Хроники Ландвика. Тёмные времена

Что касается самого Бышевура, то не стоило сомневаться, что верный старым традициях горец, никогда не отправил бы людей на верную смерть, если бы не собирался горделиво прихрамывать в первых рядах. В конце концов он носил на поясе меч своего отца, не для того чтобы колоть им орехи и уж тем паче не для того, чтобы точно указкой размахивать им с края холма, на котором и без него хватало зрителей, не удостоенных чести испытать себя поединком.

Теперь только Боги могли решить, чьи дни на этом свете сочтены и кому предстоит пролить кровь на пяди безымянной, чужой для многих земли. Стрелы уже готовы были лечь на дрожащую в предвкушение танца тетиву, когда снизу хребта раздался отчетливый топот.

Пора. Бышевур махнул тяжёлой рукой и почти одновременно на широкой полосе отрога вспыхнули три ярких огонька.

«О Сэхт, пошли мне капельку своей доблести, дабы я почтил твоё славное имя, горячей, неприятельской кровью.» – привычно взмолился горец, стараясь лишь не отстать от общего строя, не скатиться с холма, позорным образом свернув себе шею. Рядом с ним точно также спотыкаясь на промёрзлых камнях, размахивал факелом долговязый конокрад из Хартума. Бышевур выхватил меч, за долю мгновения до того, как из густого, липкого мрака появились враги. Облачённые в шкуры горных животных, они словно материализовывались из земных разломов, принося с собой смердящий запах загробного царства. На Бышевура надвигались два молодых и крепких война, чьи плечи казались непомерно широкими благодаря накинутым на них шкурам. Лица стерхских солдат покрывала руничесская вязь, подобная той, что украшала их палицы из пархатинового дерева, плавающие по воде, но прочные как глыбы, из которых первобытные Боги соткали Шапаллох. Горец крутанулся и выполнил прием, казавшийся немыслимым для человека его комплекции, вдобавок ещё и хромого. Молодой стерх отбил меч у самого лица, даже не попытавшись уклонить голову. Ещё не вполне успокоилась ноющая боль в плече, погасившем силу удара, как уже самому Бышевуру пришлось блокировать атаку второго противника. В одного из стерхов, жужжа вонзилось несколько стрел, но рухнув в замёрзшую грязь, дикарь каким то образом умудрился подняться на ноги. С отвратительным чваканьем раскололся череп конокрада, и факел, выскользнувший из его непослушных пальцев, жадно лизнул его собственные штаны. Впрочем, не состоявшийся рудокоп уже был к этому безразличен.

Бышевур отшвырнул стерха, склонившегося над упавшим в грязь лопетеггом, перечеркнув росчерком меча, его дальнейшие планы.

Кто-то врезался в старшего надзирателя со спины, едва не свалив на стылую землю, зато удар, нацелённый в голову горцу, лишь слегка коснулся его предплечья. Лопетегг кувырком добрался до упавшего факела, растопившего лужицу снега, чувствуя, как над его головой порхают стрелы. Со всех сторон доносились крики и звуки борьбы, и было совершенно не понятно, сколько ещё воинственных дикарей скрывает под своим покрывалом ночь.

В пляшущем свете факелов Бышевур бился сразу с двумя противниками, один из которых вдобавок имел при себе, небольшой, круглый щит, успешно предохранявший его от могучих, но не слишком точных выпадов горца. Древко стрелы, затрепетало в палице седовласого дикаря, с косичками, заплетенными в нечесаной бороде и стерх вжав голову в плечи и яростно рыча, помчался туда, где угадывались серые контуры стрелков.

Наперерез ему тут же бросился меднокожий оборванец с глазами сверкающими даже большим дикарским безумием, чем хладнокровные глаза стерха. Дерево столкнулось с деревом, но сын Шакала, имевший более длинные ноги, опрокинул противника тяжёлым ударом в грудь. Даже проклятое семя нередко рождало великолепных воинов, но такие, как Абаллох появлялись на свет не больше одного-двух на поколение. Абаллох значило горный воин, и не у кого не было повода усомниться в том, что этот дикарь засуживает своё имя.

Раскрутив палицу-кату по высокой дуге, он невероятно выверенным ударом раздробил череп мелькнувшему перед ним войну. В тяжелые шкуры на его плечах ударилось ещё несколько стрел, благо доставить какое то неудобство впавшему в боевое неистовство Абаллоху, они не могли.

