Платье королевы

Как бы ни тяготила ее эта необходимость, Мириам везде старалась завести разговор: с другими постоялицами пансиона за завтраком, с продавцом газет на улице, с очаровательно флиртующим официантом в кафе – впрочем, у него дела с английским обстояли еще хуже, чем у Мириам. На такие практические занятия ушло больше двух месяцев, но теперь она была готова. И сегодня снова попытает счастья.

Мириам несколько раз сверялась с картой, чтобы проверить свой маршрут. Она доехала до Мейфэра, вышла на Бонд-стрит и через десять минут оказалась на Брутон-плейс. Сердце бешено колотилось, ладони под перчатками взмокли.

Найти вход в ателье Хартнелла было несложно: посреди двора стоял сияющий чистотой грузовик, в который загружали огромные белые коробки. Мужчина в белом халате осматривал и пересчитывал коробки, сверяясь с какими-то документами, и лицо его было столь серьезно, словно он отвечал за доставку сундуков с золотыми слитками. Мириам решила его не отвлекать и ждала, пока он закончит работу.

– Вот и все, – наконец сказал мужчина в белом халате водителю добрую четверть часа спустя, когда последняя коробка оказалась в кузове. – Можете выезжать.

Мириам подошла к мужчине, прежде чем он успел войти в здание.

– Прошу прощения…

– Что вы хотели? – Он хмуро оглядел ее с головы до ног. – В торговый зал можно войти с Брутон-стрит, – добавил он чуть более учтиво.

– Я хотела бы встретиться с руководителем вышивальных мастерских.

– С какой же целью?

– Я ищу работу. У меня есть рекомендательное письмо от месье Кристиана…

– Вам придется действовать по-другому.

– Хорошо, и как же? – спросила Мириам, начиная нервничать.

– Знать не знаю, но первого встречного здесь на работу не возьмут. – С этими словами он шмыгнул в открытую дверь и захлопнул ее перед носом Мириам.

Паника схватила ее за горло, сжала сердце, затопила разум. Что же делать, что делать, что делать? В списке месье Диора больше не осталось модельеров. Некуда идти. Кроме вышивки, ничего другого она не умеет.

Мириам повернулась, готовая бежать куда глаза глядят, и увидела свое отражение в окне. Мужчина в белом халате принял ее за клиентку месье Хартнелла. Пусть лишь на минуту, но этого может оказаться достаточно.

Она дошла до конца Брутон-плейс, свернула за угол и зашагала обратно по Брутон-стрит – высоко держа голову, расправив плечи, выпрямив спину. Она вспомнила, как ей это удавалось раньше. Если смогла сохранять хладнокровие, подавая милиции поддельный паспорт, то сможет и спокойно войти через парадную дверь в ателье лондонского модельера. У нее получится.

Крыльцо представляло собой грандиозное сооружение из зеленого малахита и сверкающего стекла, пышной отделкой не уступая ателье лучших парижских дизайнеров, которые Мириам видела на улице Фобур-Сент-Оноре. Возникший из ниоткуда лакей проводил ее внутрь, и она остановилась, заставив себя застыть, будто бы окидывая зал оценивающим взглядом. «Современно, – подумалось ей, – роскошно, элегантно и при этом сдержанно». Почти все вертикальные поверхности были покрыты зеркалами, лишь несколько голых стен выкрашены в прохладный серо-зеленый цвет молодых листьев лаванды.

К Мириам подошла красиво одетая женщина с приветливой улыбкой.

– Доброе утро. Чем я могу вам помочь?

– Доброе утро. Я бы хотела видеть месье Хартнелла.

В глазах женщины читалось удивление, но улыбка не покинула ее лица.

– Конечно. Могу я поинтересоваться…

– Мадемуазель Дассен. Мой друг, месье Кристиан Диор, рекомендовал мне по прибытии в Англию нанести визит месье Хартнеллу.

Не совсем правда, но и не наглая ложь.

