Ангел

– Вы сейчас можете сочинить. Мама говорит, что стоит вам взглянуть на что-нибудь или потрогать руками, все тотчас же обращается в рассказ или сказку.

– Да, но эти сказки и рассказы никуда не годятся. Хороши только те, которые сами приходят; стукнут мне в лоб и скажут: мы здесь!

– Скоро ли они постучатся? – спросил мальчик так забавно, что мать засмеялась.

– Расскажите, расскажите сказочку, – приставал он.

– Но что ж мне делать, когда она не идет? Она такая важная, что приходит только, когда ей вздумается. Постой, постой, она кажется пришла и в чайнике сидит.

Мальчик взглянул на чайник: крышка на нем подпрыгивала, а из-под нее высовывались белые бузинные цветочки, показались они также из чайного носка. Вот они стали расти и расти, распространились во все стороны, образовали прекрасный бузиновый куст, а потом и дерево, ветви которого достигали до кровати и раздвигали занавеску. Как цвело это дерево и как благоухало! А посредине сидела приветливая старушка в удивительном платье. По зеленому фону платья рассыпаны были бузинные цветочки, так что никак нельзя было разобрать, из материи сделано платье или из листьев и цветов бузины.

– Как зовут эту старушку? – спросил мальчик.

– Греки и римляне звали ее Дриадой, – отвечал старик. – Но мы с тобой этого не поймем. В матросской слободке есть для нее другое имя, получше: ее зовут Бабушка-бузина. Ну, теперь любуйся на это дерево и слушай.

Такое же красивое дерево растет здесь по соседству, в углу маленького бедного дворика. Однажды, в ясный летний полдень, сидели под ним два старичка: старый-престарый моряк и его старая-престарая жена. Они были уже прадеды и собирались справлять свою золотую свадьбу, но позабыли число. Бабушка-бузина сидела на дереве и казалась очень довольной.

– А я знаю, когда ваша золотая свадьба, – говорила она. Но старички не слыхали: они заняты были разговором о давно прошедших временах.

– Помнишь ли ты, – говорил старый моряк, – когда мы, будучи еще детьми, играли и бегали на этом самом дворе, где мы теперь сидим. Мы еще сажали цветочки и устраивали сад.

– О, я это отлично помню, – отвечала старушка. – Одна из этих веточек была бузина. Она дала корешки, и мы ее усердно поливали. Вот какое славное дерево из нее вышло, и мы, старики, отдыхаем теперь в тени его.

– А там, в углу, стояла кадка с водой. В ней плавал мой кораблик. Я сам его выдолбил. Как он славно плыл под парусами. Скоро, однако ж, пришлось мне познакомиться с иным плаванием.

– Да, но сперва мы ходили в школу и учились; потом в первый раз причащались. Как мы оба плакали! Потом рука в руку поднялись на круглую башню, с которой виден Копенгаген. Потом мы ездили в Фреденборг и смотрели, как король с королевой на их великолепном катере катались по каналам.

– А потом я должен был уехать и провел много лет вдали от родины.

– А я-то как плакала! Я думала, что ты умер и лежишь на дне морском. Сколько ночей простояла я у окна, глядя на флюгер. Ветер дул к берегу, а ты все не ехал. Помню, как в страшный ливень я вышла на крыльцо, чтобы вывалить в тележку мусорщика корзинку мусора, как вдруг подошел почтальон и подал твое письмо. Нужды нет, что погода была ужасная. Я тут же письмо распечатала, читаю, а сама смеюсь и плачу, плачу и смеюсь. Так я была рада! Много это письмо путешествовало! Ты писал, что находишься в жарких странах, где растет кофейное дерево. Какая это должна быть благословенная страна, думала я. Кроме того, ты мне много писал, я читала да читала, а дождь лил да лил. Вдруг… кто-то подошел сзади и обнял меня.

– А ты ему закатила звонкую оплеуху.

– Ведь я же не знала, что это ты. Ты приехал в одно время с письмом. И какой ты был красавец! Впрочем, ты и теперь такой же. В кармане у тебя был желтый шелковый платок, а на голове лакированная шляпа; франт да и только. Но, Боже! Что это была за погода и какой вид имела улица!

– А потом мы повенчались, – добавил моряк. – Потом явился на свет нам первенец, а затем Мария, Нильс, Петр и Христиан.

– Да, а теперь они выросли и сделались порядочными людьми; всякий это скажет.

