Большое собрание сочинений в одной книге

– А когда будет вечер?

– Ведь я говорил.

– Я слышал. Но мультфильм когда будет?

Вот и наступил вечер за длинным разговором.

Отец включает ему телевизор, а он говорит:

– Вот это другое дело. Ждать не надо. Это я понимаю!

Он одного не понимает: что маленькая стрелка уже на шести, а большая на двенадцати…

На речке

В воображении моем создавалась картина нашей драки: мы с Васькой катаемся по земле, вцепившись друг в друга, он меня царапает, а я его. Никто пощады не просит, бесконечно долгое время катаемся, царапаемся и кусаемся…

Глупость, конечно, если рассудить: отправляемся после уроков драться, вместо того чтобы домой обедать.

Спор был, кому на последней парте возле окна сидеть. Место редкое, незаметное и обзорное. Сколько хочешь всю улицу обозревай, а хочешь – весь класс обозревай. К доске раз в месяц вызовут, а то и того меньше. Опустишь голову, тебя и не видать. Вроде бы в классе, а вроде бы тебя и нет. Замечательное, в общем, место. Сашка там раньше сидел, одни пятерки получал. Сашка коклюшем заболел, и место освободилось. Васька взял туда и сел. А я давно на это место метил. Можно сказать, мечтал туда уединиться.

Пишу Ваське записку: «Освобождай место, я его раньше приметил». Он мне отвечает: «Кто раньше сел, тот и сидит». Он раньше сел, но я раньше приметил. Я ему пишу: «Кто раньше приметил, тот и должен сидеть, а не тот, кто сразу сел». Он мне отвечает: «Сначала докажи, что ты раньше приметил, а потом садись».

Как же я докажу, вот хитрец! Я ему кулаком погрозил, а он смеется.

На переменке подхожу, заявляю свои законные требования, а он их законными не признает. Неужели не понимает, что я давно мечтал на последней парте сидеть! Хватаю его за рукав и тяну. А он не поддается!

В это время звонок. Я на место. Попробую его на следующей переменке вытащить.

Он мне записку пишет: «Ты за это получишь!»

Я ему кулак показал, чтобы он знал, кто получит. Тем более мне получать не за что, а ему есть. Он на мое место сел, а не я на его.

На следующей переменке я его снова тащить начал.

И вот теперь отправляемся мы на речку драться.

Школа у нас на горе помещается. А внизу речка. Полянка. Знаменитый художник Левитан, говорят, написал здесь несколько своих пейзажей.

Уютное местечко. Изумительный вид. Лучшего места для драки не сыскать.

Спустились по тропинке на полянку.

Трава вовсю зеленеет. Птицы галдят на деревьях. А рядом речка журчит. И лошади пьют воду.

Стоим мы с Васькой среди настоящей весны, замечательной природы, замечаем в небе самолет и глядим на него с удовольствием.

С удовольствием гоняем по траве чей-то старый ботинок, мочим в речке ноги, пьем воду с лошадьми, загораем без маек, болтаем обо всем на свете и договариваемся сидеть на той парте по очереди до тех пор, пока Сашка не выздоровеет от коклюша.

Хочу лошадь

– Эх, – говорит Васька, – была бы у меня лошадь, сел бы я на нее да поскакал бы во весь дух из города до самого поля и дальше, дальше в лес, помчался бы по лесной дорожке, выскочил бы на полянку и дальше!

Лечу стрелой, а рядом поезд несется.

Перегнал бы поезд и дальше скачу, скачу себе, скачу без остановки…

– Ну и до какого же места ты доскакал бы? – спрашивают ребята.

– А ни до какого, до того же самого.

– Как это понять? – спрашивают ребята.

– А очень просто, Земля круглая, так по кругу обратно и вернулся бы.

– Ишь ты, – смеются ребята. – Вот на ракете – вжик! А не на лошади.

– А я хочу на лошади, – говорит Васька.

