Роботсмэн. Сто лет спустя

Едва уловимо что-то вдалеке как будто зашумело. Шум был всё же слышен в полной тишине. Но полной тишины при Этне быть не могло. Сказать, что Этна суетлива, нельзя. Скорее, возникает ощущение, что с нею всё вокруг как будто оживает.

Почувствовали пассажиры перегрузку. Разгон корабля до световой скорости пришлось растянуть на месяцы. Но потом устанавливалась на годы невесомость. Устройство корабля предполагало вращение для создания центробежной силы во время невесомости. Поэтому пассажиры в полёте её не ощущали. Потянулись часы, за ними побежали дни, обрушились чередой недели и замелькали месяцы по кругу, повторяясь. Корабль двигался совсем бесшумно с ускорением, что никому особо не мешало.

Однажды, вскоре после взлёта, за обедом в ресторане, где людям подавалась пища, а роботсмэнам чашка жидкости суставов, к их столику подошли по форме и по выправке пилот и с ним та самая стюардесса, что представляет его перед сообщением. Командир представился:

– Позволите?.. Я командир корабля Дебьерн, это – наша старшая стюардесса Орна.

– О! Прекрасно! Мы вас узнали. Присаживайтесь, командир Дебьерн, Орна, – встал Корэф и руку протянул. – Я Корэф, моя супруга Этна.

Этна улыбнулась закрытым ртом, она жевала. Руку подать не смогла.

Командир с проводницей устроились в креслах у стола, он глянул в планшет, ткнул пальцем пару раз во что-то на планшете и обернулся к Корэфу:

– Извините, всё постоянно держим под контролем. Как ваши впечатления от полёта? Вы впервые на звездолёте? Какие ощущения?

– Впечатление – восторг!

– Несёмся, что быстрее только свет. Хотя не замечаю, как он нас обгоняет. Вокруг нас бездна. Из системы созвездия Альфа мы улетели. Такое впечатление, что мы зависли в пространстве, как в холодце.

– Профессор Корэф, я ознакомлен с вашей миссией на Землю. У меня есть свои инструкции. Ненужные вопросы упускаю. Если ваши расчёты верны, нам всем придётся много поработать. Много и долго.

– Командир, поскольку нам придётся вместе поработать, давайте упростим обращение друг к другу. Без официоза. О’кей?

– С радостью! – согласился Дебьерн и получил одобрение Орны. Она улыбнулась и кивнула.

Корэф сразу начал с места в карьер:

– Да, труда на годы. Должны успеть. Поскольку ты знаком с делом, скажу о планах. Миссию делим на две части. Во-первых, научно-техническая. Мобилизация потенциала для глубинного изучения Земли и получения достоверных знаний о структуре и процессах в ней. Во-вторых, строительство огромного числа космических кораблей для эвакуации населения Земли на Марс, кого-то на Луну. Людей на Земле три сотни миллионов. Зато роботсмэнов немного больше, полмиллиарда. Всем места хватит, всех устроим. И с роботсмэнами несложно. Упакуем плотно, с этим нет проблем. Покончим с этим, с самым сложным, тогда спокойней будет. Можно и на Тэрглобос не спеша желающих с Марса переселять.

– Корэф, – глядя в стол, спросил негромко Дебьерн, – ты уверен, что тебя там ждут?

– Во-первых, там не знают, что лечу. Поэтому не ждут.

– Я имел в виду, уверен ли ты, что тебе там будут рады?

Корэф не спешил с ответом, глядя на командира.

– Ты прав, конечно, будут споры. Подтянут группы и людей, и роботсмэнов. Начнутся перерасчёты, снова сборка данных, обсуждения, семинары, конференции, полёты и облёты. Традиционная научная рутина. Мне свои расчёты, как ни крути, доказывать, и перепроверять придётся, и сравнивать с расчётами коллег. – Корэф замолчал, вглядываясь в командира. – Или ты что-то другое имеешь в виду?

