Суровое испытание

– Ты молодец! Кстати, помнишь, эта девица сказала, что от тебя пахнет Сеулом… Стыдно признаться, но сегодня, когда я увидела тебя впервые, у меня пронеслась подобная мысль. За три года жизни здесь я успела превратиться в провинциалку, – простодушно улыбнулась Со Юджин, разливая соджу[3] по рюмкам.

Он вдруг подумал, хорошая ли была идея поселиться с нею в одном жилом комплексе.

12

В свой первый рабочий день в коридоре он столкнулся с мужчиной в коричневой куртке, тот выходил из директорской, куда как раз направлялся Кан Инхо в сопровождении зама. Их глаза встретились, мужчина моментально прозондировал новичка с головы до пят. Только Кан Инхо подумал, какой необычно цепкий взгляд у этого типа, как зам принялся радушно приветствовать «коричневую куртку»:

– О! Какие люди! Неужто сам инспектор Чан? А я как раз с утра директору докладывал. Дети наши, понимаете ли… Говоришь им по воскресеньям не покидать стен школы без разрешения, так ведь не слушаются. Вот и результат… Что тут поделаешь? Мы-то со своей стороны предпринимаем все усилия, смотрим за ними, а им хоть кол на голове…

Тирада зама прозвучала несколько наигранно, напоминая речь актера из мыльной оперы. Кан Инхо не очень понял, что он имел в виду, но расценил монолог так, словно зам открытым текстом заявил: «Да, за это должен отвечать я, но на самом деле это не моя вина».

– Да что толку говорить? Они же все равно ничего не слышат!

И оба, будто от весьма остроумной шутки, разразились хохотом. Смех тоже прозвучал несколько натянуто. Кан Инхо молча стоял в сторонке. Судя по всему, речь шла о здешних воспитанниках – достаточно было соотнести слова «дети» и «не слышат», – но он засомневался. Пусть даже ты заведуешь подобным учреждением не из побуждения принести хоть какую-то пользу этому миру, как он выразился во вчерашнем разговоре с Со Юджин, все же реплики звучали довольно оскорбительно.

– Вот я и прилетел на всех парусах, понимая, как переживает директор.

– Особых трудностей, надеюсь, не возникнет? Я хочу сказать, лишние проблемы нам не нужны… – произнес зам, почесывая лысую голову.

Пока Кан Инхо без особого интереса следил за диалогом, у него вдруг пронеслась мысль: уж не зам ли, случайно, тот самый лихач из синей иномарки, что нырнула на всей скорости во вчерашний туман?

– Вы уж уладьте все как надо. А то у нас и без того голова пухнет от бесконечных проверок да комиссий.

– Да чего там улаживать-то? Несчастный случай же! Туман был хоть глаз выколи, даже сам машинист, похоже, не понял, что произошло. А ежели машинист, находившийся непосредственно на месте происшествия, и тот не заметил, то как вы, учителя, смогли бы это предотвратить? Вот так мы на это и смотрим. Не переживайте! В прошлом месяце я же все уладил, не правда ли?

На последних словах инспектор Чан многозначительно улыбнулся, а зам вдруг побледнел, но тут же, хохотнув, ляпнул ни с того ни с сего:

– Да уж, только благодаря вам мы и можем спать спокойно!

Кан Инхо подошел к двери с табличкой «Директор Ли Гансок». Директор обтирал руки носовым платком – видимо, только что вышел из туалета. Он тоже был лысоват. Кан Инхо непроизвольно обернулся к заму. Ему почудилось, что один и тот же актер исполняет две разные роли – до того их лица были похожи! Эти двое – директор Ли Гансок и зам Ли Ганбок – были однояйцовыми близнецами.

13

За спиной директора с портрета в огромной позолоченной раме какой-то мужчина, сидящий вполоборота, взирал на Кан Инхо. Подпись гласила: «Основатель интерната “Чаэ”, уважаемый педагог Ли Джунбом (псевдоним Пэсан)». Значит, Ли Джунбом – это основатель и генеральный директор интерната, а близнецы Ли Гансок и Ли Ганбок – его сыновья.

И хотя они были на одно лицо, впечатление производили совершенно разное. Может, потому что директор был облачен в темно-коричневую тройку, а его зам носил простую серую трикотажную кофту. Разумеется, с годами род занятий человека отпечатывается на его внешности. И когда Кан это осознал, наконец стал воспринимать их как двух разных человек.

