Полная версия
Зазеркалье. Записки психиатра
«Потери узнаем вечером», – подумала Александра и перестроилась правее, чтобы пропустить прилепившуюся сзади «девятку», водитель которой явно искал повод попасть в новостной блок о дорожных происшествиях.
Когда она подъехала к дому, черный Кузин «мерседес» уже стоял на площадке возле участка. Она вышла из машины, чтобы открыть ворота. Водитель, степенный Петр Петрович, оторвавшись от телевизионного экрана на передней панели, приспустив стекло, с достоинством кивнул и проинформировал о том, что Алексей Викторович пошел в дом, потому что уже минут пятнадцать как приехал. Это было похоже на упрек. Отношение Петра Петровича к ней было неровным и колебалось в зависимости от ее отношений с Кузей в диапазоне от уважительно-подобострастного до осуждающе-недоуменного. В последнее время он, судя по всему, занял выжидательную позицию, решив просто наблюдать, хотя его взгляд по-прежнему говорил: «И чего ты, девка, выкобениваешься? Другая б с закрытыми глазами за такого жениха выскочила».
– Резину скоро надо будет на зимнюю менять, – помогая открыть ворота, не преминул наставительно напомнить Петр Петрович с тем превосходством в голосе, которое слышится у всех пожилых и многоопытных водителей по отношению к женщинам, не способным отличить аккумулятор от генератора.
– Посоветуйте потом, Петр Петрович, какая лучше, «Гудиер», «Мишлен» или «Пирелли»? – небрежно бросила Александра названия, усвоенные из рекламы, и снова села за руль, чтобы загнать машину в гараж. – Ворота закроете? – попросила Петра Петровича, который, погрузившись в размышления над тайнами качества шинной продукции, молча кивнул.
Кузя, удобно расположившись на диване перед телевизором, что-то жевал.
– Добрый вечер, Сашенька! – радостно пробасил он и поднялся навстречу, раскинув руки.
– Алексей Викторович! Вы когда соизволите мне ключ от дома отдать? – Александра увернулась от объятий. – Может, я с любовником приехала, а тут ты сидишь.
– Ага, ключ отдам, – пообещал он. – На таможню тоже с любовником поедешь? – Все же бросил обеспокоенный взгляд ей за плечо. – А где ж любовник-то?
– Отстань! В багажнике, в пакете! – отмахнулась Александра, решительно направляясь к холодильнику. – Мне не до шуток, когда я голодная. Когда я голодная, убить могу!
– Голодная? – удивленно переспросил Кузя.
– Так спрашиваешь, будто обед приготовил, – она печально осмотрела содержимое холодильника и возмущенно воскликнула:
– А где мой сыр?
– Ты имеешь в виду такую ма-а-аленькую сухую корочку? – смущенно спросил Кузя, отводя глаза в сторону.
Она кивнула.
– Грустную такую, скукоженную? – на всякий случай уточнил он.
Александра подозрительно прищурилась и кивнула еще раз.
– Я, Сашенька, понимаешь ли, ее съел. Чтоб не мучилась. Переживешь?
– Всю?! – голосом, который шел из самой глубины измученного очередной диетой желудка, воскликнула она, гневно глядя на Кузю, который, старательно изображая смущение, съежился и вжался в спинку дивана.
– Это, между прочим, был мой обед! – сообщила Александра трагическим голосом. – Твердый сорт сыра с пониженной жирностью.
– Бедная моя, опять на диете, – фальшиво посочувствовал он.
– Теперь уже пощусь, – уточнила она. – По твоей милости, между прочим.
Вероломный пожиратель сыров виновато потупился.
– Не переживай, Сашенька. Там, в уголке холодильника, в фольге полкусочка еще осталось. И вот вино еще есть, – указал на открытую бутылку. – А я тебя после таможни в рестора-а-анчик хотел сводить, – пряча змеиную усмешку, голосом демона-искусителя протянул он. – Очень, кстати, прилично готовят. Особенно рыбу. Речную форель. Как в рекламе.
Александра, бросив на него негодующий взгляд, снова открыла дверцу холодильника, извлекла из фольги остатки сыра и с наслаждением принялась грызть низкокалорийный продукт, запивая красным вином – второй и последней составной частью диеты.
