Назови его свободой

И конечно, не обойтись без историй о медведях со счастливым концом, которые охотники очень любят и которых немало рассказал и Врур.

Вот классического рода. Пошел сельчанин в лес за каштанами, выбирает, наклонившись, такие, что покрупнее. Голову поднял – два медвежонка перед глазами, не успел выпрямиться, как с ревом вздыбилась из недалекого куста медведица. Посмотрела на остолбеневшего человека, рявкнула что-то детенышам, и вместе с ним ушла. Ну и человек тоже… Убежал.

А вот другой. Двое охотников заметили, что в лесу, под одной из диких груш много поломанных веток. Сообразили, что медведь десертничать приходит, и решили подстеречь зверя. Пришли к вечеру, расположились обустроиться, передохнуть, ну и, похоже, лишнего расслабились. Словом, утром просыпаются, а под грушей куча свежих веток обломанных, их припасы разбросаны, но приходивший ночью медведь съел лишь то, что на десерт годилось, вроде йогуртов. А что не годилось, тем побрезговал, сладкоежка косматый…

Охотники живут дружно, здесь формальностей нет. Бригады их друг друга знают, есть договоренность, кто в каких угодьях «хозяйничает», живности хватает на всех. По случаю мой собеседник оказался армянином, а вообще коллективы складываются по-человечески, без загляда в паспорта. Браконьерства тоже нет. Время, когда выводится потомство, нагуливает местная фауна вес, – добровольно запретное. Охота в Абхазии, в основном, занятие местное. Но и сведущие зарубежные любители приезжают, а некоторые, зная особенности местных ландшафтов, прилетают – на вертолетах.

Возможно, когда-то возникнет целый бизнес – охотничьи туры с забросом на вертолетах в этот край волшебных примет. И будь моя воля, то для машин я бы выбрал тот самый, известный с детства песенно-голубой цвет.

Не знаю почему, именно в этот раз запала в душу картина ночного моря. Луна посыпала его серебром, а сакральную дорожку так густо, что подумалось: зачем серебряные рудники рыть – вот подходи и черпай богатство ведром.

Я еще думаю, что русский народ на фантазию тароват. Приветствовать друг друга, например, принято здравицей. Хотя ясно, что взять здоровья негде, ведь лишнего или свободного нигде и ни у кого нет.

Английской же породы и воспитания население, полагаю, практичнее, а может – завистливее. Всего-то спросят друг у друга при встрече: как, мол, дела… И какие, интересно, испытывают чувства, когда услышат, что хорошо?

2015

Осенняя малина

У меня на участке есть ремонтантная малина. Это такая, которая может плодоносить и в октябре, и в ноябре, если погода сухая и достаточно тёплая. И ягодки она даёт каждый год, поэтому на зиму кусты можно вырезать под корень, не переживая, что за зиму стебли замёрзнут, сломаются. Конечно, осенние малинки на вкус уже сладко-кислые, слабо держатся на плодоножке и между собой, так что чуть заденешь – и осыпаются целиком или по алой бусинке. Но всё равно плоды, надутые соком, совсем как летом, как знак: тепло было, тепло есть и будет, а со временем даже много.

Я как-то угостил её такой малиной. Она сказала, что понравилось, но глаза восторгом не лучились. Вообще ни меня, ни её не расстраивало, что порой мы не сходились не только во вкусах, но и во мнениях. Она была умная, то есть не суеверная и решительная. Вообще-то женщины по науке сообразительны не хуже мужчин. Но природные, генетические подозрительность и, мягко говоря, осторожность затемняют женское сознание. Ещё она оказалась любопытной, так что с ней было интересно поговорить. А что ещё мужчине надо?

