История с привидениями

Однако она пошевелилась. Она села и мрачно ухмыльнулась.

«Вот и все, мне конец. Вот так же и Эдвард погиб», – подумал он и почувствовал благодарность и облегчение. Слегка удивившись, что его руки не прошли сквозь призрачные медные ручки платяного шкафа, Джеффри открыл его, вытащил носки и белье. Неземной розовый свет по-прежнему наполнял спальню. Он натянул на себя что попало, хватая одежду без разбору, и вышел из спальни, затем спустился на первый этаж. Там, повинуясь импульсу многолетней привычки, он зашел в маленький офис, открыл шкафчик и взял оттуда два пузырька и два одноразовых шприца. Затем сел на вращающийся стул, закатал левый рукав, распаковал шприцы и положил один из них перед собой на металлическую поверхность стола.

Девушка сидела на залитом кровью сиденье автомобиля и ухмылялась ему сквозь оконное стекло. Она сказала: «Поторапливайся, Джон». Он проколол первым шприцом резиновую пробку пузырька с инсулиновым составом, наполнил шприц и ввел иглу в вену. Когда шприц опустел, он вынул его и бросил под стол в мусорную корзину; затем наполнил второй шприц раствором морфия из другого пузырька и ввел содержимое в ту же вену.

Скорее, Джон.

Никто из его друзей не знал, что он болен диабетом, и болен уже давно, лет десять; и никто из них не знал о пристрастии к морфию, владевшем им с того времени, когда он сам себе начал выписывать лекарства, – они лишь замечали, как последствия его ежеутренних процедур постепенно съедали его.

Взяв корзину с двумя шприцами на дне, доктор Джеффри прошел в приемную. Ровный ряд пустых кресел тянулся вдоль стены; на одном из них сидела девушка с красными разводами на лице и в разорванном платье. У нее изо рта потекла кровь, когда она сказала: «Скорее, Джон».

Он открыл шкаф, чтобы достать пальто, и удивился тому, что его рука действует. Кто-то за его спиной, казалось, помог ему продеть руки в рукава. Не глядя, он схватил шляпу с полки над вешалкой. Выходя из дома, он споткнулся на пороге.

2

Лицо улыбалось ему из окна лестничной клетки старого дома Евы Галли. «А теперь уходи, быстро». Неуверенно, как пьяный, он пошел по улице – ноги в домашних тапочках не чувствовали холода – и повернул в сторону центра. Джеффри ощущал присутствие того дома за своей спиной; в расстегнутом пальто, хлопающем полами по брюкам, и в жилете он дошагал до угла и вдруг мысленным взором увидел, что тот дом горит, весь объятый пламенем, сплошная стена огня грела его спину. Но обернувшись, увидел, что дом не горит, нет никакого пламени, никакой стены огня – все спокойно.

Итак, пока Рики Готорн и Сирс Джеймс сидели с Уолтом Хардести в фермерской кухоньке в ожидании кофе, доктор Джеффри – тощая фигура в рыбацкой кепочке, расстегнутом пальто, брюках от одного костюма, жилете от другого и в мягких домашних тапочках – проходил мимо фронтона отеля «Арчер». Отчасти он сознавал что делал, поскольку иногда отворачивался от ветра, отбрасывавшего назад полы его пальто и хлопавшего ими за спиной. Элеонор Харди, пылесосившая ковер в вестибюле отеля, увидела, как он бредет мимо, придерживая рукой кепку, и подумала: «Бедный доктор Джеффри, ему приходится выходить в такую погоду, чтобы навестить больного». Высота окна не позволяла ей видеть его тапочки. Она бы еще больше расстроилась за него, если бы увидела, как он постоял в нерешительности на углу и пошел по левой стороне площади – то есть обратно.