– И у них есть дети, и у детей их дети; все это отпрыски от нашего корня. Когда же, однако, день нашей золотой свадьбы?

– Да сегодня же, сегодня, – сказала Бабушка-бузина и просунула свою седую голову как раз между супругами, но они подумали, что это соседка им кланяется.

Скоро пришли их дети, внуки и правнуки. Все они отлично помнили, что сегодня день золотой свадьбы дедушки и бабушки, и еще утром их поздравили, но старики забыли. Ведь известно, что старики ясно помнят прошедшее; настоящее же сплошь и рядом ускользает из их памяти.

Бузина чудно благоухала, солнце, падая в лицо старцам, румянило их щеки, а самая маленькая правнучка плясала припевая: «Сегодня у нас праздник, за ужином будет горячий картофель!» Бабушка-бузина кивала головой и со всеми вместе кричала: «Ура!»

– Да разве это сказка? – спросил больной мальчик.

– Много же ты понимаешь! – отвечал рассказчик. – Вот спросим Бабушку-бузину.

– Это-то не сказка, – отвечала Бабушка-бузина, – сказка впереди. Из самой настоящей действительности образуются иногда удивительные сказки, иначе и мой бузинный куст не вырос бы из чайника.

С этими словами она взяла мальчика из кроватки и прижала к своему сердцу, причем ветки бузины с цветочками сомкнулись над ними. Они сидели словно в тенистой беседке, которая неслась по воздуху. Это было невыразимо хорошо!

Бабушка-бузина вдруг превратилась в маленькую девочку. На ней было тоже удивительное платье из листьев и цветов, к груди приколот огромный цветок бузины, а на златокудрой головке красовался венок. И как чудно смотрели ее большие голубые глаза!

Девочка с мальчиком поцеловались. Они были однолетки, и им было так весело!

Они вышли рука об руку из беседки и очутились в прекрасном цветочном саду. На свежем газоне воткнут был кол, и к нему привязана отцовская палка. В этой палке для малютки заключался весь мир. Они сели на нее, и вдруг набалдашник превратился в великолепную лошадиную голову, распустилась длинная черная грива, выросли четыре стройные ноги, и перед детьми встало сильное, прекрасное животное, которое заржало и понеслось по лужайке.

– Ну, теперь мы ускачем далеко, – сказал мальчик, – в тот рыцарский замок, где мы были в прошлом году.

Они поскакали вокруг лужайки, а девочка, которая, как мы знаем, была не кто иной, как Бабушка-бузина, говорила:

– Вот мы в деревне. Видишь избушку с большой печью, которая выдается наружу, как исполинское яйцо. Над избушкой бузина раскинула свои ветви, а по двору ходит петух и роет для кур землю. Смотри, как он чванится.

Теперь мы у церкви. Она стоит на высоком холме под дубами, из которых один почти высох.

Теперь мы у кузницы. Ух, как пылает огонь! Полунагие кузнецы ударяют тяжелыми молотами, а искры так и брызжут.

Скорей-скорей, в роскошный рыцарский замок!

Все, что говорила девочка, сидя на палке, проносилось мимо, и мальчик все это видел, хотя они скакали только вокруг лужайки.

Потом они играли на боковой дорожке и на земле устраивали садик. Девочка вытащила из волос веточку бузины и посадила ее. Веточка выросла, как то дерево, под которым сидели старички. Дети взялись также за руки, но они не пошли на круглую башню и не поехали в Фреденборг. Нет! Девочка обняла мальчика, и они полетели далеко-далеко, по белому свету. Весна сменилась летом, лето – осенью, наконец наступила зима. Тысячи картин промелькнули перед мальчиком и запечатлелись в сердце, а девочка все приговаривала:

– Этого ты никогда не забудешь!

И во все время полета бузина благоухала так сладко! Мальчик обонял запах розы и других цветов, но бузина благоухала сильнее, так как ею осыпана была девочка, к которой он прислонился во время полета.

– Как хорошо здесь весною! – сказала девочка, когда они остановились в буковом лесу, который только что начинал зеленеть.

У их ног расцветали подснежники и из молодой травки выглядывали бледно-розовые анемоны. Ах, если бы всегда была весна в этом благоухающем буковом лесу!

– А здесь восхитительно летом!

В это время они летели над средневековым замком, высокие стены и зубчатые башни которого смотрелись в каналы, где плавали лебеди, заглядывая по временам в старые тенистые аллеи. На полях рожь волновалась, словно море, в оврагах цвели красные и желтые цветочки, а по изгородям вились дикий хмель и повилика. Вечером взошла большая круглая луна и с лугов донесся запах свежего сена. Такие картины не забываются!