– Вот чудак, – смеются ребята, – зачем тебе лошадь? Машину бы гоночную! И – вжик!

– А я лошадь хочу, – говорит Васька.

Ребята говорят:

– А еще мотоцикл неплохо. Стоящая, между прочим, вещь. Сел – вжик!

– А я лошадь хочу, – твердит Васька.

– Самое лучшее – велосипед, – говорят ребята, – крути себе педалями – и вжик!

– Мне лошадь надо, – говорит Васька.

– А самолет? Ка-ак – вжик!

– Эх, лошадь бы мне, – вздыхает Васька, – я бы за гриву крепко держался, ни за что на свете бы не упал, скакал бы, все скакал без передышки семь дней и семь ночей и назад возвратился… А вжик я не хочу, потому что мне лошадь охота…

Карусель в голове

К концу учебного года я просил отца купить мне двухколесный велосипед, пистолет-пулемет на батарейках, самолет на батарейках, летающий вертолет и настольный хоккей.

– Мне так хочется иметь эти вещи! – сказал я отцу. – Они постоянно вертятся у меня в голове наподобие карусели, и от этого голова так кружится, что трудно удержаться на ногах.

– Держись, – сказал отец, – не упади и напиши мне на листке все эти вещи, чтоб мне не забыть.

– Да зачем же писать, они и так у меня крепко в голове сидят.

– Пиши, – сказал отец, – тебе ведь это ничего не стоит.

– В общем-то ничего не стоит, – сказал я, – только лишняя морока.

И я написал большими буквами на весь лист:

ВИЛИСАПЕТ

ПИСТАЛЕТ-ПУЛИМЕТ

САМАЛЕТ

ВИРТАЛЕТ

ХАКЕЙ

Потом подумал и еще решил написать «мороженое», подошел к окну, поглядел на вывеску напротив и дописал:

МОРОЖЕНОЕ

Отец прочел и говорит:

– Куплю я тебе пока мороженое, а остальное подождем.

Я думал, ему сейчас некогда, и спрашиваю:

– До которого часу?

– До лучших времен.

– До каких?

– До следующего окончания учебного года.

– Почему?

– Да потому, что буквы в твоей голове вертятся, как карусель, от этого у тебя кружится голова и слова оказываются не на своих ногах.

Как будто у слов есть ноги!

А мороженое мне уже сто раз покупали.

Не-а…

Неимоверная челка закрывала глаза мальчишки и половину носа.

– Не мешает тебе челка? – спросил я.

– Не-а.

– Меня видишь?

– Не-а.

– Значит, ты даже не видишь человека, с которым разговариваешь?

– А я изредка дую на нее, и она подпрыгивает. – Скривив рот, он дунул снизу вверх, и челка подпрыгнула.

– И часто дуть приходится?

– А что?

– Не устаешь?

– Не-а.

– С утра до вечера дуть на свою челку, с ума можно сойти!

– Зато когда бежишь во весь дух, она сама разлетается в разные стороны, – похвастал он.

– Ну а когда спокойно идешь?

Он пояснил:

– Тогда встряхиваешь головой в такт шагам, и челка назад отлетает.

– И обратно не прилетает?

– Я вам серьезно говорю.

– Но нельзя ведь все время трясти головой!

– Почему нельзя?

– Голова заболит от беспрерывных трясок.

– Не-а.

– Да и неудобно. Сзади, предположим, волосы тебе не так мешают, а за столом, наверное, в тарелку твоя челка попадает?

– Два раза в суп и три раза в кисель…

– Ну и как?

– Смешно.

– Неужели?

– А что?

– А если ты читаешь, пишешь за столом, тебе челка не мешает?

– Не-а.

– Как же ты с ней обходишься в это время, опять дуешь?

– Читаю я в кровати, а когда пишу, одной рукой челку придерживаю.

– Ну и ну!

– А что?

