Полная версия
Принцесса тьмы
Элеонора Мандалян
Принцесса тьмы
ГЛАВА 1
Светлану разбудило глухое бормотание, доносившееся из комнаты отца. Натыкаясь в темноте на предметы, она открыла дверь и прислушалась. Вздохнув, включила верхний свет.
Отец лежал поперек постели и глухо стонал. Его глаза были закрыты, губы плотно сжаты. Подушка валялась на полу.
– Папа… Па-па, – негромко позвала Светлана. – Пожалуйста, проснись. – Он не шелохнулся. – Вадим! – громко и строго произнесла она маминым голосом.
Эффект был мгновенным. Он вздрогнул всем телом, как от электрошока, и начал невменяемо озираться по сторонам, не обращая внимания на дочь.
– Она позвала меня! Ты слышала? Правда ведь, слышала?
– Кто, папа? – Тон был самый невинный.
– Не притворяйся! Она была здесь. Рядом со мной. Я ее видел! – Худой, взъерошенный, несчастный, он меньше всего подходил на роль отца.
«Как странно, – подумала Светлана, сочувственно глядя на него. – Иногда он кажется мне стариком, иногда чужим, пугающе непонятным странником, а сейчас вот ну просто мальчишка-сирота.»
– Опять что-то привиделось? – Она покачала головой, совсем как мама. – С тобой не соскучишься.
Подняв с пола подушку, Светлана взбила ее и подсунула отцу под голову. Он тотчас обхватил ее руками, со страдальческой гримасой закрывая глаза:
– Одни и те же кошмары каждую божью ночь… Это просто невыносимо.
– Что тебе снится, папа? Расскажи. Может тогда они перестанут тебя беспоко-ить? – Светлана взяла отца за руку.
А он уже снова был во власти сна, иначе не стал бы пугать ее. И, подчиняясь требовательному голосу, так похожему на голос его жены, загипнотизированно заговорил, временами затихая или переходя на невнятное бормотание. Светлане приходилось напрягать слух, чтобы разобрать слова.
– Я вижу Землю. Большой, насквозь прогнивший шар. Изъеденный. Изрытый. Смердящий… О-о, этот жуткий треск! – Его лицо болезненно сморщилось. – Шар дрожит. Вибрирует и… Ой! Он лопается! Черные страшные трещины разбегаются во все стороны. Как черви…или змеи. Трещины по краям загибаются, закручиваются кожурой гниющего плода. Из них сочится черная жижа… клубится страшный смертоносный туман… Он переливается всеми цветами радуги. Он как живой. Густой и едкий… Я задыхаюсь. Он выжигает меня изнутри… О, Боже, что это?..
Отец умолк, вцепившись побелевшими пальцами в подушку. Светлана видела как неистово мечутся его глаза под закрытыми веками.
– Что ты сейчас видишь, папа, что?
Облизнув пересохшие губы, он неожиданно снова заговорил, невнятно и сбивчиво, ловя ртом воздух. – Они лезут! Лезут отовсюду. Из щелей, трещин, дыр. Из недр земных.
– Кто? Да кто же лезет?
– Не знаю. Нечисть. Нелюди. Монстры. Студенистые… Они просвечивают насквозь.
– Папа, папочка, проснись! Не надо больше. Я боюсь. Умоляю тебя, проснись.
– Да разве я сплю? Я вижу их. Вижу! Они все лезут и лезут. А те вон слепые, ушастые. Они отвратительны. Они хотят завладеть нами и миром. Этого нельзя допустить. Никак нельзя. Иначе случится непоправимое. – Последние слова он шептал уже одними губами, погружаясь в глубокий сон, пока окончательно не затих.
Светлана укрыла отца одеялом и, погасив свет, на цыпочках вернулась к себе. А потом долго не могла уснуть, тревожно вслушиваясь в ночную тишину.