– Разумеется. Иначе бы об этом не спросил. Ты знаешь людей по-своему, я – по-другому. Ты не был на Земле сто лет. Не так там стало, как при Анжи было. Ты можешь родину и не узнать. Я знаю в людях злую зависть, тщеславие быть первым среди равных. Когда идёт об этом речь, внезапно люди забывают не только дату, год в календаре! Но что всего похуже, забывают, что они есть люди, что от стада далеки, и всё же… Ничто не поменялось в человеке, ничто не останавливает инстинкты тщеславия и зависти. Тут начинается борьба за первенство между людьми с отъёмом собственности на мысль и права на открытие. При этом действуют инструментами коварства. Ложь и подлоги. Кража и шантаж. Всё это происходит в высокообразованной среде учёных, где дух посвящения в знания как будто бы высокой нравственности друг. Но если знаниям предела нет в умах, то нравственность так и осталась для людей насильственной прививкой, чуждой зверю. В прошлом была забита в генах мораль совсем другая. Те правила игры остались в людях под покровом гена-оперона, который очень слаб, чтоб сдерживать пороки древних, взятые с собою навсегда. Высокая мораль, а в ней и честь, и совесть срываются, как паутина, при встрече сложных обстоятельств. Ведь обстоятельства нас делают людьми и обстоятельства нас делают зверьми.

– Нам, роботсмэнам, проще. С нами проще. Чем живей система, тем сложней её отрегулировать. Тем более, когда она стара, как Человек. Я знаю, жаждущие власти над людьми на человеческом дремучем матричном хозяйстве насильственно пристроить захотели и небеса, и святость.

С едой закончив и запив напитком, заговорила, улыбаясь, Этна:

– Корэф, Дебьерн, мне показалась интересной тема. Не так всё плохо, вам скажу обоим. Чудесен человек. Он – самый гармоничный и самый приспособленный для жизни где угодно. Не только сам, но и природу адаптирует для собственного комфорта, особенно для выживания. Казалось бы, он смертен, но именно поэтому бессмертно человечество, что так себя всё время обновляет. Впечатанный, неистребимый генофонд в сохранности хранится в каждой клетке, и хорошо, что в нас слегка прикрыты гены древних, как листком, а не бетоном. При резкой смене условий обитания сдувает ветер перемен прикрытие с генома, и люди остаются жить. Инстинкт включается для выживания. Ведёт он человека, как слепого, лишённого морали, к одной лишь цели – выжить.

– Да, ты права, моя любовь. Примером служат раковые клетки, что из обычных постоянно в теле возникают и караулят: если гибнет тело, то «жизнь вообще» стремятся сохранить. Они – древнейшие из клеток. Их цель есть выжить в агрессивном и к жизни непригодном окружении: кислоты, яды, облучение. Поэтому радиация канцерогенна, что побуждает клетки выжить, изменившись. Их свойства – быстрый рост, взрывное размножение, сравнимое с развитием плода во чреве. Добрались бы до тайны столь скорого размножения внутриутробных, плодных клеток! Где там в геноме лежит ответственный отрезок ДНК? Его бы расшифровать и знать тот драйвер, что запускает скорый рост. Наверное, тот самый драйвер запускает и во взрослом организме рост клеток без тормозов и без порядка, что убивает собственное тело, но тем спасает жизнь вообще, чтобы начаться ей с начала в условиях нежданной катастрофы. К тому же рак там возникает, где сила жизни увядает. Так «жизнь вообще» стремится удержаться и продлиться!

– Это – крайности, – заметил Дебьерн, предпочитавший середину.