– Сашуль! – Кузя благоразумно решил перевести разговор на другую тему и потому ткнул пальцем в экран телевизора, где парочка ведущих, один средних лет в очках, другой помоложе, нежно переглядываясь и манерничая, беседовали с гостем передачи – субъектом с наглыми глазами, старомодно подкрученными усами, одетым в яркий пиджак в крупную клетку, с красным галстуком-бабочкой и руками в перстнях. Гость небрежно поигрывал курительной трубкой, вероятно, призванной подчеркнуть неординарность его личности и несомненную принадлежность к когорте великих, богемных и общественно-признанных. Закинув ногу на ногу и обнажив волосатую полоску кожи между брюками и краем носков, гость демонстрировал окружающим ботинок с золоченым мыском, который немедленно заворожил телеоператора концептуальностью кадра.
– А вот такой прикид у мужика, это как, по-вашему, называется? – живо поинтересовался Кузя.
– Ну посмотри сам на этого эпатажника, – Александра проглотила кусочек сыра и сделала глоток вина. – Держит себя вычурно, театрально, перебивает собеседников, беседу переводит в собственный монолог. Типичная истероидная акцентуация, – поставила она диагноз.
– Ой, умная-я-я… – заискивающе протянул Кузя.
– Ладно, чего уж там! – примирительно проговорила она, медленно пережевывая сыр, чтобы растянуть удовольствие.
В связи с тем что отвлекающий маневр удался, пожиратель сыров решил развить успех.
– Скоро на телевидении сексуальные меньшинства станут мажоритариями, – проговорил он глубокомысленно, снова указывая на экран, где сладкая парочка продолжала любезничать друг с другом, почти позабыв о госте программы.
– Только на телевидении? А у вас во власти? – разочарование по поводу сыра, съеденного поклонником, оставило в ее душе слишком глубокий след.
– А что у нас во власти? – Кузя изобразил недоумение.
– Не делай вид, что не знаешь. Сексуальная ориентация легко распознается по жестам, походке и мимике человека. Большинству людей требуется всего одно мгновение, чтобы безошибочно понять, кто именно перед ними в данный момент – гетеро- или гомосексуалист.
– Ну-у, – замялся Кузя, – и у нас встречаются, конечно, представители…
– Впрочем, – Александра сделала еще глоток вина, – среди мужчин с нетрадиционной сексуальной ориентацией есть вполне приличные люди с точки зрения человеческих качеств и приятные в общении по сравнению с волосатыми обезьяноподобными особями, дышащими перегаром и тупостью.
– Ты шутишь? – удивился Кузя. – Педики – нормальные? Нормальные – это мы! – хлопнул себя ладонью по выпяченной груди. – Мужчины, ведущие здоровый образ жизни, – сказал, явно напрашиваясь на комплимент.
– Не шучу. Не забывай, что человек по природе своей андрогинен – в нем присутствует и мужское и женское начало. Под влиянием многих причин может произойти сдвиг, который…
– Вот именно, сдвиг! – перебил Кузя. – Когда в старом Уголовном кодексе была статья, гомики хотя бы этот самый сдвиг не демонстрировали.
– Во всяком случае, – Александра медленно, с видимым наслаждением дожевывала драгоценный продукт, постепенно успокаиваясь, – я знаю несколько чудесных ребят, мой стилист, например, – сказала с вызовом, намекая Кузе, что еще не забыла его дурацкую ревность, – которые отличаются от вас, гетеросексуалов, тем, что у них другое восприятие окружающего мира. Они способны любить, жертвовать собой ради любви, чувствовать прекрасное так, как вам и не снилось…
– Ага, чувствовать прекрасное! – передразнил Кузя, неожиданно хлопнув себя по бедру.
– Глупо, – пожала она плечами, – и печально, когда власть, с одной стороны, запрещает и разгоняет собрания геев и лесбиянок, являющихся полноправными гражданами страны, а с другой – награждает орденами и называет улицы именами лиц нетрадиционной ориентации, которые ей прислуживают. А в СМИ, – ткнула пальцем в экран, – и на эстраде не останавливает навязчивую пропаганду этих специфических отношений и их внешней атрибутики. Заметь, между мужчинами. Лесбиянки умнее! И скромнее! – сказала не потому, что действительно так думала, а потому, что последние были все-таки женщинами и женскую солидарность пока никто не отменял.
Остатки сыра были с сожалением отправлены в рот.
– Впрочем, как и все женщины вообще, – она с вызовом посмотрела на поклонника, ожидая услышать возражения, но Кузя почему-то решил не спорить.
– Ладно, – Александра облизнула пальцы, еще хранившие волшебный сырный запах, – пойду переоденусь, и поедем на таможню.