– Ах вот оно что. – Взгляд женщины скользнул по лестнице, ведущей наверх.

– Мне туда? – спросила Мириам и, не дожидаясь ответа, направилась к лестнице через фойе.

– Да, конечно, мисс…

– Дассен.

– Да. Мисс Дассен. Не могли бы вы подождать, пока я переговорю с секретарем, и тогда…

Мириам начала подниматься по ступенькам.

– Ожидание меня не затруднит.

– Может, вы хотите сесть и подождать внизу…

– Не волнуйтесь. Я уверена, месье Хартнелл будет рад меня видеть.

Когда они дошли до второго этажа, женщина обогнала Мириам, шагая настолько быстро, насколько позволяли туфли на высоких каблуках.

– Прежде мне нужно поговорить с миссис Прайс, чтобы она…

Они стояли у дверей офиса. Мириам заглянула в кабинет.

– Похоже, миссис Прайс нет на месте.

– Да, похоже на то. Не могли бы вы подождать здесь, пока я найду ее?

– Безусловно.

На другом конце кабинета миссис Прайс была открыта дверь. Мириам увидела мужчину, разговаривавшего по телефону, и, хотя обещала ждать в коридоре, неожиданно для себя самой решительно направилась к открытой двери. Табличка на стене гласила:

«Не входить без специального разрешения миссис Прайс!»

Теперь Мириам была уверена, что за дверью кабинет месье Хартнелла. Когда он закончит телефонный разговор, она постучит и спросит позволения войти. Если она дождется миссис Прайс, та может и не пустить ее к месье Хартнеллу, а то и вовсе выставить на улицу.

Ей представился шанс. Последний шанс.

Мириам постучала.

За огромным письменным столом сидел мужчина с тлеющей сигаретой в левой руке и карандашом в правой. На вид ему за сорок – рыжеватые волосы на висках поседели. Его костюм скроен безупречно.

– Здравствуйте. Месье Хартнелл? – спросила Мириам.

– Здравствуйте. – Он поднял на нее глаза и улыбнулся. – На вас прекрасный ансамбль!

– Благодарю. Я прошу прощения, миссис Прайс не оказалось на месте…

– Ясно. Проходите, садитесь.

Она вошла в комнату, обставленную с не меньшим вкусом, чем остальные, и села на краешек стула.

– Меня зовут Мириам Дассен, последние годы я работала вышивальщицей в мастерской «Maison Rébé». А еще у меня есть рекомендательное письмо от месье Кристиана Диора.

Втайне радуясь, что ей удалось унять дрожь в руках, Мириам достала письмо из портфеля и протянула месье Хартнеллу. Она вдруг осознала, что он может не понимать по-французски. Однако заметив, как меняется выражение его лица по мере чтения, Мириам догадалась, что по крайней мере общий смысл он разобрал.

– Очень лестная рекомендация.

– Я принесла образцы своих работ, и если вы…

– Буду рад их увидеть.

Мириам сшила края лоскутов ткани, чтобы получилась книжка. Месье Хартнелл, предусмотрительно держа сигарету подальше от образцов, склонился над вышивками, внимательно разглядывая и лицевую сторону, и изнанку. Мириам затаила дыхание. Так близко, так близко! Месье Хартнелл определенно в состоянии оценить мастерство вышивальщицы, но достаточно ли мастерства у Мириам?

– Вы исключительно талантливы, мисс Дассен. Ваши работы изумительны. Я буду глупцом, если не найму вас.

Тиски страха, привычно сжимавшие грудь, немного ослабли.

– Спасибо, месье Хартнелл!

– Миссис Прайс! – позвал он.

В дверях показалась невысокая женщина средних лет в платье с корсажем.

– Слушаю, мистер Хартнелл.

– Не могли бы вы позвонить мисс Дьюли? Попросите ее зайти ко мне. Хочу представить ее новой работнице.