– А телевизор когда смотришь, дуешь, держишь одной рукой или головой все время трясешь?

– Тогда я высоко поднимаю голову, затылком упираюсь в стену и сверху вниз смотрю, что показывают.

– И видно?

– Ну, не очень. А что?

– Тряс головой бы тогда и дул.

– От тряски экран мелькает. А дуть к вечеру я уже больше не могу…

– Сознался хоть.

– А что?

– М-да… Много у тебя хлопот.

– Не-а.

– А что? – передразнил я.

– Это вы меня спрашиваете?

– Не-а, – сказал я. – Хватит с меня.

Вот что интересно!

Когда Гога начал ходить в первый класс, он знал только две буквы: О – кружочек и Т – молоточек. И все. Других букв не знал. И читать не умел.

Бабушка пыталась его научить, но он сейчас же придумывал уловку:

– Сейчас, сейчас, бабуся, я тебе вымою посуду.

И он тут же бежал на кухню мыть посуду. И старенькая бабушка забывала про учебу и даже покупала ему подарки за помощь в хозяйстве. А Гогины родители были в длительной командировке и надеялись на бабушку. И конечно, не знали, что их сын до сих пор читать не научился. Зато Гога часто мыл пол и посуду, ходил за хлебом, и бабушка всячески хвалила его в письмах родителям. И читала ему вслух.

А Гога, устроившись поудобней на диване, слушал с закрытыми глазами.

«А зачем мне учиться читать, – рассуждал он, – если бабушка мне вслух читает».

Он и не старался.

И в классе он увиливал как мог.

Учительница ему говорит:

– Прочти-ка вот здесь.

Он делал вид, что читает, а сам рассказывал по памяти, что ему бабушка читала.

Учительница его останавливала. Под смех класса он говорил:

– Хотите, я лучше закрою форточку, чтобы не дуло.

Или:

– У меня так кружится голова, что я сейчас, наверное, упаду…

Он так искусно притворялся, что однажды учительница его к врачу послала. Врач спросил:

– Как здоровье?

– Плохо, – сказал Гога.

– Что болит?

– Все.

– Ну, иди тогда в класс.

– Почему?

– Потому что у тебя ничего не болит.

– А вы откуда знаете?

– А ты откуда знаешь? – засмеялся врач.

И он слегка подтолкнул Гогу к выходу.

Больным Гога больше никогда не притворялся, но увиливать продолжал.

И старания одноклассников ни к чему не привели.

Сначала к нему Машу-отличницу прикрепили.

– Давай будем серьезно учиться, – сказала ему Маша.

– Когда? – спросил Гога.

– Да хоть сейчас.

– Сейчас я приду, – сказал Гога.

И он ушел и не вернулся.

Потом к нему Гришу-отличника прикрепили. Они остались в классе. Но как только Гриша открыл букварь, Гога полез под парту.

– Ты куда? – спросил Гриша.

– Иди сюда, – позвал Гога.

– Зачем?

– А здесь нам никто мешать не будет.

– Да ну тебя! – Гриша, конечно, обиделся и сейчас же ушел.

Больше к нему никого не прикрепляли.

Время шло. Он увиливал.

Приехали Гогины родители и обнаружили, что их сын не может прочесть ни строчки. Отец схватился за голову, а мать за книжку, которую она привезла своему ребенку.

– Теперь я каждый вечер, – сказала она, – буду читать вслух эту замечательную книжку моему сыночку.

Бабушка сказала:

– Да, да, я тоже каждый вечер читала вслух Гогочке интересные книжки.

Но отец сказал:

– Очень даже напрасно вы это делали. Наш Гогочка разленился до такой степени, что не может прочесть ни строчки. Прошу всех удалиться на совещание.

И папа вместе с бабушкой и мамой удалились на совещание. А Гога сначала заволновался по поводу совещания, а потом успокоился, когда мама стала ему читать из новой книжки. И даже заболтал ногами от удовольствия и чуть не сплюнул на ковер.