– Да, крайности. Но мы же говорим о выживании, – возразила Этна. – А Корэф привёл пример такого выживания со смыслом, что человеку не подходит. В экстреме обрушается мораль. Она сменяется инстинктом, как лоцман на мостике, вместо капитана. Цена здесь высока. Не просто жизнь, а жизнь вообще, как форма существования. Не человек решает, быть или не быть. Иные за него решают силы. Умом и чувствами их не осмыслить, не постигнуть. Дано не многим эту тайнопись прочесть, но и они не знают, что читают. То, что потребовало общество от человека в его удобном поведении, что названо моралью, то не работает в условиях выживания. Бывает, нет опасности для жизни, живёт себе в благополучии, но неймётся человеку в моральных рамках, ему тесно! Он находит всё равно себе врага, соперника или конкурента, чтобы у него отнять и овладеть. Трагедии действительно, как ты сказал, от двух химер исходят: от зависти и от тщеславия, то есть иметь и быть авторитетом. В отсутствии морали, но движимые животными инстинктами, люди совершали дворцовые перевороты, разрушали свои же государства в период их расцвета!

Так с лёгкостью и цельностью мышления высказалась Этна без подозрения, что в ней самой однажды вспыхнет это – инстинкт животный разорвёт мораль.

Осторожно высказалась Орна:

– Люди склонны слишком субъективно оценивать свои переживания. Это нормально. Страдания – они свои, испытаны своею шкурой.

Этна продолжила:

– Действительно, нет в человеке того сочувствия к другим, какое он испытывает к себе. По природе человек эгоцентричен. Любить других как самого себя не может человек. Зачем же лицемерить? Поэтому призыв далёкого Христа дошёл до нас незримым эхом. Речь, правда, не о любви к детям. А тот, кто жертвует собой, смиряется с судьбой, осознавая неизбежность, либо доволен своим героическим поступком ради спасения других, им движет мотивация другая. Нелепо будто бы, но есть посмертное тщеславие. Инстинкт в нём самосохранения уступает инстинкту сохранения вида.

– Ты думаешь, всё так цинично в человеке?

– Цинично в человеке? То, что естественно в зверюшках? Нет. Что естественно, не может быть циничным.

– Всё инстинктивно и нет осознанного самоотречения? – усомнился Корэф.

Этна объяснила:

– Почему же, есть. Но это лишь касается детей. Ради детей, и только, идут на смерть и искренно, и честно. А тот, что жертвует собой ради какой-то группы, тот думает перед смертельным шагом: «Хоть скажут мне спасибо и не забудут, но сдохнуть мне здесь всё равно придётся», не думая о том, что совершает благородство, даруя жизнь другим.

Дебьерн обратился к Корэфу:

– О чём ты думал, Корэф, когда сто лет назад ты вызвал огонь на себя? Ты думал о своём уничтожении при этом? Или это придумал Теллур?

– Нет, это так и было. Думал ли я? О чём я мог думать? – сам себя спросил Корэф и на вопрос ответил: – Не думал. Принимал решение. А думать – это рассуждать, взвешивать и перекладывать все за и против… Да, верно, я принимал готовое решение. Я не рассуждал. Это была не игра в шахматы. Я был поставлен перед фактом, и первое решение было мгновенным: сюда нужно направить всю мощь огня, иначе погибнет в десять раз больше. Я не думал, я считал, наверное. Ну да! Я просчитал мгновенно, что хуже, и выбрал лучшее. Чуть не забыл вопрос. Я не думал о своём собственном уничтожении. Видимо, себя я отбросил в число необходимых жертв. Нет, я точно о себе вообще не успел подумать.

– Это у людей имеет своё название: чувство долга. Это и есть поступок в соответствии с моралью, – подсказала Орна, – но всё это так плавно переходит. Границы между инстинктом и моралью размыты.

– Нам, роботсмэнам, мораль вложили для того, чтобы мы свободней были в выборе поступка. Чтоб мы контроль над собой держали в применении изобретений и случаем не сотворили то, что может уничтожить жизнь, к примеру.

– Свободней! Какая ж тут свобода?! – развела руками Этна.

