Полная версия
Прости мне мои капризы
* * *
Загруженный по самую маковку информацией, от которой, когда я ее прочитывал и записывал в тетрадку, по телу моему не однажды пробегал колючий, словно еж, холодок, чрезвычайно взволнованный – как будто все то, о чем я узнал, было не вымыслом, выдумкой (впрочем, наверное, имеющими под собой те, или иные «небеспочвенные» основания…), а чистой правдой, взбудораженный, к тому же, «провидческим» предсказанием библиотекарши Надежды Ивановны, отчего-то, правда, не сумевшей в свое время применить этот провидческий дар к себе самой (когда «скоропостижно» выходила замуж, о чем я постеснялся ей напомнить…), возможно, из-за отсутствия жизненного опыта, по молодости, – я, наконец, вышел из помещения наружу.
Встретившись с Ириной лицом к лицу, я пришел в полный восторг – от того, как она выглядела.
Девушка была в легких белых туфельках на умеренно высоком каблуке (я начал вести «осмотр» снизу – вверх…), светлых брючках свободного покроя, нижней частью опускавшихся до голых щиколоток, голубой блузке, с коротким рукавом, и широкополой соломенной шляпке, «по-ковбойски» (так я почему-то решил…) сдвинутой на затылок. В этом наряде Ирина смотрелась – просто неотразимо!
– Я заходила к тебе домой. Твоя мама сказала, что ты должен быть здесь. Ушел, говорит, даже как следует не позавтракав, ничего толком не объяснив.
– Да, как-то неловко вышло. Некогда было объяснять. Я тут три часа уже нахожусь.
– По какому поводу? Ах, что за глупости я говорю? Какой может быть повод для похода в библиотеку? Что за книгу взял? Впрочем, книги в руках у тебя я не вижу.
– Я не за книгами сюда приходил.
– А зачем?
– Искал материалы о русалках.
– О русалках?!
Ирина очень удивилась тому, что услышала. Как будто все ее легкое, подвижное тело выразило это одно из присущих человеку чувств, или состояний: каким-то мгновенным, импульсивным движением – порывом. А ярко-синие, как полевые васильки, глаза ее сделались большими и точно объемными – что меня еще больше взволновало, и одновременно – встревожило. Именно такие глаза были у привидевшейся мне, после сна, девочки – перед тем, как видение исчезло. Я так и не понял: что же это на самом деле было? И одежда моя оказалась на полу, тогда как – это я помнил совершенно точно – я повесил ее на спинку стула, когда разделся, перед сном. Может быть, я, по какой-нибудь надобности встав с кровати, до момента, когда окончательно проснулся, – сам сбросил рубашку и джинсы на пол, и теперь просто ничего об этом не помнил? Но что могло меня к этому подвигнуть? А еще вывернутые наружу карманы – словно в них кто-то что-то искал?
– Для чего они тебе понадобились? – отвлекла меня от тревожных мыслей Ирина.
– Кто – они?
– Как кто? О ком ты сейчас говорил?
– А-а-а… Хотел поподробнее разузнать, что это за существа такие есть…
– Зачем? – повторила вопрос Ирина.
– Затем, что я видел тебя во сне.
– Когда?
– Сейчас! То есть сегодня!
– Ты видел меня во сне?
– Да!
– Вот как! И что же?
– А то, что ты была в облике русалки!
– Я в облике русалки? Чудесно! Здорово! Или нет – не здорово? Это хорошо, или плохо? Что интересного ты о них нашел? Это здесь, в тетради? Я могу посмотреть?
Ирина разом, словно из автомата, «выстрелила» длинную «очередь» из вопросов.
Вместо ответа, я протянул ей тетрадку.
Она взяла ее.
Нетерпеливо раскрыла.
Перелистала несколько исписанных страниц.
Затем вернувшись к первой странице, с трудом разбирая мелкий и торопливый мой почерк (в котором я и сам не всегда могу разобраться…), медленно стала читать.
Вслух.
Прочитала она (с моей помощью) все, что я записал. А одну часть выделила особо выразительным тоном. Это было стихотворение Константина Бальмонта – «Русалка».