Но он не знал, что это было за совещание! Что там постановили!

Итак, мама прочла ему полторы страницы после совещания. А он, болтая ногами, наивно воображал, что так и будет дальше продолжаться. Но когда мама остановилась на самом интересном месте, он опять заволновался.

А когда она протянула ему книгу, он еще больше заволновался.

– А дальше читай сам, – сказала ему мама.

Он сразу предложил:

– Давай я тебе, мамочка, вымою посуду.

И он побежал мыть посуду.

Но и после этого мама отказывалась читать.

Он побежал к отцу.

Отец строго сказал, чтобы он никогда больше не обращался к нему с такими просьбами.

Он сунул книгу бабушке, но она зевнула и выронила ее из рук. Он поднял с пола книгу и опять отдал бабушке. Но она опять выронила ее из рук. Нет, раньше она никогда так быстро не засыпала в своем кресле!

«Действительно ли, – думал Гога, – она спит или ей на совещании поручили притворяться?»

Гога дергал ее, тормошил, но бабушка и не думала просыпаться.

А ему так хотелось узнать, что дальше происходит в этой книжке!

В отчаянии он сел на пол и стал рассматривать картинки. Но по картинкам трудно было понять, что там дальше происходит.

Он принес книгу в класс. Но одноклассники отказывались ему читать. Даже мало того: Маша тут же ушла, а Гриша вызывающе полез под парту.

Гога пристал к старшекласснику, но тот щелкнул его по носу и засмеялся.

Как дальше быть?

Ведь он так никогда и не узнает, что дальше в книге написано, пока не прочтет ее.

Оставалось учиться.

Читать самому.

Вот что значит домашнее совещание!

Вот что значит общественность!

Он вскорости прочел всю книгу и много других книг, но по привычке никогда не забывал сходить за хлебом, вымыть пол или посуду.

Вот что интересно!

Корреспондент Гера Крошечкин

Когда у Геры Крошечкина появился фотоаппарат, он сразу стал в центре внимания. Ходит в центре, а мы по бокам. Каждый просит, чтобы его сняли, а Гера возмущается: мол, всех людей снять невозможно. А сам снял петуха. И где он его нашел, подумать только! Во всем городе ни одного петуха не видно. Оказывается, он его на базаре сфотографировал. На базар за петухом ходит, а своих товарищей снимать не хочет! Куда это годится?

Окружили ребята Геру Крошечкина, галдят, умоляют сфотографировать, а он важничает. Круглый отличник Миша махнул рукой и говорит:

– Да ну его! Будет петухов снимать да куриц, кому это надо!

Миша – круглый троечник (это чтоб их не путать) на Мишу-отличника полез. Заискивает перед Герой, чтобы тот его снимал почаще. Но Миша-отличник отскочил в сторону – да прямо на ногу старосте Камилле Николаевой.

А Гера эту сцену сфотографировал.

Миша – круглый троечник заорал:

– Смотрите-ка, смотрите! Успел заснять, когда Миша-отличник на Камиллиной ноге стоял, вот молодец!

Камилла заплакала, а Гера ее тут же сфотографировал всю в слезах.

Камилла говорит сквозь слезы:

– Вы же видите, какие ужасные сцены он снимает! Мне на ноге чуть пальцы все не отдавили, а для него сенсация. Вот до чего он дошел со своим аппаратом!

Круглый троечник Миша говорит Гере:

– Я готов, пусть кто угодно стоит на моей ноге, только бы меня засняли!

Круглый отличник Миша говорит ему:

– Мы знаем, ты на все готов, только бы не учиться. Ни одной четверки за всю жизнь не получил.

– И с тройками всю жизнь переводят, – ответил Миша-троечник.

– Зато тебе будет в жизни трудно, – сказал Миша-отличник.

– А тебе легко?

– Мне легче.

– А мне сейчас легче, – сказал Миша-троечник.