– Как я понял, моя племянница из Сеула приходится близкой подругой твоей жене.

Речь директора была ровной и, в общем-то, как и ожидалось, высокомерной. Хотя нет, даже сверх ожидаемого: он процедил фразу, почти не глядя на посетителя, перелистывая газету на письменном столе. Обращение на «ты» можно было трактовать по-разному, но Кан Инхо расценил тыканье как презрительное: мол, приехал тут невесть кто, ухватившись за связи благоверной… Однако он вспомнил, что утром во время бритья дал себе слово довольствоваться размеренной жизнью обывателя, который из месяца в месяц живет в ожидании получки. Он мысленно вернулся в те времена, когда затеял хоть и небольшой, но все же свой бизнес в Китае. Каждый раз, когда приближался срок выдачи жалованья работникам, он страшно нервничал. По идее, сейчас ему следовало бы возблагодарить судьбу за шанс жить относительно спокойно, как бы унизительно это ни звучало. За все надо платить, в том числе за право работать здесь. Кан Инхо смиренно склонил голову и выдавил нечто наподобие улыбки.

– Дотации на соцобеспечение с приходом нового правительства постоянно сокращаются, а нам и без того-то тяжело – на детей много уходит…

Директор постучал свернутой газетой, которую толком и не просмотрел. Зам тут же поднялся с места и взглядом дал понять Кан Инхо, что пора на выход. Он в замешательстве встал вслед за замом. Его именем не поинтересовались и даже не пожали руку… Он почувствовал себя уязвленным. Директор, глянув на часы, нажал кнопку вызова секретаря и несколько раздраженно проговорил:

– Скажи учителю Чхве из компьютерного класса, чтобы поскорее принес, что я просил. Мне до обеда выезжать, так что поторопи его!

Видимо, произошло что-то экстраординарное. Кан Инхо решил списать дурное расположение духа начальства именно на это.

Когда они вышли в коридор, зам, подойдя к окну, развернулся лицом к Кан Инхо и, подождав, пока тот приблизится, выставил большой палец. Ответом ему был лишь недоуменный взгляд снизу вверх. Зам показал расправленную ладонь. Предполагая, что таким образом пытаются протестировать его знание языка жестов, Кан Инхо, запинаясь, пробормотал:

– Видите ли, я так понял, что вроде бы необязательно в совершенстве владеть сурдоязыком… Но я приложу все усилия, чтобы научиться. Для начала буду общаться с детьми в письменной форме.

Рот зама перекосился.

– Ну надо же, какой выискался – с двух раз не понимает! Обычно требуется одна большая бумажка, но раз супружница твоя в тесной дружбе с сеульской племянницей, то обойдемся пятью маленькими. В течение месяца принесете в мой кабинет. Банковские чеки не принимаются.

К лицу тридцатитрехлетнего Кан Инхо резко прилила кровь.

14

В общем-то, он знал, что стоит лишь проглотить пилюлю унижения, начинается настоящая жизнь. Однако после встречи с братьями Ли Гансоком и Ли Ганбоком он испытывал непередаваемые смятение и стыд, как в ночном кошмаре, где голышом расхаживаешь посреди многолюдной улицы. И непонятно почему ему вдруг показалось, что от стоящего напротив Ли Ганбока несет чем-то зловонным. Ему мерещился то ли отвратный дух загнанного зверя, то ли затхлый запах ржавчины от затонувшего судна, извлеченного с морских глубин. Стало страшно от предчувствия чего-то варварски грубого, что навалилось на него этим утром, которое вообще-то должно было знаменовать начало новой жизни.

– Что ж, а теперь в класс! Пойдемте!

Он пошел вслед за замом. Внезапно ему припомнилось, что некогда о чем-то подобном полушепотом говорили устроившиеся в частные школы однокашники. Кажется, это пафосно обставляли как «фонд развития школы». В памяти всплыли и слова жены:

– Говорю тебе, я сама все улажу. А тебе главное – добиться места штатного преподавателя.

