Платье королевы

Дженнифер Робсон

Платье королевы

© 2019 by Jennifer Robson

© Keystone/Getty images

© Тора С., перевод на русский язык, 2021

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021

⁂

В память

о Реджине Антонии Марии Креспи

(1933–2017),

иммигрантке, швее

и любимой бабушке

Спокойно спи, смотреть остерегайсяНазад; лети вперед, мечта, без промедленья(В пустыне за тобой – столп соляной –Безмолвный памятник сомненьям).Спи, прошлое; грядущее, очнисьИ уходи – тебе открыта дверь,А вы, трусливые сомненья, спите дальше,В вас нет нужды, о, только не теперь.Набат бомбежки заменяет новогодний звон,И до благих намерений – убитым дела нет:Намеренья и блага оставьте для живых,А мертвые – мертвы в тридцать восьмом.Усни под плеск воды,Наутро Завтра-реку перейдем, не побоясь глубин;Не Стикс, не Лета перед нами,Сегодня спимУ Рубикона – жребий брошен тут;Настанет час платить по всем счетам,Однажды солнце засияет снова,И чаши в равновесие придут.Луис Макнис «Осенний дневник», часть XXIV

– 1 –

Энн

Англия, графство Эссекс, г. Баркинг

31 января 1947 г.

Без четверти шесть Энн шагнула из мастерской в сумерки, а когда она добралась до дома, уже совсем стемнело. Обычно прогулка от станции ей нравилась – идти недалеко, зато можно проветрить голову после рабочего дня. Однако сегодня дорога домой не доставляла удовольствия: Энн дрожала от холода, пробиравшегося под пальто, а подошвы ботинок износились настолько, что с тем же успехом можно было идти босиком.

Завтра суббота. Энн отстоит очередь в мясную лавку, а потом, если останется время, заглянет к сапожнику. Он уже дважды чинил эти ботинки – на новую обувь у нее не хватало купонов. Если повезет, на следующей встрече «Женского института» удастся выменять не слишком поношенную пару.

Она свернула на Морли-роуд; лишь через несколько дней лунный свет будет освещать дорогу домой, а сейчас только память вела Энн сквозь ночь. Пара шагов – и она у двери. Отодвинув занавеску, которая защищала от зимних сквозняков, Энн щелкнула выключателем на стене и вздохнула с облегчением, когда прихожую залил теплый свет лампы. Накануне электричества не было с восьми часов вечера и до самого утра.

– Милли, это я! – окликнула она невестку.

В холодной гостиной стояла темнота, но из кухни доносились аппетитные запахи.

– Ты поздно!

– Поезда теперь ходят реже – видимо, ради экономии топлива. А вот пассажиров меньше не стало. Я целую вечность ждала на станции, пока смогла втиснуться в вагон.

– Ты слышала, завтра опять ожидается снег? Представь, что будет с поездами.

– Ох, не хочу даже думать!.. По крайней мере, пока не оттаю.

Энн повесила пальто и шляпку на шаткую вешалку за дверью и сняла ботинки.

– Ты не видела мои домашние туфли?

– Я забрала их сюда, чтобы согрелись.

Энн выключила свет и, подхватив сумку, прошла через гостиную в кухню. Милли стояла у плиты, приглядывая за маленькой кастрюлькой.

– Вчерашний картофель и овощи с последним кусочком окорока. – Молли с улыбкой мельком взглянула на Энн, затем наклонилась и открыла дверцу духовки. – Вот, держи. – Она протянула Энн домашние туфли. – Прекрасно прогрелись, и заметь, я их не сожгла.

– Ты прелесть. О-о, как замечательно!

– Так я и думала. Что принесла?

Энн над раковиной осторожно освобождала из газетного свертка небольшой глиняный горшок. Стряхнув прилипшую к нему землю, Энн приподняла горшок и показала Милли зеленые росточки.

– Это вереск. От королевы.

– Королева подарила вереск? Тебе?

– Не мне одной. Нам всем. Тем, кто работал над последним комплектом платьев. Они с принцессами берут эти наряды в Южную Африку. Было так много вышивки бисером! Одно платье – его королева наденет на двадцать первый день рождения принцессы Елизаветы – расшито блестками почти полностью. Поэтому в знак благодарности нам прислали вереск из Шотландии.

– Не так уж велика эта благодарность. – Милли наморщила нос.