Когда он проходил мимо больших окон ресторана «Вилледж Памп», Вильям Вебб, тот самый юный официант, которого напугала Стелла Готорн, менял на столах скатерти и приборы, двигаясь в глубь зала и собираясь там передохнуть за чашечкой кофе. Поскольку он находился ближе к доктору Джеффри, чем Элеонора Харди, он в деталях разглядел бледное, растерянное лицо доктора под рыбацкой кепкой, голую шею, не укрытую расстегнутым пальто, и жилет от смокинга поверх пижамы. «Старого дурака хватила амнезия», – пришло ему в голову. Раз пять Билл Вебб видел доктора Джеффри в ресторане – тот читал книгу прямо за едой и всегда оставлял мизерные чаевые. Поскольку Джеффри вдруг заторопился, хотя выражение его лица свидетельствовало скорее о том, что он не совсем соображает, куда идет, Вебб бросил приборы на стол и рванулся из ресторана.

Доктор Джеффри зашлепал дальше по тротуару. Вебб побежал за ним и нагнал у светофора в конце квартала: бегущий доктор напоминал неуклюже ковыляющую птицу. Вебб коснулся рукава его черного пальто:

– Доктор Джеффри, вам помочь?

Доктор Джеффри!

Он готовился уже перебежать улицу, нимало не заботясь о транспорте, которого в любом случае не существовало, но остановился перед Веббом и повернулся, услышав бесстрастный приказ. Билли испытал самое тревожное впечатление в своей жизни: человек, который был ему знаком, человек, который ни разу не взглянул в его сторону даже с вежливым удивлением, – теперь смотрел на него с неподдельным ужасом, впечатавшимся в каждую клеточку. Он понятия не имел, что вместо его простого лягушачьего лица доктор видел маску мертвой девушки, кроваво ухмылявшуюся ему.

– Я иду, – сказал доктор, лицо его все еще искажал ужас. – Я уже иду.

– Да… Конечно, – пробормотал Вебб.

Доктор повернулся, побежал и удачно пересек улицу. Он продолжил свой ковыляющий птичий бег по левой стороне Мэйн-стрит: локти в стороны, пальто развевается за спиной, и Вебб, застывший в тревожном недоумении, глядел с раскрытым ртом ему вслед до тех пор, пока вдруг до него не дошло, что он стоит раздетый в квартале от ресторана.

3

В уме доктора Джеффри сложилась картина, куда более отчетливая, чем те здания, мимо которых он бежал. Он видел железный мост через узкую речку, в которую Сирс Джеймс когда-то бросил блузку с завернутым в нее большим камнем. Порыв ветра вдруг сорвал с его головы рыбацкую кепочку, и она уплыла в серую дымку.

– Я уже иду, – сказал он.

В любой другой день Джон Джеффри мог бы пройти к мосту напрямую, не задумываясь, какие улицы ведут к нему, однако сегодня он кружил по Милбурну со все возрастающей паникой, не в силах отыскать путь. Мысленно он прекрасно представлял себе мост – он видел даже круглые шляпки заклепок, ровную серую поверхность металла, – но где тот находится, вспомнить никак не мог. Здания? Он повернулся к Мэйн-стрит, готовый увидеть мост, возвышающийся между «Бургер Кинг» и «А. & P.». Он так искал его, что забывал о реке.

Деревья? Парк? Картина, которую рисовали слова, была так реальна, что он удивился, когда покинул Маркет-стрит и увидел только голые деревья и снег, наметенный у бордюра тротуара.

Поторопись, доктор.

Он заковылял дальше, взяв курс на вывеску парикмахерской.

Деревья? Какие-то отдельно стоящие деревья? Нет. И не эти блуждающие здания.