Вот уже два года отца мучили кошмары. Это началось вскоре после смерти матери. Светлана тоже тяжело переносила утрату, но кошмаров не бывало. Да и при чем тут бедная мама, если он видит во сне такое. Может с отцом что-то неладное? Может ему следует показаться психиатру, невропатологу или кому там еще?.. Подобные мысли часто тревожили ее по ночам, но утро начиналось как обычно, и она успокаивалась.
Отец вставал раньше нее, надевал мамин передник и принимался готовить завтрак, пытаясь сохранить хоть видимость жестоко поломанной семьи. Готовить он не умел. Все, за что бы он не брался, получалось или недоваренным, или пережаренным. Но Светлана мужественно принимала отцовскую стряпню, а когда оставалась одна, садилась за изучение маминых кулинарных записей.
Вадим… Он всегда был немного странным. По крайней мере не таким как все. Жил, как в коконе, в своем собственном замкнутом мире, никого в него не допуская, даже жену, которую боготворил. А последние несколько месяцев он стал совсем как одержимый. Обложился стопками книг, из-за которых даже головы его видно не бы-ло, иной раз сутками не вылезая из-за письменного стола. Целый месяц ежедневно, как на работу, он ходил в библиотеку. Потом началась полоса «командировок» за свой счет. Он летал на Север, на Дальний Восток, на озеро Байкал. И всякий раз, возвращаясь, что-то сосредоточенно вычерчивал, высчитывал, измерял и сопоста-влял. А по ночам мучился кошмарами. «Еще бы, ни один мозг не выдержал бы такую нагрузку, – сокрушалась Светлана. – Беда с ним да и только.»
А с неделю назад Вадим принялся расчищать на столе книжные завалы. Разорвал и сжег несколько килограммов исписанной и исчерченной бумаги, пока не осталась на столе одна единственная тонкая папка. Наутро, поместив папку в дипломат, Вадим начал поспешно собираться.
– Пап, ты куда?
– На финишную прямую, – напряженно улыбнулся он. – Люди должны узнать то, что знаю теперь я. Это очень важно, дочка.
– А как же я? – взбунтовалась вдруг Светлана. – У меня последние летние каникулы, ты знаешь. Все следующее лето мне придется готовиться к вступительным экзаменам. Мои друзья и одноклассники разъехались – кто на море, кто на даче, кто заграницей. Одна я в душной Москве торчу. Так нечестно, папка! Я умру от скуки в этих четырех стенах.
На какой-то момент Вадим растерялся. На его лице отразились мучительные раздумья, впрочем быстро сменившиеся упрямой решимостью.
– Я все понимаю, но видишь ли, Лана, – хмуро проговорил он, не глядя на нее, – если я не сумею довести начатое до конца, следующего лета может просто не быть. И нас с тобой тоже.
– Что ты такое говоришь!?. – опешила Светлана.
– Что говорю? – отключенно повторил он и, спохватившись, поспешно добавил: – Не бери в голову. Кажется, я неудачно пошутил. Будь умницей и не хнычь. Утешь себя тем, что ты дочь великого провидца… или великого болвана. Право же, я многое бы дал, чтобы оказалось верным второе.
Теперь каждое утро, в 9 часов, он уходил из дома как на работу. В руке неизменный дипломат с таинственной папкой. Возвращался лишь под вечер, усталый, мрачный и неразговорчивый. И в довершение ко всему эти его ночные кошмары. Светлана и предположить не могла, что он видит такое.
– Папа, ты запоминаешь свои сны? – как бы между прочим спросила она за завтраком.
– Еще бы, – на лице Вадима появилась гримаса отвращения. – Я знаю их все наизусть.
– Расскажешь? – Светлана бросила на отца лукавый взгляд.
– Ни в коем случае. На что тебе всякие бредни, – отмахнулся он.
– Ну почему же бредни. Мама всегда говорила, что твои сны вещие. Что они обязательно все сбываются.
– Твоя бедная мама заблуждалась.
– А эта ужасная авиакатастрофа, – не унималась она. – Ты увидел во сне пожар на самолете за неделю до ее возвращения из Канады. Ты же сам мне потом… когда все это случилось, сказал.