В курсе ли жена, что «улаживание» предполагает взятку? Шагая по длинному коридору, он спросил у себя, а подходит ли это место для него. Молодой Кан Инхо ответил, что приехать сюда было слишком поспешным решением. Старый Кан Инхо ворчливо возразил, что на съем квартиры в Муджине уже потрачена немалая сумма, а значит, вернуться в Сеул будет не менее позорно, чем вручить «пять маленьких бумажек». Кан Инхо нынешний заявил, что это был единственно возможный выбор. Старик подытожил: так поступают все, чтобы выжить, – раз нет возможности унаследовать императорскую корону и обширные земли…

Неожиданно ему показались слишком громкими его собственные шаги, гулко отдающиеся от стен в коридоре. Ах да! Просто в школе слишком тихо. Точно. Здесь нет звуков.

Ему почудилось, что он погрузился глубоко под воду.

– Они хоть и семиклассники, но знаний ноль. Главное, следите, чтобы не набедокурили, а обучение – дело второстепенное, – процедил сквозь зубы зам перед дверью с табличкой «7 класс».

С самого начала он через раз то тыкал, то выкал, но, судя по всему, это было проявлением не грубости, а скорее невежества и неумения различать речевые стили. Но как можно напутствовать вновь прибывшего учителя словами, что важно не обучать, а следить, чтобы не бедокурили?.. Вообще, события этого утра, начиная со встречи с директором, привели Кан Инхо в замешательство. Перед тем как зайти в класс, он набрал побольше воздуха.

Зам открыл дверь. Ребята не заметили вошедших: собравшись в кружок, они что-то оживленно обсуждали на своем языке. Приглядевшись повнимательней, Кан Инхо увидел, что они обступили одного ученика: тот плакал, уткнувшись головой в парту. Зам потянул за шнур возле доски, и тут же под потолком, словно дискотечная цветомузыка, закрутилась красная лампочка. Дети разом обернулись. Из-за красного освещения казалось, что глаза их налиты кровью. Несколько секунд они смотрели друг на друга, и Кан Инхо уловил на лицах вздымающуюся волну ненависти. Непроизвольно ему захотелось отступить на шаг.

Зам крупными буквами написал на доске: «Кан Инхо». И снизу подписал: «Классный руководитель, корейский язык». Лица ребят, глядящих на него, ничего не выражали, напоминая застывшие белые маски.

15

– Добрый день! Рад встрече. Меня зовут Кан Инхо, – с расстановкой, на бедном языке жестов заговорил он, как только вышел зам.

В классе он заметил вчерашнюю девочку с чипсами, которая повстречалась ему у школы и так стремительно убежала.

Когда ребята увидели, что он пусть и неумело, но все же пытается говорить с ними жестами, по их каменным лицам будто пробежала волна. Неплохое начало. Мысль о том, что дети – они и в Африке дети, в какой-то степени разрядила его напряжение. Он написал на доске стихотворные строчки:

Во мраке поджигаю спички три:И первая – в желании разглядеть твое лицо.Вторая – разглядеть глаза твои,А третья – всмотреться в губы…Чтобы потом в кромешной тьмеОбнять тебя и вспоминать все черточки родные.Жак Превер. «Париж ночью»

Затем вытащил из заранее приготовленного спичечного коробка три спички и, зажигая их по одной, зачитал стихотворение на языке жестов. Каждый раз, зажигая спичку, он руками показывал на лица, глаза и губы ребят, отчего их застывшие лица постепенно стали проясняться, как будто отмывали мутное стекло, и на щеках потихоньку заиграл румянец, словно изображение на экране из черно-белого превращалось в цветное. Кажется, эта небольшая поэтическая инсценировка, которую он приготовил на всякий случай, значительно сократила дистанцию между ним и детьми. В нем начала расти уверенность, что он сможет поладить с ребятами, и зловещие предчувствия, навалившиеся на него с утра, стали понемногу отпускать. Он присмотрелся к мальчишке, который только что плакал за партой. Зрачки были чернее ночи. Кан Инхо улыбнулся ему. Но мрак в глазах парнишки не рассеялся. Он вдруг задвигался, словно под гипнозом, и что-то показал на языке жестов. Его движения, сначала медленные, постепенно убыстрялись, мальчик яростно жестикулировал и издавал пронзительные высокие звуки, отдаленно напоминающие взвизгивание. Бледное лицо пошло красными пятнами, выражение отчаяния росло с каждой секундой. Но это единственное, что Кан Инхо смог разобрать со своими скудными познаниями языка жестов. Когда на лице учителя отразилось сожаление, руки паренька замерли в воздухе – видимо, до него дошло, что учитель не понимает его. Промелькнувшая на мгновение в глазах ребенка искорка надежды снова потухла. Мальчишка низко опустил голову, по осунувшемуся лицу стекали ручейки слез, и Кан Инхо, не отдавая себе отчета, приблизился к нему и протянул платок. Мальчик не пошевелился. Тогда Кан Инхо сам промокнул мокрые щеки. Глаза, полные слез, устремились на учителя. Но в них уже не светился отчаянный призыв – осталась лишь черная бездна.