Мириам очень хотелось что-нибудь сказать, но она боялась за свой английский. Вдруг из-за ее слов месье Хартнелл передумает? Так что она сидела, выпрямив спину и боясь шелохнуться, и наблюдала, как он снова просматривает образцы работ, то и дело одобрительно кивая и затягиваясь сигаретой.

Вернулась миссис Прайс:

– Я говорила с мисс Дьюли. Она не может сейчас прийти. Сказала что-то про ножницы, оставленные на пяльцах.

– Что ж, так тому и быть. Отправимся прямо в логово дракона. – Он вернул Мириам образцы, затем встал, затушил сигарету в тяжелой хрустальной пепельнице и обошел стол. – Если вы не против, мисс Дассен, возьмите свои вещи и следуйте за мной.

Мастерские Хартнелла представляли собой несколько зданий, соединенных между собой переходами. Мириам проследовала за месье Хартнеллом по нескольким коридорам, поднялась и спустилась по трем лестницам – и поняла, что вряд ли смогла бы самостоятельно найти выход. Наконец они подошли к тяжелой металлической двери, с которой местами отслоилась краска. Месье Хартнелл распахнул ее и взмахом руки пригласил Мириам войти.

Им предстояло спуститься по еще одной лестнице. Внизу находилась большая комната: помимо солнечного света, льющегося из окон, мастерская освещалась множеством электрических ламп. Вдоль комнаты тянулись два ряда пялец на козлах, но большинство вышивальщиц столпились вокруг одной подставки в дальнем углу. Одна молодая работница тихонько всхлипывала в скомканный носовой платок, а другая поглаживала ее по плечу, утешая. Большинству девушек было чуть за двадцать, как и Мириам, но она заметила несколько совсем юных особ и пару женщин заметно старше.

Хотя при виде месье Хартнелла все, кто сидел, вскочили на ноги, перемены настроения в мастерской не наблюдалось. На лицах вышивальщиц не было ни следа тревоги, они терпеливо ждали, когда месье Хартнелл объяснит цель своего неожиданного визита.

– Не отвлекайтесь, не отвлекайтесь. Мне нужна лишь мисс Дьюли на пару слов.

От группы в углу отделилась женщина лет пятидесяти, явно смущенная происходящим. Ее волосы были гладко зачесаны назад и стянуты в пучок, а строгость черного платья смягчал лишь простой белый воротник.

– Сожалею, что вам пришлось идти сюда, сэр. – Она говорила непринужденно, их с месье Хартнеллом явно связывает давняя дружба. – У нас буря в стакане воды. Одна девушка оставила ножницы на пяльцах. Вышивка повреждена, однако ее легко восстановить. Виновница заверила меня, что больше не допустит подобной беспечности.

– Ничего-ничего. Все мы совершаем ошибки.

– Вы хотели меня кому-то представить? – спросила мисс Дьюли.

– Ах да, это мисс Мириам Дассен, она недавно приехала из Парижа. Я имел удовольствие посмотреть ее работы, и они превосходны. Поистине изумительны.

Мисс Дьюли окинула Мириам оценивающим, но не враждебным взглядом и вновь повернулась к месье Хартнеллу.

– Весьма кстати, поскольку несколько девушек намерены летом выйти замуж и оставить работу. Как скоро вы сможете приступить, мисс Дассен?

Всего-то? Неужели так просто?

– Может быть, в понедельник? – отважилась Мириам. – Видите ли, я скучаю по работе, и…

– Отлично. Приходите в половине девятого, мы вас устроим. Вам нужно подойти к служебному входу на Брутон-плейс. Скажите, что вы наняты в мастерскую вышивания, кто-нибудь покажет вам дорогу.

– В понедельник утром, в половине девятого. Спасибо! – Мириам обратилась в месье Хартнеллу, чье лицо теперь выражало крайнее удовлетворение. – Благодарю вас от всей души. Надеюсь, вы простите мое вторжение…

Он покачал головой, отмахнувшись от извинений.