– Я повешу ваши уши сюда, -кричал он на языке гор, указывая на деревянные иглы, торчащие из его меховой брони.

Узники, оставшиеся в общей цепи, метали в его сторону тяжелые камни, распаляя и без того высокий боевой дух стерха. Бышевур пронзивший грудь неприятеля, не успел должным образом среагировать на резкий взмах отполированной палки пришедшийся по руке и тёплая рукоять меча выскользнула из его онемевших пальцев. Припав на одно колено горец криво усмехнулся и в его левой руке блеснул короткое лезвие извлеченное из голенища высокого сапога. Удар в бедро, согнул и без того невысокого стерха, оголив его пульсирующее горло, куда и пришелся отточенный клинок горца.

Он видел грозного Абаллоха, почти достигшего верха кручи, но в опасной близости от самого Бышевура вновь заплясали смертоносные пируэты тяжелой дикарской палки. Краем глаза, он успел заметить медноволосого южанина, карабкающегося по склону горы, вслед за Абаллохом. Позади лопетегга, ещё не настигая, но сверля его жадными глазами, шагало несколько матерых потомков древнего Шакала. Стрелки, стараясь не думать о нависшей опасности, и разочаровавшись в бесплодных попытках поразить окутанного аурой неуязвимости война, стреляли ему за спины, туда, где в неровных сполохах пламени, двигались последователи Абаллоха.

Самый молодой из лучников вовремя заметил южанина, бросившегося на спину свирепому бородачу, чья густая растительность была смачно перепачкана свежей кровью. Тугая стрела пробила тело Абаллоха чуть ниже, защищенной груди, завалив тяжелого дикаря на вцепившегося в спину лопетегга. Стерх выпучивший раскрасневшиеся от злости глаза, не мог уразуметь, откуда в худых, бледных руках обхвативших его бычью шею, могла взяться такая чудовищная сила.

У Абаллоха, как и у Бышевура, имелся небольшой сюрприз в виде грубого ножа, выточенного из заостренного камня, но щупловатый южанин самым наглым образом расположившийся под стерхом всякий раз ускользал, предвосхищая все действия неприятеля. Тогда Абаллох сконцентрировав всю волю в поджарых и мускулистых ногах, вскочил, перекинув южанина через голову, отчего тот с глухим вздохом врезался в снег. Он не мог окинуть взглядом картину боя и не ведал, что из пятерых человек, спустившимся с Бышевуром, к этому времени в живых оставался лишь он, да сам старший надзиратель, едва державшийся от пропущенных ударов костедробящих палиц. Единственный уцелевший факел, валялся за спиной Бышевура и стерхские воины вновь слились с пограничной тьмой, заставляя стрелков нервно перебирать пальцами, в ожидании цели.

Очередная стрела жадно впилась в бедро Абаллоха, вторую он каким то чудом отразил палицей, но изворотливый южанин, не имевший сил подняться, успел таки уползти в сторону. И полз он далеко не вверх, как должно было ползти вздумавшему спасти собственную шкуру, а с упрямым рвением карабкался в противоположном направление, где среди зыбкого снега ещё пылал последний, неиспорченный факел.

– Уходим! Быстро! – лопетегг почувствовал крепкую руку, ухватившую его за шиворот, отчего, его скудная, бедняцкая рубаха предательски затрещала.

– Быстрей пацан, кажись, они отступили, – хрипло прошипел Бышевур, не рассчитывавший встретить восхода солнца.

Их буквально втащили на утоптанную, вершину, где ветер исполнял пронзительные трели, скорбя о крови, пролитой на бесчувственный снег. Двадцатиминутное сражение, унесшее дюжину жертв, не давало им право рассиживаться, в ожидании новой волны стерхов. Волны, которую им не сдюжить, раскуй они даже всех оставшихся рабов, всё таки стрелки оказались не слишком мощным оружием против облачённых в грубые, дубленые шкуры детей Шакала.

– Ты из Конвира? – Бышевур хлопнул по плечу тяжело дышащего парня.

– Да. Западный Конвир, – усмехнулся лопетегг, у которого воспоминания о родине навеяли лёгкую грусть. – Гусман из рода Гаргантюа, – южанин изобразил корявый полупоклон и его ребра отозвались мгновенной болью. По жестокой насмешке, посланный самим провидением ветер, отогнал непослушные тучи, обнажив звёздную россыпь безмятежного неба. Никто не преследовал их, прижимаясь к обледеневшей почве, но в тридцати колёсах от них о чём-то не спеша переговаривался небольшой отряд дикарей.