Кан Инхо вернулся к доске и встал спиной к классу. И тут произошло удивительное! Неожиданно он ощутил, как дети позади него перешептываются на языке жестов. Это тоже было своеобразное восприятие звуков. Он написал следующее: «Простите меня. Пока что у меня плохо получается, но даю слово, до наступления зимних каникул я буду свободно общаться с вами на языке жестов!»

Когда он развернулся к ребятам, одна ученица подняла вверх белый лист бумаги. На нем было огромными буквами написано: «Вчера погиб его младший брат». На лице девочки сквозило опасение, правильно ли она поступает. Он не успел что-либо ответить, как другой ученик поднял лист бумаги: «Мы знаем, кто убил его».

16

– Смерть под колесами поезда. Иногда, когда туман особенно густой, такое случается, – пояснил ему в учительской преподаватель Пак.

– Но ведь… ведь ребенок погиб, а в школе слишком уж…

Он хотел сказать «тихо», но умолк на полуслове. Нет, «тихо» не подходит. Он призадумался, как же можно выразить это ощущение: чересчур спокойно? Умиротворенно? А может, жутковато?.. Да, правильно, здесь как-то жутковато. Он внезапно осознал, что именно это определение более всего подходит к интернату «Чаэ».

– Знаете, дети говорят странные вещи. Что погибший вчера ребенок, как бы это сказать… Что это не был несчастный случай, а…

– Вы, помнится, говорили, что это ваш первый опыт в подобном заведении? – прервал его учитель Пак.

Вопрос был задан вроде бы нейтральным тоном, однако во взгляде читалось неприкрытое презрение и одновременно жалость. Стоп, так не пойдет. Он приехал в Муджин только вчера и уж слишком болезненно все воспринимает. Нужно думать в позитивном ключе. «Сила позитива!» – мысленно произнес он любимую приговорку жены. И неожиданно для самого себя изобразил на лице самую что ни на есть дежурную, натянутую улыбку.

– Со временем, поработав здесь, вы поймете, что по сравнению с другими инвалидами у глухонемых крайне выражен синдром жертвы. К тому же они ко всему относятся настороженно – доверяют только своим. Если считать народом тех, кто говорит на одном языке, то глухонемые – это народ, говорящий на языке жестов. Да, на лицо они не отличаются от нас, но это другой народ. Понимаете? Иная культура! С чуждым нам языком и отличными от наших нравами… Кстати, имейте в виду, что вранье – это их любимое занятие.

В голосе Пака чувствовалась ледяная враждебность, как если бы ты протянул руку для приветствия, а ее резко оттолкнули. По спине пробежал холодок, как и вчера, когда он внезапно оказался в тоннеле со стенами из тумана. Лицо Пака заслонили черные как ночь глаза мальчишки, устремленные в самую душу. И снова на доли секунды в них вспыхнула отчаянная мольба.

– Я слышал, вы приехали из Сеула на должность временного преподавателя, а раз так, то отработайте положенный срок и возвращайтесь подобру-поздорову. Мне кажется, вы здесь не приживетесь.

Пак говорил это, уставившись в монитор компьютера, кликая мышкой и перескакивая в интернете с одной страницы на другую. На последних словах он окинул взглядом Кан Инхо, и в его глазах можно было прочитать, что он не шутит. Кан Инхо опешил и невнятно пробормотал:

– Ну не знаю, раз уж оказался здесь, то…

В глазах Пака отразилась жалость.

Зазвонил его телефон. Это была жена. Приложив трубку к уху, Кан Инхо вышел из учительской. Ребята, уже успевшие переодеться после уроков, стайкой расселись на скамейках у края спортивной площадки. Кан Инхо, оставив учебный корпус позади, направился в самый конец стадиона.

– Ну как? Урок хорошо прошел? Хоть не зря дома упражнялся в языке жестов?