Пока доктор почти слепо плутал по когда-то знакомым ему улицам, свернув к югу с площади на Вашингтон-стрит, затем к Милгрим-лейн и вниз по ней, миновав квартал маленьких деревянных домиков, зажатых между автомойками и аптеками, – к Холлоу, району трущоб, где его почти никто не знал так, как его знали и знают в Милбурне (если бы не было так холодно, он мог запросто нарваться на неприятности; правда, главная неприятность с ним уже случилась), – кое-кто видел его. Жители Холлоу, обратившие на него внимание, решили, что это всего лишь очередной сумасшедший, нелепо одетый и обреченный. Когда он вдруг случайно повернул в правильном направлении и вновь вернулся к затихшим улицам с аллеями голых деревьев, видевшие его люди решили, что машина доктора где-то поблизости, поскольку он немного сбавил шаг и был без головного убора. Почтальон, ухвативший его за рукав и спросивший: «Мужчина, вам помочь?» – беспомощно застыл, шокированный тем же полным ужаса взглядом широко раскрытых глаз, который остановил Билла Вебба. В конце концов доктор Джеффри пришел обратно в деловой район города.

Когда он дважды обошел по кругу площадь Бенджамина Харрисона, каждый раз пропуская поворот на Бридж Эпроач-лейн, упиравшуюся в мост, спокойный голос в его голове скомандовал: «Пройди по кругу еще раз и сверни на второй улице направо, доктор».

– Благодарю! – прошептал он, услышав веселые и вместе с тем настойчивые нотки в голосе, который прежде звучал нечеловечески бесстрастно.

Чуть живой и наполовину замерзший, Джон Джеффри заставил себя еще раз пройти мимо шиномонтажных мастерских и ремонтных боксов площади Бенджамина Харрисона и, с трудом волоча негнущиеся ноги, как старая лошадь-молоковоз, наконец-то повернул на Бридж Эпроач-лейн.

– Ну конечно же! – всхлипнул он, увидев наконец серую арку моста, перекинутую через медлительную речку. Бежать он уже не мог и едва брел. Одна тапочка слетела где-то по пути, и нога, на которую она была надета, ничего не чувствовала. В груди слева нарастала острая боль, сердце бешено колотилось, легкие превратились в один сплошной комок боли. Мост был ответом на его мольбу. Он с трудом потащился к нему. Это было здесь, где стоял мост, – здесь, на холодном ветру, где кончались старые кирпичные дома и начиналось заросшее травой болото, здесь, где ветер, словно сильной рукой, отталкивал его назад.

Сейчас, доктор.

Он кивнул и, подойдя ближе, увидел, где можно встать. Четыре огромные металлические арки с перекрещивающимися балками составляли волнообразную линию по обеим сторонам моста. В его центре, между вторым и третьим изгибом, далеко вверх выдавалась толстая стальная ферма.

Джеффри не заметил, как под ногами асфальт улицы сменился металлом, но ощутил, как дышит под ним мост, слегка приподнимаясь при каждом особенно сильном порыве ветра. Дойдя до пролета моста, он двинулся вдоль перил. Достигнув центральной арки, он ухватился за один поручень, поставил замерзшие ноги на нижнюю перекладину и попытался подтянуться на верхнюю.

И не смог.

На какое-то мгновение Джон застыл, руки на одной перекладине перил, ноги – на другой, словно повис в воздухе; тяжелое дыхание напоминало рыдание. Наконец, ему удалось поставить ногу в тапке на следующую перекладину. Затем из последних сил он подтянулся выше. Лоскут кожи его босой ноги, примерзший к железу, оторвался и остался на нижней перекладине. Тяжело дыша, он остановился и увидел, что ему предстоит преодолеть еще две, чтобы добраться до цели.

Одну за другой он перенес руки на следующую перекладину. Затем переставил ногу в тапочке и с героическим (как ему показалось) усилием – вторую.

Боль пронизывала босую ногу, и он, поджав ее, перенес вес тела на руки. Ступня вся горела, и на мгновение он испугался, что болевой шок сбросит его обратно. А оказавшись внизу, он уже не в силах будет вскарабкаться наверх.

