Напролом

Никого из его семьи на выпускном вечере не было. Родители не пришли, сославшись на семейные обстоятельства, при этом они были абсолютно уверены, что сын празднует вместе со всеми получение аттестата о среднем образовании. В школе, привыкнув к его новому поведению, решили, что Акжонин остался дома с родителями. Только Игорь удивился, как это можно не прийти на выпускной вечер. Сначала ждал, что Григорий вот-вот явится. Позже увлёкся той самой Анной из параллельного класса, которая в дальнейшем, его не дождавшись, выйдет замуж. Однако тогда у них всё только начиналось. Сперва они целовались после каждого танца, затем и в процессе танца, а в конце вечера и вместо танцев. Про Григория и забыли. Утром, когда родителей пригласили в школу, все осознали, что парня нигде не было, и только тогда забили тревогу. Григория начали искать. Выяснилось, что никто ничего не знал – ни руководство школы, ни одноклассники, ни даже Игорь.

Объявленный розыск по стране результатов не дал. Родители Григория осунулись, получая информацию об отсутствии сведений о сыне.

В самом конце лета Акжонины и Игорь получили по письму, в которых Григорий сообщал, что нашёл себе пристанище на Валааме, в Спасо-Преображенском Валаамском ставропигиальном мужском монастыре, где стал послушником.

В письме к Игорю Григорий обратился, как к другу, с просьбой помочь прекратить всякие слухи и поговорить с родителями, передав просьбу сына не волноваться и не приезжать. Ещё просил забрать аттестат и отправить по указанному адресу заказным письмом, а матери и отцу передать, что он наконец обрёл покой и нечто похожее на счастье. Никаких объяснений в письме не было. А что Григорий написал в письме, адресованном его родным, так в их семье и осталось.

В тот год Игорь благополучно поступил в высшее военное училище. А перед началом учёбы заехал домой, в Сергиев Посад, и заодно выполнил просьбу одноклассника. Когда он пришёл к Акжониным, они радушно его приняли, мама плакала и улыбалась одновременно. Получив весточку от сына, узнав, что он жив и здоров, она даже помолодела, но, возможно, Игорю это просто показалось. Выслушав просьбу Григория не приезжать, родители передали на словах, что не поедут, лишь бы только он был счастлив и не держал на них зла. Когда же узнали, что Игорь не в курсе подробностей, сразу замолчали и поспешно с ним попрощались.

Повидался Игорь тогда и с семьёй Голдика. Они поговорили на кухне, где Аркадий Самуилович башмачил, улыбающийся Мосик накрывал на стол, а Роза Марковна, как обычно, готовила что-то очень простое и невероятно вкусное. Рассказал Игорь семье учителя-наставника о Григории. Выслушав своего любимого ученика, Аркадий Самуилович сказал, что, значит, так и должно было быть, а со временем завеса тайны, скорей всего, приоткроется. Игорь смотрел в глаза своего учителя, понимая, что даже если он и знает что-то о Ниножке, то что-что, а тайны Голдик хранить умел, как никто. Поэтому и не задавал Аркадию Самуиловичу лишних вопросов.

С родителями друга Игорь больше ни разу не виделся. Они переехали в Саратов. Дошла до него информация, что спустя вроде бы три года после того, как Григорий уехал на Валаам, у них родился сын, а ещё через несколько лет умерла дочка.

С Григорием Самобытов общался редко, однако связи они не теряли. Информация о событиях в семье друга оказалась верной, но подробностей по умолчанию оба не касались. Когда учился на первом курсе, Игорь собирался съездить к другу после окончания учебного года, помня слова Голдика о том, что завеса тайны не навсегда: уж больно хотелось узнать, что же всё-таки послужило причиной тому, что с другом произошла такая удивительная и совершенно непредсказуемая метаморфоза. Но уж если связал свою жизнь с армией, лучше не загадывать. По окончании первого курса всем курсантам присвоили воинские звания младших лейтенантов и на год отправили в одну из горячих точек мира. Тогда-то и ушло всё остальное на задний план. Осталась одна война. Самобытов оказался в параллельной реальности. На его глазах происходило такое, что ему стало и не до Григория, и не до его семьи, не мог он думать и о своих родителях, и о Голдиках, и о жизни вне той его действительности.

Приехав в родной город после «стажировки», он узнал про замужество Ани, после чего и решил, что в том городе ему больше делать было нечего. И отдался Игорь всей душой военной службе, как ему казалось, без оглядки.

