Прости мне мои капризы

Я смотрел на Ирину, испытывая, помимо опаски и потрясения – от вида живой, обнаженной плоти – и другие – довольно необычные ощущения. Мне вдруг показалось, что изменилось Время. Словно оно перешло в иное, неизвестное человеку, измерение. Потому что: то небольшое расстояние, которое нас разделяло, Ирина долго не могла преодолеть! Она двигалась энергично, но как будто из воды попала в некую невидимую субстанцию, массу, имеющую вязкую и плотную структуру и сковывавшую ее по рукам и ногам. Казалось, что каждое ее движение вперед – одновременно было и движением назад. Так, на экранном полотне кинозала – огромный, грохочущий по рельсам поезд, надвигающийся на зрителей всей своей многотонной, железной мощью, в реальности никогда на них не наедет.

Без сомнения, это были ее – русалочьи – проделки!

Может, она так и хотела – напугать меня?

Зачем?

Ни зачем! Просто так! Подчиняясь коварной своей русалочьей природе…

А может, весь фокус заключался в том, чтобы я мог получше ее разглядеть? Если это так, то фокус ей вполне удался…

Наконец, Ирина преодолела разделяющее нас пространство.

Приблизилась ко мне.

Почти вплотную.

И тут я заметил еще одну странность.

Странность эта была в удивительной перемене, которая вдруг с нею произошла.

Из девочки-подростка, какою Ирина вышла из воды на берег, – она неожиданно, в одно мгновение, превратилась в молодую, очень красивую женщину.

Я узнавал и не узнавал ее.

Признавал в ней – прежние ее черты, и не признавал.

А что было для меня совершенно внове – это умопомрачительная ее близость, действовавшая на меня так, что я готов был здесь же, на месте, умереть!

Она стала передо мной.

Глянула мне в лицо – так глянула, словно считывая с него, до последней искры хаотичных моих мыслей, нужную ей информацию. Затем проникла в глаза – острым, как каленая, выпущенная в стремительный свой полет, стрела, взором. И ласковым, томным голосом назвала меня по имени:

– Андрей!

Ее, напомнивший мне ту Ирину, голос – привел меня в чувство. Я обрел способность в большей, или меньшей мере владеть собой. И немедленно откликнулся:

– Ирина!

– Да, это я! Ирина! Посмотри на меня! Ты меня помнишь?

– Помню…

– Смотри еще!

Она отступила на шаг.

Медленно повернулась кругом, показав себя со всех сторон.

– Прошло много времени, как мы расстались! – вновь услышал я завораживающий ее голос. – Я уже не маленькая девочка! Правда?

– Правда!

– И могу делать все, что хочу!

– Да…

– Скажи: я хороша собой?

– Хороша!

– Стройна?

– Стройна!

– А как тебе милые мои сестрички? Взгляни: они уже выросли, стали большими!

Ирина подняла руки и, откинув в стороны волосы, прикоснулась влажными ладонями к груди.

– Нравятся они тебе?

– Нравятся…

– Ты можешь их потрогать. Дай мне руки!

Почувствовав, как о грудную мою клетку, с невероятной силой, ударилось и отскочило, и снова ударилось сердце, – я вытянул вперед дрожащие свои конечности.

Взяв мои руки в свои, – Ирина-русалка поднесла их к «сестричкам» и приложила.

Две крупные, твердые «горошины», словно острые язычки пламени, «прожгли» мои ладони. И тотчас – через ладони – уже не язычки, а настоящий «огненный вихрь» распространился по всему телу. Никакой боли, при этом, я не ощутил.

Испытывал я – совсем другие чувства…

Невыразимо приятные, по внешним и внутренним ощущениям, эти прикосновения – к трепетной, пульсирующей плоти, которая почему-то была не холодной (наполненной холодной русалочьей кровью…) и отталкивающей, какою, по моим представлениям, должна была быть, а наоборот, излучавшей естественное, живое тепло, – привели меня в почти бессознательное состояние.

– Тебе понравилось? – отняв мои руки от груди, с чарующей улыбкой, вновь спросила меня Ирина-русалка.

– Да! – одними губами выдохнул я, не сводя с нее глаз.

– Значит – ты пойдешь со мной?

– Куда?

– Туда!

Не сдвигаясь с места, – она повернулась гибким своим станом к реке, еще раз показав себя с «той» стороны, и движением головы указала на воду.