Возможно, они вовсе не были столь безнадёжно глупыми, какими рисовала их людская молва, а может убеждённые каннибалы, коими испокон веков принято считать всех потомков Шакала, сперва собирались разобраться с мёртвыми.

– Чёрта с два, я позволю им сожрать мои кости, -злобно прошипел Бышевур, приглаживая растрёпанную бороду. – Мы возвращаемся в Хартум.

Глава третья

Салхэмский дракон

Харла из Рода Охотников казнили на закате. Вечерний Хартум тонул в неровных сполохах праздничных костров, зажженных в честь Весеннего Равноденствия. По всему городу коптились чаны и котелки полные хмельного мёда, и Уриилу приходилось с трудом проталкиваться сквозь шумную толпу горожан.

На следующий день возобновлялись работы в полях и для многих пришедших поглазеть на казнь, этот вечер был последним светлым пятном в череде тяжких однообразных будней. У самого эшафота ему попалась знакомая фигура, выделявшаяся над толпой на две головы.

Барбаду должно быть заметивший фиолетовую мантию жреца, не обладавшего столь заметной наружностью, сбавил шаг.

– Стоит один раз встретиться с незнакомцем, и он начинает попадаться тебе повсюду.

– Божьи помыслы неисповедимы, – скромно улыбнулся Уриил, довольный тем, что ему не приходилось наблюдать, расположенный за спиной эшафот. Всё-таки многого он не понял из того, что силился втолковать ему малообразованный даргамец, коему больше никогда не придется повторить своей страшной исповеди.

– Куда теперь? – поинтересовался жрец, заметив дорожную сумку, болтавшуюся на мощном плече Виконта.

– Болтая с Богами, ты упускаешь то, что творится у тебя под носом. Кажется, я не задержусь в столице надолго, – ухмыльнулся Ронэ Барбаду, ловко скручивая самокрутку из пожелтевшего, заскорузлого клочка бумаги. Несмотря на то, что тринадцатый век был окрещен великими умами, эпохой Расцвета и Просвещения, большинство Суравийских торговцев до сих пор торговали бумагу, по цене золота.

Уриил даже подумал, что среди предков достойного Барбаду и впрямь водились люди графских кровей, коль он мог позволить себе столь расточительное обращение с бумагой. Впрочем, последние слова Виконта заглушил торжественный рёв сигнального рога.

Звук доносился со стороны деревянного помоста, выстроенного в некотором отдаление от эшафота, на котором раскачивался на ветру, бедняга Харл.

И хотя вторые подмостки и уступали первым в масштабе и высоте, выполнены они были в таком удачном месте, что Ярмарочная Площадь, утопавшая в неровном свете костров, представала перед глашатаем во всей своей мрачной красоте. Герольд, у которого на груди был прикреплен небесно синий пегас, говоривший и приближенности к личной свите короля Олина Доброго, торжественно оглядел собравшихся. Дождавшись пока стихнут приветственные возгласы во славу правителя, (благо не слишком полагавшийся на народную любовь глашатай, собственнолично нанял несколько добросовестных крикунов), он возвёл руки к толпе.

За его спиной, словно вытканные чёрной нитью на сером лоскутке догорающего неба выделялись лохматые руины замка, раскинувшегося гораздо дальше границ купеческого квартала. Между ним и домами, посеребрёнными белой глиной, словно стрела, криво вошедшая в землю, торчал одинокий остов чародейской башни.

Как всегда, в тёмное время суток, в окошке под самой крышей плясало бледное пламя, извещавшее добрых людей столицы о том, что всё в их маленьком мире идёт своим чередом.

Тем временем герольд извлёк королевский приказ, из округлого, кожаного чехла, крепившегося на поясе из тусклого, заморского молескина.

– Вольный люд Хартума! Милостью Богов, король свободных народов Суравии, заступник всяких земель от южных степей Аскерии до приграничного Милеаполиса, Олин Второй из рода Ундвиков, именуемый Добрым, премного сожалеет о том, что государственные дела не позволили Его Величеству, лично присоединиться к светлому празднеству весны. Но даже короли не вправе ставить собственные интересы превыше интересов короны, и как гласит Суравийская мудрость, худые вести не заглядывают в календарь.