– Разве ты не видела, как вереск цветет? Красота невероятная! А это, между прочим, белый вереск. Одна из девушек сказала, он приносит удачу.

Милли вернулась к плите и продолжила помешивать еду.

– Думаю, все готово. Я разложу ужин по тарелкам, а ты можешь накрыть на стол.

– Хорошо, а еще я включу приемник. Послушаем семичасовые новости по радио «Лайт».

Отбытие королевской семьи в Южную Африку наверняка станет главным событием дня. Монархи, как известно, не из тех, кто просто прыгает в кэб с парой чемоданов. Если верить газетам, поездка должна начаться с процессии экипажей от Букингемского дворца до вокзала Ватерлоо, где король, королева и принцессы в сопровождении десятков слуг и помощников официально попрощаются с множеством сановников перед посадкой в поезд до Портсмута. А платья, костюмы и вечерние туалеты, которые помогала шить Энн, станут частью исторического путешествия.

Она работала на мистера Хартнелла уже одиннадцать лет. Пора бы привыкнуть к тому, что королева носит наряды, созданные руками Энн. Ее родных и друзей этим уже давно не удивить. Милли так и вовсе скептически смотрела на Энн, когда та приходила домой с горящими от возбуждения глазами.

А вот Энн решительно ничего не могла с собой поделать. Она до сих пор не уставала изумляться. Ничем не примечательная девушка из Баркинга, она должна была, как многие другие, несколько лет трудиться на фабрике или в магазине, а потом выйти замуж и посвятить себя супругу и детям. Но по прихоти судьбы Энн устроилась в мастерскую самого известного в Британии модельера, стала одной из лучших его вышивальщиц и работала над платьями, которыми восхищались и о которых грезили миллионы женщин.

Впрочем, все могло сложиться иначе. Когда четырнадцатилетняя Энн окончила школу, у нее не было денег на курсы секретарей или стенографисток. Поэтому она отправилась на биржу труда, где женщина с землистым лицом показала ей список вакансий. Одни названия наводили ужас. Помощник оператора швейного станка, подмастерье токаря, чистильщик паровозных двигателей. Энн в отчаянии перевернула страницу и прочитала:

«Ученица вышивальщицы, центральный Лондон, всему научим».

– Вот, – застенчиво сказала она, указывая на надпись. – «Ученица вышивальщицы». Что это за работа?

– Я знаю не больше твоего. Дай-ка посмотрю регистрационный номер… Верно, вакансия у Хартнелла, который шьет наряды для королевы.

– Для королевы?!

– Да, – отрезала женщина. – Тебе нужна работа или нет?

– Нужна! Только… я не очень ловко шью.

– Ты что, читать разучилась? Тут сказано: всему научат. – Она записала адрес на листе бумаги и сунула его Энн через стол. – Я позвоню и предупрежу, что ты придешь. Тебя будут ждать завтра к половине девятого. Не опаздывай. И вымой руки.

По дороге домой Энн едва не пританцовывала, так ей не терпелось поделиться важной новостью – Лондон! Королева! – Но ее мать только тяжело вздохнула.

– Вышивальщица, говоришь? Ты хотя бы нитку в иголку-то вдеть сможешь? Тебя выставят за порог после первого же стежка! Попомни мои слова, девочка.

– Меня будут ждать! На бирже труда не предложат другую работу, если я завтра не появлюсь в мастерской. Пожалуйста, мама! Иначе у меня будут неприятности.

– Поступай как знаешь. Но только туда и обратно, слышишь? Не вздумай шататься по Лондону, когда дома столько дел.

Энн уехала на рассвете – билет на ранний поезд стоил на шесть пенсов дешевле – и сидела на скамейке в парке Беркли, пока часы на Биг-Бене не пробили четверть девятого. Тогда она прошла по тихому переулку Мейфэра, остановилась перед нужной дверью и дрожащей рукой дернула за шнурок колокольчика.

Ей открыла девочка, на вид не старше Энн.

– Доброе утро.

– Доброе утро. Я по поводу работы. Ученица вышивальщицы.

Девочка с улыбкой кивнула и сказала, что Энн пришла по адресу, а затем повела ее наверх, чтобы встретиться с начальницей вышивальных мастерских.

