Я стою в уголке и смотрю, как Ромка работает. И те, что курят в коридоре, выпуская дым в открытую дверь ванной комнаты, тоже стоят и смотрят, хотя у самих работы невпроворот. Не смотрит только тот, которого тошнит в туалете. Потом, когда Ромка закончит, они начнут сверкать вспышками фотоаппарата, собирать разбросанные бумаги и копаться в поисках следов и отпечатков, на что уйдет еще час-полтора. А может, и все два, потому что в этот раз вместо обычной слаженной команды ему подсунули практикантов.

Это, конечно, здорово, что Ромку ценят и уважают. Он кого хочешь, научит, как и меня в свое время, но… Лишних час-полтора, а то и два, а меня уже мутит от духоты, насыщенной отвратительным сизым дымом, от острых запахов крови и пота. Так бы и гаркнула на них во всю глотку, чтобы занялись делом. Но они будут стоять, дымить и смотреть – приходить в себя от увиденного и перенимать опыт. Нет, ну наберут же сосунков! Чтоб им всю жизнь низкокалорийной пищей питаться!

Я огляделась по сторонам и села. А чего это я, собственно, разворчалась, как старая карга? Ну, конечно же, немножко ревную, как обычно. Так происходит всегда. Ромка крутится вокруг оставшегося без жизни человеческого тела и не обращает на меня ни малейшего внимания. Можно подумать, ему абсолютно наплевать, что я сижу тут в углу и гляжу на него влюбленными глазами. И эти извергающие дым олухи тоже млеют от восхищения, не млеет только тот, которого тошнит в туалете. Они, конечно, по другим причинам восхищаются, из-за узко профессиональных рефлексов, но все равно как-то неприятно. Вот ведь компания – ни сидеть, ни лежать, а туда же!

Духота… На кухне открыта форточка, через которую доносятся отчетливо различимые звуки улицы. А вот свежий воздух совсем не доносится, ни дуновения – ему просто не просочиться сквозь плотную дымовую завесу. Непонятно, почему это время года называют бабьим летом? И лето уже закончилось, и душно не только бабам. Эх, рвануть бы сейчас на природу, в лес, поближе к воде! Как в прошлом году, в воскресенье. Ой-ой-ой, даже голова закружилась, и слюнки потекли от воспоминаний…

Тогда нам удалось почти на целых двое суток остаться вдвоем. Ромкина Супруга уехала на выходные к Маме. В субботу вечером мы немного погуляли, и на обратном пути Ромка купил мои любимые пирожные. Он съел только одно, и то за компанию. Он не очень любит сладкое, а я просто обожаю, особенно, пирожные с кремом. И никогда от них не полнею, потому что веду здоровый, а главное, активный образ жизни. Ну, и не очень-то часто они мне достаются.

В воскресенье мы отсыпались часов до одиннадцати, а после завтрака сели в машину и поехали, куда глаза глядят. Сначала по улицам, потом по шоссе, по грунтовке и наконец, забрались вглубь леса. Пока Ромка разминался и потягивался, я успела обследовать окрестности и нашла озеро. Я даже завизжала от удовольствия, подзывая Ромку, а когда он прибежал, я уже вовсю плюхалась в прохладной воде. Он стянул джинсы и майку, с разбега шарахнулся в воду и заорал: «Ура-а-а!», и мы долго плавали рядом и, дурачась, били ногами по воде, поднимая небольшие волны. А потом он развалился на траве, пересыпанной мелкими белыми, пахнущими медом цветами, я улеглась ему на грудь, обхватила за шею и закрыла глаза.

Он положил руку мне на голову и поглаживал волосы на затылке. Мне было так хорошо, но я чувствовала, по его дыханию чувствовала, что сейчас он думает не обо мне, а о своей Супруге.

«Это же здорово, что сегодня с нами нет Супруги, Ромка!», – думала я и хотела, чтобы он тоже так думал. Но Ромка, кажется, думал иначе. Я не удержалась и стала целовать его в губы, в щеки, в нос. Он смеялся и отмахивался, потом вскочил, подхватил меня на руки и потащил в воду. Остынь, мол, красавица. Как будто не знает, что я никогда не остыну…

Ну, вот, наконец-то он отошел от скомканного на диване безжизненного тела и обратился к практикантам. Те сразу подтянулись, излучая неслыханную преданность, невиданное внимание и готовность ловить каждое слово. Как и я, только меня он даже взглядом не удостоил. Теперь ко мне он повернется не скоро – будет объяснять и показывать, как снять отпечатки пальцев с бокалов и с бутылки, оставшихся на столе, как посыпать порошком, как подсвечивать и как сличать, и вообще, что и как искать.