Пока он бился с «возникающими из ниоткуда» врагами, находясь фактически в каком-то замирье, тихо из жизни друг за другом ушли его родители. Хоронили их без сына.

С Акжониным Игорь общался дистанционно, с тех пор они так ни разу и не встретились. Знал он только то, что Григорий после смерти сестры принял постриг, став отцом Саввой, и продолжал служить на Валааме в монастыре.

И вот теперь пришло время их встречи и разговора, потому что именно к своему переродившемуся другу и решил отправиться Игорь Самобытов, чувствуя, что только Ниножка сможет открыть ему его самого. Надо же было выяснить смысл того видения. Получалось, что не с кем ему было поговорить по душам, кроме отца Саввы, а Бог во сне Игорю только обозначил, что есть Свет.

Пришло время

Вардан Гургенович Аветян сам не любил отдыхать и неохотно давал отпуск работающим в его сапожной мастерской, даже на несколько дней, а если кто-то собирался отдыхать более семи дней, то это становилось поводом для увольнения.

Жил интеллигентный частный предприниматель в своём доме прямо в городе и после работы занимался садом и хозяйством. Уезжал редко и только по делу. Никогда не понимал праздных путешественников и тех, кто ехал на отдых в другие города России; те же, кто отдыхал за рубежом, для него были сродни инопланетянам. Считал, что отдыхают лишь прожигатели жизни, бездельники и лодыри.

Работники у него менялись часто, и надолго задержался только один Игорь. Когда Самобытов устроился в мастерскую к Аветяну, там уже работал Нияз, который совсем не пил, но был ленив и неумел, хотя незлобен и отзывчив. Нияз у Вардана Гургеновича работал полгода, при этом по-русски говорил плохо, коверкая предложения, и совершенно не стремился говорить лучше, постоянно напевая свои национальные мелодии. Он спрашивал, как то починить, как это, а затем делал всё наоборот, в результате за ним приходилось часто доделывать, а то и вовсе переделывать. И жизнь Нияз понимал как-то уж очень по-своему.

Однажды пришёл на работу, опоздав на полчаса, и стал рассказывать, что транспорт ходил с перебоями, что виноват не он в опоздании, а сбой в расписании, при этом так прокомментировал свою дорогу в мастерскую:

– Представляете, заходит моя в маршрутку, а тама – все чёрные сидят.

– Чернокожие, что ли? – спросил Игорь.

– Нет, таджики и узбеки.

– Нияз, а ты тогда кто?

– Моя татарин, брат.

– Я не понял… – громко удивился Игорь, – ну ты даёшь. Это что за фигня? В армии у нас за такие разговоры вообще-то в морду давали. Нурик, мой друг, геройски погиб, спасая нас, да ты… Расизмом попахивает, гад.

– Расизма – это кто? А?

– Ты дурку не включай, поздно, дорогой. Я, по-твоему, тоже чёрный? – вмешался Вардан Гургенович, не поворачиваясь к работнику.

– Нет, вы же хозяина, вы – белый. И ты, Игорь, не злися. Да? Ну не то что-то приморозил. Я не будет так. Извиняюся, – говорил Нияз, при этом он стоял лицом к Аветяну, немного наклонившись вперёд, прижимая руки к груди, и кивал головой.

Потом они молча работали, и Нияз, как обычно, мычал свои песни под нос. Вечером он попросился на месяц в отпуск, на что Вардан Гургенович сразу ему дал расчёт, сказав, что Нияз может идти на все четыре стороны, поскольку здесь он более не работает. Тот и ушёл без всякого сожаления, продолжая напевать себе под нос. Больше они его не видели.

Усвоив, что подолгу отдыхать нежелательно (да и не было у него за время работы ни разу необходимости брать больше трёх дней), Игорь трудился добросовестно и качественно. Работа у Аветяна его устраивала, в том числе, кстати, и зарплата: она была незавышенная и незаниженная, то есть заработанная. Навыки, которые он усвоил, учась у Голдика, остались, как оказалось, на всю жизнь. Ведь приходя к своему любимому учителю пообщаться, они с ребятами не раз и помогали тому в сапожничестве, причём добровольно и с удовольствием. А их друг-учитель им даже немного платил, о чём никто, кроме них и его семьи, не знал. И по всей видимости, любовь к сапожному делу у Игоря возникла неспроста и давно. Ведь и Бог во сне на это намекал.