Осторожно, одними пальцами, Джеффри оперся на перекладину. Этого оказалось достаточно. Вновь он перенес вверх ноющие руки. Обутая нога переместилась на следующую перекладину – как бы сама по себе. Он попытался подтянуться, но руки дрожали и не слушались. Ему казалось, что мышцы в плечах отделяются от костей. В конце концов он просто рванулся наверх, поддержанный (как ему показалось) толчком чьей-то руки в спину; его пальцы ухватились за последнюю перекладину, и он оказался почти у цели.

Тут он впервые заметил свою голую ступню, пятнавшую кровью металл. Боль усиливалась; теперь вся нога, казалось, пылала огнем.

Далеко внизу тускло блестела вода. Ветер раздувал его волосы и пальто.

Прямо перед ним, на платформе серого ветра, в твидовом пиджаке и с бабочкой, стоял Рики Готорн. Ладони Рики были сжаты в характерном жесте у пряжки ремня.

– Молодец, Джон, – сказал он спокойным сухим голосом. Лучший из них, самый добрый, обманутый муж, маленький Рики Готорн.

– Ты слишком много слушаешь болтовни Сирса, – прошептал Джон Джеффри. – Как и прежде.

– Я знаю, – улыбнулся Рики. – Я по натуре подчиненный. А Сирс всегда был генералом.

– Ошибаешься, – попытался возразить Джеффри. – Он не генерал, он… – Мысль угасла.

– Это не важно, – прозвучал мягкий голос. – Просто сделай шаг вперед, Джон.

Доктор Джеффри теперь смотрел вниз на серую воду:

– Нет, я не могу. Я хотел что-то другое… Я собирался… – И, смутившись, замолчал.

Когда он снова поднял глаза, у него перехватило дыхание. Эдвард Вандерлей, самый близкий ему человек, стоял на ветру там, где только что он видел Рики. Как и в ту памятную вечеринку, на нем были черные туфли, серый фланелевый костюм и цветная рубашка. Дужки очков в черной оправе соединял серебристый шнурок. Красивый, с театрально-седыми волосами и в дорогой одежде, Эдвард тепло улыбался ему с сочувствием и пониманием.

– Прошло совсем немного времени, – сказал он.

Доктор Джеффри зарыдал.

– Хватит валять дурака, – сказал ему Эдвард. – Нужен всего один лишь шаг. Это чертовски просто, Джон.

Доктор Джеффри кивнул.

– Ну, так сделай его, Джон. Ты слишком устал, чтобы поступить иначе.

Доктор Джеффри шагнул вперед.

Внизу, у самой воды, защищенный от ветра толстой стальной пластиной, Омар Норрис увидел, как он ударился об воду. Тело доктора сразу же погрузилось, мгновением позже появилось на поверхности, развернулось лицом вниз и поплыло, влекомое течением.

– Черт! – выругался Норрис: он нашел единственное место, где, как он думал, сможет спокойно прикончить пинту бурбона без опаски быть застуканным адвокатами, шерифом, женой или кем-то, кто станет ему указывать, что, мол, валит снег и надо чистить улицы. Он глотнул еще бурбона и прикрыл глаза. Когда он вновь открыл их, тело все еще виднелось на поверхности, но намокшее тяжелое пальто тянуло его под воду. – Черт! – Он завинтил бутылку, поднялся и пошел звать на помощь.

II. Вечеринка у Джеффри

Расступитесь-ка, дамы, в стороны, прочь!Перестаньте болтать и кичиться собою!Двери настежь – сейчас войдет ОнаИ всех вас затмит своей красотою.

«Хвала его даме». Альманах Тоттела, 1557

1

События, о которых пойдет речь, произошли ровно год и один день назад, в последний день конца золотой эры. Никто из них не подозревал ни о том, что эта эра была золотой, ни о том, что финал ее близок, – они продолжали воспринимать свою жизнь в обычной манере обеспеченных людей: комфортабельное существование, друзья с достатком, гарантированный сытный стол – то есть как процесс постепенного и порой незаметного роста. Пережив кризис молодости и зрелости, они считали, что у них достаточно мудрости, чтобы встретить приближающуюся старость; они пережили войны, адюльтеры, компромиссы и реформы и думали, что повидали в своей жизни почти все, что могли, – им уже нечего было требовать от нее.

