Обойтись без Бога. Лев Толстой с точки зрения российского права

Просьба же моя в губернское по крестьянским делам присутствие состоит в следующем: 1) или на основании моего заявления о намеренном уклонении от обязанностей члена мирового съезда представить высшим властям об увольнении меня от должности, 2) или разрешить мне не участвовать в мировом съезде, 3) или произвести следствие о справедливости представляемых мною причин невозможности участвовать в мировом съезде и о виновных мне или членам мирового съезда представить в Сенат для предания суду, 4) или уведомить меня, на каком основании настоящее представление моё будет оставлено без последствий.

Мировой посредник гр. Л. Толстой».

Дальнейшая судьба этого документа нам неизвестна, но после дела помещика В. Осиповича и изматывающей переписки с коллегами Лев Николаевич записал в дневнике 25 июня 1861 года: «Посредничество …поссорило меня со всеми помещиками окончательно и расстроило здоровье…» (Кузьминская Т.А. Моя жизнь дома и в Ясной Поляне. Тульское книжное издательство, 1960).

Уже в августе 1861 года за подписью 19 дворян была подана жалоба уездному предводителю дворянства, в которой говорилось, что действия и распоряжения Толстого «невыносимы и оскорбительны» для помещиков и в будущем сулят для них «огромные потери». Следующая жалоба была подана 12 декабря 1861 года на дворянском съезде в Туле, на этот раз уже от имени «всего дворянства Крапивенского уезда». В.П. Минин обращается к губернатору с просьбой «или предложить графу Толстому отказаться от должности мирового посредника, или об увольнении его представить куда следует». Дворянство обвиняет Льва Николаевича в том, что тот, используя служебное положение, приглашает на должности волостных писателей и учителей «студентов Московского университета после бывших в оном беспорядков», а также опасаются относительно «спокойствия крестьян в Крапивненском уезде». Вдобавок ко всему Льву Николаевичу порой приходится покрывать убытки, возникающие по нерадивости или прямому обману им же облагодетельствованных крестьян. Мелкопоместная помещица Надежда Васильевна Заслонина из соседнего села Кривцова жалуется графу на своего бывшего крепостного Е. Васильева, которому Л.Н. Толстой выдал паспорт. Воспользовавшись документом, крестьянин отказался платить положенный оброк и «ушёл неизвестно куда». Н.В. Заслонина обжаловала действия мирового посредника в Крапивенский мировой съезд, и Толстому пришлось компенсировать ей все финансовые потери.

30 апреля 1862 года граф «по болезни» передаёт дела своему заместителю С.Н. Толстому, а затем по собственному желанию покидает эту должность.

Так что недолго музыка играла… Губернские администрации в борьбе за собственное влияние (обычное явление и для сегодняшнего дня) пос тепенно обюрокрачивали деятельность и низовых судов, и мировых посредников, всячески ограничивая их полномочия, при этом существенно влияли на кадровый состав судов… как правило, не в лучшую сторону. Такое «усвоение» новых правовых норм и порядков представителями привилегированного сословия, вчерашними полновластными властителями «живых» и «мёртвых» душ, шло чрезвычайно болезненно. Несмотря на тектонические изменения, вызванные Великой реформой, русский помещик по-прежнему мыслит исключительно сословными категориями, живёт в мире собственных иллюзий, почвой для которых является несовпадение его субъективных представлений с объективно-историческим значением проводимых буржуазных реформ. М.Е. Салтыков (Щедрин) в «Губернских очерках» описывает секретаря судебной палаты, который единственный, кто знает законы, и его задача – подобрать к уже принятому судом решению, как это сейчас говорится, правовое обоснование, типа: «Есть статья 1197 в XV томе, которая говорит, что при двух противоречащих свидетельствах следует отдавать предпочтение знатному перед незнатным…». В комедии А.Н. Островского «Горячее сердце» местный градоначальник Серапион Градобоев предлагает пришедшим к нему за правдой просителям выбрать: суд по закону или «как бог на сердце положит». Горожане выбирают альтернативное правосудие: «Суди по душе, будь отец, Серапион Мардарьич».