Теперь, по прошествии нескольких лет после демобилизации, Игорь Самобытов удивлялся, как он мог столько лет быть военным. У него так хорошо получалось чинить и если постараться, то и шить обувь, но главное то, что он совсем невоенный человек в душе. Зачем он вообще пошёл в армию, где ему пришлось убивать? Иногда он ловил себя на мысли, что здорово бы денег достать, тогда можно было бы организовать производство ботинок, например. Хорошую колодку сделать не проблема, надо только знать и уметь, а он и знал, и умел. Тем более что столько материалов сейчас. Если бы тогда у Аркадия Самуиловича были нынешние возможности… И где он сейчас, его учитель? С ним бы тоже хотелось поговорить.

Порой Игорь готов был поделиться с Аветяном своими далеко идущими планами, но всё время что-то мешало. Тот был постарше лет на дцать. Сколько точно лет Вардану Гургеновичу, Игорь не мог определить. Если спрашивать, то надо ведь и о себе рассказывать, а этого ему не хотелось, и сомневался Игорь, стоит ли доверять начальнику свои мысли. Ясно, что не просто так Аветян в конце девяностых приехал в Россию из Баку. Видимо, что-то не сложилось у армянина в Азербайджане. Зато в Сергиевом Посаде у него всё наладилось. Женился на русской, с двумя дочками-погодками. Через полтора года у них было уже три дочки. Жена приходила несколько раз, так что они с Игорем были знакомы. Женщина, по мнению Игоря, приятная и по-хорошему деловая. Откладывал и откладывал он разговор с человеком, на которого работал. Тот тоже пытался спрашивать несколько раз, но всё как-то не ко времени мысли о «поговорить» приходили. Так они и молчали, каждый о своём, хотя относились друг к другу мужчины уважительно и с симпатией.

Придя на работу в день после своего сна, Игорь в настоятельной форме попросил отпуск, явно настроенный даже расстаться с работодателем, если не получит отпуск. Реакция хозяина оказалась не просто неожиданной – он будто ждал этой просьбы, чтобы сразу согласиться. Они договорились, что Игорь дорабатывает неделю и с понедельника на четырнадцать дней сможет быть свободен.

На самом деле, удивлены были оба.

Игорь думал, что, возможно, такой его смелый тон произвёл впечатление – слишком уж покладистым бывший спецназовец стал в последнее время. Женщины, которых он фактически обслуживал, его не привлекали. Зато они его кормили и баловали, причём к нему обращались в основном одинокие и зачастую старше его. Игорь Самобытов уговаривал себя, что он им помогает, а они – ему. На молодых женщин вообще перестал смотреть после того, как военные врачи ему объявили, что, скорее всего, отцом стать не получится, приговаривая при этом, что чудеса, конечно, никто не отменял, но надо долго и нудно лечиться и плюс ещё необходимо то самое везение, которого все так ждут.

Вардан Гургенович тоже удивился, когда работник попросил двухнедельный отпуск, причём в такой категоричной форме. Он и сам уже было хотел предложить отдохнуть парню, но не знал, как подступиться. Тот был и суров и мягок одновременно. Вардан Гургенович понимал, что странно предлагать отдохнуть, когда совсем недавно сам демонстрировал нелюбовь к отпускам. Он немного сожалел, что по отношению к Игорю занял позицию такого неприступного, пожившего на свете ворчуна, а ведь не такой он и старый. На самом деле ему хотелось бы подружиться с Самобытовым, но никак не выпадало подходящего случая. И казалось, что поймать момент становилось всё труднее.

Поначалу Вардан Гургенович удивлялся, как это бывший, пусть комиссованный, но офицер, воевавший в горячих точках, мог быть таким молчаливо-робким. Сдержанность и неболтливость ещё ладно, но его вялости Аветян понять не мог. Увидев осмысленность в глазах и речах Игоря, отреагировавшего на странное, отдающее расизмом выступление недалёкого Нияза, Вардан Гургенович понял, что стержень-то у парня был, но отчего-то стал почти невидимым. А вот почему, он не мог понять.