Она служила учительницей русского языка и литературы, и как-то я зашёл к ней в школу. Мы говорили в коридоре. Она стояла вполоборота у окна с открытой створкой, которая отражалась блесткой у конца глаза. Настроение почему-то случилось как у дождя, который собирался, собирался начаться, да так и не решился. Мимо протопотали малолетки, оставив в воздухе после себя матерок. «Как у вас получается хамье с младых ногтей воспитывать?», – привычно возмутился я. «Всё равно солнышки», – отозвалась она. «Неожиданно, – после небольшой паузы заметил я, – хотя знаешь: единственное, к чему должен быть готов каждый порядочный мужчина, – к предательству любимой женщины». «Старый дурак», – услышал я в ответ. Сияние в её глазах метнулось, потому что она резко развернулась ко мне спиной и пошла по коридору, стройная, как восклицательный знак. Я молча смотрел ей вслед, да и что можно было сказать, ведь отчасти она была-таки права. На ходу она повернула голову так, чтобы краем глаза увидеть моё лицо и выражение его. Она знала, что увидит, и я знал, какое у меня лицо – другого выражения на нем и быть не могло по естественным причинам, и если я не отвернулся, чтобы его скрыть, то потому, что также был уверен – ей надо дать удостовериться в том, что у меня на лице.

А вот что у нас было общего, так это привычка почитать на ночь, точнее говоря, мы считали, что должны чего-то почитать, поскольку интеллигентность профессий обязывает. Но, честно говоря, я иногда сомневался, что это упражнение на самом деле позволяет успокоить сознание и подготовить его ко сну. Как-то раз я под влиянием этого сомнения и зуда некоторых старинных к этому времени мыслей спросил её: «Слушай, а что вы делаете, если оказываетесь за мужской каменной стеной, как об этом часто мечтаете, кроме шопинга и парикмахеринга?». Она почему-то обиделась, повернулась ко мне спиной и буркнула себе под нос: «Греемся». Для меня давно не было секретом, что форма общения мужчины и женщины (или, если по Пушкину, умение супругом управлять) – это со стороны мужчины по отношению к женщине лесть, а со стороны женщины по отношению к мужчине – шантаж. Поэтому я не очень долго думал, чтобы предложить: «А куда мы поедем летом? Давай – к морю». Она живо повернулась ко мне и спросила: «А к какому?» – «Да к любому, которое подойдет к твоему купальнику». Конечно, она тут сделала то, чего не могла не сделать… Ну а мне, когда я позже представил чемоданную предпоездочную суету, пришла в голову такая мысль: «Может быть, прекратить эти упражнения для успокоения сознания?». Правда, следом появилась и другая: «Или подождать еще немного?» Тут я ощутил на своей груди самое расслабляющее в мире средство – женскую руку, а на плечо она пристроила головку. Мы уже почти заснули, когда она вдруг встрепенулась и спросила: «А зачем мне на пляже купальник?». «А зачем тебе тогда море?», – пробормотал я. Все, больше ничего не помню, из того вечера. Даже к какому из двух рассуждений в конце концов склонился тогда – тоже.

Что же все-таки касается чего-то вроде книжки на ночь, то, по моему личному опыту, лучше телевизора ничего нет. Но не надо забывать ставить таймер выключения аппарата минут на пять.

В один из осенних дней, погожий и легко ветренный, я шел домой. Природа вошла уже в ту пору, когда с деревьев сеялись раскрасившие себя напоследок в прихотливые цвета листья. Не знаю, почему и к кому, я поднял голову вверх. Потом достал телефон и позвонил ей, сказал, что в воздухе радуга плавает. Она ответила, что сейчас приедет, а я пошел собирать малину. Собирал уже опытной рукой, подставляя под ягодки всю горсть, чтобы ни одна зернинка не упала и не пропала.

2024

Назови его свободой

Конечно, я испугался. Хотя от берега отплыл всего-то метров на 30 – 40, но тут с шипеньем и уханьем вырвался со дна какой-то газ рядом с плечом, метрах в полутора, и я успел увидеть глубокую воронку с маленьким выступившим конусом в центре и фонтанчиком из него. Потом в лоб коротко ударила волна от воронки… Вначале я подумал, что газ вырвался со дна, но вспомнил, что такие явления в Черном море возможны на глубинах около 2000 метров, а какая уж тут глубина, рядом с берегом? Так что я, успокаивая себя, сделал еще несколько гребков, когда пришла мысль, что это выдохнул дельфин… Наверное, большой, может быть, он до сих пор рядом плавает. Сердце заколотилось. Ведь дельфин – это зубатый кит, и хотя легенды ходят про их доброжелательность к людям, но эти байки, понятно, распространяют те, кто недоброжелательности не испробовал. Может, дельфины настолько умны, что свидетельств своего возможного каннибальства, в отличие от тупых акул, не оставляют… А я, похоже, вплыл на территорию, на которой дельфины кормились. Я даже попытался рассмотреть животных под водой, но ничего не увидел, никакого хотя бы силуэта. Почему и поплыл дальше, скрепив, конечно, несколько сердце.