В мае 1870 года Льва Николаевича ждёт новое, неожиданное пересечение с правосудием – он избран присяжным заседателем Тульского окружного суда, а в сентябре 1872 года в его имении происходит трагедия: случайно погибает крестьянин, работавший местным пастухом, – его убивает бык. По факту – несчастный случай, но прибывший в Ясную Поляну следователь, полный собственного значения, объявляет владельцу имения, что до окончания следствия тот находится под подпиской о невыезде, так как ему может быть предъявлено обвинение по ст. 1466 Уложения о наказаниях (в современном варианте п. 1, 2 ст. 293 УК РФ «Халатность»: «1. Халатность, то есть неисполнение или ненадлежащее исполнение должностным лицом своих обязанностей вследствие недобросовестного или небрежного отношения к службе либо обязанностей по должности… 2. Деяние, предусмотренное ч. 1 настоящей статьи, повлёкшее по неосторожности причинение тяжкого вреда здоровью или смерть человека, наказывается принудительными работами на срок до 5 лет с лишением права занимать определённые должности или заниматься определённой деятельностью на срок до 3 лет или без такового либо лишением свободы на срок до 5 лет с лишением права занимать определённые должности или заниматься определённой деятельностью на срок до 3 лет или без такового)».

Одновременно Льва Николаевича Толстого вызывают в суд на судебное заседание в качестве присяжного заседателя. Граф информирует о сложившихся обстоятельствах окружного прокурора И.И. Мечникова, но тот настоятельно рекомендует помещику имение не покидать – мало ли что следователю в голову взбредёт… Суд, в свою очередь, за проявленное неуважение и отсутствие на заседании присуждает Толстому штраф в 225 рублей.

Как выяснилось в итоге, все были неправы: и суд, и следователь. С точки зрения дня сегодняшнего таких юридических казусов у практикующих юристов по десятку, но реакция Л.Н. Толстого на проявленную к нему несправедливость была довольно резкой. О своём искреннем возмущении он написал в письме А.А. Толстой: «Я решился переехать в Англию навсегда или до того времени, пока свобода и достоинство каждого человека не будет у нас обеспечено» (15 сентября 1872 года). Так и жил бы русский гений на туманном Альбионе до сих пор.

Сложив с себя какие-либо официальные обязанности, Лев Николаевич будет до конца своей жизни уделять особое внимание оказанию правовой помощи многочисленным ходатаям, которые обращались к нему. В этом нелёгком деле у писателя были добровольные помощники из числа самых авторитетных специалистов в области уголовного и гражданского права. Другом и многолетним корреспондентом писателя станет знаменитый юрист, а позднее почётный академик Санкт-Петербургской академии наук по разряду изящной словесности (!) и член Государственного Совета А.Ф. Кони.

В архивах Толстого сохранились сведения о 36 таких письмах, в том числе:

– земского врача Крапивницкого уезда М.М. Холеванской, арестованной за распространение нелегальной революционной литературы, то есть за «распространение письменных и печатных сочинений и изображений с умыслом возбудить неуважение к верховной власти или к личным качествам государя, возбудить недовольство системой управления в стране» (ст. 267 Уложения);

– обращения фельдшерицы Таисии Николаевны Ветвиновой по поводу её 16-летнего брата, бывшего ученика шестого класса реального училища Георгия, участвовавшего в ограблении в поезде близь г. Уфы и объявившего себя на следствии анархистом-индивидуалистом, а налёт – экспроприацией в пользу безработных. Юноша и четверо его подельников были приговорены к восьми годам каторги; а также несколько писем от представителей различных сект:

– по поводу насильственного отлучения от родителей детей молоканина крестьянина Чипелова;

– осуждённого по делу о совершении обряда крещения и других противозаконных действий крестьянина Язьвинской волости Максима Антипина, объявившего себя раскольником (Гос. архив Пермского края Ф. 15 Оп. 1 Д. 318);

– крестьянина Василия Ерасова, осуждённого Тульским окружным судом по ч. 1 ст. 176 Уложения о наказаниях «к лишению всех прав состояния и к ссылке на поселение в отдалённейшие места Сибири» как «представителя ереси, врага православия» за богохульство, то есть по ст. ст. 206–217 раздела «О ересях и расколах» и др.