Если можешь, пойми. Если хочешь, возьми.Ты один мне понравился между людьми.До тебя я была холодна и бледна.Я – с глубокого, тихого, темного дна.Нет, помедли. Сейчас загорится для насМолодая луна. Вот – ты видишь? Зажглась!Дышит мрак голубой. Ну, целуй же! Ты мой?Здесь. И здесь. Так. И здесь… Ах, как сладко с тобой!Две последние строчки Ирина прочла дважды, делая акцент на каждом слове (видимо, само содержание, смысл, заключенные в этих строчках, впечатлили ее более всего!). После чего закрыла тетрадь и вернула ее мне.
– И нисколько они не страшные, а очень даже милые, симпатичные существа! А какие страстные! Азартные! Попадется в руки красивый парень – не выпустят, пока своего не добьются! Никогда не думала, что они могут такими быть!
Ирина произнесла речь столь эмоционально, с воодушевлением, пылкостью, словно симпатичные эти создания и впрямь существовали в нашем земном, материальном мире, и она лично с кем-нибудь из них встречалась.
– Скажи, только честно: я – какой я была в твоем сне?
– Ты была такой же очаровательной и прелестной, какой я вижу тебя сейчас!
И я подробно, ничего не скрывая и не затушевывая (в отличие от признания, сделанного библиотекарше Надежде Ивановне…), поведал Ирине обо всем, что я в своем сне увидел.
Рассказ мой задел Ирину за живое. Взволновал! Это было заметно по изменившемуся ее дыханию, которое стало более глубоким и «слышным», а также по прозрачным бисеринкам пота, проступившим у нее на лбу, гладкой полоске кожи над тонкой верхней губой и даже на кончике маленького, загорелого носа.
– Я читала в газете об одном человеке – мужчине, – медлительно произнесла Ирина, устремив «над пылью переулочной», вдаль, взгляд, – которому каждую ночь, или почти каждую, снятся сны. И каждый раз он с нетерпением ждет наступления ночи, чтобы поскорее заснуть и увидеть очередной сон.
– Что же такое интересное ему снится?
– Ему снится то, чего, по его признанию, у него нет в реальной жизни… Женщины! С которыми он общается, разговаривает и, самое главное для него – вступает… ну, в эту самую, интимную связь…
– Никогда о чем-либо подобном не слышал.
– Об интимных отношениях между мужчинами и женщинами?
Ирина перевела взгляд на меня. Она почему-то вдруг стала очень серьезной.
– О таких снах.
– Это потому, что такие сны – редкость. Я хотела сказать, что люди, видящие такие сны, встречаются редко. Тебе, например, часто снится то, о чем ты мне сейчас рассказал? Или что-нибудь в этом роде?
– Не часто! Сегодня – в первый раз.
– Вот, видишь… А мне тоже сегодня приснился сон.
– Такой же, как тогда?
– Что? Нет, не как тогда! – Ирина засмеялась. – Такие сны мне больше не снились. Возможно, что-нибудь этакое приснится, когда на подходе будут очередные… дни… Ну, вот… Приснился мне сон. Только у тебя была ночь, а у меня день. Мне снились далекие и высокие горы, с синеватыми снежными шапками на вершинах, а над вершинами – сияло ослепительно яркое солнце – круглое, как моя шляпа!
Взявшись обеими руками за края замечательной своей шляпки, Ирина сняла ее. Качнув головой и встряхнув волосы, подбросила головной убор вверх – так, что шляпка закрутилась в воздухе, как юла. Ловко поймала ее и оставила в руках. Затем сказала:
– Ну, что, идем?
– Идем!
– А куда?
– Куда глаза глядят!
– А куда они глядят?
– Вперед!
Под внимательным, задумчивым взором прекрасной женщины, которой не очень повезло в семейной жизни, все это время неприметно наблюдавшей за нами через широкое окно библиотеки, – мы сдвинулись с места.
Продвигаясь неспешно «вперед», – минут через двадцать, или немного сверх того, мы добрались до старого, заброшенного яблоневого сада, расположенного в километре от села, только не в той стороне, где протекала славная наша речка Вежа. В прежнее время в благодатной этой местности стояла небольшая, домов в тридцать, деревня, постепенно обезлюдевшая (последнюю жительницу деревни – девяностолетнюю бабку, перемещавшуюся, в силу одолевшей бренное тело физической немощи, по родимой земле – не иначе как на карачках, увез в город сын…) и прекратившая земное свое бытие.