Кузя, расслабившись, откинулся на спинку дивана.
– Ключи от дома положи на стол. Последний раз прошу! – строго сказала она поклоннику.
Тот неожиданно покорно кивнул и с притворным вздохом извлек ключи из кармана.
– Дубликат тоже, – Александра приостановилась в дверях, но Кузя посмотрел таким невинным взглядом, что она решила не настаивать.
* * *– Ты, блин, что ж, даже бабу до дома проследить не смог? Ничего нельзя доверить! Как бабки из шкатулки делить, небось, первым прибежишь? А дело простое сделать слабо…
– А что я? На посту на выезде из города мент ей козырнул, а меня тормознул.
– Козырнул-тормознул. Ты хоть фамилию ее узнал? Как-как! По номеру тачки. База данных гаишная на каждом углу продается…
* * *На таможню они с Кузей съездили впустую, если не считать радушного приема, оказанного местным начальством. Да что толку? А еще говорят, что они там все могут просветить.
«Мы не можем дать определенного заключения, позволяющего идентифицировать природу того, что находится внутри шкатулки», – мысленно передразнила Александра таможенника, битых пятнадцать минут нажимавшего кнопки на своем аппарате. А потом на другом, потому что первый вроде как стал глючить. Впрочем, второй тоже. Он даже собаку приводил понюхать. А на ее простой вопрос о том, есть ли в шкатулке вообще хоть что-нибудь, только растерянно пожал плечами. «Во всяком случае, драгоценностей и наркотиков там точно нет». Кузя даже расстроился. Впервые не смог исполнить ее желания.
Александра поднялась на второй этаж в небольшую, обитую вагонкой комнату, носившую гордое название «кабинет», потому что в ней уместились небольшой письменный стол, кресло и книжные полки, забитые специальной литературой, поставила шкатулку на стол и немного посидела на диване, задумчиво поглядывая на таинственный предмет с неизвестным содержимым. Потом переоделась в джинсы и рубашку в клетку, завязав ее по давней привычке узлом на животе, и села в кресло.
«Может, позвонить Онуфриенко и поставить условие: пусть или говорит, что в шкатулке, или вообще забирает? – подумала она и протянула руку к мобильнику. – Нет, глупо. А вдруг и правда согласится забрать?»
Не успела убрать руку, как мобильник зазвонил. Она сдвинула крышечку. Номер не определился. Нажала кнопку соединения.
– Александра? Добрый вечер, это Александр… Онуфриенко, – пояснил на всякий случай «хороший человек». Будто можно было не узнать.
«Легок на помине», – подумала она.
– Добрый вечер, Александр, – сказала почти равнодушно, чтобы скрыть радость.
– Как ваши дела? У вас все в порядке? – спросил Онуфриенко таким тоном, будто что-то почувствовал.
Александра неопределенно промычала, подразумевая, что все, конечно, могло бы быть в порядке, если бы не одна неразрешимая проблема, которую он же и создал.
– А я, значится, сижу сейчас и думаю, кто это дергает меня на тонких планах? Не вы ли? Признавайтесь.
«Может, спросить про шкатулку? – заколебалась она. – Так ведь спрашивала уже».
– Признаюсь. Минуту назад думала, какой бы повод найти, чтобы вам позвонить.
– А вы не ищите повода. Нам эти церемонии не нужны. Знаю, хотели про шкатулку, небось, спросить?
– Я? Про шкатулку? – Возмущенное недоумение удалось изобразить настолько хорошо, что Онуфриенко быстренько сменил тему.
– А что вы сейчас делаете? Подождите. Я вам сам скажу. Сидите и пытаетесь работать. Работа не складывается. Мысли растекаются. Я прав? А вы посмотрите-ка, сегодня 19-й лунный день. Ничего хорошего он не сулит. Так что и не мучайте себя зря. А вот завтра у нас 20-е лунные сутки. Поездки и новые дела весьма благоприятны. Я, собственно, чего вам позвонил? Вы, помнится, сказали, что в Египет собираетесь.
– Разве? – удивленно спросила Александра, силясь припомнить, действительно ли такое было.
Онуфриенко, будто не услышав, продолжил:
– Так вот, мне сегодня Исида сказала, что ехать туда надо, – он сделал паузу, – мне самому. Нет желания присоединиться? Я много чего интересного могу показать.