Здесь надо сказать, что на рубеже XIX–XX веков в России происходит всплеск богоискательства и сектантских движений, что во многом было связано с масштабным социальным кризисом, вызванным сломом привычных социально-политических стереотипов. Говоря проще, для тысяч бывших крепостных традиционный стиль православной веры и официальная церковь начинают ассоциироваться с жестокостью государства, эксплуатацией, потерей жизненных ориентиров.

Великие русские философы Н. Бердяев и В. Соловьёв считают этот удивительный процесс, особенно заметный в российской патриархальной глубинке, возрождением самобытного народного самосознания.

По докладу полицейских властей, в городах появляются самодеятельные народные проповедники, которые призывают свою случайную паству ни много ни мало – к Спасению. Николай Бердяев, изучавший этот феномен религиозного народничества, лично наблюдает «целый ряд самородков, представителей народной теософии, и каждый имел свою систему спасения мира» в трактире с поэтическим названием «Яма», который располагался возле церкви Флора и Лавра у Мясницких ворот в Москве[15].

Общее число сектантов и раскольников, по переписи населения 1897 года, превышало два миллиона человек, фактически же таковых в разы больше.

Самими опасными для общественного устройства власть считает хлыстов (сами они называли себя «христами», так как верили во многократное воплощение Спасителя в во многих людях) и скопцов, обе секты известны с XVII века. Основатель хлыстов – костромской крестьянин Даниил Филиппович, скопцов – тоже крестьянин Кондратий Селиванов, сам выходец их хлыстовского окружения, впоследствии объявивший себя спасшимся императором Петром III. В секты вовлечены, помимо тысяч крестьян, младшие офицеры из гвардии, вместе с членами семей высокопоставленных чиновников, которых, как ни странно, совсем не смущают изуверские обряды раскольников – например, огненное крещение (оскопление огнём). Официальное православие видит проблему не только в том, что сектанты извращали христианское учение, но и в том, что хлысты формально не порывали с православной церковью, продолжали посещать храмы, более того – сумели привлечь на свою сторону многих священников: тайные хлыстовские радения проходили даже в некоторых монастырях. Что послужило для великого писателя основанием для активной поддержки последователей какого-то дикого культа, основанного на странной смеси язычества, старообрядчества и протестантства, да ещё с элементами членовредительства, в прямом смысле этого слова, сегодня сказать трудно. Можно с пониманием относиться к старообрядческой церкви – здесь хотя бы присутствует логика: люди стараются придерживаться старой, дореформенной церковной традиции. Но в случае подобного богоискательства на фоне оргий и пещерных ритуалов очень трудно найти основание для общественного сочувствия, согласитесь…

Призыв Л.Н. Толстого о помощи духоборам, опубликованный во всех европейских газетах

Не менее серьёзных усилий Толстого требует работа по оказанию правовой помощи своим единомышленникам, точнее – тем, кто называл себя толстовцами.

Лев Николаевич получает письмо от Николая Евгеньевича Фельтена о тяжёлом положении издателя А.М. Хирьякова, находящегося под стражей по обвинению в незаконной печати запрещённых произведений писателя. Через некоторое время и сам Фельтен, только уже по обвинению в хранении запрещённых произведений Толстого, будет арестован. Лев Николаевич обращается за помощью к своему хорошему знакомому – члену Государственного Совета графу Д.А. Олсуфьеву – с просьбой облегчить участь Николая Евгеньевича, а также к своему родственнику по линии супруги – председателю Санкт-Петербургского окружного суда А.М. Кузьминскому (тот женат на её сестре – Татьяне Берс). По просьбе писателя защитником Фельтена в уголовном деле становится Василий Алексеевич Маклаков[16], его родной брат Николай возглавляет Министерство внутренних дел. Хотя это только сегодня означало бы неминуемую победу адвоката в суде – в период царской реакции особой роли такое родство не играло.