Меня начало трясти, как будто в лихорадке. И я ответил:

– Нет…

На лице женщины появилось выражение крайнего удивления. А потом удивление сменилось – досадой. Видимо, услышать от меня отказ – она не ожидала.

Затем Ирина-русалка стала смеяться.

Этот смех (выплескивавшийся, казалось, из самой ее подрагивающей груди…), который мне хорошо был знаком (по прежней, юной Ирине…), а теперь показался чужим, принадлежавшим другой женщине, – причудливым образом искажая, – далеко разносило эхо.

Наконец, она успокоилась. На лице ее проступило любопытство.

– Почему ты не желаешь пойти со мной? Может быть, ты боишься?

Я утвердительно кивнул головой.

– Меня?

– Нет!

С не прошедшим чувством опаски – я посмотрел на темную воду.

– Это оттого, что ты никогда там не был! Не бойся! Это всего лишь вода! Никакого вреда она тебе не причинит. Там очень хорошо! Тихо! Спокойно! Я расскажу много интересного, чего ты не знаешь и не сможешь узнать здесь, на земле, и сказки расскажу такие, которых ты не читал. Нравятся тебе сказки?

– Да…

– Покажу наш волшебный, удивительный мир. А потом мы будем ласкать друг друга. Любить… Ты хочешь меня любить?

– Хочу…

Словно тысячи ледяных горошин, таких же крупных, как соски на ее груди, только более твердых, с огромной скоростью просыпались с неба на земную твердь и больно ударили меня по голове…

– Хочешь…

Она подвинулась еще ближе.

Подалась вся ко мне.

Обдала горячим дыханием, смешанным с пряным запахом мокрых волос, речного песка и водорослей.

Сблизила свое лицо с моим и крепко поцеловала в губы… Вызвав в них необычное и незнакомое прежде мне ощущение – то ли легкого, едва уловимого, жжения, то ли слабого, как от притухающих в костре угольков, жара…

После фантастического этого поцелуя – произошло то, что должно было произойти.

Ирина-русалка положила руки мне на грудь.

Поводила по ней точеными, тонкими своими пальцами, оставляя светящиеся, похожие на фосфорические, следы…

Затем неторопливо, одну за другой, расстегнула на рубашке пуговицы.

Сняла ее с меня.

Бросила под ноги – на песок.

Остальное я, безропотно, снял с себя сам.

Она встала со мною рядом – сбоку, коснувшись меня упругим и гладким своим бедром.

Взяла за руку.

И повела.

В реку.

В черный, глубокий омут…

* * *

В довольно поздний час, когда в окно комнаты, в которой я спал – очень беспокойно и тревожно (помимо фантастического сна с Ириной-русалкой, меня никак не отпускала от себя и «другая», «настоящая» Ирина, как будто все время находившаяся рядом со мной и, раз за разом, настойчивым голосом, повторявшая – ввергнувший меня в жуткое волнение вопрос: хотел бы я быть ее первым мужчиной…), через прозрачную тюлевую штору, уже в полную силу светило солнце, – я проснулся.

Открыл глаза.

И как только я открыл их, то в ту же минуту почувствовал себя физически – неважно.

Худо!

Во рту у меня было сухо.

В горле – будто наждачной бумагой пошаркали.

Сердце билось так, как оно бьется у испуганной, попавшей в силок, птицы.

Лежал я на спине.

Не шевелясь.

Неосмысленно смотря в окно.

В какой-то момент солнце прострелило ослепительными своими лучами штору – насквозь и «засветило» мне прямо в зрачки.

Сомкнув веки, я повернул от окна голову.

Подождал, пока растворятся зайчики, которых я «поймал», когда в глаза мои нырнуло солнце.

Затем снова открыл их.

Мне удалось сдержать себя – чтобы не закричать. Не заорать, на весь дом, благим матом!

Почему-то я не лишился сознания!

И вообще – не умер!

Прямо передо мной, около кровати, в ногах, стояла – маленькая девочка.

Лет девяти; может быть, десяти, или одиннадцати.

Ростом чуть выше дугообразной, железной спинки кровати.

Тоненькая.

В красном, с большими белыми горошинами, платье, которое было ей слишком велико – мешковато висело на худеньких плечиках и почти полностью закрывало ноги, открытыми оставались одни лишь голые ступни.