– Как чудно здесь осенью! – воскликнула девочка.

Небо стало как будто выше и приняло синий цвет. Лес расцветился красными, зелеными и желтыми листьями. Залаяли охотничьи собаки, гоняясь за дичью; по темному морю поплыли корабли с белоснежными парусами. Старые женщины, девушки и дети сидели на огородах и собирали хмель. Молодые пели песни, а старые рассказывали сказки о кобольдах и других духах. Казалось, что веселее и быть не могло!

– А здесь хорошо зимой!

Все деревья покрылись инеем и казались увешанными белыми кораллами. Снег скрипел под ногами, точно все обулись в новые сапоги. С неба скатывались одна за другой падающие звезды. В комнате зажгли елку; началось пение и ликование. В деревне, в крестьянской хижине, заиграли на скрипке. Даже самое бедное дитя говорило: «Как хорошо зимою!»

Да, было действительно хорошо. И маленькая девочка показывала все это мальчику, а бузина продолжала благоухать и флаг развеваться. Тот самый флаг с белым крестом, под которым плавал старый моряк.

Мальчик вырос и отправился странствовать далеко-далеко, в те жаркие страны, где растет кофейное дерево. На прощанье девочка дала ему на память цветочек. Он положил его в молитвенник, взял с собой в чужие края и открывал книгу как раз на той странице, где находился цветочек. И чем чаще мальчик смотрел на этот цветочек, тем свежее он становился, и ему начинало казаться, что он обоняет воздух родного леса. В то же время он отчетливо видел девочку, которая из чащи бузинных листьев и цветов смотрела на него своими большими голубыми глазами, приговаривая: «Как хорошо здесь весной, летом, осенью и зимою!» При этом сотни разнообразнейших картин проносились в его воображении.

Прошло много лет, и он стал стариком. Вот он сидит со своей старушкой рука в руку под бузиной, точь-в-точь как «те» старички, и они тоже говорят о былом и о своей золотой свадьбе. Маленькая девочка с голубыми глазами сидит на бузине и, кивая им, говорит: «Сегодня день вашей золотой свадьбы!» Затем она вынимает из своего венка два цветочка и целует их. В ту же минуту цветы начинают блестеть, как серебро и затем, как золото. Девочка кладет цветы на голову супругов, и они превращаются в короны.

И так сидели старички в коронах, точно король с королевой. Он рассказывал ей сказку про Бабушку-бузину точь-в-точь так, как ему рассказывали ее в детстве. Они находили, что в ней есть много похожего на их собственную историю, и это им нравилось.

– В том-то и дело! – сказала девочка с бузины. – Одни меня зовут Бабушкой-бузиной, другие – Дриадой, а настоящее мое имя – воспоминание. Я составляю душу дерева и могу многое припомнить и многое порассказать. Покажи-ка, сохранил ли ты свой цветок?

Старик открыл молитвенник. В нем лежал бузинный цветочек, такой свежий, как будто только что был сорван. «Воспоминание» кивнуло, а старики продолжали сидеть в своих коронах, озаренные лучами заходящего солнца. Они закрыли глаза, и… и… Тут и сказке конец.

Мальчик лежал в своей кроватке и не мог сообразить, во сне ли он все это видел, или слышал рассказ. Чайник стоял на столе, но из него не произрастало никакого дерева. Старик-сосед собрался уходить.

– Как хорошо это было! – сказал маленький мальчик. – Мама, я путешествовал по жарким странам.

– Охотно верю. Когда выпьешь две чашки бузинного чаю, то поневоле очутишься в жарких странах.

И она хорошенько его укрыла, чтобы он опять не простудился.

– Ты славно уснул, пока мы спорили с соседом, – сказала мать.

– А где же Бабушка-бузина?

– В чайнике сидит. Пусть там и остается.

Ангел

Каждый раз, когда умирает доброе дитя, на землю слетает ангел и уносит дитя на небо. Они пролетают над теми местами, которые при жизни любило дитя, срывают цветы и несут их к Богу, чтобы, волею Его, они цвели в райских садах еще пышнее, чем на земле. Господь Бог прижимает цветы к сердцу, и тот, который ему милее всего, целует. Божественное лобзание дарует цветку голос, и он начинает принимать участие в хвалебном хоре ангелов.