– Осознаём необходимость своих действий. Мы осознанно поступок выбираем. Тогда свободно поступаем, – Корэф не торопился, взвешивал слова. – Ну да. Мы держим себя в рамках. Абсолютной или безграничной свободы не бывает. Не может быть свобода безграничной хотя бы потому, что ограничен ареал и атмосфера, и инстинкты. Для человека это рамки его жизни, которые сплелись с тысячами таких же рамок других людей. Не успевают люди осознать, но сразу действуют, потому что инстинкты раньше родились, чем осознание и критика. Сперва взрываются, набрасываются, стреляют. И только после раскаяние наступает. Считаешь это ты свободой? Это не свобода. Это – вольница, беспредел, да просто озверение в человеке. Чего не смогут люди, так это овладеть собой. Мы собой владеем. Держитесь нас, спасение в роботсмэнах! – улыбнулся Корэф.

Орна высказалась смелее:

– Люди придумали различные психологические приёмы, философские учения, веру, наконец, чтобы якобы себя познать, но в действительности, чтобы владеть собой. Настолько человек в себе не уверен. Ведь вся мораль от Ветхого завета направлена на удержание в рамках зверя-человека.

Этна дополнила:

– Всё это действует, пока ничто не угрожает жизни или власти над людьми. А вера позволяет не самим собой владеть, она порабощает, и никакой свободы не даёт. В религии душа как будто бы действительно парит, но так, как змей бумажный на верёвке. Свобода – это только ощущение достаточности сил для самовыражения. А в ком нет сил, тот не свободен.

Орна решила уточнить:

– Свободу каждый понимает для себя в тех рамках обстоятельств, к которым он привык и приспособился. Человек не хочет приспосабливаться снова, пусть даже к снятию ограничений. Он снова приспосабливаться будет. Кто приспособился, не любит перемен. Так раб не знает, что делать со свободой. Он был свободен в хомуте, свободен от своей инициативы. А снятие хомута не означает избавление от тяжкого труда. Зато добавит сотню обязательств. Кулик болотный воспевает свою топь и никуда не отлетает, он в ней не тонет, в ней силён, и потому себя свободным ощущает.

Дебьерн прервал состязание, обратившись снова к Корэфу. Корэф сидел молча, думая о чём-то о своём.

– Корэф, вернёмся к теме возвращения спустя сто лет. Опустимся на Землю в прямом и переносном смысле. Готов ли ты к тому, что можешь встретить на Земле не научных оппонентов, а примитивных конкурентов из зависти или желания воспользоваться твоим трудом и выдать за своё? А если не удастся, то дело запороть, в архивах закопать, тебя оклеветать.

– До сих пор не сталкивался с этим. Не пришлось.

– Ты летишь в другой мир. В каждом мире устанавливаются свои порядки. Всё зависит от того, какие силы, какие нравы, какие правила там стали преобладать. Считаться с этим тебе придётся. Опасности всегда всплывают, откуда их не ждёшь.

– Хорошо, Дебьерн, спасибо, присмотрюсь. У нас с тобой ещё будут возможности подробнее о деле говорить и подготовиться получше к угрозе катастрофы. Надеюсь, ты мне и на Земле поможешь? Меня другое не волнует.

– По рукам! – Дебьерн протянул руку, Корэф в ответ её пожал.

Глава 3. Логика любви

– Этна, ты заметила, что стало легче передвигаться?

– Да, Корэф?.. Ты что-то спросил?.. Извини.

– Да так, мелочи. Вижу тебя редко. Где ты пропадаешь?

– Ты же знаешь мою любознательность. Везде хочу побывать, все уголки корабля осмотреть. Что где находится. Что за люди и роботсмэны с нами летят. Мне это важно.

– Это не любознательность. Это любопытство. С меня капитанского мостика и его клуба хватит. Там много интересных людей и роботсмэнов собирается. Многое можно узнать. Тебе не интересно?

– Интересно. Я бы тоже пошла. Но ты меня не берёшь.