Толстой в буквальном смысле настаивал на своём привлечении по уголовным делам, возбуждённым в отношении его последователей: «не могу не чувствовать желания быть на месте Фельтена и быть судимым и наказываемым вместо его, так как причина его осуждения – один я» (Толстой Л.Н. Письмо к А.М. Кузьминскому. Собр. соч. Т. 81. С. 23). Писатель обращается с аналогичным требованием к следователю, который ведёт дело, мотивируя свою позицию тем, что власти, организуя гонения на его учение, книги и его последователей, должны прежде всего привлечь к ответственности самого их автора. Жандармский подполковник А.И. Спиридович (он возглавлял Киевское охранное отделение) писал: «Логика и закон требовали возбуждения дознания против самого Толстого и привлечения его, как главного виновника по настоящему делу, но на Толстом был запрет, и его трогать было нельзя никому. Все мы в отделении слышали не раз, что существует Высочайшее повеление, дабы графа Льва Николаевича Толстого не трогать ни в коем случае. Лев Толстой находился под защитой Его Величества» (Спиридович А.И. При царском режиме // Архив русской революции: в 22 т. М., 1993. Т. 15).

В определённом смысле с ним согласен В.А. Маклаков: «Правосудие должно быть равным для всех!.. И поэтому, пока государственная власть самого Толстого не привлекает к ответственности, она не имеет права карать тех, кто его учение повторяет. Отношение государства к Толстому понятно. Но из трогательного оно становится соблазнительным, если его будут вымещать сугубым преследованием тех, кто от Толстого научился; и самая безнаказанность Толстого превратится в изощрённое мучительство, если его заставлять смотреть, как, не касаясь его, поступают с его учениками» (Право № 37. 1910. Стб. 2242).

В итоге И.Е. Фельтен получил более чем мягкий приговор – 6 месяцев тюремного заключения.

Особенно болезненно Лев Николаевич прореагировал на сведения об аресте ещё одного своего верного последователя – Владимира Айфаловича Молочникова. Выходец из бедной еврейской семьи, Молочников с юности становится активным «толстовцем», переписывается с писателем и действительно демонстрирует единство собственных убеждений и практической жизни: создаёт в Новгороде отличную слесарную мастерскую, затем уходит в народ с походной мастерской, путешествуя от деревни к деревне, воспитывает шестерых прекрасных детей, при этом много читает и пропагандирует учение Толстого среди своих знакомых. Беда только в том, что знакомых этих он выбирает, как говорится, сердцем. Запрещённые статьи Льва Николаевича от него получают соседи, товарищи, клиенты мастерской и… местный полицмейстер. После чего, вполне естественно, в доме и мастерской Молочникова проходят обыски и обнаруживаются нелегальные книги, статьи и брошюры. Толстой самым активным образом включается в его защиту, прежде всего обращается к Н.В. Давыдову – доценту юридического факультета Московского университета, в свою очередь занимавшему должность прокурора Тульского окружного суда и председателя Московского окружного суда, – направляет ему для ознакомления обвинительное заключение и спрашивает совета: «Мой план двоякий: или самому поехать в Петербург, вызваться быть защитником его, или подать заявление, в котором выразить, что книги получены им от меня, (…) Как поступить в этом случае?» (цит. по Варфоломеев Ю.В. Дело «толстовца» В.А. Молочникова. Известия Саратовского университета. 2009. Т. 9). Опытный юрист Давыдов, естественно, от личного участия в процессе Толстого отговаривает: кроме лишнего ажиотажа и внимания прессы, оно ничего нового в уголовное дело не привнесёт – состав преступления налицо. Более того, следуя своим убеждениям, Молочников отказывается от квалифицированной юридической защиты, предложенной присяжным поверенным Н.Н. Гусевым, а также откликнувшихся на просьбу Льва Николаевича Н.К. Муравьёва и В.А. Маклакова, а затем и от обжалования постановленного в отношении него приговора в Сенате: «Подавать в Сенат, кроме того, что не имеет логического смысла – если в этом отношении я хотел пойти на компромисс, я мог бы это сделать в начале суда надо мною, немножко не сознаться, немножко попросить и т. д., – не могу, ещё повинуясь непосредственному чувству, подсказывающему мне ненужность этого дела» (из письма В.А. Молочникова Л.Н. Толстому. Отдел рукописей Гос. музея Л.Н. Толстого. Ф. 30. Короб 1. Д. 12. Папка 3. Л. 1. лб-2).

В итоге В.А. Молочников осуждён к году содержания в крепости. Вполне ожидаемо, что после освобождения он продолжит свою просветительскую деятельность, будет активно переписываться с Толстым до самой его смерти и впоследствии будет арестовываться ещё трижды: в 1914 году – по новому делу по обвинению в агитации среди солдат и склонению их к ос тавлению мес та службы, а затем уже при новой большевистской власти в 1927 году – за организацию в Новгороде «Уголка Толстого» (по официальной версии – «за присвоение государственного имущества») и в 1935-м. В последний раз, после 10 месяцев следствия и содержания в тюрьме, «толстовец» был сослан на три года в Архангельскую область на лесоповал, где и умер.