Все это рассказывал ангел во время полета умершему дитяти, и дитя слушало, как будто сквозь сон. Они пролетали над местами, где, бывало, дитя играло, и опустились в сад с роскошными цветами.

– Которые же из них мы возьмем с собою, чтобы посадить на небе? – спросил ангел.

Они остановились у розового куста, помятого безжалостной рукой. Одна ветка, полная бутонов, поникла и начала засыхать.

– Бедная ветка! – сказало дитя, полуоткрыв глазки. – Возьмем ее, чтобы она ожила у Бога.

Ангел поцеловал ребенка и взял розовую ветвь. Потом они сорвали еще несколько цветов, не пренебрегая маленькой маргариткой и скромной фиалкой.

– Теперь довольно цветов, – сказало дитя, и ангел кивнул головой. Но они еще не полетели к Богу.

Наступила ночь. Они парили над узкой мрачной улицей, куда едва заглядывал свет. Везде лежали кучи мусора, гнилой соломы, битой посуды; это был день переезда с квартир. На одной из мусорных куч лежал разбитый горшок с засохшим цветком.

– Мы возьмем этот цветок, – сказал ангел, и я тебе объясню почему.

Они поднялись к облакам, и ангел начал свой рассказ:

– В этой мрачной улице, в подвале, жил когда-то бедный больной мальчик. С самых ранних лет он все хворал и почти не вставал с постели. Много, много, что сделает иногда по комнате несколько шагов на костылях, вот и все. Летом солнечный луч изредка заглядывал в подвал. Тогда бедный мальчик, взяв костыли, выходил на крылечко и, сидя на ступеньках, держал руки против света и смотрел, как просвечивала кровь в его тоненьких пальчиках. В такие дни он говорил обыкновенно: «Слава Богу, я погулял сегодня». Бедняжка видал лес только на картинках и не мог представить себе настоящих его размеров. Когда сын соседа принес ему ветку клена, он поставил ее у изголовья, воображая, что сидит под деревом, греется на солнце и слушает пение птичек.

Однажды весною, тот же сын соседа принес больному пучок полевых цветов, между которыми попалея один с корнем. Его посадили в горшок и поставили на окно у кровати. В добрый час посадили цветочек. Он принялся и цвел каждый год. Для бедного мальчика это был целый цветник, единственное его сокровище. Он его поливал, ухаживал за ним и старался так поставить, чтобы он мог воспользоваться каждым лучом солнца, случайно заглянувшим в окно. Цветок этот, казалось, жил для больного и для него одного цвел и благоухал.

Когда Бог отозвал к себе больного мальчика, он испустил последний вздох, склоняясь над цветком.

Прошел год, цветок засох, и его выбросили в мусор. Мы его берем, потому что в свое время он доставлял больше радости, чем все цветы королевского сада.

– Но откуда ты все это знаешь? – спросило дитя.

– Я это знаю потому, что сам был этим бедным больным мальчиком. Я тотчас узнал свой цветок.

Дитя открыло глазки и взглянуло на сияющий лик ангела. В то же время они вступили в обитель Господа, где царит радость и блаженство. Когда Господь Бог прижал к сердцу умершее дитя, у него выросли крылья и он воспарил с другими ангелами. Потом Бог прижал к сердцу принесенные цветы и поцеловал засохший полевой цветок. Тотчас же цветок запел хвалу Богу вместе с сонмом ангелов, которые носились вокруг Творца вселенной, образуя бесконечные круги и спирали. Все восхваляло Бога, начиная от благословенного дитяти и кончая скромным полевым цветком.

Малый Клаус и большой Клаус

В одной деревне жили два соседа, у которых была одна и та же фамилия: Клаус. У одного было четыре лошади, а у другого – всего одна. Чтобы отличить их друг от друга, первого прозвали большим Клаусом, а второго – малым. Слушайте внимательно, что случилось с ними: ведь эта история не выдумана.

Малый Клаус согласился в течение недели обрабатывать поля большого Клауса на своей единственной лошади с тем, чтобы по воскресеньям большой Клаус давал ему свою четверку. Весело пощелкивая бичом, ходил малый Клаус по полю за пятью лошадьми, как будто бы все пять были его собственные.

Солнце сияло, колокола звонили, разряженный народ шел в церковь, а малый Клаус держал себя гоголем и, пощелкивая бичом, понукал лошадок.

– Эй вы, лошадушки мои!

Услыхав это восклицание, большой Клаус озлился.