– В этот праздничный вечер, мы предали правосудию очередного мерзавца, бесчинствовавшего в наших, и без того суровых краях. Зло подобно ядовитому плющу не выбирает для себя благодатной почвы, и несмотря на все усилия, всегда прорастает сызнова. В то время как у западных границ нашей империи стоит Адамантовая Орда султана Амеррина, в самом сердце нашей страны вскрылась старая язва, обнажив то, во что даже древние старики верили не больше чем в складную, древнюю легенду. Стерхи, – презренные сыновья Шакала спустились с гор, чтобы вновь оспорить старые счёты с правнуками могучих воинов, изгнавших их, много веков тому. Это отцы ваших прадедов взялись за меч в тот судьбоносный, далёкий день, чтобы показать жестокому врагу силу Правого дела. Я знаю, что некоторые из вас уже слышали о случившемся, и прямо сегодня изъявили благородное желание наняться в солдаты, чтобы под началом Гвардии Короля очистить наши добрые горы от скверны, выползшей из вечных холодов Снегорья. Король Суравийский, Олин жалует добровольцам восемьдесят дархамов ежедневного жалования и двухразовое питание в походной кухне.

– Но, – герольд развёл пухлыми ручками, на пальцах которых красовалось, несколько колец, стоимостью в несколько не самых бедных кварталов, раскиданных в дальних уголках стольного града. – Всему, что мы намерены делать во имя войны, придется подождать до завтра, сегодня мы празднуем равноденствие, и горе тому, кто не чтит традиций своего народа.

– Его Величество, Светлый Суравийский король Олин, распорядился пожаловать сюда три бочки вина из своих личных запасов, чтобы в эту ночь в Хартуме каждому из вас спалось немного теплее!

Толпа поддержала его слова одобрительными возгласами, и тысячи глаз стали жадно шарить по площади, выискивая заветные бочки, украшенные королевскими знаками. То, что бочки оказались самыми обыкновенными, возможно даже пылившимися вовсе не в королевских погребах, а в грязных, душных подвалах дешевой харчевни не остужало аппетиты разгоряченного люда.

Уриил, жрец Огму, повернул к Виконту своё худое лицо.

– Думаете наняться солдатом?

– Я и так состою на вечной службе, – оскалился Барбаду.

– Похоже, ты забыл, в каких местах находится мой отец, а если королевские гонцы не врут, очень скоро большая часть Шапаллохов подвергнется внезапным налётам. Кажется, за несколько лет, я впервые лично заинтересован в исполнение приказа, и уже успел подзабыть каково это на вкус.

– Что именно?

– Делать то, что хочется! – Виконт закурил очередную из своих гадких самокруток, и, выдохнув густой, едкий дым в лицо жреца, отрывисто засмеялся..

*****

Гамаркан. Хаитское княжество

– Пошла прочь, старая! – прикрикнул сердитый солдат, стараясь перекричать истошное завывание псов. Черничные тучи пронзила первая молния, одинокая предвестница надвигающейся грозы. Лес, раскинувшийся перед людьми как на ладони, казался пустым и молчаливым, деревья, словно насупившиеся великаны угрюмо перескрипывались между собой, укрывая косматыми ветками нетронутые тропинки.

Если бы княжна выглянула из шатра секундой позже, она наверняка даже не заметила бы женщины, которую столь бесцеремонно пытался выпроводить из лагеря Ливерстон Гулдер. Вообще- то все привыкли называть его «Папашей Гулдом», он присматривал за собаками и знал десятка два не слишком приличных песен, но сейчас на его круглом, простодушном лице, играли недобрые желваки.

– Что происходит? – красивым, не по девичьи строгим голосом поинтересовалась Оливия ЛаМэй.

– Княжна? – Гулдер огорчённый ещё и тем, что ему вновь случилось привлечь внимания молодой княжны, которой в столь раннее утро следовало бы ещё нежиться в тёплой постели. Так недалеко разбудить и молодую принцессу, и тогда ещё до обеда все оставшиеся в лагере собаки, будут тоскливо смотреть в сторону леса, уклоняясь от назойливой ласки высокородных девиц.