(Подобная – печальная – участь в скором времени ожидала еще несколько окрестных деревень…).
Из жителей села теперь – редко кто сюда забредал. Больше тут обретались бродячие, отбившиеся от дворов, собаки, иногда можно увидеть – стрелой промелькнувшую в траве кошку. Да три, или четыре почерневшие от времени и тяжкого, погибельного одиночества, опасно накренившиеся к земле, с «пустыми глазницами окон» и полуразрушенными печными трубами, из которых уже много лет не выходил наружу густой, теплый дым (символ жизни…), «избы-старухи», продолжавшие хилыми своими старушечьими силами сопротивляться постигшему их горю и окончательному тлену, – «челюстью порога жевали пахучий мякиш тишины»…
* * *
Ей было тринадцать лет!
Тринадцать!
Было ей лет.
Было…
В этой цифре, довольно своеобразной, с укоренившейся в человеческих умах неоднозначной ее «репутацией», – скрывалась очень сложная, может быть, даже неразрешимая, для меня задача… Никакого отношения не имевшая к математике. Во всяком случае – прямого…
Я никак не мог сосредоточиться, «собрать в кучу» жидкие свои мозги – чтобы сделать правильный выбор, или вывод.
Всего – тринадцать?
Или – уже тринадцать!
Даже через какой-то месяц (неполный месяц!) – четырнадцать.
Так, или этак?
Первое, или второе?
Архи важный и архи сложный этот вопрос – неотступно меня преследовал.
Беспокоил.
Донимал.
Мучил.
Утром.
Днем.
Ночью.
Как серьезный, плохо поддающийся исцелению, телесный, или душевный недуг.
Пытаясь дать на вопрос этот точный ответ (в неточном не было смысла…), я, подобно озадаченному «Витязю на распутье» с картины художника Васнецова, склонялся то к первому, то ко второму умозаключению, приводя те, или иные – убедительно-неубедительные – доводы.
В конце концов, изрядно помучившись, физически и морально, – я пришел к умозаключению номер два. То есть – уже…
Пришел я к этому соображению, тщательно проанализировав поведение, поступки Ирины, яркость, образность и живость мышления, нетривиальность суждений о жизни, о взаимоотношениях между людьми, в самом широком их спектре, многообразии, манеру мировосприятия в целом, а также определенные внешние и внутренние признаки, время от времени проявлявшиеся в неординарной ее натуре – в полную, или почти полную, силу…
ГЛАВА 6
Тем временем, лето, весело «катившееся в июль», – добралось до верхушки месяца.
Мой отпуск подошел к концу.
Совсем скоро мне предстояло испить горькую свою чашу! Я должен был убыть в училище.
Мысль о нависшем над моей головой, подобно Дамоклову мечу, отъезде – крайне негативно повлияла на меня – мои чувства, сознание, настроение. Я точно впал в состояние заторможенности, «анабиоза». Сделался равнодушным ко всему (исключая своих родных), что происходило вокруг меня… Если происходящее не имело непосредственного отношения к нам с Ириной.
Накануне одной из последних наших встреч – «анабиоз» сменился жутким отчаянием! И тоской! Казалось, что за все те девятнадцать оборотов Земли вокруг Солнца, совершенные при моей жизни, – не было случая, чтобы мое сердце тосковало так сильно и безутешно!
В одну из особо тяжелых минут «душевной невзгоды» – мне пришла на ум одна – не очень хорошая идея: заболеть какою-нибудь «фиктивной» болезнью. Благодаря фиктивной этой болезни – я мог бы задержаться дома еще на какое-то время – три-четыре-пять дней.
(Некоторые мои товарищи подобной уловкой, случалось, пользовались: направляли в учебное заведение соответствующие телеграммы, подтвержденные должностным лицом из военкомата, с которым, должностным лицом, можно было тем, или иным образом договориться…).
Помимо того, что я и так пребывал в подавленном совершенно состоянии, и никак не мог из этого состояния выйти, мне отчего-то вдруг начало казаться, что в наших с Ириной отношениях, при всей их максимальной открытости, доверительности и прочем – все же оставалась некая недосказанность, незавершенность – недоставало какого-то существенного, может быть, даже – главного «штриха». И этот «пробел» необходимо было устранить.