– Я рад нашему знакомству. Добро пожаловать! Мисс Дьюли, полагаюсь на вас.

– Конечно, сэр. – Они молча проводили взглядами месье Хартнелла, а затем внимание мисс Дьюли привлекли ее работницы, никто из которых не вернулся к своим вышивкам. – До половины первого осталось всего несколько минут. Почему бы вам не пойти на обед прямо сейчас? Энн, будь добра, задержись на минутку.

К ним приблизилась девушка, которая утешала младшую подругу. Ее красивые золотисто-рыжие волосы были строго зачесаны назад, а платье скроено так же хорошо, как и у мисс Дьюли. Однако его темно-коричневый цвет девушку совсем не красил, делая цвет лица нездоровым и подчеркивая бледные веснушки.

– Мисс Дассен, это мисс Хьюз. Одна из старших вышивальщиц. Думаю, вы приступите к работе под ее началом.

– Добро пожаловать к Хартнеллу, мисс Дассен. – Энн улыбалась спокойно и приветливо.

– Благодарю. Мисс Дьюли, не хотите ли вы взглянуть на образцы моих работ?

– С удовольствием. Если мистер Хартнелл заинтересовался, ваши работы, должно быть, очень хороши. – Она приняла у Мириам книжку из лоскутов ткани и положила на край ближайшей рамы с пяльцами. – Энн, ты только посмотри, – сказала она мгновение спустя с благоговением в голосе. – Посмотри на эти узоры.

– Они прекрасны. Действительно, прекрасны. Где вы учились? – спросила Энн.

– В «Maison Lesage».

Мисс Дьюли кивнула, не отрывая глаз от образцов.

– А во время войны вы?..

– Работала в «Maison Rébé». Ателье не закрылось. Хотя времена были трудные.

Мириам надеялась, что мисс Дьюли не станет продолжать расспросы. О военных годах сложно даже думать, не то что говорить. О том, как скрывалась у всех на виду, как она лгала ежеминутно, как перехватывало дыхание каждый раз, когда нужно было проходить досмотр или стоять в очереди за хлебом.

– Не сомневаюсь, что вам пришлось нелегко, – ответила мисс Дьюли. – Мы здесь любим сетовать на невзгоды во время войны, но нам, по крайней мере, не пришлось жить под властью нацистов. Хорошо, что все кончилось.

Мириам кивнула. Судорожно сглотнула, пытаясь придумать фразу, которая не вызовет дальнейших вопросов.

– Что касается вашей платы. Большинство девушек начинают подмастерьями, однако ваши навыки значительно лучше. Думаю… почему бы вам не начать младшей вышивальщицей? Тридцать пять шиллингов в неделю.

– Благодарю вас. Это очень щедро.

– Мы работаем с понедельника по пятницу, начинаем в половине девятого, заканчиваем в пять. Иногда приходится задержаться, например, когда нужно доделать срочный заказ. Внизу есть столовая; перерыв на чай в первой половине дня, обед в половине первого и снова чай ближе к вечеру. В мастерской нельзя курить, вам не следует пользоваться румянами и помадой, ногти нужно стричь коротко. Можете носить рабочий комбинезон, если он у вас есть, впрочем, подойдет и обычная одежда. Я бы посоветовала вам одеваться опрятно, но… – Тут она махнула рукой в сторону Мириам. – Взгляните на себя. Если бы я не знала правды, я бы решила, что вы пришли на примерку наряда.

– Вы мне льстите.

– Вы поступили очень хитроумно, пройдя прямо к мистеру Хартнеллу. Миссис Прайс рассказала мне по телефону.

– Уверяю вас, я никого не хотела обидеть.

Мириам приготовилась к выговору за своеволие. Вместо этого мисс Дьюли искренне улыбнулась, в ее глазах плясали озорные искорки.

– Никто и не обижен. Что ж, теперь мне нужно успеть пообедать до возвращения девушек. Энн, вы проводите мисс Дассен к выходу?

– Конечно.