Мне все это объяснять не надо. Отпечатки пальцев – не мой профиль, для этого существуют специально вскормленные и обученные люди, а как искать – я сама им продемонстрирую. Для того Ромка и взял меня с собой. Но все равно, мог хотя бы просто взглянуть, подмигнуть, сказать что-нибудь. А то эти сосунки примут меня за очередной труп и тоже попытаются снять отпечатки.

По глазам ударила вспышка. Вот как не терпится! Ромка еще не закончил говорить, а самый шустрый уже фотографирует.

Я неодобрительно покачала головой и прикрыла глаза…

Нашу первую встречу я помню смутно – все в густой пелене страха, неизвестности и одиночества. Даже не знаю, как и почему я осталась без матери и как оказалась в отделении милиции. Кто-то усадил меня на жесткую деревянную полку, подал воды и тоже ушел.

Ромка появился поздно вечером. Он просто сказал:

– Привет, Джульетта. Я – Ромка. Почти Ромео. Будем знакомы, – и забрал меня к себе.

Поначалу он показался мне таким большим, громким и страшным, что я не знала, куда спрятаться. Я сидела в углу, как сейчас, и жалобно поскуливала от тоски. Он сгреб меня подмышки, уложил в постель и прижал к груди. Я согрелась теплом его тела и уснула. Так нас утром и застукала преждевременно вернувшаяся от Мамы Ромкина Супруга. Ой, крику было…

Вообще-то, странные в природе порядки. Если все идет просто очень замечательно, то обязательно случится какая-нибудь гадость. Вот и в то незабываемое прошлогоднее воскресенье на обратном пути у Ромки сломалась машина. Такая дурацкая машина! Что-то в ней загудело, тихо-тихо, как комар в метре от уха – это я еще раньше его услышала, а когда застучало и заскрежетало, Ромка тоже услышал и остановился. Он забрался под капот, потом под днище и долго там копался, вылез весь перемазанный и расстроенный и огорченно развел руками.

Конечно, мы разомлели от воды, от солнца, и топать пешком три километра до электрички совсем не было сил, но мы же вместе, Ромка – значит, нет повода для огорчений. Это я так думала, а он все расстраивался, потому что денег у него хватило только на то, чтобы договориться в поселке присмотреть за машиной до завтра. И всю дорогу до станции ругался на свою проклятую работу, на начальство и на безденежье, из-за которого нас никто не взял на буксир, и даже на Супругу. На машину он, конечно, не ругался – пять лет на нее копил, на «бывшую в употреблении», во всем себе и Супруге отказывал. И Супруга, что удивительно, терпела – так хотелось на машине ездить. На меня он тоже не ругался, но я вся подобралась, преданно заглядывала ему в глаза и только кивала.

В битком набитом тамбуре электрички Ромка задвинул меня в угол и загородил собой. Я с благодарностью прижалась к прохладной стенке, закрыла глаза и, кажется, задремала. Ромку толкали, но он уперся в стенку руками и держался. Потом его толкнули особенно сильно, и я встрепенулась.

Какой-то мужик, от которого неприятно пахло, дышал Ромке в лицо и с угрозой допытывался:

– Ты чего людям пройти не даешь? Самый умный, что ли?

А Ромка все отворачивался в сторону, потом вздохнул:

– Слушай, отвали, а?

Он и мне так говорит, когда сильно устанет, а я лезу со своими ласками да поцелуями. Я сразу понимаю и отваливаю. А мужик не понял. Есть такие подозрительные мужики, которые по-человечески – ну, никак не понимают.

– Это ты кому: отвали? Да я тебе сейчас так отвалю!

Тут я из-за Ромки высунулась и сказала. Тихо сказала, без истерики, но очень внятно и убедительно. Низким грудным голосом, и глядя прямо в глаза. В смысле, разорву конкретно.

В общем, показала зубки. Мужик сразу проявил запоздалое понимание, шарахнулся в сторону и стал активно пробиваться из тамбура в вагон. Все-таки отвалил. И остальные толкаться как-то перестали, угрюмо переместились в другой угол. Тут и у нас с Ромкой настроение улучшилось, несмотря на всеобщее молчаливое неодобрение. Ну и что, что устали? Главное, что мы вместе…

***

Один из практикантов что-то нашел за шторой. Разогнулся, повернулся к остальным и торжествующе поднял вверх руку с зажатой в кулаке узкой полоской полупрозрачной материи. Стоит – не дышит. Гордый – спасу нет.