Мисс Дьюли оглядела Энн с ног до головы и спросила, есть ли у нее опыт вышивания, на что та робко и честно ответила – нет. Мисс Дьюли такой ответ почему-то понравился, она удовлетворенно кивнула и сообщила Энн, что возьмет ее на работу, что платить ей будут семь шиллингов и шесть пенсов в неделю, а приступить нужно в следующий понедельник.

– Семь и шесть? – Ее мать усмехнулась, хотя столько не зарабатывала ни одна из школьных подруг Энн, устроившихся помощницами в магазины или стенографистками. – Весь заработок уйдет на дорогу.

В следующий понедельник Энн начала работать у Хартнелла и первые несколько месяцев жила как в тумане. Позже она поняла: мисс Дьюли выбрала ее именно потому, что Энн ничего не знала о вышивке, а значит, ее не пришлось переучивать. У Хартнелла всякую работу было принято делать на совесть, приемлемым качеством считалось только совершенство, и никак иначе.

От бдительного ока мисс Дьюли не мог укрыться ни один изъян: если одна-единственная бусинка была пришита не той стороной, если на вышивке гладью топорщился один стежок, или даже если одна блестка оказывалась тусклее соседок – мисс Дьюли все замечала. А заметив, она приподнимала левую бровь, и на губах появлялась знакомая заговорщицкая улыбка. Мисс Дьюли словно давала понять: я тоже когда-то начинала подмастерьем и совершала такие же ошибки.

Впрочем, складывалось впечатление, что она всегда была такой, как сейчас, женщиной, чья миниатюрная фигура словно возвышалась над работницами вышивальных мастерских. В ее голосе едва уловимо чувствовался слабый отзвук западного говора, а ярко-голубые глаза подмечали любую мелочь. Мисс Дьюли всегда держалась уверенно и с достоинством, что Энн находила успокаивающим.

– Сосредоточьтесь на работе, что у вас перед глазами, и остальное уладится само собой, – любила повторять мисс Дьюли. – Оставляйте свои заботы за дверью мастерской и думайте только о задании мистера Хартнелла.

С тех пор жизнь принесла Энн столько забот, что хоть отбавляй, и случались дни, – а то и целые годы, – когда следовать совету мисс Дьюли было почти невозможно. Летом тридцать девятого внезапно скончалась мать Энн. «Сердце», – заключил врач. Потом война, «Блиц»[1] и ужас той ночи, когда погиб брат. Ей сказали, что он обгорел до неузнаваемости, даже обручальное кольцо на пальце расплавилось.

Затем последовали годы несчастья, и в Энн окрепла уверенность, что ничего, кроме несчастья, у нее нет и не будет. Дом на Морли-роуд, мастерские у Хартнелла и безымянная пустота между ними. Череда серых дней и холодных ночей, полная воспоминаний о навсегда потерянных близких, тянулась так долго, что Энн уже перестала мечтать о другой жизни.

Часы в гостиной пробили семь, выведя ее из задумчивости. Энн стояла у стола, сжимая в руке несколько вилок и изо всех сил стараясь пробудить в себе аппетит к ужину, который приготовила Милли. Ей приходилось бороться с собой, поскольку окорок на самом деле был сгустком хрящей и жира, а овощи превратились в сероватую кашицу. Даже школьные обеды в детстве выглядели приятнее.

– Разве не ты хотела послушать радио? – напомнила Милли.

Большой старомодный радиоприемник в корпусе из орехового дерева стоял в гостиной справа от камина. Энн включила его и быстро накрыла на стол, оставив дверь в кухню приоткрытой. Пока они поужинают и вымоют посуду, гостиная достаточно прогреется, чтобы провести там часик перед сном.

Едва они сели за стол, как беззаботная музыка на радио «Лайт» сменилась выпуском новостей.

«В последний день января – самого холодного за многие годы – Их Величества король, королева и две принцессы отправились в турне по Южной Африке…»

– Мне плохо слышно, – вдруг сказала Милли. – Я сделаю звук погромче.

– Да-да. Не шуми.

– …собрались вдоль всего маршрута, чтобы помахать королевской семье на прощание, и каждый в этой толпе наверняка мечтал хоть на мгновение перенестись из лондонской стужи под жаркие лучи африканского солнца…

– Я бы ни за что не вышла им помахать, – пробормотала Милли. – Только не в такой мороз.