Они отправились назад по тому же лабиринту коридоров и вышли на Брутон-плейс.

– Вы далеко живете? – спросила Энн.

– В Илинге, на Центральной линии.

– Значит, рядом. Увидимся в понедельник.

Они обменялись рукопожатием, и Мириам зашагала по улице под теплым полуденным солнцем. Ее глаза горели, руки дрожали из-за вдруг нахлынувших, давно позабытых чувств – радости и облегчения. Облака рассеялись, небо засияло чистой лазурью, и в воздухе витала весна.

Наконец-то вопреки всему снова пришла весна.

– 6 –

Хизер

14 мая 2016 г.

Родители Хизер не стали устраивать для Нэн традиционные похороны, чем немало шокировали друзей и соседей. Решено было обойтись без похоронной процессии, поминальной службы и пышных званых обедов.

– Она говорила, мы с Джимом не должны потратить на прощание с ней ни одного лишнего цента, – объясняла всем мама Хизер. – Когда я спросила, чего бы она сама хотела, Нэн велела сделать из нее кучу компоста.

Поскольку власти вряд ли одобрили бы такой оригинальный способ захоронения, выбрали самый дешевый вариант – кремировать тело, а прах положить в простой деревянный ящик.

– Нэн выбрала бы картонную коробку, но когда я сказала об этом в похоронном бюро, его владелец чуть в обморок не упал.

В итоге сосновый ящичек с прахом пока стоял на каминной полке. «Как только зацветут пионы, развеем прах в саду».

Родители Хизер собрали друзей Нэн у себя дома. Угощали кофе с шотландскими сконами и домашним печеньем. Мама Хизер поблагодарила всех собравшихся, а отец продекламировал стихотворение о том, что человек, умирая, просто выходит в соседнюю комнату. Слушая его, люди улыбались сквозь слезы и кивали в знак согласия, а вот Хизер стихи совершенно не тронули. Она почему-то думала, что бабушка была бы с ней солидарна.

Зато истории, которые люди в тот день рассказывали о Нэн, можно было слушать вечно. Когда у кого-то из друзей рождался ребенок или умирал близкий человек, Нэн всегда приходила первой – с домашней едой и цветами из своего сада. Она бесплатно учила английскому языку мигрантов, развозила продукты беднякам, работала волонтером в больнице, собирала вещи для нуждающихся, а в конце семидесятых укрывала в своем доме целую семью беженцев из Вьетнама.

Семья Нгуен съехала еще до рождения Хизер, но она знала, что Нэн все эти годы поддерживала с ними связь. Их младший сын, ставший врачом, прилетел из Монреаля, чтобы отдать дань уважения умершей.

– Всякий раз, когда мы пытались ее отблагодарить, – рассказывал он Хизер и ее родителям, – она говорила, что знает, каково переехать в другую страну и начинать все с чистого листа.

Хизер позже вспомнила слова доктора Нгуена, когда мыла посуду, и задумалась о том, как бабушке пришлось начать жизнь с нуля. Конечно, всем известно, что Нэн родом из Англии и что после войны она переехала в Канаду из своего родного городка где-то под Лондоном. Даже если бы Нэн это скрывала, акцент выдал бы ее с головой.

Проводя много времени у бабушки, жившей буквально в соседнем доме, Хизер никогда не видела ни фотографий своего деда, ни других снимков из Англии. В детстве она несколько раз спрашивала об этом Нэн, но та всегда уходила от ответа.

Мама тоже не знала о прошлом Нэн.

– Знаешь, они все такие. Те, кто прошел через войну.

– Из-за пережитых ужасов, да? – Хизер училась в старшей школе, и на уроках истории им рассказывали о мировых войнах.

– Наверное. А еще потому, что здесь они начали новую жизнь. Вдали от воспоминаний о том, что потеряно навсегда. Можно понять, почему Нэн не хочет об этом говорить.