Тянуть девочек в лес, было не самой лучшей идеей, жаль только сильные мира сего, довольно редко прислушиваются к мнениям малообразованных собачников. Папаша Гулд не скрывал раздражения ещё потому, что охотничий лагерь, укреплённый достаточно для сдерживания небольшого войска, отчего- то проспал хромую, подслеповатую старуху. Даже собаки залаяли лишь в последний момент, когда старая стерва, треща ветками, буквально вывалилась из ближайших кустов.

– Зачем ты пугаешь эту бедную женщину? Помоги ей подняться на ноги и проследи чтобы её как следует накормили! А ещё вели разбудить Алишу, я обещала, что до завтрака научу принцессу плести хаитские косы лесных дев.

– Помилуйте княжна, но я дам ей кунжутовую лепёшку и пусть убирается ко всем чертям! Ваш отец, с Его Величеством Тюдором могут вернуться в любую минуту, и у меня есть тысяча более важных дел, чем следить за бродяжкой! – завопил Гулдер, кипящий негодованием, словно забытый на огне котелок.

– Тогда я сам займусь этой женщиной, бездушный ты дровосек! С напускным возмущением, Оливия ловко вынырнула из палатки и прежде, чем Папаша Гулд успел что либо возразить, княжна уже обхватила костлявую и холодную, словно камбала, ладонь нищенки. Гулдеру показалось, что старуха подленько улыбнулась ему своей победосной, беззубой улыбкой, и собачник досадливо сплюнув, побрёл вглубь лагеря. Не его делом было давать советы человеку, которому в скором времени, возможно, придётся вершить судьбы всего государства. Папаша Гулд преуспел в воспитание собак, и не стремился к пониманию того, без чего он мог вполне обойтись в повседневной жизни. Над безмолвным лесом мелькнула вторая молния.

****

Шабали-Шинайский хребет. Шапалохские горы.

Абаллох стоял на краю широченного горного плато укрытого в тени Пика Дамтура, чьё безграничное величие, здесь, в Верхогорье ощущалось едва ли не сильнее и больше чем на твёрдой почве. Подставив лицо обжигающему горному ветру, который жители предгорий именовали «паторок», старый воин с молчаливым одобрением наблюдал за полётом молодого орла, устроившего воздушный танец в центре оранжевого шара, медленно ползущего вниз.

Колючие, крупные снежинки вырывались из распахнутой форточки сталистого неба, а надменно гудящий паторок бахвалился перед горами, что зима никогда окончательно не покинет этих дивных земель.

Абаллох и сам бы с удовольствием остался среди заснеженных хребтов с быстрыми прозрачными речушками, в которых плескалась непуганая горная форель, а по влажному берегу неторопливо и чинно прогуливались дикие гуси. В тех местах, где прошла жизнь немолодого стерха, лишь вождям да верховным шаманам позволялось возводить жильё на берегу рек, только те перемёрзшие, узкие ручьи мало чем напоминали здешние проворные и шустрые побеги, сверлившие горы от пика к самому подножью.

Абаллох услышал позади себя тяжелые шаркающие шаги и обернувшись, встретился с мрачным взглядом Абудиафата, или Откликнувшегося на Зов, как с недавних пор требовал величать вождя полусумасшедший шаман Дархэ кос Тархан, который по великому стечению судеб вознесся до второго человека племени. Поглаживая грубую рукоять шестопёра, висевшего в нескольких ладонях от земли, вождь глубоко вдохнул свежий морозный воздух и прикрыл глаза. Накидка из скального барса, красовавшаяся на его широких плечах распахнулась, подставляя обнажённую грудь порыву леденящего ветра, но Абудиафат лишь расплылся в блаженной улыбке, не предпринимая малейших попыток укрыться. На последнем совете племён Абудиафат Тамирак провозгласил себя первым стерхских императором, и на удивление, желавших оспорить это решение было немного.

Хотя вождь был уже немолод, он прожил едва ли половину уже отмеренного Абаллоху и всегда прислушивался к мудрости, которую постиг его более зрелый соплеменник.

Так было раньше. Так было до свержения старого верховного, до той ночи, несколько лун назад, когда Дархэ кос Тархан бросил вызов предыдущему шаману племени Снежного Барса, луноликому Сизару, упокой Шагал его бренную душу.

Слишком долго многие поколения его племени ждали перемен и сейчас когда колесо судьбы сделало плавный оборот их не могли испугать испытания, уготованные им, ибо их дети и внуки готовились к этому с самого рождения. Древние легенды, рунами высеченные на каменных скрижалях повествовали о дне, когда их древний, но не забытый бог, протрубит в свой громогласный рог, чтобы созвать своих детей на последнюю битву. Битву, в которой им были уготованы благодатные земли, отнятые у них несколько сотен лет назад.

