Королевы. Починяя снасти, сказывали о богах

Вечером Ажа хорошо поела. Впервые за день, еда не была ей отвратительна. Она, конечно, не наслаждалась трапезой, но все-таки ее тарелка опустела. Королева даже позволила себе сделать несколько глотков вина. Мира ела, напротив, плохо. Девочка сидела тихая и серая. Лоб ее был нахмурен. Глаза опущены. Руки двигались нервно. Ажа сразу поняла, что это: дочь была обижена на что-то или кого-то. Это сильно расстроило королеву. Она только то взмыла на пик уверенности и спокойствия, насколько это было возможно после таких ночи и дня, но у себя же дома сразу столкнулась с чем-то отрицательным и неприятным. Нет, это не просто расстроило королеву. Это ее почти разозлило. Почему именно сейчас и именно ее собственная дочь привносит в ее успокоившиеся мысли и чувства сумятицу? Этого королева потерпеть не могла, и она потребовала объяснений.

[Мира рассказывает матери о своей обиде]

Первой мыслью Ажи было рассмеяться и обнять дочь. Но лицо ее хранило серьезность. Потому что, на самом деле, обида Миры означала ни что иное, как непонимание порядка вещей. Это не было непокорностью. За непокорность Ажа даже не стала бы серьезно наказывать. Непокорность – часть характера ребенка. Но нет, вместо непокорности Ажа видела тупое, неприкрытое и опасное чувство ревности. Совет принял пророчество и порядок вещей, матери шести королев приняли его, Ажа приняла его. Племя тоже приняло новый порядок вещей. Но Мира не смогла. Ревность душила маленькую девочку. Ажа попыталась представить себя на ее месте. Как бы вела себя она? Рядом с ее домом мать отводит целое здание в пользование шести маленьких девочек, на которых весь день она и все женщины смотрят с восхищением, благоговением, а кто-то даже с обожанием. Их называют, при этом, королевами, хотя сейчас в племени всего две королевы – жена вождя и их дочь. У девочек этих есть шесть служанок и даже охрана. Стены их дома выкрашены в белый цвет – цвет смерти!

Ажа смотрит то на дочь, то на свои руки, между которых все еще стоит пустая тарелка. Старая Бара не решается подойти, чтобы убрать ее. Она все слышала. Они видит и чувствует, что ее руки сейчас не должны мелькать перед глазами королевы – пусть уж лучше тарелка стоит там, где стоит. Нет, решительно встает Ажа, нет и еще раз – нет! Она бы не стала ревновать, зная, что уготовано этим шести королевам, зная, что говорится в пророчестве, зная, что опасность реальна, как никогда. Для четырнадцати лет – это непозволительно и даже губительно. Это практически предательство, решает Ажа. Иного такого предателя она бы немедленно приказала заточить в тюрьму. Но сейчас напротив нее злится и хмурится ее собственная, единственная дочь. Тарелка летит в сторону, смахнутая рукой королевы. Тарелка звонко падает на пол, и к ней тут же подлетает Бара, что-то мыча себе под нос. За эту долю секунды – пока летит тарелка – королева успевает принять решение. И звон удара посуды о стену знаменует вынесение приговора. Мире запрещено играть неделю с куклами. Она должна сама готовить себе еду, она должна сама мыть посуду, сама одеваться и умываться. Она не может ходить на озеро, не может плавать, не может кататься на лодке. Но, более того, она должна стирать одежду шести королев всю эту неделю. Мира вот-вот разразится плачем и криками. Ее лицо – гримаса ненависти. Ажа видит это и готовится в гневе усугубить, ужесточить наказание. Но, словно почувствовав это, девочка никнет и выбегает прочь, скрывшись в темноте комнаты. Ажа слышит, как внутри дома хлопает дверь, на которой, впрочем, нет замка, как и на всех дверях в доме вождя.

Ажа еще долго успокаивается. Руки ее трясутся, ноги подкашиваются. Что это – удар в спину? Или же просто перепад настроения ребенка? Но ведь Мира уже не ребенок. И она – не просто ребенок, не просто девочка, она – дочь вождя и королевы. Она должна вести себя подобающим образом. Для Ажи это само собой разумеющаяся вещь. Но, видимо, не для Миры.