Подумаешь – откопал лифчик! Я бы даже уточнила: женский лифчик. Им-то все равно, а я чувствую разницу. Я бы тоже нашла. Я, как только вошла, сразу ощутила еле уловимый посторонний запах духов и ухоженного тела, явно не принадлежащий этой берлоге, тонкий аромат, который не успел впитаться в мебель и стены.

– Ну, вот, кое-что существенное все-таки наша незнакомка оставила, – кивнул Ромка практикантам. – Не только помаду на стекле. Молодец, Марченко!

Щенячьей радости было, конечно, избыточно. Впрочем, и так понятно, почему хозяин квартиры на диване лежит, голый и отвратительный. Не один же он этим занимался, с бутылкой вина и двумя бокалами. Значит, и гостья его хотя бы одну пуговицу, но расстегнула. Лучше бы отпечатки пальцев нашли – тогда бы и повизгивали от восторга. А найти лифчик на полу за шторой – не велика заслуга. А если бы мужскую майку нашли, они бы так же обрадовались? И вообще, в том углу, за шторой есть кое-что поинтереснее. Я не вижу – просто чувствую. Надо только хорошенечко присмотреться.

Ромка иногда называет меня экстрасенсом. Я не совсем понимаю, какой смысл он вкладывает в это слово (хотя точно знаю, что не ругательный), но по части выявления скрытых улик я даже Ромке сто очков вперед дам. И по силовому задержанию – если не сто, то пятьдесят. И бегаю побыстрее – Ромка-то бегать тяжеловат, да и бежит неправильно. Нет, я не хвастаюсь, он сам меня всему этому учил. Развивал, так сказать, природный дар. А я оказалась способной.

– Джульетта, ты что там, уснула? Иди сюда!

Ну вот, «иди сюда». Как какую-то болонку! Еще бы «ко мне» сказал. Не мог, что ли, просто позвать? Я и сама вижу, что, даже несмотря на выдающуюся находку в виде женского лифчика, никаких светлых идей Ромкину голову пока не посетило, и догадываюсь, что отпечатки пальцев с бокала и бутылки принадлежат хозяину квартиры, а на втором бокале никаких отпечатков и следов кроме ярко-красных следов помады по ободку (ненавижу косметику!) обнаружить не удалось.

То есть, случай повышенной степени сложности. Значит, настал мой черед. А эти бездельники снова развеселились, заржали: «Ого, Джульетта! Ого, Ромео и Джульетта!»

Да, Джульетта! И не девочка из провинции, накрасившая губы от кончика носа до кончика подбородка и сменившая имя, чтобы покорять столичные вокзалы, а настоящая, прирожденная Джульетта. С двумя «т» на итальянский манер. Потому что мой пра-пра-пра-пра… – сколько-то там раз пра-дедушка служил при дворе Неаполитанского короля еще во времена Наполеона. Это мне Ромка объяснил и документы показал, чтобы я своим происхождением гордилась. Я и горжусь. Вот так-то, плебеи! Сами только и способны, что ржать и воздух никотином отравлять. Чтоб у вас в подъезде завелись кошки!

Я подошла. Ромка легонько хлопнул меня по спине. Ну, не совсем по спине, а несколько дальше.

– Ну, девушка, посмотри внимательно, что здесь не так.

Вообще-то, «не так» – это лишенное жизни тело и вырвавшаяся наружу кровь. Но для Ромки – это «так», иначе нас бы сюда не вызвали. Потому что мы – убойный отдел. Вернее, отдел – это Ромка, а я при нем, как всегда.

Я обогнула стол, посмотрела на окно, подумала и подошла к серванту. Одна дверца была распахнута, из ячейки выпал ящик, из которого на ковер выплеснулся поток бумажек и всякой железно-пластмассовой мелочи. Весь этот хлам практиканты уже добросовестно и безрезультатно процедили сквозь пальцы.

Вторая дверца оставалась закрытой. Ключ торчал из скважины, но я знала, что его трогать нельзя, да и рыться в ящиках – не мое дело.

Я направилась к окну, туда, где нашли лифчик, подошла и наклонила голову. Почти уткнулась носом в штору, но так и не смогла ничего разглядеть. От моего прикосновения штора колыхнулась, и тогда я снова услышала слабый металлический звук. Я нащупала источник этого звука, осторожно захватила и потянула к себе, выпутывая из переплетения нитей.