Платье было влажным и липло к щупленькому ее телу.

Непричесанные, темные волосы на голове – также были густо напитаны влагой, как будто девочка только что вышла из реки – капли воды стекали на ее лицо.

Стояла она тихо.

Без движения.

С прижатыми к бокам руками и сжатыми в кулачки пальцами.

Похожая обликом на Ирину и – не похожая…

Девочка стояла смирно и смотрела на меня – глубоким, совсем не детским взглядом. Кажется, она шевелила губами, словно хотела что-то сказать и не могла.

Затем девочка повернула голову к окну, и неподвижное ее лицо дрогнуло.

Десятки крохотных солнечных зайчиков заплясали на бледных и мокрых щечках, вызвав в них румянец. И от этого солнечного тепла – на ее губах появилась улыбка.

Потом девочка снова посмотрела на меня (улыбки на ее лице уже не было…).

И снова она хотела мне что-то сказать.

Наверное, что-то важное…

На какое-то время я обездвижил. Не мог пошевелить ни рукой, ни ногой.

Осознав, что я не умер, а жив, только сильно испуган, – я вцепился в одеяло, под которым спал, и натянул его на голову. Так я поступал в детстве, прячась от какой-либо угрожавшей мне, как я думал, опасности.

– Этого не может быть! Не может быть! Я ведь уже не сплю! – то ли про себя, то ли вслух прошептал я, боясь высунуть голову из-под не очень надежного своего укрытия. – Не может быть…

Наконец, я все-таки отважился выглянуть.

Никакой маленькой девочки, в красном платье, в комнате не было.

Видение исчезло…

Немного еще полежав и более-менее успокоившись, я откинул одеяло и встал с кровати.

Огляделся – словно опасаясь того, что девочка могла находиться (бессмыслица, чепуха, но – вдруг?..) где-нибудь рядом.

После этого я подошел к стулу, стоявшему в углу комнаты, чтобы взять рубашку и джинсы, которые я повесил на спинку, когда перед сном разделся.

Одежды на стуле – тоже не было.

Я обнаружил ее на полу, под стулом – скомканную, брошенную, как попало…

Почувствовав, как на груди и спине выступил пот и не найдя произошедшему объяснения, – я поднял рубашку с джинсами, у которых, к тому же, оба кармана оказались вывернутыми наружу, точно в них кто-то порылся.

Оделся.

Застелив кровать, раза три плеснув в лицо водой из установленного во дворе дома рукомойника, с трудом заставив себя проглотить какую-то пищу, продолжая находиться под впечатлением от необыкновенного своего сна (вдобавок – эта непонятная совершенно история с девочкой…), точнее сказать, придавленный сновидением, словно тяжелой каменной глыбой, – я отправился в библиотеку, располагавшуюся в Доме культуры, в угловой стороне здания, на втором этаже, и имевшую отдельный вход.

ГЛАВА 5

Войдя в помещение и наспех (забыв об элементарных правилах приличия и о том, что я не был здесь с прошлого года…) поздоровавшись с Надеждой Ивановной – библиотекарем (она же заведующая данным учреждением), едва сдерживаясь от нетерпения, охватившего меня по дороге в библиотеку, или еще дома, я попросил эту миловидную, умную, интеллигентную женщину, с которой я был знаком уже целых двенадцать лет (с первого моего – самостоятельного – прихода сюда – после того, как, поступив в школу, я научился читать и сразу же увлекся книгами…), с не совсем удавшейся личной жизнью (разошлась с мужем, у которого как-то все не получалось вести худо-бедно трезвый образ жизни, с чем Надежда Ивановна какое-то время уживалась, мирилась, но примириться до конца не смогла; воспитывает дочь-школьницу…), подобрать мне литературу с древними сказаниями, поверьями, легендами, где главными персонажами являются русалки.

– Русалки? – переспросила Надежда Ивановна.

Женщина сидела за массивным, продолговатым и широким – рабочим своим столом, стоявшим здесь тоже, как минимум, лет двенадцать.

Она с любопытством посмотрела на меня.

– Да!

– Могу я узнать, для чего тебе это нужно? Насколько я помню, раньше тебя, милый друг, интересовали несколько иные персонажи – героини Толстого, Тургенева… Не забыл: в которую из них ты был влюблен и – только ее хотел бы встретить в жизни? Если бы это было возможно?