А Гера сейчас же эту сцену снял.

Мише-троечнику очень не понравилось, что его зафиксировали в такой момент, и он стал возмущаться, а Гера – улыбаться.

– Ты ведь сам просил, – говорит ему Гера.

– Я не так просил.

– А как?

– По-другому.

Стоит расстроенный и зевает.

И тут опять его Гера снял.

– Да ты что, нарочно? – совсем разозлился Миша-троечник. – Не смей меня снимать с раскрытым ртом!

– А ты закрой рот, – говорит Гера.

Миша-троечник так стиснул рот, что даже зубы скрипнули, тут Гера его сейчас же и сфотографировал.

Миша испугался, что у него на фотографии теперь получится свирепое лицо, но Гера объяснил, что на фотографии не будет слышно скрипа зубов, и Миша-троечник тогда успокоился.

Камилла вытерла слезы и говорит:

– Гера Крошечкин действительно способный человек. Он ловко успевает подмечать. Но это не все. Что он снял? Меня плачущую, Мишу-троечника с раскрытым ртом, Мишу свирепого, Мишу расстроенного и Мишу-отличника, стоящего на моей ноге. Кому нужны такие фотографии? Разве мне, старосте, и Мише-отличнику нужны такие фотографии? Они никому не нужны, даже самому фотографу.

Но Гера сказал:

– А зато мне смешно. Я буду смотреть на ваши фотографии и показывать другим, и мы все вместе будем хохотать.

– Я тебе покажу, как надо мной хохотать! – заорал круглый троечник Миша, но Камилла его остановила.

Круглый отличник Миша сказал:

– Как же он будет надо мной смеяться, если я круглый отличник? А у него две двойки. Это я над ним должен смеяться вместе с его фотоаппаратом, если на то пошло!

– А что, нельзя зевать? – раскричался троечник Миша. – Что, нельзя зевать?!

От его крика Гера Крошечкин стал вовсю зевать, и Миша сказал:

– Сам зевает, а другим не дает.

Но тут, глядя на Геру, все стали отчаянно зевать и долго не могли остановиться.

После этого Камилла сказала:

– Наш Крошечкин со своим аппаратом вполне мог бы классу пользу принести. Если бы он имел поручение от пионерского отряда, представляете? Давайте-ка, ребята, его корреспондентом стенной газеты выдвинем. Согласен быть корреспондентом?

– Ох, наверное, это трудно, – испугался Гера.

– Легко, легко! – закричали ребята. – Мы будем только сниматься, а ты – нас снимать.

– Только вас одних снимать? – опять испугался Гера Крошечкин.

Ира-санитарка говорит:

– Заснял бы ты, Гера Крошечкин, как от нас некоторые ускользают, когда мы у них уши и руки проверяем, – и посмотрела на круглого троечника Мишу, – получилась бы у тебя отличная картинка.

Гера Крошечкин подумал и сказал:

– Это можно.

– Сфотографировал бы пушкинские места, родную нашу природу, которую воспел поэт, – сказала Камилла.

– Это верно, – сказал Гера.

И Гера Крошечкин согласился стать корреспондентом.

А для начала сфотографировал весь довольный, улыбающийся класс на фоне карты мира для праздничного номера стенной газеты.

Быстрей, быстрей!

Наши шефы, шестой «А», соревновались с шестым «Б» – кто лучше и быстрее поможет одеться в раздевалке своим подшефным. И вот после звонка мы помчались в раздевалку, и тут началось это оде-валочное соревнование. Два шестых уже ждали своих первоклассников. Очень строгое жюри устроилось на подоконнике, чтобы лучше видеть. Пятьсотсвечовые лампочки вкрутили дополнительно к дневному свету. Самодеятельный школьный струнный оркестр расположился невдалеке. Оркестр грянул – и пошло! Ох, что тут было!