Бездельники наперегонки бросились к окну, но Ромка гаркнул:

– Стойте! Я же вам только что объяснял. Сначала все зафиксировать. Для потомков и для протокола.

Они замерли, застыли на ходу, как каменные изваяния, украшающие стадионы.

Ромка продолжал командовать:

– Цветков, а ты чего вытянулся по стойке «смирно!»? Что у тебя в руках? Фотоаппарат? Так фотографируй! Прямо отсюда… И вот еще, два шага вправо. Да, отсюда… Джульетта, отодвинь задницу – не тебя снимаем!

Очень остроумно! Я в ваши кадры и не лезу. Я, между прочим, работаю, не то, что некоторые. Подумаешь, лифчик нашли! Подумаешь: «молодец Марченко»! А я разве не молодец?

Маленький крестик с цепочкой, спрятавшийся в бахроме золотисто-коричневой шторы, в свете лампы вспыхнул фейерверком искрящихся брызг.

Я еще покрутилась по комнате, потом вернулась к столу, вопросительно взглянула на Ромку.

– Что, больше ничего? И тайников нет? Ну, ладно, и так вполне достаточно, – довольно сказал он. – Ты у меня умница!

Вот это – другое дело. Для тебя стараюсь. Я же тебя люблю.

– И умница, и красавица. Редкое сочетание, Роман Владимирович, – глубокомысленно заметил один из практикантов и ревниво добавил: – Может быть, этот крестик мы бы и сами нашли, если бы еще раз внимательно все просмотрели.

Комплимент предназначался для Ромки, а не для меня. Но он подхватил пинцетом цепочку, задумчиво разглядывал золотой крестик и пропустил похвалу мимо ушей.

Конечно, нашли бы и без меня. Года так через два. Я презрительно фыркнула и, почти вызывающе покачивая бедрами, направилась на кухню, поближе к открытой форточке.

***

– Что? Что ты сказал?

Роман неохотно отвел глаза от переливающейся ажурной вязи и повернулся к парню, который сидел на корточках у окна и ощупывал пальцами нижний край шторы.

– Умная у вас собака, говорю, товарищ майор. Надо же, сразу к окну подошла и нашла. Как будто сама спрятала.

Роман довольно улыбнулся и коротко кивнул.

– Умная. Даже слишком. Иногда самому неловко становится.

– Крестик этот в желтой бахроме – попробуй, разгляди. А еще говорят, что собаки – дальтоники.

– Да, крестик интересный, – ответил майор скорее своим мыслям, чем собеседнику. – Явно не топором рубили. Красивая вещица.

– И собака у вас красивая, – не унимался курсант. – Сразу видно – порода. Где же это вы ее купили? В клубе, наверное?

– Да нет, не в клубе. В клубе такую собаку не найдешь – в лучшем случае, только родословную. А чтобы купить, надо всем отделением скидываться. – Роман Владимирович опустил руку с крестиком и снова усмехнулся. – Бесплатно досталась. Премьер-министр подарил.

– Вот это да! Сам Путин, что ли? Или Примаков?

Трое курсантов с удовольствием оторвались от поисков и подтянулись к столу. Четвертый виновато выглянул из туалета, но, бросив испуганный взгляд в сторону залитого кровью дивана, содрогнулся и снова скрылся за дверью.

– Ну, ты сказанул: «Примаков»! – не согласился с товарищем длинный нескладный парень, с мокрыми пятнами на коленях, прибежавший из ванной. – Примаков бы верблюжонка подарил. Или ишачка. Степашин, конечно, да, Роман Владимирович? Еще когда министром внутренних дел был? За какую-то выдающуюся операцию?

После короткой дискуссии двумя голосами против одного кандидатура Степашина победила.

Роман Владимирович укоризненно покачал головой.