Вернувшись на берег, я пристальнее всмотрелся в море, и в голову стали приходить объяснения картинкам, которые прежде мимолетом обозревались и мыслей не вызывали. Например, многочисленные небольшие выступы на поверхности воды, вокруг которых она вихрилась, набегая, оказалось, двигаются, и именно сами образуют волнения вокруг себя. Не иначе это были оконечности спинных дельфиньих плавников, а не обломков скал, унесенных штормами с берега. Иногда и сами спинки показывались или вытенялись под водой, а дальше в море вырезались из него высокие плавники и мощные горбы спин. Видимо, около берега искала себе пропитание дельфинья молодь, а родители охотились метрах в 150 – 200 от берега. Там и воронки с расходящимся вокруг гребнем воды появлялись, и глухие вздохи-выдохи, испугавшие меня, оттуда доносились.

А вскоре и прямо подтвердилось, что я делю мою частичку моря с дельфинами, когда из-за мыска, который ограничивал бухточку справа, выплыла лодочная кавалькада. Впереди на красной байдарке продвигался плотноватый, лысоватый, хмуроватый мужчина, Начальничек, как почему-то я его окрестил. За ним на желтой байдарке скользила девчушка политически незрелого возраста, с двумя веселыми русыми косичками. Замыкали строй два разнолетних парнишки, сосредоточенно выгребавших на синем каноэ. Начальничек и возгласил: «Смотрите, дельфины!». «Дельфины, дельфины!», – зазвенела девочка. А ребята мужественно промолчали.

Вообще природа мало доставляла хлопот, скорее, забавляла. Например, почему чайка садилась на камень по левую руку от меня, а баклан – на обломки скал по правую? И если чайка иногда и справа устраивалась, коли место бакланом не было занято, то тот никогда слева не объявлялся. Баклан оказался намного осторожнее чайки. Та подпускала к себе метров на 10, а то и ближе, а баклан срывался с места и за 20 метров. Иногда взлетал, иногда нырял, да так, что, казалось, утонул. Я как-то подошел к тому месту, откуда он нырнул, как можно скорее. На дне не увидел никакого следа. И в пределах взгляда не было птицы на поверхности. Лишь солнечные блики качались и смеялись на маленьких волнах. Подумалось, что баклан, нырнув, превращается в камень. А в другом, незнамо каком месте и из другого камня снова оборачивается в птицу. В вольной природе каких только чудес не бывает, и всамделишних, природного происхождения, и придуманных – только труд приложи.

Как-то меня посетил куропаточий выводок. Я пережидал дневной зной в небольшом распадке, по которому весной спускалась талая вода, а сейчас он был сух. По откосам распадочка, по окраинам оставленного водой руслица росли кое- где маслины, под одной из которых я и нашел себе благодатную тень. От чтения меня отвлек шелест, на противоположный бок распадка в нескольких местах уселись куропатки, скорее всего, самцы – куропачи. Вслед за ними сверху откоса пестрыми волнами заскользили вниз цыплята в сопровождении куропатки. Я уткнулся опять было в книжку, но что-то меня потянуло поднять голову. Цыплята, как оказалось, освоили уже и мой бок долинки, и в полуметре от меня пасся хвостиком вверх куропаченок, который вдруг поднял головку и взглянул на меня черным круглым глазом. Так мы и смотрели друг на друга несколько секунд. Потом он опять занялся своими земными делами, а вскоре выше всех сидевший петушок что-то клекотнул и полетел в верх распадка, за ним побежали курица с цыплятами, которые переваливались с лапки на лапку, покручивая гузками. Думаю, что глядеть глаза в глаза – это животная манера. Люди, бывает, заранее прячут глаза при встрече, а животные – никогда. Возможно, выдаю желаемое за действительное, но сдается, что гориллы ещё не умеют отводить глаза, а на следующей ступени близости к человеку шимпанзе уже овладели этой наукой. Из чего, полагаю, следует, что предки человека на самом деле были когда-то животными, в том числе и птицами. И женщины, судя по способности (или пристрастию?) вилять, как говорится, бедрами, сохранили в себе больше птичьего, чем мужчины. Наверное, я так теперь обязательно и буду писать, когда какая-нибудь кокетка начнет вертеть гузкой, – по-цыплячьи, по-утиному, по-гусиному или как-то еще, в зависимости от художественной задачи.