Однако, тщательно поразмыслив, я отказался от этой авантюрной затеи, осознав, что в таком случае (если бы история с вымышленной болезнью оказалась успешной…) я нисколько не облегчил бы свою участь, а наоборот – лишь продлил бы охватившую меня агонию. А «пробелов» могло стать – еще больше.
Как ни печально, но самым разумным было – предоставить событиям естественный ход.
Но не только я один пребывал в таком «расклеенном» состоянии.
Ирина тоже была, словно сама не своя: иногда предельно сосредоточенна, задумчива и, не по летам, серьезна, в другой раз – беспричинно смешлива, весела, на удивление – легкомысленна (беспечно относилась к некоторым важным, на мой взгляд, житейским вещам…), совершенно, казалось, не замечая этого своего настроения, порой вдруг рассеянна, невнимательна – невпопад отвечала на какой-нибудь несложный вопрос, по несколько раз переспрашивала там, где все было ясно.
В конце концов, она – запинаясь, сбивчиво: то – прямо смотря мне в глаза, то – отводя взгляд в сторону, а в какое-то мгновение и вовсе – с отстраненно-отчужденным выражением лица – объяснила, что не может в полной мере разобраться в своих ощущениях, чувствах – во всем, что с ней происходит, и что ей – очень, очень, очень грустно и больно – со мной расставаться!
Душераздирающая эта драма происходила в любимые нами вечерние часы.
За селом.
У кромки поля свежескошенного ячменя, желто-серые валки которого – прямыми линиями – уходили в его, поля, глубь и, кажется, еще дальше – в самое небо.
Без каких бы то ни было лишних глаз.
Хотя, конечно же, многие о наших с Ириной отношениях знали и, в первую очередь, ее родственники и мои родители. Однако, это было не то – не совсем верное, или точное знание. Потому что все (за исключением, может быть, прозорливой библиотекарши Надежды Ивановны, да, возможно, чересчур любопытной «Варвары» – Ирининой сестры Аньки…) видели лишь внешнюю сторону этих отношений и не замечали (просто-напросто не могли заметить – так я, во всяком случае, думал…) другой стороны – внутренней, скрытой, которая была главной.
В какой-то момент мы – одновременно – потянулись друг к другу: я – с намерением поцеловать Ирину в щеку (пытаясь представить немыслимое: что целую ее – всю, не оставляя на трепетном теле, которое было «ни в чем», «живого места»!), она…
Она вдруг слегка повернула голову, и я не совсем ловко ткнулся в ее – мягкие, теплые, чуть приоткрытые, освещенные лучами заходящего солнца – губы…
* * *
До отъезда в училище оставалось три, или четыре дня.
Приобретенный в кассе предварительной продажи билетов проездной документ на поезд (для чего мне пришлось совершить поездку в областной центр…) – уже находился, вместе с отпускным билетом, заверенным синей казенной печатью военкомата (прибыл такого-то числа-месяца-года, убыл такого-то…), во внутреннем кармане форменного моего кителя.
Еще больше времени мы старались проводить вдвоем, за исключением тех кратких часов, которые вынуждены были отводить себе на сон, прием пищи и общение с родными.
Между тем, после случившегося – «нечаянного» поцелуя – в наших с Ириной отношениях наступил, в определенном смысле, перелом.
Поворот.
И поворот этот оказался – довольно резким! Крутым – покруче спуска в реку – в том месте, где должен обитать Водяной! Сколь и неожиданным. Как будто включилась – давно ожидавшая своего часа – система форсажа.
Мы уже без всякого стеснения («времени не тратя даром», то есть не расходуя драгоценные минуты, проживаемые отныне – точно одна минута за три, на излишнее и совсем ненужное «оправдание» наших дерзких помыслов, намерений и поступков…) переводили эти отношения из «теоретической», «умозрительной» до сего момента, плоскости – в «практическую», «материалистическую», сводя их, в значительной мере, к банальной, как ее, порой, называют, но поразительно живучей, необоримой природе инстинкта… Не переступая, однако, через определенную грань, о существовании которой Ирине подсказывали интуиция, чутье, какой-то внутренний, правильно настроенный механизм. Я же знал об этой тонкой грани, этом постоянно маячившем у меня перед глазами «шлагбауме» – фактически: до какой бы степени Ирина ни была развита физически (физиологически…), умственно (в границах своего возраста, за который, впрочем, она постоянно предпринимала попытки выйти…) – «по паспорту» (которого она, разумеется, пока не имела…) ей еще только должно было исполниться четырнадцать лет! И с этим, весьма существенным обстоятельством, о чем, правда, мы с Ириной никогда не говорили (словно не признавая таковое обстоятельство за главное «препятствие», которое, в случае выхода наших «инстинктов» из-под контроля, могло нас остановить…), – я должен был считаться!