– Какие же они твои, когда твоих-то только одна, – сказал он.

Малый Клаус в одно ухо впустил эти слова, в другое выпустил. Немного погодя, он уж опять кричал:

– Ну, ну, голубчики, лошадки мои!

Большой Клаус еще пуще озлился.

– Предупреждаю тебя, что если ты еще раз прокричишь такой вздор, я так тресну по башке твою лошадь, что она останется на месте.

– Ладно, ладно, не буду! – покорно отвечал малый Клаус.

Но вот на дороге показались знакомые поселяне. Они кланялись еще издали. Не утерпел малый Клаус. Желая щегольнуть перед знакомыми, он хлопнул бичом и крикнул:

– Эй вы, лошадушки мои!

Тогда большой Клаус взял дубину, хлопнул по голове лошадку малого Клауса и убил ее.

Безутешно плакал малый Клаус.

Наплакавшись досыта, он содрал с убитой лошади шкуру, высушил ее на ветру, положил в мешок и понес в город продавать.

Идти приходилось лесом. В пути застала Клауса непогода, и он заблудился. Тем временем наступила ночь. Нечего было думать добраться до города раньше утра.

Случайно Клаус набрел на ферму, стоявшую в стороне от дороги. Ставни были притворены неплотно, и сквозь щели мелькал свет.

Клаус постучался и попросился переночевать. Отворившая ему женщина оглядела его с ног до головы.

– Мужа нет дома, а без него я чужих не пускаю, – сказала она и захлопнула дверь.

Осмотревшись, Клаус увидел низкий сарай с плоской крышей.

– Вот где отлично можно выспаться, – подумал он. – Авось аист не выклюет мне глаза.

Аист неподвижно стоял на страже возле своего гнезда.

Клаус полез на крышу и начал устраиваться, чтобы лечь поспокойнее. Ворочаясь с боку на бок, он заметил, что сквозь полуотворенные ставни ему отлично видно все, что в доме делается.

Посреди комнаты стоял стол, уставленный разными кушаньями. Тут было жаркое, рыба и несколько бутылок с вином. Хозяйка со своим гостем, дьячком, сидели за столом, угощались и весело разговаривали.

– Вот счастливцы! – подумал Клаус.

А счастливцы в эту минуту приступали к пирогу, который казался очень вкусным.

Послышался конский топот, и к крыльцу подъехал хозяин.

Этот человек страдал очень странной болезнью: он не мог равнодушно видеть дьячка. Как только увидит, так тотчас же придет в ярость. Дьячок, знавший о болезни хозяина, пользовался его отсутствием, чтобы навещать хозяйку. Понятно, что она старалась угостить гостя как можно лучше.

Услыхав, что муж приехал, хозяйка перепугалась; поспешно спрятала кушанье в печку, а гостю указала сундук, куда он и залез во избежание неприятностей.

Когда кушанье со стола исчезло, Клаус громко вздохнул. Тут-то и заметил его хозяин.

– Что ты там делаешь, любезный? – спросил хозяин. – Иди лучше сюда.

Клаус слез с крыши и, сообщив, что он заблудился, попросил приюта на ночь.

– Милости просим, – сказал хозяин. – Переночуй и подкрепись пищею.

Хозяйка приняла их очень радушно и поставила на стол полный горшок каши.

Но Клаус терпеть не мог каши. Ему хотелось тех прелестей, которые спрятаны были в печи.

В досаде он придавил ногою мешок с кожей, сброшенный под стол, и кожа заскрипела.

– Что у тебя там? – спросил хозяин.

– Там у меня колдун сидит, так это он разговаривает.

– Что же он говорит?

– Он говорит, что мы можем не есть каши, так как он припас для нас кушанья получше. Стоит только отодвинуть заслонку; кушанья в печи.

– Неужто?

Хозяин пошел, открыл заслонку и вскрикнул от удивления, увидав пирог, жаркое и рыбу. Хозяйка, разумеется, не посмела спорить и поставила все кушанья на стол.

Когда хозяин и Клаус наелись досыта, последний опять придавил кожу.

– Твой колдун опять что-то говорит.

– Он говорит, что принес три бутылки и поставил их за печку.

Хозяйка должна была принести вино. Хозяин подвыпил и развеселился.

– Не может ли твой колдун показать мне черта, – сказал он. – Я теперь так подбодрился, что наверно не испугаюсь.

– Мой колдун делает все, что я ни пожелаю. Крак! Слышишь? Он говорит, что покажет черта, только ты струсишь.