Несколько раз пытался хозяин мастерской вывести своего работника на откровенность, но тот хмыкал и уходил от всяческих разговоров. Разумеется, Вардан замечал, что Игорь выпивал, но видно было, что явно не спивался, несмотря на то что несколько раз от него исходил несильный, но характерный запах перегара. И то, что хватило всего одного замечания, чтобы алкогольное амбре бесследно исчезло, говорило о том, что в офицере запаса жива внутренняя дисциплина, только его человеческий потенциал то ли законсервировался, то ли затормозился.

Аветян ранее с военными был знаком лишь по книгам и фильмам. Не было до нового работника у него с ними контактов. Вот и не лез он с конкретными расспросами к Самобытову. Чувствуя, что его работник порядочен и хорошо воспитан, понимал: если что, то у него рядом хорошая защита. Известно же, что бывших спецназовцев не бывает, а всё телосложение и физическая форма Игоря говорили сами за себя.

Наблюдал Вардан Гургенович, как на работника посматривают женщины, приходящие к ним в мастерскую, но с Игорем на эту тему даже не переглядывался, а о том, чтобы говорить, не могло быть и речи. Только опять-таки удивляло Аветяна то, что Игорь не знакомился с женщинами для нормальных отношений, а занимался удовлетворением сдавшихся дам.

Вардан Гургенович прекрасно знал, что много одиноких мужчин ходят по земле и не хотят открыть свои сердца. Он их не понимал, но переубеждать не пытался. Будучи удачно женатым, он растил трёх дочерей и не лез ни в чью личную жизнь, тем более в жизнь своего добросовестного работника с военным прошлым и не совсем понятным будущим.

Ему стало окончательно ясно, что на грамотного и перспективного сапожника, работающего у него уже в течение продолжительного времени, можно было положиться, и порой он даже оставлял его одного работать, обдумывая возможность открыть ещё одну мастерскую в другом районе, а эту полностью поручить Игорю Самобытову, предварительно оформив его официально.

Итак, только Аветян собрался предложить работнику отпуск, надеясь, что это нетипичное действие выведет парня на откровенность, как Игорь опередил его своей просьбой. И, как показалось Вардану Гургеновичу, даже не удивился положительной реакции, объявив, что вынужден уехать. Вида Аветян не показал и не стал задавать вопросов, почувствовав, что с его работником что-то произошло. Игорь Самобытов пришёл бритый, с жизнью во взгляде. Это так бросилось в глаза, что Вардан Гургенович поймал себя на мысли: неужели его работник наконец проснулся от спячки?

А после того, как в последний день перед отпуском Игорь пришёл красиво постриженный, передал коробку конфет для его супруги, Вардан Гургенович, не удержавшись, сказал:

– Да вы, похоже, вновь родились.

– И не говорите. Кланяйтесь Тамаре Сергеевне.

Новая реальность

Игорь решил лететь в Санкт-Петербург: трястись в обычном поезде не хотелось, а поездка на «Сапсане» не намного дешевле, чем на самолёте. Он спокойно доработал до конца недели, отказавшись пить с сантехниками, и в понедельник рано утром уже был в аэропорту.

Стоя на регистрацию, он заметил, что вся очередь за чем-то следит, и автоматически повернул голову в том же направлении.

…Она шла быстро и уверенно. Весь её облик был настолько необыкновенным, что Игорь не мог оторвать глаз.

Юная, высокая, очень прямая, с собранными в высокий пучок ярко-синими волосами, девушка в чёрном полупальто с поднятым воротником, в высоких замшевых ярко-синих сапогах проходила мимо регистрационных стоек. Такого же цвета длинные перчатки из тонкой кожи облегали её красивые руки и скрывались под широкими рукавами три четверти. Каблуки были невероятно высокими, из-за чего ноги её казались очень длинными. И Игорь поймал себя на мысли, что ему хочется последовать за её сапогами, которые уходили под пальто, и за перчатками под рукава.

«Что за чёрт? – подумал он. – Зачем мне знать, какой высоты её сапоги и какой длины её перчатки? Женщина с лазоревыми волосами, обалдеть. Только этого ещё не хватало».

Девушка двигалась быстро и легко, несмотря на то что на плече у неё висел бордовый лакированный футляр для виолончели. Вдруг она обернулась. Игорь увидел её бледное лицо с сильно накрашенными красными губами. У лица не было выражения. Создавалось впечатление, что оно неживое, но с открытыми глазами, которые и смотрели, и не смотрели одновременно. Девушка так выделялась из толпы, что все взгляды были направлены на неё. И то, что её это не заботило, ещё больше привлекало к ней всеобщее внимание.