Вообще соплеменники расстраивали. В первую очередь, мальчишки, мелкотня. Я их уничтожители прозвал, потому что они, копаясь в прибрежных камнях, отлавливали все живое. И крабиков, размером с копейку, и мизинечных мальков. Ну и матерились детишки беззаветно.

Подальше от берега, там же, где кормились дельфины, добывали морепродукты промышленники постарше, с масками, порой в гидрокостюмах и с гарпунами, садками. Набивали их, в основном, рапанами продажной величины. Мне так казалось, что дельфины намеренно не соперничали с промышленниками. Дельфинье стадо как будто нарочно не приплывало на кормежку, если могло столкнуться с ними. То есть уже с утра, когда я приходил к морю, дельфинов не было, а потом, попозже обязательно появлялись охотники.

Еще встречались девицы с фотоаппаратами или смартфонами. Неподалёку располагалась каменная гряда, с выступавшими толстенными отломками некогда береговых пластов. Перебираться через эту чертоломицу было непросто, хотя издали гряда выглядела как спинной плавник ерша. Большое видится на расстоянии, но плоским. Вот на этих «колючках» -отломках девушки любили фотографироваться. На них всегда был хоть слабый ветерок, который распущенные волосы развевал. Девушки становились в позу греческой буквы «лямбда» (это которая раздернутый вход в палатку напоминает), волосы распушивали, подбрасывали, а подружки их снимали. Наверное, потом в различных «книгах морд» получали лайки. Реклама – двигатель…

Сам же я по традиции читал. Сначала книжку про Василия Аксенова – напал как-то на «бестселлер» Александра Кабакова и Евгения Попова «Аксенов». А где Аксенов, там и шестидесятники, и диссиденты, и общественное звучание – причем якобы лидерское… О том времени все еще говорят, видимо, есть зудящее подозрение, что сказано и не все, и не так. Потому решил почитать и сами произведения одного из головных «шестидесятников». Что публиковалось в Союзе, я читал, и мнение, которое об Аксенове сложилось, не совпадало с кабаково-поповским. Так что решил познакомиться и с эмигрантским творчеством его. Обновленное впечатление опять-таки противоречило «Аксенову», но и собственному прежнему мнению. Впрочем, тема выявилась запретной вообще, поскольку для меня открылось аксеновское матерщинничество. А мат, убежден, выносит текст из литературы, из беллетристики. И предмет интереса, а также желательного высказывания вроде бы исчез (на аксеновском, во всяком случае, примере и образце). Но тут случилась экранизация аксеновской «Таинственной страсти». Телеверсия оказалась стыдливей, и формально табу можно было снять…

Самое претенциозное, что говорится об Аксенове и его товарищах, якобы они народники, то есть народ эту компанию любит, ценит, признает выразителем своих чаяний и дум.

И Аксенов со товарищи за народ болеют, чувствуют себя его частью, хотя в то же время немножечко «вождят». Насчет второго проще всего, наверное, составить мнение. Стоит только вспомнить сцену из «Страсти», когда вся соль компании, отдыхающей в Крыму, идет за пивом, узнает, что в Чехословакию введены войска стран Варшавского Договора, и сообщество охватывает отчаяние и ужас, мол, наметившийся к дальнейшему раскочегариванию демократический пар вышел на свисток. А серая народная масса тупо и бесчувственно стоит в пивной очереди. Представляется, что между народом и помянутой, представляющей саму себя элитной компанией обнаружилось, мягко говоря, противоречие.