Моим шефом был Светик Костров. Он очень волновался. Как только я подбежал к нему, он заорал:

– Давай ногу! Ну! Ногу давай! Суй в ботинок ногу и не рассуждай, малыш! Нужно быстрей! Ты быстрей можешь? Ну! – С трудом он запихивал мою левую ногу в правый ботинок, и я не рассуждал. – Не везет, вот напасть! – ворчал он и тряс меня за ногу изо всех сил.

Но я держался за вешалку и не падал. Вешалка качалась, и сверху падали шапки.

– Давай другую ногу! Побыстрей! Ну! И не рассуждать!

– Как же я тебе другую ногу дам? – сказал я. – На чем же я тогда стоять буду?

– Не рассуждай, малыш, много ты понимаешь!

– Отпусти мою ту ногу, – сказал я, – тогда я тебе дам эту.

– Ну, быстрей давай, не рассуждай!

Теперь он стал напяливать левый ботинок на мою правую ногу. И я ему сказал об этом.

– Не заметят, – отвечал он, – раньше нужно было говорить, малыш! Не время рассуждать, пойми. Где шапка? Шапка где твоя?

– Да вон Васька ее нацепил.

– Чего это он? Ну дает! Ладно. Некогда тут рассуждать. Бери Васькину! И побыстрей!

– А Васькину вон только что сейчас Пчелкин надел…

– Хватай тогда Пчелкина шапку. Быстрей! Где она? Какая? Покажи мне. Вот не ожидал… никак не ожидал, что может так с шапками получиться!

– И Пчелкиной уже нет, – говорю, – ни одной шапки нет – все расхватали…

– Без шапки иди! На авось! Выручай своего шефа! Что творится! Мы пропали! Проиграли! Вот досада… Э-э-э-эх! – Он очень суетился и вспотел.

Светик ловко надел на меня пальто, и пальто было тоже чужое. И я сказал ему об этом.

– Не снимать же его, малыш! Где мы тут сейчас найдем другое? Бодрей держись! Не дрейфь! Улыбайся жюри! Как будто ты в своем пальто! Давай!

И я побежал. На авось. Пальто толстяка Вовки Ивина висело на мне мешком. Нестерпимо жали мои собственные ботинки.

– Здравствуйте, – сказал я жюри.

– У тебя с одеждой все в порядке? – спросил член жюри.

– Так точно, все в порядке, – сказал я повоенному.

Он смотрел на мое пальто, а я ему улыбался.

– А где шапка? – спросил он.

– А я закаленный, – сказал я, улыбаясь.

– Как это понять?

– Я в школу без шапки пришел, – сказал я, улыбаясь.

– Ишь ты, предусмотрительный, – сказал член жюри.

– Так точно, предусмотрительный, – сказал я повоенному.

– И всегда ходишь в школу без шапки? – спросил член жюри.

– Всегда, – сказал я, улыбаясь.

– Ишь ты, – повторил член жюри. Он не знал, как со мной поступить: засчитывать или не засчитывать, и внимательно посмотрел на мои ботинки.

– Зашнурованы неплохо, ишь ты!

– Неплохо, – сказал я.

– Так все без шапок придут, – сказал он.

– Придут, – сказал я.

Тогда он сказал (в какой раз!):

– Ишь ты!.. – и добавил: – Иди.

Но другой член жюри спросил:

– Ты свое пальто надел?

В это время подскочил Вовка Ивин в моем пальто. И все члены жюри зароптали на своего придирчивого товарища, чтобы он не задерживал молодцов, которые чуть ли не самыми первыми оказались одетыми. И тогда придирчивый член жюри тоже мне улыбнулся понимающе.

Я нашел Ваську и сказал ему:

– Побольше бы таких соревнований – тогда бы все мы научились надевать свои собственные вещи быстро, как военные по тревоге.

И Васька согласился.

– Быстрые, Костров, у вас ребятки! – сказал придирчивый член жюри моему шефу.