– Не забыл. Они и сейчас мне не безразличны, – смутившись, ответил я, вспомнив случай четырехлетней давности, когда мы с Надеждой Ивановной здесь же, в библиотеке, эмоционально обсуждали прочитанную мной, по второму разу, тургеневскую повесть «Ася». Главным образом, говорили о юной героине произведения, в которую я действительно тогда влюбился – по уши втюрился в ее «смугловатое, круглое лицо, с небольшим тонким носом, почти детскими щечками и черными, светлыми глазами. Она была грациозно сложена, но как будто не вполне еще развита», в весь ее своеобразный, непохожий на других девушек (не книжных, а существующих в реальной жизни…), облик. – Просто тут такая история… Сон видел…

Я не стал ломать голову над «отмазкой», то есть отговоркой, которая вряд ли получилась бы у меня убедительной и удовлетворила бы Надежду Ивановну, а решил сказать правду. И, нарушая последовательность событий, перескакивая с одного на другое, – рассказал об увиденном. Я лишь опустил некоторые, слишком уж откровенные, подробности.

– Интересный сон, – словно в раздумье (думая, возможно, о чем-то своем…), негромко произнесла Надежда Ивановна. – Очень интересный! Наверное, здешняя природа этому способствует. Такая красота вокруг! Такая красота! Поразительная красота!

Далее Надежда Ивановна произнесла целую речь! Это была речь – откровение. Ничего подобного раньше из ее уст я не слышал.

– А ведь когда-то и я там бывала. В молодости. В основном, летом. Реже осенью… Однажды даже осмелилась – искупаться. В том самом месте. Долго собиралась с духом, настраивалась – там ведь действительно глубоко, вода непрозрачная, темная. К тому же – спуск неровный. А было это в августе – после Ильина дня, когда «мужик с водой прощается»… И оказалось так, что вокруг меня – ни души! Лишь птицы иногда, пролетая над головой, подадут голос, да теплый ветерок траву колышет. И от всего этого в душе – пьянящее ощущение свободы! Полной свободы! Раскрепощенности… Ощущение – единства с Природой. Словно ты на самом деле одна – не только в видимых и невидимых глазом границах, но и в целом мире… Вот, только лучше бы мне тогда – последовать примеру того «мужика», самой народной мудрости, и не лезть в воду, поостеречься. Но мне – будто приспичило! Так захотелось почувствовать себя – хотя бы на мгновение – первой женщиной на земле, что я не смогла себя сдержать… Плюхнулась в воду – сразу, без подготовки. На воде я держусь, можно сказать, неплохо. Но в тот день вода оказалась очень холодной – не комфортной. И, наверное, от этого холода – у меня скоро на левой ноге свело судорогой пальцы. Боль была такая, что я едва не потеряла сознание. До сих пор мурашки по коже бегут – как вспомню… Бог знает, как мне удалось справиться и выбраться на берег, он ведь, как ты знаешь, в том месте еще и крутой. Как-то выкарабкалась. Согрелась под солнцем. И пока обсыхало тело – все смотрела на воду, которая могла меня поглотить… После случившегося я долго там не была, а затем приходила – только лишь полюбоваться этим прелестным уголком…

Несмотря на испытываемое мною желание – как можно быстрее соприкоснуться с удивительным и непознанным до конца (если в подобном контексте, вообще, уместно вести речь…) миром названных мною существ, – я внимательно и также, не без интереса, прослушал занимательный экскурс Надежды Ивановны в ее прошлое. Тем более, что откровенными, и совершенно невинными, своими признаниями: свобода… раскрепощенность… почувствовать себя первой женщиной на земле…, а более всего – очевидное (вольное, или невольное…) указание на то, что в этой своей раскрепощенности она дошла до вполне очевидного предела – Надежда Ивановна как будто дала мне благодатную (в определенном смысле…) пищу для размышлений, неутомимого и дерзкого моего воображения…

Но на этом Надежда Ивановна не остановилась.

Она встала из-за внушительного своего стола.

Неспешно прошла в центр помещения.

Собралась с мыслями.

И придав голосу пленительные интонации, по всей видимости, интонации той самой, пьянящей свободы (или, может быть, даже вольности…), многозначительности, – заведующая библиотекой начала вдруг читать знаменитую блоковскую «Незнакомку».