И только одно лишь это могло объединить разрозненные, разобщившиеся племена, разбросанные в самых отдалённых и темных горных ущельях. Немалого труда стоило Абуидиафату разыскать их всех и убедить присоединиться к великому сходу, рассказав о черной молнии расколовшей горную гряду, предсмертный стон которой и был долгожданным знаком рога их божественного отца.

Племени «Снежного Барса» выпала великая честь подготовить плацдарм для неминуемого объединения, разбить лагерь в пределах пика Дамтура и начать заготовку провизии и оружия для десятков тысяч воинов, откликнувшихся на призыв.

И люди начали прибывать. Они спускались с гор, словно дикие звери, выманенные из берлоги запахом свежей крови. Одетые в шкуры и вооруженные чем попало, они действительно мало чем отличались от животных, только тусклый блеск их глаз не сулил врагам никакой пощады.

Но Абаллох чувствовал, что сегодняшний визит вождя, баловавшего вниманием лишь верховного шамана связан с чем- то совершенно иным. С чем-то, о чём не торопился начинать разговор, даже не отличавшийся особой учтивостью император Абудиафат. Но всё – же он произнёс.

Голос его был глухим и скрипучим, напоминая скрипенье ветра, царапавшего шершавые тела гор.

– Я не расслышал твоего приветствия Абаллох, или воздух низин вскружил тебе голову, затуманив глаза, или ты утратил уважение к своему императору?

– Прошу прошения, мой господин, но я уже приветствовал вас сегодня, когда вы с верховным шаманом обращались с речью к новоприбывшим.

Абудиафат несколько секунд задумчиво всматривался в лицо своего преданного слуги, после чего на его лице появилась рассеянная улыбка.

– Наверное, тебе известно, что один день войны своей насыщенностью с лихвой заменяет долгие годы мира. Я уже и забыл, что было сегодня утром.

– Неужто война уже началась?

– Она никогда не заканчивалась. Мы лишь брали небольшую паузу, чтобы женоподобные воины равнин окончательно обрюзгли от своей сытой, никчемной жизни. Наша звезда уже взошла, разве ты не видел, насколько яркой она была минувшей ночью?

Абаллох практически не спавший всю последнюю неделю лишь молча кивнул. Он действительно наблюдал ярко красную путеводную звезду, вспыхнувшую на небосводе с первого дня их похода. Самые суеверные из его воинов уже успели окрестить её звездой Шагала.

– Твоя мудрость никогда не мешала тебе держать язык за зубами, а твои советы не переходили границ отеческих наставлений. Что же изменилось теперь? Ты критикуешь мои решения Абаллох? За что ты не взлюбил достопочтенного Кос Тархана? Быть может, ты считаешь, что подле меня должен сидеть более достойный приемник?

Веки Абаллоха поползли вверх, а ведь немало повидавший стерх с полной искренностью полагал, что уже давно утратил способность удивляться. Его никогда не прельщала власть, и уж великому вождю как никому другому был известен этот неоспоримый факт.

– Я бы не посмел перечить воле величайшего из императоров, мой господин. Скажи мне, в чём я провинился, и я буду молить Шагала об искупление даже ценой жизни.

Абудиафат хищно усмехнулся и тряхнул гривой каштановых волос, резко контрастирующих с пепельным фоном шкуры скального барса.

– На что нашему божественному отцу твоя никчёмная жизнь? На счёт тебя у него иные планы. К концу недели здесь будет ещё четырнадцать племён от восьмидесяти до шестисот голов в каждом и мы будем готовы к полномасштабной войне. Укрепимся в здешних ущельях и будем терзать жителей равнин, вырывая их земли кусок за куском, пока не загоним их в такие места, в сравнении с которыми наш прежний дом покажется центром мира. Не о такой жизни ты мечтал, старик? Так зачем сейчас ты мешаешь мне строить то, ради чего мы оба рождены?

– Я приму вашу волю, какой бы она не была, как делал это прежде и как буду делать всегда, – хмуро ответил Абаллох, догадываясь, что наказание за его строптивость, было рождено даже раньше чем он произнёс те несколько неосторожных слов в адрес Верховного шамана.