В качестве некоторого общего итога всех этих судебных решений, вынесенных в отношении этого убеждённого, мирного и порядочного человека, можно воспользоваться словами самого Льва Толстого из его письма Николаю Давыдову: «Не могу понять того, что делается в головах и, главное, в сердцах людей, занимающихся составлением таких приговоров. Жалею, что Вы отговорили меня от защиты. Я, разумеется, не защищал бы, а постарался бы обратиться к голосу совести тех несчастных людей, которые делают такие дела» (Толстой Л.Н. Собр. соч. Т. 78. М., 1956)[17].

Как правило, в сложных судебных делах Лев Толстой обращается за помощью не только к своим друзьям и единомышленникам.

В архивах есть и переписка Л.Н. Толстого с П.А. Столыпиным. Пётр Аркадьевич одновременно занимал две ключевые должности: председателя Совета министров Российской империи и министра внутренних дел. Семьи Столыпиных и Толстых связывают давние дружеские отношения, пользуясь которыми Лев Николаевич просит премьера поспособствовать освобождению ещё одного своего единомышленника – помещика А.М. Бодянского. В 1907 году тот был привлечён к уголовной ответственности за изданную им книгу «Духоборцы. Сборник рассказов, писем, документов и статей по религиозным вопросам», весь тираж котрой был конфискован. Харьковская судебная палата в закрытом заседании приговорила Александра Михайловича к шести месяцам тюремного заключения. В своём обстоятельном ответе на это обращение Пётр Аркадьевич пишет следующее: «Письмо Ваше получил 1) и приказал пересмотреть дело Бодянского. 2) Если есть возможность, конечно, он будет освобождён[18]. Не думайте, что я не обратил внимания на Ваше письмо. Я не мог на него ответить, потому что оно меня слишком задело. Вы считаете злом то, что я считаю для России благом. Мне кажется, что отсутствие “собственности” на землю у крестьян создаёт всё наше неустройство. Природа вложила в человека некоторые врождённые инстинкты, как то: чувство голода, половое чувство и т. п., и одно из самых сильных чувств этого порядка – чувство собственности. Нельзя любить чужое наравне со своим, и нельзя обхаживать, улучшать землю, находящуюся во временном пользовании, наравне со своею землёю. Искусственное в этом отношении оскопление нашего крестьянина, уничтожение в нём врождённого чувства собственности ведёт ко многому дурному и, главное, к бедности. А бедность, по мне, – худшее из рабств. И теперь то же крепостное право, за деньги Вы можете так же давить людей, как и до освобождения крестьян. Смешно говорить этим людям о свободе или свободах. Сначала доведите уровень их благосостояния до той по крайней мере наименьшей грани, где минимальное довольствие делает человека свободным».

Всё чаще материалы уголовных дел, с которыми знакомится Лев Николаевич Толстой, становятся для него сюжетной основой для написания новых произведений.

Так, например, в основе не опубликованной при жизни писателя повести «Дьявол», написанной в 1889–1900 годах, лежит реальная история судебного следователя Тульского окружного суда Н.Н. Фридерихса. Человек мягкий, добрый и слабохарактерный, он сходится с замужней крестьянкой из села Кучина Степанидой Муницыной, муж которой работал извозчиком, а потому часто отсутствовал дома. По всей видимости, эти необременительные отношения с замужней женщиной мало беспокоили чиновника, и через некоторое время Фридерихс решил жениться – делает предложение симпатичной и по-провинциальному глуповатой (идеальное сочетание качеств!) девушке из благородной семьи. По всей видимости, молодая жена как-то оказалась в курсе прошлой привязанности своего мужа и с первых дней совместной жизни начала изводить его ревностью к Муницыной. Месяца через три судебный следователь, «обожжённый страстной похотью», вновь испытывает «обратный прилив страстной влюблённости», и, повстречав Степаниду во время работ в поле, смертельно ранит бывшую возлюбленную выстрелом из револьвера в живот. Врачи на суде объяснили его преступление тем, что «у него был солитер, болезненно действовавший на его психику». В результате проведённого расследования Тульский окружной суд в заседании с участием присяжных заседателей его оправдал, признав невменяемым. «Однако муки совести сильно угнетали убийцу; он очень изменился, стал строго соблюдать посты, много молился и часто задумывался. В декабре 1874 года, через два месяца после убийства, уезжая от своей сестры из Тулы, он, выйдя на станции Житово, был раздавлен встречным поездом. Обстоятельства катастрофы неясны; она могла быть случайной, так как Фридрихс был очень близорук (носил очки), с другой стороны, из-за сильного мороза был закутан в башлык и потому мог не расслышать шума приближающегося поезда» (Бирюков П.И. Биография Л.Н. Толстого. Т. III. М., 1922. С. 317).