– Эх, вы, сыщики! Сразу клюнули на очевидный факт: Степашин – министр внутренних дел, Степашин – Премьер. А другой очевидный факт пропустили. Джульетте-то, посмотрите, уж никак меньше четырех лет не дашь. – Курсанты усиленно закивали. – Так что, подарил мне ее Кириенко в сентябре девяносто восьмого. Не сам подарил, конечно, и вовсе не за операцию. Я в том году старшим патрульной группы работал, а с лета временно в собачьем питомнике отсиживался – сослали на понижение за превышение. Успокаивали как-то одного народного избранника. Можно даже сказать, избранника-рецидивиста: второй срок в Законодательном Собрании тянул. Напился придурок до чертиков, и захотелось ему из окна поверх голов пострелять. Благодарность таким образом избирателям выразить. Уж мы его через дверь уговаривали-уговаривали – ни в какую. Ну, ворота вынесли и успокоили. Только через месяц из гипса выбрался, а дробовик из задницы еще дольше доставали. А всей группе – дисциплинарные взыскания… Так вот, когда рубль рухнул, питомник остался без содержания. А собаки – сплошь элита. Джульеткину мамку, например, нам итальянские карабинеры с дружественным визитом привезли. Почти трехвековая родословная. Да и другие были: из Германии, из Венгрии, из Чехии, наши, естественно – овчарки, немецкие и восточно-европейские. Медалей больше, чем у всего бывшего Политбюро, вместе взятого. Носили им, конечно, из дома, кто что мог. Денег-то не получали, самим не особо хватало. Хотели часть пограничникам отдать, а у них со своими собаками – та же история. Запросили у начальства разрешение молодняк и щенков продавать, чтобы хоть какие-то деньги на кормежку получить. Нет, пусть подохнут, но продавать нельзя, потому что возможны «неконтролируемые злоупотребления». Вот и стали собак списывать…

– Это как: списывать? – напряженно спросил длинный. – Убивать, что ли?

– Не убивать, а наоборот, сохранять. Составляешь акт, что от недостатка питания и возникающих всвязи с ослаблением организма болезней умерло столько-то щенков. Проходило без проблем. А щенков продавали или просто так отдавали в хорошие руки. Тогда же почти вся страна без денег сидела. Джульетту с тремя братьями ребята в соседнее отделение милиции отнесли. Кобельков-то взяли, а ее – нет. Худая она была – заморыш заморышем, и нарыв на лапке. Мне дежурный позвонил, говорит: «Не знаю, что делать. Никто щенка не берет – боятся, что помрет». Я приехал после работы и забрал домой.

– Я бы тоже забрал, – сказал длинный.

– И я!

Нет, вы только их послушайте! Они бы все меня забрали! Не забрал бы лишь тот, которого до сих пор тошнит в туалете. Да я бы сама к нему не пошла, к такому обжоре. Гуманисты! А вот воды налить никто не догадался, даже Ромка, хотя я уже полчаса сижу на кухне у раковины, как последняя дура!

– Ну, ладно, друзья животных, за работу. А то мы так до утра не закончим. А ты, Кашин, сходи на кухню, найди какую-нибудь миску, только чистую, и налей Джульетте воды. Бедная собака, наверное, уже полчаса у раковины сидит.

– Зачем миску? Я вот эту тарелку с позолотой из серванта возьму. Будет еще наша маркиза из кухонных мисок пить!

– Ну, с позолотой – так с позолотой, – усмехнулся Роман. – Только протри потом, не забудь. И запомни, студент: маркиза – не наша, а моя.

До чего же я люблю тебя, Ромка!

Больше никаких существенных улик и следов обнаружить не удалось, хотя пацаны лезли из кожи вон и рыли на совесть. Правда, в серванте, в небольшом выдвижном ящике, в котором перемешались деньги, документы и отдельные блокнотные листы с телефонными номерами, именами и записями расчетов, нашли маленький вскрытый пакетик с белым порошком. Отпечатки пальцев на целлофане очень нечеткие и, скорее всего, тоже принадлежат хозяину квартиры. Но не зря же Джульетта подходила к серванту и крутила носом у ящика. Возможно, посетительница к пакетику прикасалась или принесла с собой, а потом сумела незаметно протереть салфеткой. В лаборатории проверят.

Опрашивать соседей по лестничной площадке Роман Владимирович специально послал маленького и худенького Марченко – наиболее безобидного на вид, но все равно разговаривать ему пришлось через двери, недолго и недоверительно. Если среди собеседников Марченко и был человек, позвонивший по «02» и сообщивший о выстреле в соседней квартире, то он не сознался, что вполне естественно. Общий вывод из скудных и неохотных показаний: квартира шумная, то музыка гремит, то девки визжат, то что-то грохочет, бьется и падает. А если и стреляли, то стреляют сейчас круглые сутки, и никому дела нет. Пойди тут разбери: петарды взрывают, или Басаев в городе. Конечно, не может быть, чтобы услышав, пусть даже не выстрел, а звук, похожий на выстрел, никто не припал к дверному глазку и не проследил спускающегося по лестнице незнакомого человека. Может быть, еще позвонят, или участковый что-нибудь выяснит. Добровольно стать свидетелями люди нынче не торопятся. Да что там свидетели – понятых днем с огнем не найти! Гражданский долг – это где-то там, у граждан, а у нас народ государству ничего не должен. Хотя счетчик народу все равно включен – такой счетчик, что через семь колен не расплатиться.