– Ну вот! Типично женский ответ. Вся в прабабку Анжи. Ты не убегай с утра до вечера, тогда тоже в разговорах примешь участие.

– Зато я ночью с тобой! Всю ночь с тобой! Напролёт!

– Откуда сил столько черпаешь?

– От тебя черпаю, милый мой! У меня от тебя голова кругом! – Этна расправила руки, запрокинула голову кверху, запела и закружилась на месте от счастья.

– Всё ясно. Созрела голубка. Рожать тебе пора. Детей иметь.

– Проблема, дорогой.

– Что за…?

– А то «за», – перебила быстроречивая Этна. – Страстное моё желание необходимо. Я должна с ума сойти, так захотеть ребёночка. Но сперва я должна по всем углам порыскать, обнюхать, всё ли здесь в порядке, в безопасности ли мой ребёнок будет. Вот я и любопытствую по кораблю. Пока не вынюхаю все углы, не успокоюсь. А успокоюсь – понесу.

– Произошла ли ты от человека? Похоже, кошки были в предках.

– Нет, были тигры. Это тебя интересует? Тогда у создателей твоих в предках были собаки.

– Почему?!

– Вы, мужики, всё бегаете кругами, но по другой причине – кобелиной.

– Так вот какая ты ответственная! Слушай, а давай я тебя для удобства, ну чтобы всё время с прабабкой не сравнивать, сразу её именем назову? Здорово придумал?

– Не здорово. А давай я тебя Вотром назову? Помнишь? Начальник разведки, которого за коварство прабабка спалить хотела. А я есть я – Этна. И прошу при мне о своих бывших не вспоминать.

– Ревнуешь. Даже к прабабушке любимой. К кровати приревнуй, на ней я тоже сплю.

– На ней – не с ней. На мне не засыпал. Вот я и не ревную.

– М-да. Никогда не будет просчитан алгоритм мысли, рождённой в женском интерфейсе. Никогда не уловить причинно-следственных связей в женской логике. Если это вообще логика.

– А всё потому, что вы, мужчины, женщину по себе меряете, и что у вас не сходится, вы переводите на нас. А вы не сравнивайте несравнимое, и всё у вас сойдётся. Мы – ваша противоположность. Посмотришь так, и всё у тебя сойдётся. Мы с вами – параллельные миры. В них параллели не сойдутся. Даже в перспективе есть зрения обман.

Корэф уверенно выпрямился на стуле:

– У женщин логика – самое слабое звено. Мешают вспышки чувств и выползших инстинктов. Мужчина Лобачевский доказал, что параллели могут и сойтись.

– Женщина просто другая, не такая, как вы. По-другому думает. Логика не может быть только вашей, а если вашей, то правильной. Вы с первых слов женщины настроены её не понимать. Как и во всём, торопитесь её прервать, отмахнуться, точнее, захлопнуть, как непрочитанную книгу, чтобы не заморачиваться сложностью сюжета.

– Вас остановишь! Вас прервёшь! – усмехнулся Корэф.

– А ты ко мне прислушайся! Доверься, ведь доверяют рассвету, что день настанет. Тогда поймёшь, что разные у нас и мысли, и инстинкты, и к разным нас ведут делам. Ход наших мыслей, действий, пусть и нелогичных, не помешал выращивать вам смену. Ну что? Ты алгоритм мой разгадал?

– Пока не улавливаю, – слукавил Корэф. Он этому всему когда-то Этну обучал, преподавая психологию.

– А ты попробуй от обратного пойти. То есть рассуди по поведению моему, по действиям, по поступкам… Ну же! О чём я думаю, что за стремления?

Корэф пожал плечами:

– Наверное, меня потеряла и повсюду ищешь, чтобы обнять и прижаться ко мне.

– Глупенький! Ты у меня на верёвочке! Всё время под контролем. Я знаю, где тебя оставила, и посматриваю, незаметно возвращаясь и спрашивая, где ты можешь быть!