Однако существовало на свете нечто, о чем они даже не подозревали, и им предстояло с этим столкнуться.

Золотая эра дарила радость каждого прожитого дня. И Рики, как никто другой из членов их Клуба, знал и ценил это. Со временем это осознали и остальные.

2

– Мы точно пойдем?

– Что? Ты же всегда любила приемы, Стелла.

– А этот вызывает во мне какое-то странное предчувствие.

– Ты не хочешь познакомиться с этой актрисой?

– Никогда особо не горела желанием встречаться с девятнадцатилетними красавицами.

– Эдвард, похоже, всерьез ею увлечен.

– О, Эдвард, – Стелла причесывалась у зеркала и улыбнулась отражению Рики. – Думаю, нам стоит пойти только затем, чтобы посмотреть, как отреагирует Льюис Бенедикт на находку Эдварда. – Затем ее улыбка изменилась. – По крайней мере, это напоминает приглашение на заседание Клуба Фантазеров.

– Это не заседание, а званый ужин, – тщетно попытался объяснить Рики.

– Я всегда считала, что вам следует допускать женщин на эти ваши знаменитые вечера.

– Я знаю, – сказал Рики.

– Вот поэтому я и собираюсь пойти.

– Но это не Клуб Фантазеров. Это просто вечеринка.

– Хорошо, тогда скажи мне, пожалуйста, кого Джон пригласил на нее – помимо тебя и этой его маленькой актрисы?

– Да всех, пожалуй, – честно ответил Рики. – А о каком предчувствии ты говорила?

Стелла вскинула голову, коснулась губ помадой, взглянула на себя в зеркало и сказала:

– Не по себе мне что-то…

3

Сидя рядом с Рики в машине, Стелла, такая необычно притихшая с момента выхода из дома, проговорила:

– Что ж, если там и вправду будут все, то можно надеяться увидеть кого-нибудь новенького.

Рики вдруг показалось, что она поддразнивает его, и он почувствовал укол ревности.

– Невероятно, правда? – голос Стеллы, высокий, певучий и искренний, звучал так, словно то, что она собиралась сказать, не было поверхностным и малосодержательным.

– Ты о чем?

– О том, что один из вас устраивает званый ужин. Из всех известных нам людей приемы устраиваем только мы с тобой, и то всего два раза в год. Джон Джеффри, уму непостижимо! Удивительно, как это Милли Шин разрешила ему.

– Волшебная сила искусства, – предположил Рики.

– Для Милли не существует иной волшебной силы, кроме Джона Джеффри, – отозвалась Стелла и засмеялась, представив себе экономку их друга, в каждом жесте которой светилась любовь к нему. Стелла, которая в некоторых практических аспектах была мудрее любого мужчины ее возраста, порой сама себя приятно возбуждала мыслью о том, что доктор Джеффри допустил такую глупость; а еще она была убеждена, что Милли и ее хозяин спят в одной кровати.