– Было такое. – Вадим тяжело вздохнул и, помолчав, задумчиво добавил: – Но то, что мне снится теперь, ни в какие ворота не лезет. Маразм какой-то. Такого в жизни просто не существует. Может сны мои аллегоричны, иносказательны… не знаю. Не могу сам ничего понять.
Бросив взгляд на часы, Вадим заспешил и, приложившись горячими от кофе губами к светланиному лбу, подхватил свой неизменный дипломат.
– Надеюсь, хоть сегодня мне повезет. Не дуйся и не скучай, – крикнул он уже из передней. – Иначе я не могу. Просто не имею права.
Тяжело хлопнувшая входная дверь возвестила о начале тоскливого одино-чества. Но к счастью… к счастью ли?.. на сей раз Светлане скучать не пришлось. Более того, с этого самого дня не только со скукой, но и с прежним образом жизни было покончено навсегда.
Позвонил Андрей – мамин двоюродный брат, и позвал Свету с собой на смену. Она с радостью согласилась. Андрей – машинист московского метрополитена, весе-лый, общительный холостяк. Он был лет на 10 старше Светланы, и ей нравилось, что он обращается с ней как с равной. Рядом с ним она чувствовала себя взрослой, самостоятельной и в то же время защищенной. Уже само общение с дядей было для нее праздником.
ГЛАВА 2
Устроившись между двумя машинистами, Андреем и Стасом, Светлана приготовилась к захватывающим дух странствиям во чреве Москвы. Ведь одно дело ездить на метро в ярко освещенном вагоне, созерцая лишь лица пассажиров и станции, и совсем другое – в кабине машиниста, откуда видны все подземные тоннели. К ее разочарованию все оказалось намного обыденнее и прозаичнее, чем она себе представляла.
Записанный на магнитную ленту жизнерадостный женский голос объявлял станции, а мелодичный гонг, сменивший, наконец, надоевшее «Осторожно, двери закрываются», оповещал о начале и конце посадки. Пестрый людской поток то опорожнял, то наполнял голубые обтекаемые вагоны. Светлана наблюдала за этим, доведенным до автоматизма процессом через большое круглое зеркало, подвешенное на платформе, у головного вагона.
Мягкий толчок, и просторные подземные залы сменяются тусклыми, еле освещенными (или не освещенными вовсе) тоннелями. Две-три минуты, и снова «дворец», украшенный гранитом, мрамором, барельефами, медальонами, бронзо- выми скульптурами; мозаикой, фресками, красочными витражами. Бесчисленные светильники щедро изливают электрический свет на все это великолепие… Но какую москвичку удивишь станцией метро. С самого рождения метро – неотъемле- мая часть ее быта. А вот прячущиеся в загадочном мраке тоннели, несущиеся навстречу, в лобовое окно кабины – дело другое.
– Вам не надоедает изо дня в день ездить по кругу, не встречая на своем пути ни машин, ни прохожих, не видя ни солнца, ни луны, ни снега, ни дождя? – поинтересовалась Светлана.
– Нисколечки, – весело отозвался Андрей. – Работа, в прямом смысле, не пыльная, спокойная. Даже уставать не успеваем. Ни тебе пробок, ни дорожных происшествий.
– К тому же всегда сухо и тепло, – добавил Стас. – Ни откуда не каплет.
– И никто вас не контролирует, никто за вами не следит?
– Ну что ты, без контроля нельзя. Все на электронном табло и в компьютере главного диспетчера. Там фиксируется и координируется движение поездов, отслеживаются их маршруты. Попробуй, к примеру, проскочи семафор на красный свет, выбейся на минуту из графика или самовольно, без санкции сверху, остановись посреди тоннеля – тут же поднимут тревогу. А как же иначе. Мы все взаимосвязаны. Скорости сама видишь какие, и дело мы имеем с живыми людьми, с тысячами и тысячами людей. Это тебе, Светик, не фунт изюма, – закончил свою лекцию Андрей.