– Какая ты! – прикинулся простачком Корэф. – Стены просвечиваешь? Меня насквозь видишь?

Этна всмотрелась в лицо Корэфу:

– Да ты меня разыгрываешь! Ах ты профессор женской наивности!

– Ладно, ладно! Только не нàсмерть!

Корэф выставил для обороны руки. Но не успел договорить, как был повержен набросившейся львицей, срывающей с себя одежду. И он ответил за розыгрыш по полной программе их семейной традиции. Хорошо ещё, что его энергогенератору в малом тазу износа не было и нет.

Прошёл час. Корэф и Этна лежали нагие на софе. Заговорили.

– Ясно, с ума ты не сходишь. Но, как кошка перед беременностью, присматриваешься к обстановке. Ты лучше присмотри себе партнёра.

– Я была у врача в клинике. Говорит, всё в порядке. Нужен донор. Надо подыскать. – Этна повернулась к Корэфу и всмотрелась в него.

Корэф удивился:

– Ты это мне?

Этна хитро улыбнулась и кивнула.

– Не, не! Отцом буду, роды приму. Но мужиков подбирать и присматривать?! Может, для тебя ещё и уговорить кого?! Нет!

Этна надула губки:

– Корэф, я не хочу выбирать. А вдруг он захочет переспать со мной? Я всё-таки у тебя самая красивая.

– Ну и что? Ты знаешь, во мне ревность отключена. В себе сперва я разобрался и отключил эту опцию. Потом всем роботсмэнам подсказал. Однажды приходилось с ревностью столкнуться. От этого животного инстинкта одной роботсвумэн пришлось нам с Анжи побегать по Земле, чтоб смерти избежать. Трагедии в истории людей все начинаются с ревностной интриги. Коварство побеждает. То заурядный дипломат пристрелит равнодушно гения-поэта. А то придушит темнокожий генерал небесной прелести невинное создание. За каждую подругу рогами, как быки, дерутся. Придумали прикрыть инстинкт животный честью! «Друзья до гроба» вдруг становятся врагами, предают, клевещут, закалывают и стреляют. Лишают жизни и любви, чтоб только честь животная была довольна! А ревность к власти властолюбцев?! Богатых – к их богатству! Если подытожить, то естественный отбор животных людям вреден. Не лучшее губило генофонд. Под маской натурального отбора и лживости моральной сжигались красота, и совершенство тел, и мыслей глубина в десятках тысяч инквизиции кострах. Творили зло оставленные в людях корни диких предков. Мы, роботсмэны, совершеннее людей. Нам легче жить без глупости животной.

– А мне наоборот! Мне ревность нравится. Люблю поревновать. Страдать в кошмарах страстных сновидений. В мечтах борюсь за обладание тобой. Мне нравится, когда тебя с завистливым дыханием рассматривает кто-то из подруг и загорается с твоим к ней приближением. Мне страстно хочется вцепиться в волосы и драть её, как кошку, чтоб видел ты, что только я прекрасна, что за тебя борюсь и только я достойна!

– Какая разница, кто на тебя посмотрит, тем более с восхищением? Какая разница, что в мыслях он с тобою совершит? Мне всё равно. У нас свобода мысли в рамках черепной коробки. К тому же красота твоя – не вымысел моего воображения, коль скоро в мыслях мужиков находит подтверждение.

– А мне не всё равно! Я не хочу любезных комплиментов, лести или сальных предложений слышать. Ни с кем ни целоваться, ни распалять в ком страсти, ни… переспать тем более. Только ты и только для тебя! Короче, шеф! Найдёшь или подберёшь по всем параметрам науки, который мне, то есть нам, подходит, уговоришь его сцедиться. А я прибуду в клинику и буду ждать, когда доставят семена, чтобы начать посев. Задачу понял, любимый мой профессор? Выполняй, – и львица кротко улыбнулась.