По вечерам над ресторанамиГорячий воздух дик и глух.И правит окриками пьянымиВесенний и тлетворный дух.Вдали, над пылью переулочной,Над скукой загородных дач,Чуть золотится крендель булочной,И раздается детский плач.И каждый вечер за шлагбаумами,Заламывая котелки,Среди канав гуляют с дамамиИспытанные остряки.Над озером скрипят уключины,И раздается женский визг,А в небе, ко всему приученный,Бессмысленно кривится диск.И каждый вечер в час назначенный…

Надежда Ивановна пропустила две строфы.

(Иль это только снится мне?)Девичий стан, шелками схваченный,В туманном движется окне.

Женщина сделала паузу.

Вздохнула.

Затем медленно приблизилась к широкому окну библиотеки, с распахнутыми настежь бордовыми шторами.

Глубоким взглядом окинула – вероятно, лишь ей одной видимую – простершуюся впереди даль.

После чего продолжила.

И веют древними поверьямиЕе упругие шелка,И шляпа с траурными перьями,И в кольцах узкая рука.

– Да, очень интересный сон! – не дочитав стихотворение до конца, подойдя ко мне, вновь повторила Надежда Ивановна. – Ну, не буду больше тебя отвлекать, развлекать скучными (на лице ее появилась улыбка…) своими воспоминаниями, чтением стихов. Сейчас же займусь твоим вопросом. Только придется немного подождать. Посиди пока, посмотри газеты, журналы.

Признаться, без особой охоты я последовал совету Надежды Ивановны (я почему-то был уверен, что заведующая библиотекой, услышав мою просьбу, сразу же выдаст на гора кучу нужной литературы…). Сел за стол. Придвинул к себе подшивку районной газеты «Заря». Стал перелистывать страницы, прочитывать заголовки материалов, рассказывающих о напряженной трудовой жизни жителей сел и деревень района. Значительная часть публикаций была посвящена начавшейся на колхозных полях уборке зерновых культур. Судя по приведенным в одной из таблиц цифрам, наш колхоз, по темпам уборки, значился в числе передовых.

Надежда Ивановна тоже присела за один из столов. Она начала что-то просматривать, перебирать в стоявших на столе продолговатых, деревянных ящичках, выписывать на лист бумаги какие-то данные.

Потом женщина встала и направилась к книжным полкам, ровными рядами занимавшими половину помещения.

Вскоре Надежда Ивановна положила на мой стол внушительную стопку из книг.

Около трех часов, захватив в том числе обеденный перерыв (Надежда Ивановна любезно разрешила мне остаться на это время в библиотеке и, естественно, осталась сама, пояснив, что нередко так делает, уделяя тем самым больше времени для любимой своей работы и чтения книг, которые она также страстно, как и работу, любила; более того – предложила мне выпить с ней чаю с творожными ватрушками собственной выпечки, от чего я, по причине чрезвычайной занятости, вежливо отказался…), я усердно, не разгибая спины, не замечая хода этого самого времени и заинтересованного взгляда заведующей, который она иногда обращала в мою сторону – то сидя за рабочим своим столом, с чашкой чая в руках, то стоя около заставленных книгами полок, – копался в нетленных трудах писателей-классиков, филологов, исследователей старины и даже (к своему изумлению!) «очевидцев», и (это было совсем уж невероятным!) непосредственных «участников» всевозможных историй, где так, или иначе фигурировали эти таинственные, загадочные существа. И, вот, какая увлекательная получилась картина. Самое интересное, по моему мнению, я скрупулезно записал в прихваченную с собой ученическую, в двенадцать листов, тетрадь.

Внешне русалки очень похожи на людей, и это многих вводит в заблуждение. Чаще всего они имеют русые волосы (отчего и называются русалками), иногда зеленые – обязательно длинные и распущенные. Могут представляться в облике маленьких девочек и взрослых женщин – красивых и безобразных, нередко с большой грудью: «Цыцки большие-большие, аж страшно»…

В лесу русалки обитают на высоких деревьях. Особенно любят они крепкие, с густыми кронами, дубы. Сидят, нагие, на ветках «и днем, и ночью» и раскачиваются. Попадется, на свою беду, какой человек – нападут на него и защекочут до смерти…

Необычную активность русалки проявляют в ночную пору, когда луна светит особенно ярко. Качаются на ветках, аукаются между собой, громко хохочут и свистят. Водят веселые хороводы с песнями, играми и плясками, вытаптывая вокруг деревьев траву. После на этом месте трава растет гуще и зеленее…