– Я бы, наверное, не смогла всю жизнь работать под землей, – задумчиво проговорила Светлана.
– Что так? – улыбнулся Андрей.
– Не знаю. – Она неопределенно пожала плечом. – Я люблю когда вокруг меня много воздуха и света, когда ничего не давит, не ограничивает обзора. Когда можно глазеть по сторонам. Нет, точно не смогла бы. Не выдержала бы и недели.
– Ерунда, – заверил ее Андрей. – Дело привычки. человек, знаешь ли, такое удивительное существо, ко всему привыкает.
Умолкнув, Андрей сосредоточенно следил за дорогой, разветвившейся на несколько убегающих во тьму рукавов. Совсем близко с бешеной скоростью пронесся встречный поезд. Когда разветвления кончились, оба машиниста расслабились, доверившись автоматике.
Чтобы немного развеселить племянницу, Андрей сказал, лукаво подмигнув напарнику:
– Представляешь, Стас, как нам с тобой сейчас завидуют длиннохвостые обитатели тьмы. Небось отродясь не видывали такой хорошенькой, такой молоденькой машинисточки.
– Ой! – Светлана брезгливо наморщила нос. – Неужели здесь водятся мыши?
– Мыши что – мелочи жизни, – поправил ее Стас. – Бери выше: крысы! Злющие, вот такие. – Он растопырил скрюченные пальцы и, оскалившись, сделал зверское выражение лица.
– Да ну вас! – замахала руками Света. – Чего пугаете?
– Не веришь? – продолжал розыгрыш Андрей. – А ну-ка, старик, тормозни.
Замедлив грохочущий бег, состав плавно остановился посреди тоннеля.
– С ума сошли! – ужаснулась Светлана. – А если на нас сзади другой поезд налетит? Сами ж только что говорили, что самовольно останавливаться не имеете права.
– Не боись, – улыбнулся Андрей. В его серых лукавых глазах плясали чертики. – Мы тебя с ветерком катали. И теперь идем с опережением графика почти на целую минуту. Так что можно чуточку и постоять.
– А про крыс…это мы так, дурака валяли. Не бери в голову, – успокоил юную гостью Стас.
Прижавшись носом к стеклу, Светлана без особого интереса разглядывала тоннель: бесконечные жилы и вены коммуникаций выстилали сумеречное нутро железобетонной кишки. Недобрым стальным блеском скалились на свет фар рельсы – две внизу и одна, самая коварная, сбоку. Андрей объяснил, что если коснуться ее, стоя на рельсах, умрешь мгновенно. А в общем ничего особенного. Мрачно, скучно и пустынно. Даже обещанных крыс не было.
Поезд вздрогнул и снова ожил, равномерно, неспеша набирая скорость. Светлана, все еще стоявшая, прижавшись к стеклу, вдруг испуганно отпрянула. Оба машиниста, изменившись в лице, быстро переглянулись. Забыв об осторожности, Андрей резко рванул состав, придержав однако Светлану, чтоб лицом о стекло не ударилась. Теперь они неслись вперед так, что только в ушах гудело.
Лишь когда состав, мягко проскользив вдоль забитой людьми платформы, остановился, Андрей пытливо заглянул в глаза Светланы и улыбнуться:
– Что случилось, малыш? Почему так побледнела?
Светлане как-то сразу расхотелось кататься на метро, а поезд уже снова покидал освещенную станцию.
– К…кто это был? – растерянно пробормотала она, прижимаясь к Андрею, стараясь не смотреть больше в мрачную глубину несущегося навстречу тоннеля.
– Мало ли, – как можно беззаботнее отозвался Андрей. – Может неисправность какая в проводке, и электрик, не дожидаясь ночного перерыва, вышел на объект. Знаешь, какой гигантский персонал обслуживает московский метрополитен.