Словно отвечая на жалобы Милли, диктор перешел к теме погоды:

– Минувшей ночью температура воздуха в Лондоне поднялась до минус двадцати семи, что на десять градусов выше, чем в начале недели. Возможно, нам следует благодарить снег, выпавший в нескольких районах столицы. Однако зима нанесла еще один удар по британским домохозяйкам: если продолжится дефицит угля, скоро по всей стране начнут закрываться прачечные.

Чайник вскипел. Энн подошла к плите и занялась приготовлением чая. На двоих – половина ложки чайных листьев, выловленных со дна жестяной банки. Без такой маленькой роскоши, как сахар, они с Милли давно научились обходиться.

– Интересно, эти девочки хоть догадываются, как им повезло? – произнесла Милли.

– Принцессы? Ты всегда так говоришь, когда слышишь о них в новостях.

– Им в самом деле повезло! Наряды и украшения, какие душе угодно. А работать не нужно ни минуточки. Мне бы такую жизнь!

– Они работают. Да, и не закатывай глаза. Работают. Представь, что их ждет в этом турне. День за днем одни и те же нудные беседы с незнакомцами. Куда бы принцессы ни пошли, на них пялятся. Стоит приблизиться – люди столбенеют. Сомневаюсь, что они хотя бы смогут увидеть море, не говоря уже о купании.

– Да, но…

– И не важно, какая жара стоит на улице, как сильно они устали, и как у них болят ноги, им придется натягивать улыбки и притворяться, будто нет ничего более захватывающего, чем перерезать ленточку и объявлять, что в крошечном городке на задворках мира теперь есть мост или парк, названный в честь их отца. Если это не работа, то что тогда? Я бы ни за какие деньги не поменялась с ними местами… Разве только в обмен на уголь, чай и электричество для всего мира.

– Конечно, поменялась бы, не глупи. Ты явно не в себе, если не хочешь быть богатой, как принцессы.

– Против богатства я ничего не имею. Но чтобы меня узнавали, куда бы я ни пошла, и следили за каждым моим шагом? Постоянно бояться нарушить этикет или сказать что-нибудь не так? Нет уж, увольте.

– Согласна.

– Я слышала на работе, как портнихи и продавщицы жаловались на состоятельных клиентов. Грубияны среди них не редкость. Придираются к любой мелочи, а сами никогда спасибо не скажут, вечно ходят недовольные. Определенно никто из них не пришлет подарки девушкам из мастерских. В отличие от принцесс и королевы. Вот им чувство благодарности не чуждо.

– Справедливо, – признала поражение Милли. – Тогда давай станем миллионершами, чтобы проводить зимы на юге Франции или итальянском побережье. Нас с тобой, загорелых и счастливых, будут путать с американскими кинозвездами.

Энн невольно улыбнулась, представив, как они с Милли раздают автографы.

– Разве это не сказка? Запросто взять и сесть на поезд или на корабль, отправиться в далекую страну… Увидеть из окна поезда что-нибудь кроме серого неба, покрытого копотью кирпича и застывших под снегом деревьев.

– Или не очень далекую. Мне хватит и пяти дней у моря.

Разговор стих – надо было убирать со стола. Чтобы у Энн не загрубела кожа на руках, мытьем посуды занималась Милли. К половине восьмого они уже закончили.

– Может, разжечь огонь в гостиной? Всего на часок? – спросила Милли.

– Хорошо. Только небольшой. Я проверила ящик с углем – он почти пуст. И одному богу известно, придет ли к нам угольщик на этой неделе.

– Я сделаю совсем крошечный огонек, мы сядем поближе к камину, и я тебе почитаю. По дороге домой я купила в газетном киоске новый журнал.

Милли сдержала слово, огонь в камине едва теплился, однако в гостиной стало на пару градусов теплее. Завершение недели вышло приятным: прикрыв глаза и чувствуя, что ноги наконец согрелись, Энн сидела в удобном кресле и слушала один из романтических рассказов, которые так любит ее невестка.

Милли и Фрэнк поженились всего за несколько месяцев до его гибели – одной из ужасных, бессмысленных смертей во время «Блица», мысли о которых все еще ранили Энн, когда она позволяла себе об этом думать. Ее брат даже не был пожарным, лишь смотрителем на вышке, но, когда из-за бомбы загорелась ближайшая фабрика, он ни секунды не колебался – бросился в огонь искать выживших, да так и не вышел из здания.