– Теперь понял. Хорошо, что я на тебе женился!

– А если бы не женился?

– Скольких бы ты замучила, пока набрела на меня. Характер золотой!

– Да. Наверное. На тебе бы остановилась, – Этна ответила серьёзно.

Как-то сидели в полупустом ресторане. Играла музыка, но было тихо. К их столику подошли командир Дебьерн и его постоянная спутница, старшая стюардесса Орна.

– Позвольте, мы присядем за ваш столик?

– Пожалуйста, конечно! Мы только рады! – привстал Корэф, предлагая жестом сесть. – Не видимся мы месяцами.

– Вы уже знакомы с моей старшей стюардессой. Но сегодня вы познакомитесь с ней как с моей супругой. Она меня преследует, чтобы мы с вами подружились ближе.

Этна и Корэф тепло поздравили супругов.

– Действительно, давайте дружить семьями! А где шампанское? – наигранно развела руками Этна, улыбаясь.

– Вот, – поставил на стол бутылку Дебьерн. – Бокалы тоже здесь.

Все встали. Дебьерн разлил, и все подняли бокалы. Корэф пожелал дружбы и понимания в семье. Этна пожелала любви и множества детей. Трое выпили. Женщины прижались к друг другу щёчками. Мужчины пожали руки. Поговорили о семейных радостях и чуть было не разделились по гендерному признаку на группы. Вдруг Орна обратилась к Корэфу:

– После нашего знакомства Дебьерн мне много о тебе рассказал. Для меня ты очень интересен. Это так здорово! Корэф, ты живой свидетель нашего далёкого прошлого!

– Где-то так. Но живыми свидетелями далёкого прошлого являются все роботсмэны. Я лишь один из них. В любом случае мне приятно слышать о себе, что я свидетель древности. Да, мне, похоже, пятое столетие пошло. Но люди так всё устроили, что мне, боюсь, спокойно помереть не позволят. Становится мне всё труднее что-то вспоминать. Наверное, мой квантовый мозг также устарел. И тело часто требует ремонта, обновления. Не продвигается наука, хотя пора.

– Корэф, мне интересны твои взгляды на проблему изменений на Земле, вернее, с Землёй. Что там такое важное может произойти?

– Проблема с геофизикой. Земля может буквально перевернуться.

– Почему же? Так вдруг?! – открыла удивлённо глазки Орна.

– Нет, конечно. Её переворот заложен в её строении.

– Ты имеешь в виду её многослойность?

– Не столько многослойность, сколько сочетание её вращения с неуравновешенностью в ней массы ядра.

Орна что-то вспомнила:

– Да-да, мы проходили это в университете. Я припоминаю. Эффект Джанибекова? Там из-за разбалансировки барашковая гайка переворачивается внезапно. Так, кажется?

– Абсолютно. Все измерения с гайкой в тысячах вариантов просчитаны с точностью, согласно теореме. Осталось сделать перерасчёт пропорционально Земле. Тогда можно будет спрогнозировать этот процесс в её масштабах.

– Разве до сих пор не сделаны точные расчёты параметров Земли? – усомнилась Орна.

– Нет, почему же? Сделаны, но степень их точности соответствовала целям этих расчётов. Но главное – Земля меняется. Меняются планеты. Измерения устаревают. Но главное – неизвестны форма, масса и материал самого ядра, – закончил Корэф объяснение.

Вмешался в диалог молчавший командир:

– Спасибо, Корэф! В общем, прояснилось. Теперь наша команда будет с пониманием ожидать решения учёных. Мы свяжемся с другими кораблями и так же разъясним, чтобы тебя не загружать в пути. Но если ты не против, я сам активно подключусь к продвижению твоей идеи на Марсе, на производствах, где все меня знают. Да и в верхах управления. Я всё же там известный марсианин. Могу развернуть широким фронтом всю программу. Нужны мне полномочия, и я продолжу начатое дело.