– Нет. Это был не электрик. – Она так энергично замотала головой, что волосы хлестнули ее по глазам. – Я не уверена даже, что это был человек. Он… он посмотрел на меня. У него были злющие презлющие глаза, как у дикого зверя.
– Да у тебя, малышка, богатое воображение. Ты у нас, оказывается, фантазерка. Крысы это уж куда не шло. Но чтобы человек с глазами зверя, тут, по-моему, явный перебор. – Однако во взгляде Андрея больше не плясали веселые чертики.
– Я видела его! – стояла на своем Светлана. – Так же ясно, как сейчас вижу вас двоих.
Андрей и Стас снова переглянулись.
– Тебе все показалось. Поняла? – неожиданно резко, с нажимом проговорил Андрей. – Забудь. Ничего и никого ты не видела.
Светлана озадаченно уставилась на дядю. Он никогда так не разговаривал с ней.
Вынырнув из тоннеля, они «причалили» к очередной платформе, остановились перед зеркалом заднего обзора. Светлана рассеянно наблюдала сквозь него за сутолокой у вагонов, когда в кабину вдруг, как к себе домой, вошел человек в форме работника метрополитена.
– Почему здесь посторонние? – не поздоровавшись, осведомился он. И, видя замешательство машинистов, приказал: – Трогайте. По дороге разберемся.
Насупившись, Андрей взялся за рычаг. Светлана исподтишка разглядывала странного субъекта с львиной гривой похожих на лесной пожар волос, с отврати- тельно широким носом и удобно сидящими на нем массивными очками, сквозь которые подозрительно и въедливо глядели удивительно бесцветные водянистые глаза.
– Итак? Я жду объяснений, – менторским тоном проговорило рыжее начальство, едва поезд начал набирать скорость.
– Простите, а с кем, если не секрет… – попытался перехватить инициативу Андрей.
– Я не обязан представляться каждому своему машинисту, – отрезал тот. – Извольте отвечать на заданный вам вопрос.
– Девочка моя племянница, – нехотя проговорил Андрей.
– Грубейшее нарушение инструкций, – констатировал рыжий. – Посторонних в кабине машиниста быть не должно. – Теперь его глазки буравили обоих сразу.
– Знаю, – вынужденно согласился Андрей. – Виноват.
– За ошибки иногда очень дорого приходится платить, – ледяным тоном изрек начальник. – Стоит один раз оступиться, и несчастье тут как тут. – Обведя всех троих изучающе-фиксирующим взглядом, он подозрительно спросил: – А что это вы какие-то… опрокинутые? Что-то уже стряслось?
ГЛАВА 3
Упал на сцену тяжелый занавес. Смолкли последние аплодисменты. Актеры разошлись по своим уборным, спеша избавиться от грима, париков и мало удобных костюмов. Облокотясь о перила узкого железного балкона, Стёпа проводил их сверху задумчивым взглядом. Ему всегда хотелось понять, как скоро расстается актер с героем, под именем которого только что плакал и смеялся, любил и ненави-дел. С последним поклоном? С отгородившим сцену от зала занавесом? Или вместе с остатками грима? Спросить не решался. Кто он для них. Помощник осветителя – мальчик на побегушках. Многое бы отдал Степа, чтобы когда-нибудь вот так же, как герой спектакля, выйти гордо на сцену в пышном парике и широкополой шляпе с пером, в развевающемся атласном плаще и с длинной шпагой у пояса, пусть бутафорской. Но он знал, что мечтам его не суждено сбыться. Он и в школе-то больше прогуливал чем учился. Куда уж ему в институт, да еще Актерский.