Вытирая фарфоровую чашку из праздничного сервиза, Хизер украдкой взглянула на мать. Та держалась стойко, несмотря ни на что. Впрочем, мама всегда умела хранить невозмутимый вид.

– Как ты? Я сама домою посуду. Присядь, отдохни.

– Все хорошо, дорогая. Я догадывалась, к чему все идет. Знаешь, часть меня благодарна. Не за утрату Нэн, конечно, а за то, что она оставалась собой до самого конца. Она видела, в каком состоянии уходили из жизни ее друзья, и боялась такого конца.

– Как у миссис Джексон из дома напротив.

– Да, верно. После ее похорон мама требовала, чтобы я задушила ее во сне подушкой, если она станет такой же, как бедняжка Марта Джексон. Я бы, конечно, не сделала ничего подобного, но прекрасно понимала ее чувства. Вот почему мы не обратились к врачам, когда Нэн заболела. Тебя это расстроило, когда мы говорили тем утром, и все же…

– Я понимаю, мам, правда. Вы поступили правильно.

– Рада это слышать. Ой, все время забываю сказать. Я тут нашла кое-что, разбирая вещи Нэн, которые хранились у нас в подвале после ее переезда.

– И что же ты нашла? – с любопытством спросила Хизер. – Надеюсь, не очередную коробку пряжи из магазина Нэн? Среди моих подруг вяжет только Сунита, и запаса ниток ей хватит на сто лет вперед.

– Не угадала. Там всего лишь несколько лоскутов ткани, вышитых бисером. На коробке написано твое имя, поэтому, видимо, Нэн хотела передать их тебе. Подожди, я принесу.

Хизер опустилась на ближайший стул и прикрыла глаза. Надо бы встать и вытереть столешницу.

– Вот, смотри. – Мама поставила на стол большой пластиковый контейнер. Черным маркером на крышке рукой Нэн написано «Для Хизер».

Хизер придвинула к себе контейнер и сняла крышку. Внутри лежала свернутая ткань. Хизер недоуменно взглянула на мать, а потом отогнула уголок верхнего слоя ткани.

Перед ней появилась роза. Конечно, не настоящая. Лепестки из плотного белого атласа были пришиты к лоскуту тонкой, почти прозрачной ткани. Каждый лепесток был окаймлен рядом мелкого жемчуга и крошечными стеклянными бусинами – они весело сверкали в ярком свете кухонных ламп.

Хизер вытерла дрожащие руки о штаны для йоги, вдруг вспомнив слова Нэн: изящные вещи можно трогать только чистыми руками. Края ткани были обработаны как у дорогого шелкового платка, а в нижнем углу виднелась монограмма, вышитая нитками лишь на один тон темнее ткани.

– П. Е. – прошептала Хизер. – Кажется, тут вышиты буквы П и Е.

Затаив дыхание, она подняла вышивку, чтобы лучше рассмотреть, и увидела под ней еще один слой ткани. Под обрезом белого хлопка обнаружилась другая вышивка – три атласных цветка, похожих на звезды, тоже украшенных жемчугом и бусинами. Под ними лежал третий узор, на этот раз в виде пшеничных колосьев, зернышки на которых были сделаны из рисового жемчуга. А под ним – фотография.

– Погоди, я ее раньше не видела, – сказала мама.

– Что это за снимок?

– Пока не пойму… На обороте что-то написано. Мамин почерк. «Лондон. Октябрь 1947 года. В ожидании ЕВ».

На фотографии двадцать две молодые женщины сидели за одним из четырех длинных узких столов в большой светлой комнате с высокими потолками, все одетые в белые халаты и фартуки поверх винтажных платьев. Хизер вдруг осознала: в то время, когда был сделан снимок, такие платья еще не стали винтажными, тогда их носили все.

– Кто это? – спросила она.

– Думаю, швеи. Точнее, вышивальщицы. Посмотри на столы. На самом деле это большие рамы для вышивания. Я видела такие в кабинете кружка по лоскутному шитью, – объяснила мать. – Ткань натягивается на подрамник, и на нее нашивают бусины, пайетки и все такое.