Обдумывая свой ответ, Рики не заметил проницательной ремарки жены. «Волшебная сила искусства», казавшаяся отдаленной и чуждой здесь, в Милбурне, на самом деле полностью захватила воображение Джеффри: он, чей энтузиазм не заходил дальше подсечки форели, за последние три недели страстно увлекся молодой гостьей Эдварда Вандерлея. Сам же Эдвард таинственно помалкивал о девушке. Она была приезжей, очень молодой, так называемой «звездой», а подобные личности всегда пополняли коллекцию Эдварда: не исключено, что он сам уговорил ее подыграть выдуманной биографии. Традиционно процедура заключалась в том, что новоявленная личность надиктовывала на магнитофон Эдварда автобиографию столько недель, сколько длился их взаимный интерес. Затем, с большой ловкостью и умением, он переносил эти мемуары на страницы книги. Дальше исследование продолжалось уже через переписки или по телефону – с теми, кто что-то знал или слышал о предмете поиска: генеалогическое расследование было частью метода Эдварда. Магнитофонные записи производились в его доме в любой подходящий момент; полки на стенах его кабинета были уставлены кассетами с записями, разумеется, порой скандального и непристойного содержания. Сам Рики не питал особого интереса к пристрастиям и интимной жизни актеров, и остальные его друзья, как он считал, – тоже. Однако когда в пьесе «Все видели солнце», в которой была занята Анн-Вероника Мор, в течение месяца произошло перераспределение ролей, – Джон Джеффри задался целью пригласить ее в гости. Еще большей загадкой было то, что его интриги и намеки увенчались успехом: девушка дала согласие прийти на званый ужин в ее честь.

– Боже мой, – проронила Стелла, увидев, сколько машин выстроилось у тротуара перед домом Джеффри.

– Джон закатил бал, – сказал Рики. – Хочет продемонстрировать свои достижения.

Они поставили машину кварталом дальше и прогулялись по холодку до парадной двери. Голоса и музыка доносились из дома.

– Ничего себе! – удивился Рики. – Он даже кабинеты свои задействовал.

Так оно и было. Молодой человек, прижатый толпой к дверям, посторонился и пропустил их в дом. Рики узнал в нем последнего обитателя дома Евы Галли. Он принял слова благодарности Рики с равнодушной ухмылкой и затем улыбнулся Стелле.

– Миссис Готорн, не так ли? Я встречал вас в городе, но мы ни разу не были представлены друг другу. – Прежде чем Рики вспомнил его имя, он протянул Стелле руку и произнес: – Фредди Робинсон, из дома напротив.

– Рада познакомиться, мистер Робинсон.

– Знатная вечеринка!

– О, надеюсь, – отозвалась Стелла, тусклейшая из ее улыбок тронула уголки губ.

– Раздеться можете здесь, в кабинете врача, напитки наверху. Буду счастлив принести вам что-нибудь выпить, а ваш муж пока позаботится о пальто.

Стелла окинула взглядом его блейзер, клетчатые брюки, мягкий вельветовый галстук-бабочку и нелепо напряженное лицо.

– Уверена, в этом нет необходимости, мистер Робинсон.

Вместе с Рики они улизнули в кабинет, в котором повсюду были развешаны пальто.

– О боже, – вздохнула Стелла. – Чем, интересно, этот молодой человек зарабатывает себе на жизнь?

– Я думаю, продажей страховых полисов.

– Мне следовало бы догадаться. Отведи меня наверх, Рики.

Держа прохладную руку жены, Рики вывел ее из кабинета к лестнице. Здесь, на первом этаже, располагался «первый уровень»: портативный проигрыватель на столе с грохотом извергал диско, вокруг бесновалась молодежь.

– Джон, видать, помешался, – пробормотал Рики.

– Или получил солнечный удар, – подхватила Стелла.

– Хей, мистер Готорн! – крикнул мальчишка, дозревающий подросток, сын одного из его клиентов.

– Здравствуй, Питер. Здесь шумновато для нас. Пойду поищу, где тут слушают Гленна Миллера.

Чистые голубые глаза Питера бесстрастно смотрели на него. Неужели он казался настолько чужим для молодежи?

– Послушайте, а что вы скажете о Корнелле? Я вот думаю попробовать поступить туда. Салют, миссис Готорн!

– Это неплохой колледж. Надеюсь, тебе повезет, – сказал Рики. Стелла легонько ткнула его в спину.

– Запросто. Я уверен, что поступлю. У меня почти высший балл по аттестату. Папа наверху. Слыхали?

– Нет, – Стелла снова ткнула его в спину. – О чем?