К тому же, по его глубокому убеждению, внешность у него была далеко не сценическая. Длинный, сутулый, скуластое лицо как правило небрито. Правда одна знакомая девчонка призналась как-то, что обожает его глаза и руки. Вот так прямо и сказала. При свидетелях! И с тех пор он всякий раз, оказавшись перед зеркалом, внимательно изучает свои сокровища. Только все понять не может, чего она в них нашла. Руки как руки – крупные кисти с ровными пальцами, увенчаными траурной каемочкой под неподстриженными ногтями. Ну а глаза… Узкие, длиннющие, аж до висков, изумрудно-зеленые, как светофор, под козырьком черных густых ресниц. Глаза на его мальчишески угловатом лице будто живут сами по себе. Они то безмятежно-безучастные ко всему внешнему, как спящие перед зарей озера, то вспыхивающие сумасшедшинкой, как новогодние бенгальские огни.
– Степан! – хрипло гаркнул осветитель откуда-то из-под правой ложи. – Заснул что ли? Фильтры неси, бездельник.
– Ща-ас! – отозвался парень, боднув головой воздух, чтобы избавиться от вечно падающих на глаза волос.
– Юпитеры проверил?
– Все проверил, Трофим Трофимыч.
– Уверен? – В голосе осветителя слышался недобрый подвох.
– Ага.
– Ах ты шалопай безрогий! А правый крайний над левой ложей?
Степа посмотрел наверх – правый крайний и впрямь преспокойно светил себе под штатив, свесив свою железную башку.
– Дьявол! – выругался он. – Лезь теперь опять туда, на самую верхотуру. – И крикнул вниз: – Щас выключу, чево ж шуметь-то.
Но тут из-за сцены донеслись тревожные женские крики.
«Неужто горим?!» – первое, что пришло на ум Степе. Забыв про прожектор, он стал по-обезьяньи проворно спускаться.
Сбежались все – режиссер, реквизитор, костюмер, администратор. И конечно актеры – взъерошенные, полуодетые, с размазанным по лицу гримом. Степа своих кумиров никогда прежде такими не видел.
Пожилая актриса – виновница переполоха, не переставая причитать, хваталась то за сердце, то за голову. Ее лицо, как пасхальное яичко, покрывали разноцветные полосы и подтеки. То был грим смешанный с кровью.
– Марья Семенна, успокойтесь, прошу вас, – увещевал администратор. – Возьмите себя в руки. Объясните толком, что там стряслось, что с вашим лицом.
– Это ужасно…ужасно! – задыхаясь, вымолвила актриса, продолжая размазывать кровь по лицу. – Альберта Арнольдовича похитили.
– То-есть как это «похитили»? – нахмурился администратор. – Что вы такое говорите?
– Не знаю. Не понимаю. Я ничего не могу понять. Я… – Мария Семеновна всхлипнула как маленькая.
– Машенька! Душечка… – Режиссер взял в ладони ее пухлую руку, погладил, похлопал, будто приручая испуганного зверька. – Давай по порядку. Ну же, соберись.
Остальные окружили их плотным кольцом.
– Я в гримерной была, – взволнованно начала пострадавшая. – Альберт Арнольдович, как всегда, помогал мне после спектакля. Грим у меня, сами знаете, сложный, одной не справиться. И вдруг через зеркало я увидела позади нас что-то черное, ползущее по стене от двери. Я не успела понять, что это было: змея или чья-то рука в черной перчатке. Или еще что. Скорее всего рука. Она наощупь подбира-лась к выключателю. Онемев от неожиданности, я следила за ней. Но верхний свет вдруг погас. А вслед за ним взорвалась лампочка над гримерным столом. Вместе с плафоном. Меня, видимо, обсыпало осколками. Острая боль. Темень. Страх.
Спеша рассказать о случившемся, актриса говорила скороговоркой, без остановки, не давая себе возможности перевести дух, и оттого задыхалась. Судорожно глотнув, она продолжала:
– Все это длилось, я думаю, меньше минуты. Бедный Альберт Арнольдович даже слова не успел вымолвить. А потом началось самое ужасное. Не слышно было ни шагов, ни голосов, и в то же время я чувствовала, что окружена со всех сторон. Какие-то странные, едва уловимые шорохи. И не шорохи даже – движение воздуха. Будто воздух вокруг меня ожил и двигался сам собой. Я ощущала его не ушами а кожей. Это трудно передать. Я не могла кричать. Не могла сдвинуться с места. Мне казалось, я сейчас умру от разрыва сердца. Обыкновенные воры или злоумышлен-ники так себя не ведут. Некто передвигался в абсолютной темноте и ни на что, представьте, не натыкался. Когда, наконец, движение воздуха прекратилось, я поняла, что одна в комнате. Я окликнула Альберта Арнольдовича…Никто не ответил. – Она умолкла, прижав руки к груди и трагически изогнув брови.