А Милли еще слишком молода: ей двадцать шесть, на год старше Энн. До замужества она любила ходить с друзьями в кино или на танцы, а теперь вынуждена коротать пятничный вечер за чтением вслух у камина.

Если уж на то пошло, а когда сама Энн в последний раз развлекалась? Возможностей хоть отбавляй: девушки с работы почти каждую пятницу ходили в танцевальные залы Вест-Энда. На приглашение Энн всегда отвечала «нет, спасибо, в другой раз». Эту привычку она приобрела, когда еще была жива мать, и если Энн изредка спрашивала разрешения провести вечер вне дома, в ответ неизменно получала нравоучительную лекцию. «С тем же успехом деньги можно просто выбросить. Платье, туфли, помада, а еще закуски и коктейли, к которым не дай бог привыкнешь, – считала ее мать, загибая пальцы на огрубевшей от работы руке. – Я уж не говорю, что за вход нужно отдать почти шиллинг. И ради чего? Чтобы подпирать стену вместе с другими простушками?»

Конечно, мама вовсе не хотела обидеть Энн, она лишь пыталась закалить характер дочери. Рассказать, как безжалостен мир, особенно с бедными девушками. И действительно, вряд ли кто-то на танцах проявит к Энн искренний интерес, а верить в обратное было бы глупо и наивно.

Однако к Милли все это совершенно не относилось: она молода, хороша собой, и ее никак не назовешь простушкой. Почему бы Милли не сходить куда-нибудь повеселиться? Нужно всего ничего: симпатичное платье и немного ободряющих слов от Энн.

Работницам мистера Хартнелла позволялось с разрешения руководителя мастерской использовать выкройки для себя и даже забирать обрезки ткани и кое-какие материалы для отделки. Энн время от времени могла перешить воротник на блузе или заменить пуговицы на пальто.

Вот как она поступит. На следующей встрече «Женского института» она подыщет для Милли платье, а затем немного его переделает. Тогда останется лишь уговорить Милли пойти потанцевать с подругами. Может, она найдет нового кавалера. Может, прервется череда унылых вечеров за чтением журнала, и ее жизнь станет чуточку теплее и ярче.

Пробили часы на каминной полке. От огня осталась лишь пара искорок, и на Энн вдруг навалилась такая усталость, что не было сил подняться по лестнице в спальню. По крайней мере, завтра хотя бы не придется вставать на рассвете.

– Ступай к себе, – сказала она Милли. – А я принесу тебе грелку.

Оставшись на кухне в одиночестве, Энн ждала, пока вскипит чайник, и восхищенно смотрела на горшок с вереском. Весной она высадит его у дома, в крошечном, на одну цветочную клумбу, садике, зажатом между сараем и ящиком для угля. Во время войны Энн выращивала там более практичные растения: бобы, морковь, кабачки и картофель. Но в июне, после Победы, она высыпала в почву горсть семян календулы, которые ей дал сосед мистер Тилли. Следующей весной они снова взошли, и тогда Энн высаживала все больше цветов, пока каждый клочок земли не покрылся растениями, которые нельзя съесть.

Пусть Милли усмехается сколько хочет, для Энн этот вереск – настоящее сокровище. Подарок от самой королевы в качестве признательности за проделанную работу. Энн будет выхаживать вереск до конца зимы, а потом – если весна когда-нибудь придет – отыщет для него место на клумбе. От Балморала до Баркинга путь неблизкий, и садик Энн станет чудесным пристанищем после долгого путешествия.

– Тебе здесь будет хорошо, – сказала Энн вереску, касаясь кончиками пальцев его бархатных стеблей. Очнувшись от фантазий и слегка сконфузившись, она наполнила грелки для себя и Милли, выключила свет на кухне и пошла спать.

– 2 –

Мириам

Англия, Лондон

3 марта 1947 г.

Ее первым впечатлением навсегда останется серость – везде и всюду. Была середина дня, подступали сумерки, ледяной дождь отбивал дробь по стеклу. За окнами поезда тянулись унылые сельские пейзажи в свинцово-серых тонах, голые зимние поля и одинокие домишки, затем их медленно стали сменять сбившиеся в стайки здания и сплетения городских улиц. Тот самый город. Лондон.