(В этой связи, иногда, я испытывал жгучее желание – перенестись на какой-нибудь машине времени из сегодняшних дней – лет на пятьсот, или тысячу назад. Так же, как мечтала об этом Ирина. Только, в отличие от Ирины, которой интересно было бы «пообщаться» с далекими соплеменниками, посмотреть, какие они есть, – у меня была несколько другая цель. Заключалась она в следующем.
В ту давнюю пору обычным на Руси делом было, когда жених и невеста могли сочетаться, законным браком, в гораздо меньшем возрасте, нежели в нынешнее время, а именно: в пятнадцать (жених) и двенадцать – тринадцать (невеста) лет.
Об этом я прочитал в одной из статей, когда изучал в библиотеке материалы о русалках, только в тетрадь не стал записывать – чтобы информация случайно не попала на глаза Ирине. Мне не хотелось, чтобы у нее появились обо мне какие-то неверные мысли.
Если бы мы с Ириной жили в том времени – я вполне мог бы на ней жениться – при теперешних ее летах…).
Поцелуи – в заброшенном яблоневом саду – были по эту сторону грани…
Милые «сестрички» Ирины, уверенно, с каждым днем все полнее наливающиеся молодой, свежей силой, – «ни в чем», в благословенный час, представшие моим глазам, и все случившееся затем – тоже по эту сторону…
А произошло все так…
Прогуливаясь в любимом нашем саду, вдыхая сладкий запах яблонь, иные из которых, состарившись, оставшись без теплого людского призора, уже не давали сочных и вкусных плодов, – я обратил внимание на то, что Ирина часто поднимает кверху голову и внимательно что-то рассматривает.
– Ты чего-то ищешь? – спросил я ее.
– Угу!
– Интересно: что можно найти на яблоне, кроме того, что на ней растет?
– Кое-что можно, если хорошенько поискать.
Наконец, возле одной, довольно большой, высокой и развесистой яблони – Ирина остановилась.
Я тоже остановился и, заняв выжидательную позицию, – с любопытством смотрел на свою спутницу.
Ирина обошла дерево вокруг, со всех сторон, внимательно его осматривая – точно изучая.
Затем она приблизилась к нему вплотную.
Тут-то все и началось…
Ирина скинула босоножки (девушка была в каких-то пестрых, широких штанах-шароварах, стянутых в поясе резинкой, и коротком, апельсинового цвета, топике…).
Примерилась…
И медленно, плотно обхватывая руками и захватывая бедрами крепкий, кряжистый ствол, стараясь не пораниться о твердую, шершавую кору, – начала карабкаться вверх.
Метрах в двух, или чуть выше, от земли из ствола яблони, почти параллельно земле, выходил толстый, без шероховатостей, отросток.
Добравшись до отростка, на него Ирина и перебралась.
Устроившись поудобней, свесив вниз ноги, – Ирина перевела дух и осмотрелась.
Прямо перед ее лицом, на разлапистой ветке, красовался крупный, краснобокий плод.
Ирина сорвала его.
Повертела, разглядывая, в руках.
Потом подышала на него и потерла гладкий бок ладонью.
Поднесла яблоко ко рту и, захватив зубами порядочный кусок, с хрустом, брызнув кисло-сладким соком, – надкусила.
– Ну, как – созрело? Можно есть? – спросил я, наблюдая за всеми этими «вкусными» ее манипуляциями.
– Не совсем. Недельку подождать, и будет можно! – прожевав и слегка поморщившись, ответила Ирина.
– Через неделю меня здесь уже не будет! – с грустью, тяжело вздохнув, ответил я.
– Тогда надо есть сейчас!