Старая, понимающая Бара приносит раздосадованной хозяйке еще несколько глотков вина, и та с благодарностью выпивает приятный напиток. Служанка видит, что королева, еще несколько минут назад, посвежевшая и приосанившаяся, вновь постарела, согнулась – теперь она опят выглядит так же, как этим утром, только еще более уставшей. Ей нужно поспать. Бара почти выталкивает королеву с веранды, хотя та и не противится. Словно в забытьи она дает себя раздеть и омыть, ложится на кровать. Ее накрывают красивым расшитым одеялом, слишком большим для нее одной. Она долго смотрит в черноту распахнутого окна, пока наконец усталость и вино не берут свое.

Нет, все-таки это самый тяжелый день в жизни королевы. А ведь она уже не молода.

9 Ажа хочет услышать мнение второй колдуньи

Аже приснился очень дурной сон, и она сидит в задумчивости в том же кресле, в котором провела прошлую ночь. Скоро наступит утро. Королева выспалась. Она давно научилась удовлетворяться четырьмя-пятью часами сна. Этого ей достаточно. Ага спит дольше, просыпаясь уже тогда, когда жизнь в деревне уже кипит во всю.

Аже снились ее сыновья. Ей снился какой-то бой. Она видела, как с горы спускается туман, белый и пушистый. Он – словно огромное подвижное облако. Из тумана здесь и там выскакивали руки, сжимающие луки, копья, ножи и кинжалы. Они ранили людей, отступающих от расползающегося облака. Среди этих людей были и сыновья Ажи. Они тоже все были ранены. По их голым телам текла кровь из неглубоких порезов. Но порезов становилось все больше, и кровь текла все быстрее. Вскоре все отступающие были красного цвета. Те, кто падал, уже не подымался, но те, кто еще мог бежать, делал это, беззвучно крича от ужаса и страха. Острия, торчащие из тумана, догоняли их спины, резали и кололи. Никакой передышки. Когда младший ее сын, Сай, упал, королева проснулась. Наверное, она кричала во сне, потому что в комнату осторожно вошла Бара с чашкой воды. Старая служанка какое-то время наблюдала за тяжело дышащей королевой, а потом покорно и так же тихо покинула комнату.

Больше Ажа не спала. Она лежала на кровати, пытаясь отделаться от кошмарного сна, продолжающего лезть в ее тяжелую после сна голову. Но у нее ничего не вышло, и она встала. Ажа выпила воды, походила по комнате, посмотрела на гладь озера Шиф и теперь сидит в кресле. Она представляет себе вчерашнюю гостью – птичку, залетевшую к ней на подоконник. Как она выглядела? Кажется, у нее был красивый хвост. Она была маленькая, еще почти птенец. Предвестница беды. Или предвестница пророчества и надежды?

Ажа все еще тяжело дышит. Видеть гибель детей, пусть и во сне, нелегкое переживание для матери. Ажа – хорошая мать, и она очень любит своих детей. Все они, даже Мира, уже выросли. Их не нужно выхаживать, вскармливать, держать за руку и на руках. Но они все еще ее дети, и она не была уверена в том, что это ощущение когда-нибудь внезапно исчезнет. Ажа могла с уверенностью сказать, что любит своих детей больше, чем своего мужа Агу. И не потому что он ей однажды изменил. О нет. Может ли она сама ответить на такой вопрос? Ведь здесь дело не в рассудке, не в голове. И все-таки, она бы не секунды не колебалась, выбирая между любым из своих детей и мужем. Ага – хороший муж, хороший отец, хороший вождь. Но он так и остался чужаком для Ажи. Навсегда остался чужаком. Дети же сразу стали не просто родными ей людьми, что естественно, они стали неотъемлемой частью ее самой.