В одном из поверий говорится о склонности русалок к своеобразным шуткам: «В ночь на Ивана Купала повели парни на ночлег лошадей, разложили огонь, начали греться; вспомнили, что в эту ночь ходят русалки и вырезали себе по хорошей дубине. Только что уселись вокруг огня, как невдалеке от себя увидели приближающуюся нагую женщину: это была русалка. Подойдя к огню, она остановилась, посмотрела на парней и ушла к реке; окунулась в реке, пришла опять к парням, стала на костер, затушила огонь и ушла. Когда также явилась в третий раз, парни встретили ее дубинами, и русалка ушла»…

В другом поверье написано, что «девиц и молодых женщин русалки не любят (вероятно, воспринимая их в качестве своих соперниц в любовных делах) и, когда увидят какую в лесу, нападают на нее, срывают одежду и ветвями прогоняют из леса». Напротив, с молодыми парнями эти шаловливые подружки бесстыдно заигрывают, щекочут, пытаются перевернуть лодки рыбаков и разными другими способами заманить на глубину…

Освободиться от приставаний русалки (одной или нескольких) можно было таким заговором: «Водяница, лесовица, шальная девица! Отвяжись, откатись, в моем дворе не кажись; тебе тут не век жить, а неделю быть. Ступай в реку глубокую, на осину высокую. Осина трясись, водяница уймись. Я закон принимал, златой крест цаловал; мне с тобой не водиться, не кумиться. Ступай в бор, в чащу, к лесному хозяину, он тебя ждал, на мху постелюшку слал, муравой устилал, в изголовьице колоду клал; с ним тебе спать, а меня крещённого тебе не видать». Если заклинание не помогало, то следовало уколоть русалку иголкой или булавкой, которые опасливые поселяне всегда носили при себе: «Тогда весь скоп русалок с воплем кидается в воду, где еще долго раздаются голоса их»…

Достойными внимания мне показались «свидетельства» «сведущих» людей и о том, что русалки – по природе своей, коварные и враждебные человеку существа – иногда проявляют… если бы речь шла об обычных людях, можно было бы сказать: благородство, великодушие. Они спасают утопающих. Еще любят маленьких детей и, в случае опасности, оберегают их от диких животных…

– А вон, кажется, твоя русалочка идет! – услышал я, неожиданно раздавшийся, голос Надежды Ивановны.

Женщина стояла в шаге от окна, за шторой, и внимательным взглядом смотрела на улицу.

– Моя? – почувствовав волнение, спросил я.

– Ну, а чья же? Конечно, твоя! И идет она сюда.

Я сложил книги обратно в стопку.

Встал из-за стола.

Взял тетрадь, ручку.

И направился к окошку.

Занял место напротив Надежды Ивановны.

– Славная девочка! Милая! Как ты к ней относишься? Кстати, кого-то она мне напоминает…

Надежда Ивановна, вновь улыбнувшись, посмотрела на меня.

– Хорошо! Очень хорошо! – стушевавшись от проницательного, как будто изучающего, ее взгляда, ответил я.

(Еще хорошо, что в этот момент в библиотеке, кроме Надежды Ивановны и меня, больше никого не было!).

– Если, когда придет время, женишься на ней – будешь в семейной жизни счастлив!

Надежда Ивановна словно прочитала сокровенные мои мысли! Завладела тайной, которую знал только я один! Но как это могло быть? Может… Может, она из тех особенных людей, которые умеют читать мысли? Вдруг это так? Как же, в таком случае, вести с ней беседу – когда вслух произносишь, к примеру, одно, а думаешь в это время – о другом? Да, нет! Нет, конечно! Не может этого быть! Просто совпадение. Вот, только не слишком ли уверенно она попыталась заглянуть в мое будущее? Это к вопросу о счастье…

– Как вы можете об этом говорить? – возразил я, кроме волнения, ощутив прилив крови к лицу. – Никто наперед ничего знать не может…

– Будешь-будешь! – Надежда Ивановна открыто, по-доброму на меня смотрела. – Если женишься. Я знаю… Знаю…

При этом, женщина глубоко вздохнула. И еще раз – с любопытством, которое, как мне показалось, сменилось грустью – обратила взгляд на приближавшуюся, быстрым шагом, к Дому культуры девушку.