– Не знаю, я не решила пока, – неопределенно ответила Александра, хотя предложение показалось ей заманчивым. Удача шла прямо в руки. Посмотреть Египет глазами НФР! В том, что Онуфриенко и есть НФР, она практически уже не сомневалась. Особенно после слов про Исиду.
– Ну, значится, решайте! – почти равнодушно сказал он. – Если надумаете, позвоните. Я лечу в следующий вторник. Билет уже купил. Остановимся у египтологов, – сказал, как о чем-то уже решенном. За нее. А она за себя все решает сама. Всегда.
– Договорились! А как мне вас в Каире найти, если все-таки полечу? – поинтересовалась Александра.
– Проблем не будет. Наш мир тесен, – сказал Онуфриенко, выделив слово «наш».
Уточнять про «наш» мир она не стала. Пока.
– Кстати, скажите, Александр, а вы когда родились?
– Я? – Онуфриенко помолчал. – Видите ли, Александра, эзотерики не открывают дату своего рождения.
– А вы разве эзотерик? – Она изобразила удивление. – Ну хорошо. А хотите, я попробую угадать день, в который вы справляете именины? Двенадцатого июня. Нет?
Короткие гудки неожиданно отсоединившегося телефона позволили предположить, что она права.
* * *«Человек земли, очнись! Очнись от сна невежества. Будь вдумчив. Пойми, что твоим домом является не земля, но Свет. Измени свой ум. Уйди из тьмы. Это говорю тебе я, Трижды Величайший, – высокая фигура в широком белом одеянии склонилась над его изголовьем, испытующе глядя прямо в глаза. – А теперь следуй за мной».
Соловьев спустил ноги с кровати, которая неожиданно оказалась будто и не в меблированных комнатах миссис Сиггерс, а в темном и холодном помещении, похожем на склеп. И это его совсем не удивило. Ступая босыми ступнями по прохладному камню, он пошел за провожатым, стараясь не отставать, чтобы не заблудиться впотьмах. Тот шел по лабиринту, не останавливаясь и не оборачиваясь, уверенно поворачивая то влево, то вправо. Вдруг вдали забрезжил свет, теплый и манящий, с каждым шагом становившийся все ярче и ярче, пока перед глазами не возник проход, вырубленный в скале, полукруглый, неровный, со сколами камней, в котором исчез, словно растворился, провожатый. Соловьев последовал за ним и очутился в огромном зале с колоннами. В центре зала на возвышении сидела…
– Мистер Владимир, вы просили вас разбудить! – Резкий стук в дверь и голос миссис Сиггерс ворвались в сон. – Вы слышите, мистер Владимир?
– Слышу, – пробормотал он, приподняв голову и снова уронив на подушку, все еще надеясь продлить прерванное видение.
– Мистер Владимир, просыпайтесь! – настойчиво повторила хозяйка.
– Спасибо, миссис Сиггерс, я проснулся, – откликнулся он, с силой зажмурил глаза и, открыв их, огляделся.
«Да, на дворец с колоннами, прямо сказать, не похоже, – огорченно подумал он. – Черт бы побрал эту миссис Сиггерс… «Трижды Величайший», – вспомнил он. – Нет сомнений, мне только что являлся Величайший среди жрецов, Величайший среди философов, Величайший среди всех царей, Мастер всех наук и искусств, Знаток всех ремесел, Писец Богов и Хранитель Книг Жизни – Гермес Трисмегист, Трижды Великий и Величайший, считавшийся древними египтянами воплощением Универсального Ума».
Соловьев сел на кровати и задумался. В египетских изображениях Тот-Гермес чаще всего был запечатлен записывающим на восковой табличке результаты взвешивания душ мертвых в Судном зале Осириса. Гермес особо чтился масонами как автор ритуалов посвящения, заимствованных ими из мистерий. Да и то сказать, почти все масонские символы являлись герметическими по своему смыслу.
– Мистер Владимир, так вы проснулись? – Голос миссис Сиггерс, и без того не отличающийся приятностью, на этот раз показался просто омерзительным.
– Да-да, благодарю вас, – громко сказал Соловьев и поморщился, словно от зубной боли.
«Попробуй тут не проснуться», – подумал он.
У него сильно кружилась голова. Так бывало всегда, когда его неожиданно вырывали из подобных снов.
«Ну да ничего, несколько вдохов, выдохов, стакан холодного сладкого чая маленькими глоточками, и головокружение пройдет», – решил он, поднялся, наполнил раковину холодной водой, умылся, допил вчерашний холодный чай из стакана, стоявшего на прикроватном столике, оделся и вышел на улицу.
