женюсь. – Кисё наконец освободился от ее объятий и осторожно усадил девушку обратно на стул. – Не обижайтесь на моего друга, пожалуйста. Он немного скромный и просто растерялся.

Она в ответ только грустно покачала головой.

– Ну, ну, не нужно так, Араи-сан. Я заварю для вас кофе, и вам сразу же станет лучше. – Кисё искоса глянул на Александра, как тому показалось, с осуждением. – Вы просто выпили чуть больше, чем следовало.

– Сегодня пятница, – буркнула Кими. – Мы с подругой имеем право отдохнуть по-человечески.

Александр отпил остывшего маття и отвернулся. Периодически было слышно, как Фурукава вытаскивает из аквариума очередную обреченную рыбину; когда рыба была особенно крупной или он примеривался гвоздодёром чуть дольше обычного, чтобы ударить ее, подвыпившие посетители его подбадривали, Фурукава огрызался. Кисё ни на минуту не оставался без дела: принимал заказы, наполнял бокалы пивом и заваривал чай и кофе. С каждым клиентом он успевал перекинуться парой слов: вообще, создавалось впечатление, что он родился и прожил всю жизнь на Химакадзиме, а не приехал сюда всего два или три месяца назад. Александр вздохнул и потер слезившиеся глаза. Изуми была права, ему не стоило выходить сегодня из дома. Он бросил взгляд на Кисё, беседовавшего с молодым рыбаком, присевшим за барную стойку.

– Тунца лучше всего ловить на мелкого кальмара, – рассказывал рыбак. Официант его слушал, как будто ничего интереснее ловли тунца в мире не существовало. – Дедовский способ, но я тебе скажу, лучше еще ничего не придумали, только на кальмара и можно поймать по-настоящему большого тунца. Мой отец поймал однажды такого тунца весом больше трехсот килограммов, так он ушел на Цукидзи[104] за девятьсот тысяч долларов…

– Чего ты врешь, Такахаси?![105] – Возразил кто-то из посетителей. – Никогда твой отец не ловил такого огромного тунца! И если бы у него было девятьсот тысяч долларов – торчал бы ты здесь как дурак со своей младшей сестрой, как же!

– Дурак, говоришь?! – Тут же вспылил Такахаси. – Давай-ка выйдем, я тебе покажу, кто из нас дурак!

– Никогда не видел, как ловят тунца на кальмара, – сказал Кисё, ставя перед молодым человеком стакан с разбавленным виски. – Должно быть, это очень красиво.

– Ну да, – хмуро согласился парень. – Ничего себе, есть на что посмотреть. Мой отец говорил, в ясную ночь фонари на лодках кажутся отражениями звезд, а в пасмурную – самими звездами. Когда я поймаю огромного тунца, наша с сестрой жизнь изменится, а эти все позакрывают свои рты.

– Когда я был маленьким, отец как-то повел меня на рыбный рынок в Осаке, – продолжал Кисё. – Там продавали большого голубого тунца: жабры и чешуя у него переливались, как морская вода на солнце. Я был так им очарован, что, пока продавец не видел, протянул руку, чтобы дотронуться до него, и поранил ладонь о его острый плавник, вот, – официант показал рыбаку свою руку, – с тех пор остался шрам. Только очень храбрый человек решится охотиться на животное, которое даже после смерти может постоять за себя.

– Вот и я о чем говорю. – Парень отхлебнул виски хайбола[106] и взглянул на ладонь Кисё. – Ого, красивый шрам, похож на рыболовный крючок. Не говори девчонкам, что это ты в детстве поранился, придумай для них какую-нибудь историю, они это любят.

Настроение у него, похоже, улучшилось.

Кисё со своей неизменной улыбкой занялся следующим заказом. Александр попросил у него еще одну чашку чая и тарелочку со сладко-солеными снеками, полагавшимися к пиву. Сегодня обслуживать посетителей Кисё помогали две женщины: одна лет сорока, другая совсем молоденькая. Их имен Александр не знал, хотя обеих видел в ресторане уже не в первый раз. Они были друг на друга похожи, и даже в движениях у них было что-то общее, так что Александр решил, что это мать и дочь. К концу дня обе порядком выбились из сил, и в какой-то момент молоденькая, несшая поднос с грязной посудой, запнулась и наверняка бы упала и перебила все плошки и бокалы, если бы Кисё в мгновение ока не подскочил к ней и не подхватил одной рукой поднос, а другой – не придержал бы девушку за плечо. На ее круглом, не очень привлекательном лице вспыхнул румянец.

– Вам нужно отдохнуть, Кобаяси-сан. – Кисё забрал у нее поднос и поставил на свой стол. – Нельзя столько работать.

Она еще больше покраснела и опустила голову, пряча лицо.

– Вам ведь не нужно сейчас так поддерживать брата, как раньше, – продолжал Кисё. – Очень скоро он сам сможет поддержать вас, и вы всей семьей поедете в отпуск на Окинаву.

– А вы, кажется, совсем не устаете, Камата-сан, – отозвалась девушка. – Как будто только что пришли на работу.

Александр подумал, что она права: несмотря на еще не зажившие синяки, Кисё выглядел бодрым и полным сил.

– Эй, не разговаривай с ним! – Кими, задремавшая было над своей чашкой кофе, подняла голову. – Он тебе голову заморочит! Он ведь только делает вид, что такой хороший! Камата, признайся, ты ведь лис? Потому-то ты такой рыжий! Вот я тебя и раскусила!

– Вы скажете тоже… – Кисё улыбнулся, но на этот раз улыбка у него получилась какая-то кислая.

– Э-эй, не отпирайся! А ты проверь, проверь, Кобаяси, он в штанах прячет свои девять лисьих хвостов!

Старшая официантка, поставив перед одним из посетителей тарелку с очередным жареным хираме, обернулась, поджала губы и осуждающе покачала головой.

– Ну, Камата, – не унималась Кими. – Признайся, ты ведь лис! Почему ты все время улыбаешься?

– Я не лис, Араи-сан, – спокойно ответил Кисё. – Но в Киото живет мой двоюродный брат, вот он – лис[107]. Могу вас познакомить, если хотите.

Молоденькая официантка, едва достававшая Кисё до плеча, подняла на него удивленные глаза.

– Эээ! – Протянула Кими и толкнула локтем свою подругу, похоже, окончательно потерявшую интерес к происходящему вокруг. – В Киото! Ты серьезно, Камата?

Кисё кивнул:

– Он очень порядочный и набожный лис и к тому же работает аналитиком в Банке Киото. – Он подмигнул Александру. – У него есть хобби: он коллекционирует галстуки.

– Эээ! – Кими встряхнула головой. – Ты издеваешься, да? А он симпатичный, твой брат? Как ты думаешь, я бы ему понравилась?