На самом деле снова проявился разлад между элитой и народом. Наперекор заблуждению, отождествлению элитой себя с народом, такому давнему, вековому, что кажется естественным и вечным. Мол, если плохо набольшим, то и народ страдает. А если хорошо, то благоденствие всеобщее. Враньё это выдает себя и разрешается в критических обстоятельствах, в том числе эмиграцией. И вот тогда обнаруживается, что элита расстается с народом легко и бесстыдно, но и народ по эмиграции не плачет, не зовет и не жалеет ее. Так что с одной стороны – чванство, презрение и страх, с другой – недоверие, подозрительность и зависть (есть основания думать, что похожие соображения мучили и Аксенова, поскольку «таинственная страсть» – это страсть к предательству, под чары которой в разных личных и социальных обстоятельствах попадает едва ли не каждый персонаж одноименного фильма, включая главного героя). Да и в «Аксенове» авторы в конце концов признаются, что круг почитателей писателя, его социальное влияние на самом деле не очень широки.

Поскольку верхи (по самоощущениям) взяли-таки себе роль интеллектуальных, интеллигентских предводителей, то можно без стеснения назвать помянутые отношения – как между умственным и физическим трудом, и даже отчасти – противоречиями классовой борьбы. Сглаживаются они вместе с уничтожением труда, хотя по Аксенову – никогда…

За Аксеновым и шестидесятниками валит также слава людей протеста, вплоть до того, что в биографическом кабаково-поповском сочинении протестной объявляется даже одежда Аксенова. Сам писатель об особых значениях своих джинсов и пиджака ничего не говорил. Но протест Василий Павлович и его команда выказывали, безусловно. Аксенов даже назвал свои резоны: большевики-коммунисты в свое время убили царя, незаконно захватили власть, за что им во веки веков нет прощения, и являются держимордами. Что не помешало русскому писателю укрыться в государстве, которое также утвердилось совершенно нелигитимно, в котором четырех президентов убили, троих ранили, в двоих точно стреляли, в котором «охота на ведьм», инакомыслящих была даже не государственной, а национальной политикой и увлечением. Аксеновский протест был явлением большей частью личным, а не общественным, обидой и местью за лишенческое, частью барачное, полутемное, полное страхов детство и отрочество. Не случайно всем друзьям из «Таинственной страсти» автор приписывает репрессированных родителей, чего у некоторых прототипов не было вовсе. Шестидесятники сказали «а» – и ничего широко-социального не встало им навстречу, в поддержку и в продолжение, что они с горечью и обнаружили. А пример отважного обличения держиморд… Безумству храбрых мы славу поем, затаив на дне души утешительное сознание, что сумасшествие не заразно. И смельчаки за собой никого не утянут, не удудят, как крыс в сказке…

Однако в качестве положительного идеала Аксенова, как мне показалось, приходится назвать, как ни странно, все того же держиморду, но просвещенного. Просвещенный монарх – понятие, мечта историческая. И у Аксенова проявления этого вселенского счастьеустроительного, дарующего Чистый Воздух персонажа также историчны – от Екатерины Второй в прошлом до Стаса Горелика в настоящем и будущем. Однако и темную, злую, тоталитарную силу Аксенову также пришлось признать исторической, присущей не только большевикам – коммунистам.

И коммунизм для Аксенова выступает не в своей идейной и практической конкретике, а как очередное проявление всевременного и всеобщего зла, Молохом, которому в современности, на другой части земли противостоит другой, не менее жестокий и бесчеловечный Молох. Поэтому и о своем будущем в той заокеанской стране Аксенов иллюзий не испытывал. Заштатный профессоришка, только в этом качестве общественно и нужный… Здесь Василий Павлович угодил почти в десятку.

Творческий метод Аксенова – фантазия Он мечтал о том, чтобы, вместо Древа Фактов расцвело Древо Фантазии. Вот и нафантазировал себе врага, испугавшего и обидевшего с младых ногтей, да и назвал его большевизмом и коммунизмом.

А дай-ка тут фантазну и я.

Допустим, некто Ваксон, упорный правдолюбец, понял, что не только правды не сказал, но и не знает, где она и в чем. Он увидел, что не дал даже ничего нового, а когда открыл тайну страсти, свою и своих друзей и близких – к предательству, из-за которой он сам себя вряд ли может назвать честным человеком, то умер. И приложился-таки к народу своему.