Заседание Вятского Окружного суда

В своём дневнике Лев Николаевич называет эту неизданную повесть не иначе как «Историей Фридерикса», а банальная, в общем-то, история отношений барина с замужней крестьянкой становится под его пером блестящим повествованием и высокой трагедией.

Рукопись хранилась в кабинете Льва Николаевича под обивкой кресла вместе с другими документами и записями, которые, по его мнению, не предназначались никому, кроме их автора, но, однажды, Софья Андреевна решила обивку мебели поменять и рукопись нашла – последовал тяжёлый разговор:

«… в ней поднялись старые дрожжи, и мне было очень тяжело». Графиню огорчили мысли Льва Николаевича о любви к другой женщине и разочарование в семейной жизни, описанные в повести.

Сюжетом для драмы «Власть тьмы» или «Коготок увяз – всей птичке пропасть» тоже послужило уголовное дело крестьянина Ефрема Колоскова, которого Толстой даже посещал в тюрьме. Впоследствии Лев Николаевич сам рассказывал о том, что «фабула „Власти тьмы“ почти целиком взята мною из подлинного уголовного дела, рассматривавшегося в Тульском окружном суде… В деле этом имелось именно такое же, как приведено и во „Власти тьмы“, убийство ребёнка, прижитого от падчерицы, причём виновник убийства точно так же каялся всенародно на свадьбе этой падчерицы» (Толстой Л.Н. Т. 26. С. 706). Обманул герой пьесы Никита невинную девушку-сироту, вступил в блуд с женой своего хозяина, стал невольной причиной его гибели. После – постыдная связь с падчерицей, убийство ребёнка, публичное покаяние, осознание собственного греха и самоубийство в качестве финала…

Ежедневное обращение к различным жалобам и судебным решениям постепенно выработало у Льва Толстого устойчивую аллергию к любым судам, после чего он принял решение полностью отказаться от какого-либо участия в «правосудии».

По мнению большинства исследователей творчества Л.Н. Толстого, в этот период он являлся не просто критиком господствующих правовых подходов, сложившихся в после реформенной юстиции, но и вместе с Ф.М. Достоевским, М.Е. Салтыковым-Щедриным, Н.А. Некрасовым был последовательным сторонником антиюридизма.

Действительно, на рубеже 80–90 годов XIX века Лев Николаевич беспощадно критикует и право, и судебную систему, и юридическую науку, а затем в его быстро ставшим знаменитым «Письме студенту о праве», написанном 27 апреля 1909 года в Ясной Поляне, под огонь критики Толстого попадает популярная тогда психологическая школа права профессора Л.И. Петражицкого: «Не стану советовать профессорам различных “прав”, проведшим всю жизнь в преподавании этой лжи и устроившим на этом преподавании своё положение в университетах и академиях и часто наивно воображающим, что, преподавая свои мотивационные действия этических переживаний и т. п., они делают что-то очень важное и полезное, не стану таким людям советовать бросить это дурное занятие, как не стану советовать это священникам, архиереям, проведшим, как и эти господа, всю жизнь в распространении и поддерживании того, что они считают необходимым и полезным. Но вам, молодому человеку, и всем вашим товарищам не могу не советовать как можно скорее, пока голова ваша не совсем запуталась и нравственное чувство не совсем притупилось, бросить это не только пустое и одуряющее, но и вредное и развращающее занятие» (Толстой Л.Н. Письмо студенту о праве. 1909).