В общем-то, для Романа и его группы – не этого школьного класса, а настоящих оперативников для начала хватило бы и крестика. Но сегодня в его команде – всего лишь практиканты, курсанты из Новгорода, а Роман ко всякому порученному делу относился ответственно.

Он оглядел приунывших помощников.

– Ну, господа Шерлоки Холмсы, Мегрэ, Пинкертоны и Насти Каменские. Чего приутихли? Устали? Спины болят? А головы как? Давайте, выкладывайте свои соображения. Кашин, ты в ванной комнате, наверное, ни одного миллиметра не пропустил? Вот с тебя и начнем.

Длинный Кашин поднялся со стула, пригладил волосы и нерешительно оглянулся на товарищей.

– Ну, чего… Пришел мужик с подружкой… – Роман недовольно скривился, и Кашин поспешно поправился: – То есть, привел этот самый Сорокин Геннадий Анатольевич, тысяча девятьсот семьдесят четвертого года рождения, домой неизвестную пока гражданку. Выпили вина под музыку, а потом и это… Ну, а как закончили, она его и пристрелила. Потом все протерла – народ нынче грамотный, собралась и ушла. Основной инстинкт, девяносто девятая серия…

Роман неопределенно кивнул, и Кашин радостно продолжил:

– Тетка ушлая! Пулю Геннадию Анатольевичу прямо в сердце вогнала, а потом пошла себе преспокойненько в ванную, помылась. Зубы почистила, а щетку бросила – не сполоснула. Причесалась – волосы на расческе оставила. Знала, что из-за этого Сорокина никто радиоизотопный анализ и исследование на ДНК делать не станет. А вот отпечаточки протерла. Похоже, с нервами у нее все в порядке, да, товарищ майор?

– Да, в порядке, даже слишком.

– Ну да, даже слишком! Она – его знакомая, Роман Владимирович! То есть, не один раз здесь бывала. Поэтому знала, что никто из соседей на выстрел не прибежит. И мотив: какие-то старые обиды, приготовилась заранее. И еще… – Кашин сделал небольшую паузу и с гордостью объявил: – Убийца – крашенная блондинка, товарищ майор!

– И как же ты определил, что волосы на расческе крашенные? По корням?

– Не только на расческе. Я еще в стоке ванны волосы нашел. Разного цвета, разной длины и, как бы это … – Кашин замялся, подыскивая нужное определение. – … и разной структуры, вот! То есть…

– Да ты, Кашин, там поманьячил, в ванной, – коротко хохотнул один из стажеров.

Товарищи тему не поддержали, и Роман Владимирович тоже.

– Отставить, Цветков! Всему свое время. Потом, за кружкой пива вспомните и посмеетесь, – и уже более мягко добавил: – А сейчас у нас – труп, который уже ни постоять за себя, ни оправдаться не может… Молодец, Кашин, неплохо. Насчет цвета волос я с тобой полностью согласен. И насчет нервов. У тебя все?

– Вроде бы, все.

– Кто добавит или предложит свою версию? Давай, Марченко.

Марченко встал.

– В основном, я тоже с Кашиным согласен. Вот только, чтобы в сердце с двух шагов попасть, не надо и ушлой быть. И то, что приготовилась заранее – тоже спорный вопрос. Возможно, спонтанно получилось. Я расскажу, как я это все представляю, да, товарищ майор?

– Расскажи, конечно. Для того и спрашиваю… Погоди минутку!

Зазвонил телефон. Роман Владимирович снял трубку. Дежурный из отделения передал ему короткую информацию об убитом. Майор покивал, поблагодарил и снова обратился к курсанту:

– Слушай, Марченко, это правда, что ты в прошлом году чемпионом Новгородского Управления по кик-боксингу был? Мне тут твои дружки выложили.

– Правда. В легком весе.

– То-то тебе двери никто не открыл. Надо было Кашина посылать… Ладно, давай, рассказывай.

1 2 3...9 >

На страницу:

Перейти

1 из 9