А последний из рода шестидесятников, как титуловали этого поэта в конце жизни, скончался в США, в День дурака. Хотя это малозначащая случайность, конечно…

Правда же была. Даже целая истина. В чем и где? А вот поступим, несмотря ни на что, опять по-аксеновски – пофантазируем! Представим, что счастье не в гениальном и добром царе-олигархе, это и не какое-то общество, а нечто вообще без формы. Все и сколько душа пожелает делают машины, потому-то и не нужны регуляторы и распределители, и в том числе справедливость пылится на полке исторических архаизмов рядом со многими другими «демократическими» императивами. Не нужны хоть самые умные и великодушные предводители, самые демократические-расдемократические общества. Вместо общества здесь свободное общение: хочешь – общаешься, пока хочешь; не хочешь – идешь прочь. Вместо государства – свободная личная воля. Только надо готовиться к тому, что и по отношению к самому себе нужно быть в одну секунду и подсудимым, и прокурором, и адвокатом, и судьей, и палачом. Свобода – это на самом деле жестокое удовольствие. Вместо капитала в этом обществе робот, повинующийся голосу владельца, вместо труда – свободная деятельность. Царство свободы! Похоже на аксеновское идеальное Общество Чистого Воздуха? Только это не с Древа Фантазии плод, а с Древа Фактов, и называется он коммунизм. Аксенов по моде интеллигентов, интеллектуалов той поры (а нынешних тем более) «не забивал себе голову марксизмом». Однако, как оказалось, марксизму не очень нужно столь жестокое «самоистязание». Он сам протискивается, просачивается в голову мыслящего человека. Хотя тот может об этом, как Аксенов, не догадываться.

Вытекает вышеприведенное «фантастическое» описание из философско-экономических рукописей Карла Маркса 1844 года. В них коммунизм представлен еще этюдно, набросками, но основные линии проведены, общий рисунок есть. Так что для того, чтобы уяснить сущностные черты коммунизма, марксизма, не надо «одолевать» «Капитал», а достаточно прочитать рукописи Маркса 1844 года, и даже одну только восьмую главку, которая так и называется – «Коммунизм». Далее по литературным замыслам Маркса картина должна была развиваться, расцвечиваться, исправляться в каких-то деталях, чего он в той мере, в какой хотел, сделать не успел. Но краеугольные камни заложил: коммунизм – это машинное производство жизненных благ, искусственная природа, роботизация как материальная составляющая плюс царство свободы как гуманитарная, духовная (это есть уже в рукописях 1844 года). И коммунизм и всю политическую экономию Маркс сделал из публицистики наукой, к Дереву Фантазии привил Дерево Фактов (это уже в «Капитале»).

Публицистика – это наблюдение качеств, установление весьма произвольной порой связи между ними, может быть, выпячивание каких-то по собственному предпочтению. Наука же оперирует количествами, определяет меру, соотношение, последовательность, тем самым упорядочивает, логизирует, систематизирует качества.

Вот и Маркс из руды политэкономических наблюдений силой ума и жаром сердца выплавил науку. И как настоящую, истинную снабдил ее полагающимся каждой науке языком – математическим. Он создал для нее азбуку, и на этом языке теперь говорят, лопочут и лепечут. Самое место вспомнить про три источника – три составные части марксизма, потому что сейчас еще крепче в массовом сознании представление, что коммунизм, «Капитал» – марксовы выдумки. Хотя на самом деле он просто осмыслил громадину вековых наблюдений и соображений. Сам он считал своей заслугой только теорию прибавочной стоимости, хотя именно она и позволила ответить на коренной вопрос: где коренятся богатство и неравенство и что сделать, чтобы все люди зажили по-человечески, как они сами себе это представляют?

Здесь кое-кто, возможно, спохватится: как может роботизация быть принадлежностью, производственной сутью коммунизма, если она победительно развивается при якобы альтернативном капитализме? Ну, это у подавляющего большинства нынешних и прежних «мыслителей» здесь альтернатива, а у Маркса ее нет. По Марксу коммунизм формы не имеет. В рукописях это определено так: «Коммунизм есть необходимая форма и энергический принцип ближайшего будущего, но как таковой коммунизм не есть цель человеческого развития, форма человеческого общества». То есть коммунизм как общество, общественно-экономическая формация развивается в форме, оболочке капитализма. Развитие капитализма и развитие коммунизма как развитие роботизации – полные синонимы. Коммунизм капитализму – не друг, не товарищ, но брат, хотя и антагонист, и живут они в одном доме.