Хизер вглядывалась в снимок, ища в лицах знакомые черты. Ее внимание привлекла одна девушка: светлые волосы уложены набок, взгляд серьезный и хмурый. «Она как будто встревожена, – подумала Хизер, – словно боится делать фото».

– Эта девушка у окна…

– Знаю. Думаю, это мама. Моложе, чем когда я родилась, но, кажется, это она. Только вот…

– Что?

– Что-то не сходится. Маме нравилось работать руками, ты знаешь, она любила вязать, но шитьем и вышивкой она никогда не занималась.

– Разве в те времена не всех учили шить?

– Да, всех учили простым вещам, например, как заштопать носок или связать шарф. Такая работа, – она кивнула на вышивки, – совсем другое дело. Чтобы научиться так вышивать, нужны многие годы.

– Думаешь, это вышивала не наша Нэн?

– Честно говоря, даже не знаю. Она точно мне ничего такого не рассказывала. С другой стороны, вот же фотография…

Хизер не могла оторвать глаз от юной Нэн на снимке.

– Почему она все бросила и приехала сюда?

– Я всегда считала, что за океан ее привела глубокая скорбь. Из-за смерти моего отца, а до него – брата Нэн. Кажется, она как-то упомянула, что ее родители умерли еще до войны. Она осталась совсем одна, если не считать Милли, невестки. Она-то и переехала в Канаду первой.

Что ж, звучало логично. Нэн хотела начать все сначала, сбежать от потерь и послевоенной разрухи, поэтому эмигрировала. Вот почему она никогда не говорила о жизни в Англии – воспоминания доставляли боль. И все же…

– Если она хотела оставить прошлое позади, зачем взяла с собой вышивки? – задумчиво проговорила Хизер. – Почему не показывала их нам? Зачем написала мое имя на контейнере?

– Понятия не имею. Возможно, собиралась передать их тебе однажды, да позабыла.

– Как же мне с ними поступить?

– Я надеялась, ты сможешь что-нибудь разузнать. Когда на работе станет посвободнее. Сядешь однажды перед компьютером, покопаешься хорошенько…

– Я попробую.

И все же… Хотя бабушка ничего не рассказывала о своей жизни до приезда в Канаду, она не из тех, чье прошлое полно страшных тайн. Это же Нэн, открытая, добрая, щедрая, хорошая подруга и соседка. К таким людям привыкаешь и воспринимаешь как должное, пока однажды не приходится с ними прощаться.

Если Нэн хранила какие-то секреты, на то была причина. Зачем теперь ворошить прошлое? Вдруг в поисках ответов Хизер обнаружит что-то неприятное?

– Я слышу, как заскрипели винтики в твоей голове, – пошутила мама. – Давай-ка мы все это уберем и пойдем спать.

– Хорошо. Я все думаю… Нэн хотела бы, чтобы я рылась в ее жизни?

– Ох, милая. Если бы знать наверняка! Возможно, написав твое имя на контейнере, она хотела тебе что-то сказать, к чему-то подтолкнуть.

– Может, и так.

Нэн никогда не отвечала на вопросы. Однако, судя по всему, она не против, чтобы Хизер нашла ответы самостоятельно.

– 7 –

Энн

10 июля 1947 г.

Месяц назад Милли отбыла в Канаду. Уже через пару дней после ее отъезда Энн поняла, что ненавидит жить одна. Нет, она всегда была независимой и не нуждалась в постоянной компании. Дело в другом.

Без Милли дом опустел. Стал неуютным. Энн больше не с кем поделиться мелочами, которые сами по себе не имеют особого значения, но вместе составляют канву ее жизни: интересный человек, которого она видела в метро, разговор с мистером Бутом о выращивании сладкого горошка и об изнурительной тропической жаре, стоявшей в Лондоне, новая песня, услышанная по радио.