На небе неожиданно ярко светило солнце, которое, будто стесняясь своей лучистой красоты, время от времени скрывалось за тяжелыми, напившимися осенней влаги облаками. До открытия библиотеки оставалось еще около получаса, и Соловьев, решив немного пройтись, свернул в переулок, чтобы удлинить маршрут.
К своим сновидениям он всегда относился серьезно. И для этого имел все основания. Сны, как он считал, окна в другой, неведомый мир, в них он был во власти пророческих или таинственных видений, часто даже беседовал с усопшими. Это происходило не единожды, но никогда по его желанию. Умершие друзья, знакомые или родные приходили к нему сами, неожиданно и так же неожиданно исчезали, всякий раз не договорив чего-то, как ему казалось, самого важного. Разговор с ушедшими в мир иной был всегда безмолвен и похож на беседу двух душ, которая велась на ведомом только им языке. Проснувшись, он ругал себя – отчего не спросил о том или об этом, но вопросы во сне всегда приходили сами, помимо его воли, да и ответы зачастую становились понятными не сразу. Сегодня Гермес вел его в храм, где, вероятно, обитала Великая Богиня. Он хорошо запомнил египетские орнаменты, украшавшие стены и потолок, колонны, расширяющиеся вверху, словно бутоны диковинных лотосов. Все это говорит о том, что сегодня ночью он был в Египте.
Он вдруг услышал стук поднимаемой рамы и едва успел отпрыгнуть в сторону от потока воды, хлынувшего сверху. Придерживая рукой шляпу, поднял голову. Молодая женщина в чепчике, из-под которого выбивались рыжие вьющиеся волосы, и в белой широкой блузе с завязками на пышной груди, поспешно убрала медный таз и захлопнула окно второго этажа.
«Вот так всегда, – с усмешкой подумал Соловьев. – Не дают, никак не дают думать о возвышенном. Только над землей поднимешься, а тебя – бац! – по башке. Хорошо хоть таз не выронила!» Он перешел на другую сторону переулка и поспешил выбраться на широкую улицу, чтобы быть подальше от окон домов.
«Видение пришло после встречи с „северной Сивиллой“, – размышлял он. – Значит, встреча не была случайной, хотя вначале мне показалось, что не дала ничего, кроме щекочущего нервы осознания некоторой своей значимости в мире мистическом, прельщающем меня более, чем мир материальный».
И то сказать, он спокойно мог обходиться без еды и питья, ограничивать себя в одежде, хотя – чего скрывать! – при возможности любил пофорсить, однако без подобных видений, случавшихся с ним во снах, и событий, происходящих наяву, он бы не смог жить. Соловьев ощущал себя неким пограничным столбом, окрашенным в черно-белую полоску, стоящим на границе черного и белого миров, хозяевами которых были зло и добро. Чем дольше он жил, тем яснее ощущал, сколь узка эта граница. Да и сам он помимо желания оказывался то по одну ее сторону, то по другую. Сегодняшний радостный, светлый, торжественный сон – из мира светлого, но всего несколько дней тому назад был другой сон, где он встретился с чертом, который в этот раз назвался злым духом Питером. Впрочем, черт уже однажды являлся ему в Москве в самое, надо сказать, неподходящее время. Причем не ночью во сне, а наяву, став реальностью, вызванной воображением. Он тогда сидел в тиши комнаты и глядел туда, где над кроватью висела старинная литография, купленная им по случаю у одноглазого московского букиниста Якова, с изображением женщины в развевающемся плаще, стоящей на тонком полумесяце босыми ногами, с венцом из двенадцати звезд над головой, прижимающей к себе младенца. И ниже подпись, чуть стершаяся от времени, но проступающая достаточно явно, чтобы прочитать: «Непорочная Исида, мать Бога Солнца, слова которой высечены на храме в Саисе: «Плод, мною приносимый, – Солнце». В голову ему тогда пришли строки из Откровения Иоанна Богослова: «И явилось на небе Великое Знамение: Жена, Облеченная в Солнце, под ногами ее Луна, а на главе ее венец из двенадцати звезд»… Он смотрел и смотрел до боли в глазах… И в тот самый момент, когда вдруг приятно сжалось сердце от предчувствия, перед его глазами возникло мерзкое, вертлявое, хвостатое существо, которое, корча рожи, сначала пыталось ухватить его за нос, а затем, когда это не удалось, принялось щекотать лицо кончиком хвоста. Пришлось даже прикрикнуть на нечистого, да еще и, замахнувшись, отпугнуть как следует. Только вместе с нечистью пропал и образ.