Поезд неуклюже перекатился с одного пути на другой, потом еще раз, постепенно теряя скорость. Теперь из окна виднелись только кирпичные стены в пятнах копоти, и на несколько мгновений заблестела под мостом водная гладь. «Темза», – догадалась она. Все медленнее и медленнее поезд натужно катился вперед, пока, содрогнувшись в последний раз, не замер у края платформы, гневно изрыгая огромные клубы дыма и пара.

Пассажиры бросились застегивать чемоданы, натягивать перчатки, плотнее закутываться в теплые шарфы. Мириам шагала по перрону, приноравливаясь к торопливым шагам людей вокруг и стараясь не отставать. Ее сумки почти ничего не весили, идти было легко.

В конце платформы стоял контролер, или инспектор, или как там его называют в Англии. Наблюдая за выражением его лица, когда он компостировал билеты, Мириам почувствовала облегчение: контролер ободряюще улыбался тем, кто выглядел неуверенно или встревоженно.

Она заранее приготовила свой билет, угадав, что в Англии устроят еще одну проверку, но, сохраняя выдержку, пропустила вперед остальных пассажиров. Не стоит привлекать к себе внимание и задерживать людей. Ей не раз говорили, что нельзя мешать англичанам наслаждаться искусством стояния в очередях.

– Добрый вечер, – поздоровалась Мириам.

– Добрый вечер, мисс. – Контролер вернул ей билет, проделав в уголке маленькую дырочку. Словно это сувенир, который следовало хранить на память. О том, как она уехала из Франции, оставив там все, что было знакомо, и оказалась в таком странном, холодном, богом забытом месте.

– Прошу прощения, вы не знаете, как добраться до отеля «Уилтон»? Кажется, он недалеко от вокзала. – Несколько недель кряду она изучала содержимое полок в букинистических лавках вдоль Сены, пока не нашла путеводитель по Лондону. Если верить описанию, в «Уилтоне» должно быть комфортно и не слишком дорого.

– Вы правы, мисс, он совсем недалеко. Выходите прямо через эти двери, потом сверните направо – выйдете на Уилтон-роуд. Отель через дорогу, за театром «Виктория». Если увидите перекресток с Гиллингем-роуд, значит, вы прошли слишком далеко, поворачивайте назад. Вам нужна помощь с багажом? Я могу найти носильщика, и он…

– Нет, спасибо, я справлюсь сама. Благодарю.

Инструкции контролера оказались точны, и всего через несколько минут Мириам уже была на месте. Отель, несомненно, знавал и лучшие времена: фасад был покрыт грязью и копотью, коридор освещался единственной тусклой лампочкой над входом, а воздух внутри пропах сыростью, капустой и сигаретным дымом.

За столом, подперев рукой подбородок и прикрыв глаза, сидел мужчина. Лацканы его пиджака были изрядно потерты, на плечах лежали хлопья перхоти. Пока она разглядывала портье, уголок его рта дернулся, будто он хотел улыбнуться, но передумал. Наверное, вспоминал о более счастливых деньках.

– Кхм, – кашлянула Мириам и подождала, пока мужчина обратит на нее внимание. – Извините, – сказала она чуть громче и смелее.

Он встрепенулся и сел прямо, ловя ртом воздух.

– Прошу прощения, я всего лишь дал отдых глазам.

– Ничего страшного. Есть ли у вас свободный одноместный номер?

Портье нахмурился и посмотрел в книгу регистраций, лежавшую перед ним на столе.

– На сколько ночей, мисс?

– Точно не скажу. На две или три для начала. Могу я узнать, сколько стоит один день?

– Десять и шесть с завтраками или пятнадцать бобов за полный пансион. Туалет и ванная в конце коридора, уборка в номере раз в день, постельное белье меняется только раз в неделю из-за нехватки угля.

В путеводителе по Лондону она читала про странные британские деньги и все равно с трудом подсчитывала сумму в уме. Боб – это вроде бы шиллинг? А двадцать шиллингов – это фунт, значит, одна ночь в этом неожиданно дорогом отеле обойдется примерно в двести пятьдесят франков. Впрочем, в тот момент ей невыносимо было даже думать о поисках другого пристанища.

– Хорошо. Для начала я возьму на три ночи одноместный номер с завтраками.

– Отлично, мисс. Мне понадобится ваш паспорт.

Она едва поборола накатившую волной панику, когда портье сравнил ее лицо с фотографией в документе. Он не из полиции, не из гестапо. Он запишет номер паспорта и ничего ей не сделает. Только и всего.