– Мужчина, мы будем продвигаться или мне идти? – услышал он высокий, громкий женский голос и понял, что сейчас его очередь на регистрацию.

Подойдя к стойке, отдав документы, Игорь повернул голову, чтобы ещё раз увидеть необыкновенную девушку, но её уже не было.

– Будете что-то сдавать в багаж?

– Нет.

Игорь отвечал машинально, всё ещё думая о невероятной диве. Ему было интересно, куда же она летит и откуда она, почему у неё такое отрешённое лицо, странный цвет волос, и, вообще, почему-то ему захотелось с ней поговорить.

«Неужели не один я такой потерянный», – удивился Игорь.

С того самого, переломного, в его жизни утра он стал относиться к своей внешности более внимательно. Снова занялся физическими упражнениями, каждый день брился. Глядя на себя в зеркало перед отъездом, он увидел мужчину, сильно отличающегося от того себя, до сна.

«Видно, у женщин, – рассуждал он, – всё по-другому. Душевные переживания буквально на лице написаны. Демонстрация тому – эта невероятная синеволосая. Невооружённым глазом видно, что её душа в растерянности и терзаниях».

Ему вдруг захотелось посмотреться в зеркало, не заметно ли по нему того же. Такого желания у него давно не возникало – надо же, в зеркало на себя посмотреть. Подавив тот удививший его порыв, он, конечно, искать зеркало не стал, а вскоре и вовсе забыл не только о том, как он выглядит, но и о многом другом незначительном, в том числе и девушка ушла из его мыслей, поскольку сосредоточился Игорь на своей предстоящей встрече с Саввой.

Отправив СМС в день пробуждения, Игорь не очень-то надеялся на скорый ответ, потому что списывались они нерегулярно, без спешки, и слегка удивился, когда друг неожиданно перезвонил. Узнав, что Самобытов хочет встретиться, Савва сразу напрягся, впрочем, когда Игорь заговорил о духовной беседе, стал более словоохотлив, если священника можно назвать словоохотливым. Оказалось, что Григорий занимался финансами в монастыре. Раньше они о работе ни разу не говорили. С днём рождения поздравляли и узнавали, живы ли. Игорь немного растерялся, услышав про финансовую деятельность друга в монастыре, он даже представить себе не мог монаха-финансиста, тем не менее продолжал просить о встрече и хотел поговорить именно с Григорием, а не с незнакомым батюшкой, хотя бы для начала: только другу он мог задать мучившие его вопросы и никому иному. Григорий, в свою очередь, прекрасно знал, насколько скептически Игорь относился к вере в Бога, тем более к монашеству. Не мудрено было догадаться о состоянии товарища, столкнувшегося с чем-то, не укладывающимся в норму даже для бывшего спецназовца, попавшего из войны в мирное бытие. Монашествующий друг пообещал приложить все усилия для получения благословения, и, если ему его дадут, просьбу Игоря он сможет выполнить.

Вопрос решался. Игорь терпеливо ждал результата, приводя себя в порядок, убираясь в своей квартире и жизни. С каждым днём он всё чётче понимал, что именно туда должен ехать. Удивляясь самому себе, он нет-нет да и обращался к Богу, прося о помощи в том, чтобы отец Савва – так он привыкал теперь называть своего одноклассника – получил благословение, потому что только он сможет объяснить Игорю, что же с ним такое происходит. В глубине души он рассчитывал на ответную откровенность.

В воскресенье вечером Григорий сообщил, что разрешение и благословение на беседу им получены. После того известия Игорь и обратился к Вардану Гургеновичу, настоятельно попросив предоставить отпуск.

В Санкт-Петербурге Самобытов рассчитывал по прилёте сразу отправиться на Валаам. Более того, Григорий сказал, что ему можно будет там пробыть хоть все две недели своего отпуска и говорить они могут столько, сколько понадобится. Отец Савва был абсолютно уверен в том, что всё решится так, как должно решиться, что надо просто спокойно ехать и идти навстречу Свету, что Бог его ведёт, о чём и сказал другу. Именно об этом Игорь думал, заходя в самолёт.