Светик застеснялся, надо же! Слезу даже смахнул. Подбежал ко мне, руку пожал. И то же самое сказал: «Побольше бы таких соревнований, в другой раз не подкачаем».

– Ни за что не подкачаем в другой раз, – сказал я.

Вдруг объявили: «Представителям шестого „А“ вместе с подшефными выйти на середину круга, и пусть ваши ловкие и быстрые ребятки пройдут под гром оркестра, чтобы мы все могли на них полюбоваться».

Самодеятельный струнный оркестр из всех своих балалаек грянул марш, а мы зашагали по кругу.

Жали мои ботинки ужасно, а Вовкино пальто болталось на мне и крутилось. С Вовки валилась шапка, и он поминутно ее поправлял. И с другими нашими ребятами тоже творилось невообразимое. Ведь я был не один в жалком виде.

– Шагай, не рассуждай, малыш, – сказал мне Свет Костров.

Кругом все хохотали.

И тогда мы с Вовкой засмеялись со всеми вместе.

Сплошные чудеса

Дело было так. Сначала я начал разгибать гвоздь в кухне на кафельном полу. А он не разгибался. Я хлопнул по нему молотком со всей силы, и три кафельные плитки разлетелись вдребезги. Целый час я возился с гвоздем. Мне захотелось есть. Я поставил на плиту варить картошку и обнаружил пропажу гвоздя. Я сбегал на стройку и притащил пять плиток и цемент. Я взялся за работу, но, как ни старался, мои плитки никак не укладывались вровень с другими. Две проваливались очень глубоко, а одна возвышалась над всеми. Я хлопнул по двум плиткам молотком, и они разлетелись вдребезги.

Я вставил на их место запасные, но они возвышались над другими, и я не решился хлопнуть по ним молотком. Стал подчищать ножичком пол, после чего обнаружил, что и теперь они проваливаются. Я густо намазал их цементом, но теперь они опять возвышались, как я ни нажимал на них. Я хлопнул по ним молотком, и они разлетелись вдребезги.

Оставалось идти за новыми. Я выпросил десять плиток, но мне не удалось их уложить с другими вровень. Я хлопнул по ним молотком, и они разлетелись вдребезги.

Цемент носился по воздуху. Я кашлял и чихал. Я подмел пол и обнаружил, что в полу теперь не хватает шести плиток, а не трех, как раньше.

Я вспомнил о картошке, но она превратилась в угли. Ни плиток, ни картошки, ни гвоздя…

Я заглянул в кастрюлю и обнаружил там гвоздь. Сплошные чудеса!

Я принялся снова разгибать его на плитках и раскрошил еще две плитки. Но гвоздь разогнул.

Я вбил его в стену и наконец-то повесил картину Шишкина «Утро в сосновом лесу».

Я слез со стула и отошел подальше, чтобы посмотреть издали, не криво ли она висит. И в этот момент картина грохнулась на пол, и стекло разлетелось вдребезги.

Проклятый гвоздь!

Сплошные чудеса!

Я вскочил на стул и стал со злости вколачивать гвоздь в стену, чтобы духу его больше не было, никогда его не видеть! Но он всячески изворачивался и подгибался, и мне никак не удавалось его как следует вколотить. Я подправлял его клещами и вбивал. Вбивал и подправлял. Я воевал с гвоздем.

В дверь постучали. Я открыл.

– Прекратите бить в стену! – возмущенно сказала соседка. – Что вы там делаете?

– Ничего… – сказал я, тяжело дыша.

– Перестаньте немедленно.

– Нет, я ему покажу!

– Кому?

– Гвоздю.

– А что с ним?

– Гнется. Он все время гнется. Я его забью!

– Бессовестный мальчишка, – возмутилась соседка, переходя на «ты», – если тебе нужен гвоздь, то скажи.

Она тут же притащила горсть гвоздей. Совсем новых. Как я сразу не догадался у нее попросить!