– Нас всех пригласили, потому что мы почти ровесники с Анн-Вероникой Мор, да только они ее сразу же утащили наверх, как только пришел мистер Вандерлей. Мы даже не поговорили с ней, – Питер показал рукой на толчею танцующих в маленькой комнате пар. – Хотя Джим Харди успел поцеловать ей ручку. Он в своем репертуаре, всех обскачет.

Рики увидел сына Элеонор Харди, исполняющего ритуальные телодвижения в танце с темноволосой девушкой – Пенни Дрэгер, дочерью аптекаря, его клиента. Она дернулась назад, крутанулась на месте, подняла ногу и затем опустила ее прямо на промежность Харди.

– Какой многообещающий юноша, – промурлыкала Стелла. – Питер, будь добр, сделай нам одолжение.

– О, конечно, – парень вздохнул. – Слушаю.

– Расчисти нам с мужем путь наверх.

– О’кей. Но знаете что? Нас пригласили только встретить ее, а потом мы должны идти по домам. Миссис Шин сказала, что нам нельзя даже подниматься наверх. Они, наверно, боятся, что мы ее потащим танцевать и все такое, но они даже не пускают ее сюда. Миссис Шин сказала, что в десять она вышвырнет нас всех отсюда. Кроме него, пожалуй, – он кивнул в сторону Фредди Робинсона, положившего руку на плечи хихикающей школьнице.

– Жутко нечестно, – сказала Стелла. – А теперь будь паинькой, проведи старичков наверх.

– Конечно, сейчас. – Он провел их через битком набитую комнату к лестнице с таким видом, будто вывел на прогулку пациентов местной психбольницы. Когда они благополучно добрались до ступенек и Стелла начала царственный подъем, Питер потянулся вперед и шепнул Рики в ухо:

– Разрешите вас попросить, мистер Готорн? – Рики кивнул. – Передайте ей от меня привет, ладно? Она настоящая красотка!

Рики громко рассмеялся, и Стелла вопросительно обернулась к нему.

– Ничего, ничего, дорогая, – сказал он, и они пошли наверх, к более тихим помещениям.

Наверху, в коридоре, стоял Джон Джеффри и потирал руки. Спокойная фортепьянная музыка плыла из гостиных.

– Стелла! Рики! Как чудесно, не правда ли? – энергичным жестом он указал в сторону комнат. В них было такое же столпотворение, как и внизу, но наполняли их мужчины и женщины среднего возраста – родители подростков, соседи и знакомые Джеффри. Рики заметил двух-трех процветающих фермеров из провинции; Ролло Дрэгера, аптекаря; Луиса Прайса, посредника по продаже продуктов потребления, подкинувшего ему когда-то пару неплохих идей; Харлана Ботца, своего дантиста, уже, похоже, подвыпившего; нескольких мужчин, не знакомых ему, скорее всего из университета, – у Милли Шин там преподавал племянник; Кларка Маллигэна, владельца городского кинотеатра; Уолтера Барнса и Эдварда Винути из банка, оба в белоснежных манишках; Неда Роулза, издателя местной газеты. Элеонор Харди обеими руками держала перед грудью высокий бокал, склонив лицо с высоко поднятыми бровями к Льюису Бенедикту. Сирс стоял, прислонившись к книжному шкафу, и казался здесь лишним. Затем толпа вдруг разделилась, и Рики понял отчего. Ирменгард Дрэгер, жена аптекаря, в этот момент трещала ему на ухо, и до Рики наконец дошло, о чем.

– Я ушла к Скидмору, что ж, он был у меня три года, пока я не встретила Ролло, как вы думаете, заслуживаю я чего-то более достойного, чем этот паршивый городишко, или нет? Откровенно говоря, если бы не Пенни, я бы давно собрала вещички и сию же минуту уехала бы отсюда. – Ее речь звучала как музыкальный фон, правда, не слишком лиричный, и Ирменгард умудрилась втиснуть в эту мелодию десять последних лет своей жизни.