Жена была настроена благодушно. Выдавив из себя «ага», он вспомнил, как последние шесть месяцев каждый божий день она покупала соевые ростки и, разделив их на две части, из одной варила суп, а оставшиеся добавляла к рису на ужин; на следующий день повторялось то же самое. Он подумал, что после всего этого не сможет заикнуться о «пяти маленьких бумажках». Как вдруг жена сама заговорила об этом:

– Тебе, наверно, уже сообщили о фонде развития школы? Я попросила родителей подсобить и сегодня отправила тебе на книжку.

Кан Инхо уже пересек стадион, упиравшийся прямо в отвесную скалу. У подножия этой нерукотворной крепости протянулась широкая полоса морской отмели, а за нею, должно быть, раскинулось море. Сейчас из-за отлива его не было видно, но раз говорят, что оно есть, значит, где-то там вдали оно непременно существует.

Прежде чем ответить жене, собираясь с мыслями, он окинул взглядом прибрежную полосу. Она напоминала панцирь огромного пресмыкающегося, а оставшиеся местами лужицы поблескивали на солнце, словно фольга.

– Когда ты узнала… что нужно вносить такие деньги? – спросил он, изо всех сил стараясь не повышать голос. От этого вопрос прозвучал приглушенно, и в нем сквозило явное раздражение, которое резануло даже его.

– Я собиралась сказать тебе перед отъездом…

В голосе жены послышались плаксивые нотки, однако он так вымотался, пытаясь избавиться от чувства стыда и унижения, преследовавшего его с самого утра, что ему было совсем не до ее обид.

– Почему ты не поставила меня в известность? Если бы я знал о таком условии, то вообще бы не согласился приехать сюда.

Жена не сразу ответила. Где-то в груди он почувствовал жжение, словно от жгучего пластыря. Он уставился на раскинувшуюся до горизонта морскую отмель, стараясь сосредоточиться на солнечных лучах, отливающих серебром в лужицах воды, на зарослях тростника. Он с усилием сглотнул.

– А у тебя были какие-то другие варианты, кроме этого места? – на удивление спокойным голосом спросила жена.

Если бы она заплакала или взвизгнула, взяв на октаву выше, как это обычно делают женщины, бросаясь в атаку, то, возможно, он вступил бы в перепалку и вылил на нее весь тот стыд и унижение, что испытал в кабинете директора утром. Однако после ее невозмутимой реплики он почувствовал, как его охватило полнейшее бессилие.

– У меня к тебе претензий нет. Да, шесть месяцев ты просидел без работы, но ты прекрасно справлялся с ролью мужа. И был хорошим отцом. Однако порой мне нелегко смириться с твоей излишней щепетильностью в обыденных вопросах. Ну прямо-таки наставник-моралист. Вклад в фонд развития школы – что в этом плохого? Будь у нас деньги, кто знает, возможно, мы бы по своей собственной инициативе оказывали помощь детям-инвалидам. Почему бы и не вложить деньги в подобный фонд? К тому же, один раз закрыв глаза и заплатив некоторую сумму, разве ты не выигрываешь много приятных бонусов? Неужто ты думал, что в нашем мире так просто заполучить место преподавателя?

У него защипало в глазах. Слушая жену, он по-прежнему смотрел на отмель, сморщившись, словно от слепящего солнца. Если они продолжат в том же духе, то, сто к одному, в конце концов закидают друг друга жалкими колкостями и обвинениями, как неразумные дети. Встав на самом краю отвесного утеса, он с расстановкой произнес:

– Прости. Я думал только о себе.

Он почувствовал, как жена замерла: слишком внезапно он капитулировал. А через некоторое время послышались всхлипывания.

– Пожалуйста, больше не заставляй меня терпеть унижения… – Хлюпая носом, она добавила: – И еще. С завтрашнего дня Сэми будет ходить в детский сад. Я устроилась на работу. Не спрашивай куда. И не спрашивай зачем. Нет, это не панель, и это не противозаконно.

Он снова взглянул вниз с утеса. И подумал, что это очень подходящее место, чтобы умереть.

17

Учителя, закончив работу, разошлись по домам, а Кан Инхо все сидел в учительской. Он открыл папку с личными делами учеников, чьим классным руководителем был назначен. Из двенадцати двое приходили в школу из дома, остальные жили в интернате.

Глухонемых детей можно разделить на две категории: дети, у которых хотя бы один из родителей глухой, и дети, у которых оба родителя не страдают глухотой. В первом случае глухота является наследственной, во втором – приобретенной в результате различных заболеваний, которые приводят к повреждению слухового нерва или среднего уха. Он отыскал личные данные паренька, что сегодня плакал.