Она высмотрела другой плод, который также оторвала от ветки и бросила мне.
Сделав еще надкус, – Ирина кинула свое яблоко на землю.
Далее произошло нечто необыкновенное…
Слегка качнувшись, – проверяя устойчивость своего положения – Ирина подняла руки и взлохматила на голове волосы, так, что они приняли какой-то ершистый и растрепанный вид. Устремила в некую невидимую, затерявшуюся в густой листве растущей напротив яблони, точку – взгляд. И, придав голосу выразительности, добавив других интонационных красок, в той, или иной мере, по ее представлению, соответствовавших изображенному в бальмонтовском стихотворении образу, – начала воспроизводить исполненные вдохновения строки, которые она сумела запомнить – после первого прочтения.
Если можешь, пойми. Если хочешь, возьми.Ты один мне понравился между людьми.До тебя я была холодна и бледна.Я – с глубокого, тихого, темного дна.Нет, помедли. Сейчас загорится для насМолодая луна. Вот – ты видишь? Зажглась!Дышит мрак голубой. Ну, целуй же! Ты мой?Здесь. И здесь. Так. И здесь… Ах, как сладко с тобой!– Ну, что? Похожа я на русалку? – закончив чтение, обратив взгляд на меня, спросила Ирина.
– Похожа!
(В лесу русалки обитают на высоких деревьях. Особенно любят они крепкие, с густыми кронами, дубы…).
– А мне кажется – еще не совсем похожа…
Вновь покачнувшись…
(Сидят, нагие, на ветках, и днем, и ночью, и раскачиваются…).
… и удерживая равновесие, что без особого труда у нее получалось, – Ирина сняла с себя топик, который перекинула через отросток, рядом с собой.
Затем – длинными своими волосами…
(Волосы обязательно длинные и распущенные…).
… прикрыла спереди лифчик. После чего, заведя руки за спину, отстегнула.
Сняв лифчик, Ирина положила его поверх топика.
– А сейчас? – легонько побалтывая ногами, снова поинтересовалась она.
– Бо… Бо… Мой…
– Что-что? – не поняла моего ответа Ирина. – Что ты сказал? Повтори!
Она не поняла моего ответа, а я, ошеломленный происходящим, не понял, или не расслышал ее – уточняющего вопроса. Стоял и тупо на нее смотрел.
Внезапный порыв ветра, похожий на взрыв, образовался у самой поверхности почвы – прямо в том месте, где из нее проросла яблоня, на которой находилась Ирина.
Возникнув, кажется, ниоткуда, «из ничего», – ветер всколыхнул томившуюся на солнечном жару траву.
Затем вихрем обернулся вокруг ствола.
Закружился, завертелся волчком и, с шумом и посвистыванием, стремительно ушел вверх.
Взбудоражил тихо подремывавшую листву.
Не обошел вихрь стороной и Ирину.
Со стрекочущими, хлюпающими, как в глубоком, полном мутной воды овраге, через который по деревянным доскам мы с Ириной переползали, следуя в ночном походе на речку, звуками – вздулись, запузырились на ней чудные ее штаны.
По голым рукам и телу пробежала дрожь.
А еще – порыв разметал роскошные ее волосы…
(Могут представляться в облике маленьких девочек и взрослых женщин – красивых и безобразных, нередко с большой грудью…).
Чтобы не слететь с «насиженного» своего места и не бухнуться с порядочной высоты на землю, – обеими руками Ирина схватилась за нависавшую над головой ветку, с которой она сорвала два недозрелых плода, и, оглашая сад тонким мышиным писком, – зажмурилась…
(Цыцки большие-большие, аж страшно…).
Прекратился ветер также неожиданно, как и начался. И таким же необычным манером – уйдя с высоты вниз, проникнув в почву и дальше, кажется, в самую глубь земли.
Почувствовав, что стало тихо (забыв обо всем на свете, – я в оба глаза, неотрывно, продолжал смотреть на девушку, даже и не помыслив сказать ей о том, что ветра больше нет…), – Ирина разомкнула веки.
Она хорошенько проморгалась, как будто в глаза ее попали соринки, так, что на них проступили слезинки.
Немного еще выждав – убедившись в отсутствии опасности, – девушка отпустила ветку.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.