– Ни за что не струшу.

– Крак! Он говорит, что может показать черта не иначе, как в образе дьячка.

– Брр… Это он нарочно; знает, что я не терплю дьячков. Ну, да пусть уж. Черт в образе дьяка, все же не дьячок. Пусть только близко ко мне не подходит.

– Постой, надо хорошенько послушать, что говорит колдун.

И, наступив на мешок, Клаус наклонился и стал делать вид, что прислушивается.

– Пусть, говорит, хозяин приподнимет крышку вон того сундука; только не очень, чтобы черт не выскочил.

– Хорошо; только ты уж, пожалуйста, помоги мне.

Едва хозяин приподнял крышку сундука, как тотчас же отскочил в сторону.

– Уф! Я его видел. Вылитый наш дьячок; отвратительная рожа.

Затем они снова принялись пить и пили до глубокой ночи. Хозяин так расходился, что стал упрашивать Клауса продать ему колдуна.

– Я дам тебе за него лукошко серебра, – говорил он.

– Не могу, – отвечал Клаус. – Я сам дорожу им. Ты видишь, какие оказывает он неоцененные услуги.

– Удружи, продай! – приставал хозяин.

– Ладно. За твое гостеприимство я согласен доставить тебе удовольствие. Только смотри, не надуй, насыпь лукошко до верха.

– Останешься доволен. Только будь другом, возьми уж и сундук. Иначе мне все будет думаться, что черт сидит в нем.

Клаус отдал хозяину мешок, получил лукошко серебра и, сверх того, тележку, чтобы довезти сундук.

Распростившись с хозяевами, Клаус ушел припеваючи. Поравнявшись с рекой, он сказал как можно громче:

– Что мне делать с этим сундуком? Надоел он мне: все руки оттянул. Брошу его в реку.

Дьячок слышал эти слова; слышал плеск воды.

– Погоди, погоди! – крикнул он. – Дай мне сперва выйти.

– Уф! Черт еще там. Надо его поскорей утопить.

– Выпусти меня, – взмолился дьячок, – я тебе дам полное лукошко серебра.

– Ну, это другое дело, – сказал Клаус и открыл сундук.

Дьячок вышел оттуда и, столкнув сундук в воду, повел Клауса к себе и отсыпал ему лукошко серебра.

Вернувшись домой, Клаус пересчитал добытые деньги и остался очень доволен.

«Выгодно продал я лошадиную кожу, – подумал он. – Большой Клаус лопнет с досады!».

Он послал мальчишку к большому Краусу и велел попросить у него мерку.

«На что ему мерка?» – подумал большой Клаус и вымазал дно мерки дегтем, чтобы к нему пристало то, что будет насыпать туда малый Клаус.

Он получил мерку обратно с приставшими ко дну несколькими монетами.

«Откуда у него деньги?» – удивился большой Клаус и побежал к малому.

– Откуда у тебя деньги? – спросил он.

– Э, у меня таких денег целых два лукошка. Мне дали их за лошадиную шкуру.

Большой Клаус побежал домой, убил всех своих лошадей и отправился продавать их шкуры в город.

– Лошадиные шкуры! Лошадиные шкуры! – кричал он, идя по улицам.

Прибежали сапожники, прибежали шорники, но когда узнали, что за каждую шкуру Клаус требует лукошко серебра, вытаращили глаза и сочли его за сумасшедшего.

А Клаус продолжал кричать и запрашивать неслыханные цены. Шорники и сапожники подумали, что он их дразнит, взяли ремни и так отхлестали большого Клауса, что тот едва ноги унес.

– Ладно, – подумал он. – Все это шутки малого Клауса. Надо его убить.

Тем временем у малого Клауса умерла старая бабушка. Клаус обрядил ее, положил на свою постель, а сам уселся на стуле в углу.

В полночь явился большой Клаус, направился прямо к постели и топором разрубил череп покойницы, вполне уверенный, что он убил своего врага.

Утром малый Клаус попросил у соседа лошадь, запряг ее в повозку и, взяв бабушку, посадил ее так, чтобы спинка повозки поддерживала ее тело. Рану на голове старухи он перевязал и надел ей шляпу. Вскоре он подкатил к гостинице и пошел закусить.

Трактирщик, человек богатый и очень добрый в душе, был так вспыльчив, что словно бы кто начинил его порохом.

– Что это ты сегодня такой нарядный? – спросил он, приветствуя Клауса.