Направляясь к своему месту в середине салона, слева, у прохода, он увидел то, что ввело его, испытавшего многое, в некоторое замешательство. У окна стоял бордовый лакированный футляр для виолончели, а между ним и местом, к которому продвигался по проходу Игорь, сидела та самая дива из аэропорта. Она осталась в белой блузке и чёрных обтягивающих брюках, заправленных в ярко-синие ботфорты, которые были сантиметров на десять выше колен. Волосы, оказавшиеся немного светлее сапог, теперь спадали на плечи. Держа руки на коленях, она закрыла глаза, прижавшись затылком к спинке кресла.

«Та-а-ак, – подумал он, – ничего себе полёт начинается…»

Ставя наверх свою сумку, он увидел, что футляр пристёгнут, она – тоже. Руки девушка сжимала в кулаки так сильно, что кожа на костяшках стала совсем белой. Соседке нельзя было дать больше двадцати двух – двадцати трёх лет. И она не выглядела такой бледной, какой показалась ему в аэропорту. Игорь сел на своё место. Мелькнула мысль: а не глухая ли девушка? Она так и сидела, не шелохнувшись, пока он устраивал на полке свои вещи и садился рядом. И всё-таки, взглянув на виолончель, понял, что вряд ли.

Вскоре самолёт поехал.

Стюардесса, идущая по салону, нагнулась и дотронулась до плеча девушки:

– Откройте глаза, пожалуйста.

Та, вздрогнув, открыла глаза, одновременно разжав кулачки. Стюардесса пошла дальше.

– Так страшно?

– Нет, не так, а жутко страшно, ужасно, кошмарно.

– Зачем же тогда летите? Почему не на поезде?

– Может, я хочу разбиться?

– Смешно.

Она пыталась гневно посмотреть на него, но получился взгляд как у котёнка, которого обидели. Глаза у девушки оказались сиреневыми.

Игорь продолжал:

– Если хотите разбиться, нужно залезть на крышу десяти-, а лучше шестнадцатиэтажного дома и прыгать головой вниз, потому что, если ногами вниз, можно выжить, а суицидники прыгают наверняка. Остался в живых, значит, типа хотел покончить с собой, а на самом деле всего лишь привлекал к себе внимание. Таких даже в дурке не оставляют, а в армии наказывают, потому что это считается самострелом. И раз вы решили лететь, значит, уверены, что не разобьётесь.

– Почему? – спросила она, глядя ему в глаза.

– Посмотрите, сколько здесь людей; среди них дети, беременные женщины. Нет, вы и сами хотите жить, и им смерти не желаете. Или…

– Что? Ну, что, что? – она нервничала.

– Просто очень хотите привлечь к себе внимание.

– Я? – воскликнула она, глядя на Игоря, и лицо её обрело выражение не обиженного котёнка, а вполне осмысленное взрослое. Её темно-рыжие брови поднялись и большие миндалевидные глаза стали ещё больше.

– Как зовут вас, девушка с сиреневыми глазами и лазоревыми волосами? – спросил Самобытов.

– Алиса.

– Так это вы?

– Откуда вы меня знаете? – искренно удивилась она.

– Вас все знают. А в футляре – Чеширский Кот?

Она улыбнулась и сказала, подыграв ему:

– Вы не иначе как Гендальф.

– Для него я слишком молод.

– Тогда кто же?

– Зовут меня Игорь. Что у вас случилось, Алиса?

– Неужели так заметно?

– Думаю, что хотите привлечь к себе внимание, надеясь скрыть, что у вас что-то случилось. Угадал?

– Разведчик, что ли?

– Вы так отчаянно эпатируете окружающих, а сами хотите видеть всё в сиреневом цвете…

– Это только для цвета глаз.

– Ладно сапоги и перчатки, а волосы почему синие? Вы ж Алиса, а не девочка с лазоревыми волосами из «Пиноккио».

– А про перчатки откуда знаете? – ещё больше удивилась девушка.

– Ладно. Видел в аэропорту вас, – решил Игорь притормозить, чтобы не спугнуть соседку.

Она посмотрела в окно и увидела, что они летят.

– Знаете… – она немного помолчала и, опустив глаза, сказала: – Спасибо вам, Игорь.

– За что? Я вроде ничего не сде…

Алиса не дала ему договорить.

– Я страшно боялась, – тихо сказала она, – а вы меня отвлекли. Самолёты разбиваются на каждом шагу, – в общем, вечно с ними что-то происходит. Это мой первый в жизни полёт. До ужаса страшно, – выдохнула Алиса.