– Наталья Иванна, – воспользовавшись паузой, обратился режиссер к костю- мерше, – окажите помощь пострадавшей. Промойте ей раны, продезенфицируйте… Дальше, Машенька. Что было дальше?
– Я рискнула выбраться из кресла и, превозмогая страх, пошла к двери, беспорядочно шаря в темноте. Если б наткнулась на ту черную руку, умерла бы на месте. Но я благополучно добралась до выключателя… Мне нечего больше добавить. Пойдите, взгляните сами. Может у меня на почве стресса начались галлюцинации. – Будто куль с провизией, актриса тяжело рухнула на стул, прикрыла утомленно глаза, подставив израненное лицо подоспевшей с тазиком костюмерше.
– А где наш гример? – раздалось сразу несколько голосов.
– Исчез, – не открывая глаз, проронила актриса.
– Ах, да о чем она говорит! Ну кому, скажите на милость, могло придти в голову похищать старого гримера? – озадаченно вопрошал молодой герой-любовник.
– Лучшего гримера! – поправил ему хор голосов. – Лучшего гримера всех московских театров!
– Пусть так, но похищать-то зачем? – стоял на своем вопрошавший. – Не антиквариат ведь. Не музейная редкость. Не дедушка миллионера. Ну переманить, ну перекупить, это я еще могу понять…
– Нужно вызывать врача! – перебила разглагольствовавшего актера костюмерша. – Тут в коже осколки стекла застряли. Сама я вытаскивать их не рискну.
– Сейчас я позвоню, – отозвался администратор. – Вот только взгляну на место происшествия.
Отворив дверь в гримерную, он растерянно остановился на пороге. Позади него сгрудилась вся театральная труппа, для которой владения старого мастера были привычны и знакомы до мелочей. Основным украшением гримерной были великолепные французские парики, натянутые на бюсты-болванки, опоясывающие просторную комнату по периметру. Эти парики, как и сам старый мастер, были гордостью театра. Теперь же на недоуменно застывших в дверях людей безглазо взирали выкрашенные в серебряный цвет лысые болванки.
– Парики исчезли! Все до единого! – ужаснулся режиссер. – Какой кошмар! Мы же без них ни одного спектакля не сыграем.
– А грим! – не своим голосом взвизгнул реквизитор. – Мы только что получили из Голландии целую партию. На валюту! Даже распаковать и разложить по местам не успели. Все коробки лежали сложенными здесь, у окна… – Он беспомощно обернулся к собравшимся, с зыбкой надеждой и мольбой в голосе спросил: – Может знает кто, где они могут быть? Может их без моего ведома на склад днем отнесли?
Ему никто не ответил. Отвечать было нечего. Реквизитор принялся поочередно выдвигать ящики шкафчиков и гримерных столов. И уронив руки, мрачно констатировал:
– Все унесли. Подчистую. Даже початые коробки.
– Ладно. Грим – дело наживное, – сказал режиссер. – Где Альберт Арнольдович? Я ж без него пропаду. Никто, слышите, никто мне его не заменит… Да что же вы, батюшка, торчите здесь как… как оболваненная болванка! – напустился он на администратора. – Делайте же что-нибудь, черт вас возьми! Ищите. Звоните. Заявляйте в милицию. Достаньте мне его хоть из под земли, слышите! И живым! Обязательно живым! Иначе… иначе провал. У нас на три месяца вперед билеты распроданы. Зрители меня с потрахами съедят.