ФИО: Чон Минсу,

2-я группа инвалидности по слуху

Данные о семье:

Отец – 1-я степень олигофрении

Мать – 2-я группа инвалидности по слуху, 2-я степень олигофрении

Младший брат Чон Ёнсу – 2-я группа инвалидности по слуху, 3-я степень олигофрении

Место жительства: маленький удаленный остров. Из-за труднодоступности воспитанник даже во время каникул практически не бывает дома. Требуется особая опека.

Теперь он, кажется, начал понимать, отчего гибель ребенка не наделала шума. Перед его глазами снова возник полный призывного отчаяния взгляд Минсу. Надо бы попросить учителя Пака перевести, что пытался сказать ему ребенок. Если и в самом деле произошел несчастный случай, нужно оградить детей, считающих это убийством, от беспочвенного страха. Однако, как ему стало известно, практически никто из тридцати пяти учителей не владел языком жестов. Он даже чуть было не спросил, как же в таком случае они учат детей. Но атмосфера этой школы – то ли скверный запашок, то ли запредельная тишина – не позволила ему открыть рот.

Он перевернул страницу. Ученицу, что вчера хрустела чипсами, звали Юри.

ФИО: Чин Юри,

множественная инвалидность: 2-я группа инвалидности по слуху, осложненная 3-й степенью олигофрении

Данные о семье:

Отец – 2-я группа инвалидности по слуху, 3-я степень олигофрении

Мать – местонахождение неизвестно, фактическим опекуном является бабушка

На каникулах изредка посещает дом, расположенный в труднодоступной местности, однако не более чем на два-три дня. Может увязаться за любым человеком, аппетит повышенный. В условиях проживания в общежитии требуется особая опека.

Он вспомнил хрустевшую чипсами ученицу, что вынырнула из тумана. Щупленькая девочка маленького роста. Стоило с ней заговорить, как она с диким воплем убежала. Именно с этим нечленораздельным криком у него ассоциируется утопающий в туманной мгле интернат «Чаэ».

Он вновь перевернул страницу. Ученицу, что сегодня в классе написала на листке бумаги «Вчера погиб его младший брат», звали Ким Ёнду.

ФИО: Ким Ёнду,

2-я группа инвалидности по слуху

Данные о семье:

оба родителя в норме

Жила сравнительно благополучно, однако после краха бизнеса и затяжной болезни отца с седьмого класса постоянно проживает в общежитии интерната. Довольно смышленая девочка. Очень чуткая и отзывчивая, хорошо заботится об одноклассниках. Особенно близка с Чин Юри, у которой наблюдается самая высокая степень умственной отсталости.

Оказывается, жизненные обстоятельства ребят были гораздо сложнее, чем он думал. Реальность расходилась с его представлениями: дескать, ну инвалидность, и что такого… Эти дети были выброшены в мир, лишенные самой важной способности для выживания, вдобавок часто ситуацию усугубляли трудности в семье. Лев, родившийся без когтей, олень без ног, тугоухий заяц, обезьяна, потерявшая лапу…

Кан Инхо не считал себя везучим по жизни, счастливым или особо одаренным. Однако сегодня, приступив к обязанностям классного руководителя и поняв, в каких условиях живут его ученики, внезапно он ощутил, как его сердце переполняется неведомым раньше чувством. Как бы это выразить… После недавнего разговора с женой о «пяти маленьких бумажках» его одолело безнадежное отчаяние, будто он оказался на краю пропасти. Поэтому нельзя было сказать, что сейчас он был готов ликовать от счастья и благодарности, но как минимум в нем укрепилась решимость не сгущать краски, превращая все в трагедию. Он вытащил телефон и набрал жене сообщение: «Побалуй себя с Сэми на ужин чем-нибудь вкусным! Прости меня за все, а еще – я люблю тебя!»

Он навел порядок на столе и встал с места. Все-таки хорошо, что послал примирительное сообщение. Жена наверняка все еще переживает из-за их разговора, и он действительно искренне желал, чтобы она и Сэми порадовали себя чем-нибудь вкусным и горячим. Он подумал, что с каждой зарплаты нужно немного откладывать, и как только накопится достаточная сумма, их маленькая семья из трех человек соберется за ужином в уютном свете кухонного абажура.