…Ровно через полчаса Соловьев входил в огромный читальный зал Библиотеки Британского музея на Грейт-Рассел-стрит, поразивший его при первом посещении не столько гигантским куполом, чудесным творением инженерной мысли Сиднея Смерка, сколько невообразимым количеством окружающих книг и рукописей, таящих знания и тайны прошлого. Книги смотрели на него со всех сторон, внимательно и строго, будто пытаясь заглянуть в душу и понять, кто он – праздный гуляка или человек достойный, которому можно вручить сокровенную мудрость предков. Он приостановился при входе и с удовольствием вдохнул чуть кисловатый запах дерева, из которого были сделаны шкафы и полки, запах, полюбившийся ему с детства. Так пахло в кабинете отца, привившего ему любовь к «ее величеству Книге». В столь ранний час посетителей еще не было, однако величественная, как статуя Командора, библиотекарь мисс Литтл уже возвышалась над своим огромным столом. Она, проработавшая в библиотеке много лет, знавшая почти наизусть все фонды и способная без промедления дать справку о наличии той или иной книги, была под стать древним манускриптам – такая же молчаливая и бесценная. Библиотека заменила ей семью, потому что семьи у нее никогда не было. Книги же стали ее детьми.
– Доброе утро, мистер Владимир! Прекрасная погода, не так ли? Согласитесь, сегодня намного лучше, чем вчера! – произнесла мисс Литтл, близоруко щурясь.
– Рад вас видеть, мисс Литтл. Надеюсь, завтра погода будет не хуже, – обменялись они фразами, обязательными, как бой часов на Биг-Бене.
– Вы, как всегда, первый. Ваши книги на столе, – сообщила она и, надев очки, принялась привычно перебирать заявки читателей.
Соловьев опустился на стул и ласково провел ладонью по крышке стола, как по крупу любимой лошади, застоявшейся в стойле в ожидании хозяина.
«Ну, все-все, здравствуй, я уже здесь», – мысленно сказал он, взял из стопки одну из книг и начал перелистывать страницы, еще раз пробегая глазами прочитанное вчера.
«Ничего важного не пропустил», – удовлетворенно отметил он, взял другую в толстом кожаном переплете под названием «Библиотека герметической философии» и углубился в чтение, отрешившись от всего вокруг.
…«У язычников день рождения солнца приходился на 25 декабря, – размышлял он, оторвавшись от книги. – Когда тьма зимы была преодолена, славный сын света возвращался… Да и у римлян за восемь дней до январских календ, то есть 25 декабря, праздновался приход солнца… Господи, как же все просто… Значит, рождение Сына Божьего совпадает…» – Он услышал чье-то покашливание и, нахмурившись, поднял глаза.
– Мистер Владимир, вам нездоровится? – вернула его к действительности мисс Литтл, стоящая перед его столом со стопкой книг в руках. – Вы смотрите на меня таким взглядом, как будто я предлагаю вам взять не заказанные вами же книги, а бокал, наполненный смертельным ядом.
– Простите, мисс Литтл, задумался, – он поднялся, взял книги из ее рук и положил на край стола. – Смертельный яд, говорите? А что, разве бывает яд не смертельный? – улыбнулся он.
– Бывает, мистер Владимир, – по лицу мисс Литтл тоже скользнула улыбка. – Яд, который называется любовью. Яд любви, – уточнила она. – Он подтачивает силы, лишает человека разума, но не убивает. Так что никогда не пейте напитков, преподносимых вам незнакомками, как бы прекрасны они ни были. Никогда! – Ее рот растянулся в неожиданной улыбке, обнажившей бледные десны со слишком длинными передними зубами.
– Я непременно последую вашему совету, мисс Литтл, – благодарно склонил он голову, пряча веселый блеск в глазах.
«Счастливый человек, – подумал он, – живет среди своих книг, и ничего ей в жизни больше не надо».
«Несчастный человек, – подумала мисс Литтл, – если проживет свою жизнь среди книг, забыв обо всем остальном».
Зал постепенно наполнялся читателями. Были они поутру сонно-серьезны и молчаливы, выдавливая из себя лишь несколько слов, когда по правилам хорошего тона следовало поддержать разговор с мисс Литтл о погоде.