Сейчас, улучив благодаря раннему подъему, некоторое время для размышлений, Ажа думает о том, что упустила вчера из виду. Упустила она свое собственное желание, которое отодвигала постоянно куда-то за край сознания и чувств. Раз за разом она начинала делать что-то другое, думать о чем-то ином, благо вчерашний день был в значительной степени примером крайней степени такой занятости. Из-за этого одно незначительное желание затерялось и отошло на второй план. Сейчас же королева вновь о нем вспомнила – она хотела пригласить вторую колдунью, проживавшую в их деревне, Кару. Она хотела услышать от Кары, что та видит. Пусть она расскажет. И если Каре ничего не открылось – то почему Ева видит такие вещи и так четко? А если видит нечто другое, то что именно? Кара, в отличие от Евы, иногда ошибалась в своих предсказаниях, но и делала их значительно чаще. Она слыла более приземленной и взбалмошной, скорее чудаковатой, чем наделенной священным знанием. Впрочем, поскольку многие ее предсказания, в том числе и весьма полезные, все-таки сбывались, люди уважали ее и не списывали со счетов, часто обращаясь к ней так же, как они обычно обращаются к знахарям, то есть, – с повседневными проблемами и заботами.

Кара жила на краю леса в сотне шагов от колючей стены, окружавшей деревню. Она сама построила себе небольшую хижину из ветвей и обломков старых лодок, которые ей позволили забрать мастера-плотники. Несколько раз в неделю Кара приходила в деревню, чтобы взять еды или еще что-то, выменяв необходимое ей добро на бусы, лечебные травы или полезный совет. Зачастую она садилась у берега, недалеко от стоянки рыбацких лодок, и к ней выстраивалась целая очередь из тех, кто нуждался в совете или думал, что нуждался в совете. Кара, в отличие от Евы, никому не отказывала, была со всеми приветлива, но иногда выкидывала фокус – могла внезапно ударить просителя, не принять его дар или даже просто встать и уйти домой, не дав человеку даже договорить. Поэтому-то она и слыла чудаковатой и взбалмошной. Ева же, напротив, если и приходила с пророчеством, то ее приход всегда был серьезным, наполненным смыслом и тайной божественного вмешательства в непутевую череду человеческих ошибок. Даже воздух вокруг нее, казалось, менялся. Сама природа порой реагировала на пророчества Евы дождем или даже молнией. С Карой такого не случалось. Ничего не изменялось вокруг нее: ни воздух, ни земля, – природа не замечала ее откровений. Это не уменьшало ее популярности, но в значительной степени сужало диапазон проблем, с которыми к ней обращались люди, проще говоря – сводило его до быта. Ведь не придешь же ты к Еве с вопросом о том, кем лучше стать твоему сыну, или умрет ли твой старый отец в ближайший год, или удачным ли будет улов в следующем месяце. С такими вопросами шли к Каре, и та, следует повториться и настоять на этом, ошибалась редко.

Ажа не могла припомнить, чтобы Кара и Ева когда-либо общались. Они, насколько было известно королеве, вообще никогда и не пересекались. Она лично уж точно не видела их рядом. И это было понятно. Не то чтобы между колдуньями существовала неприязнь, или, тем более, вражда, нет: просто они не встречались и не общались, как не встречаются и не общаются многие люди. И хотя вообразить такое в столь маленькой деревушке было бы странно и почти невозможно, но ведь Кара жила не в деревне: большую часть времени колдунья проводила в своей хижине в лесу, или скитаясь по лесу, собирая травы, или, как поговаривали люди, общаясь с духами. Духов, верили рыбаки, в лесу было предостаточно. Что значит верили? Знали. Сколько рассказов о них Ажа слышала еще ребенком. Многие из этих рассказов оказались, конечно, сказками, как поняла королева, когда подросла. Но все-таки, многие оставались показаниями очевидцев. Кто-то пропадал в лесу бесследно, кто-то приходил сам не свой, а однажды один рыбак вернулся из леса слепым, хотя уходил в него зрячим. А ведь слепоту не подделаешь. Глаза у человека на месте, а не видят. И это не объяснить иначе как нападением негостеприимного лесного духа.

Размышляя о Каре все больше, Ажа уверялась в том, что она желает услышать колдунью. Пусть расскажет, что знает. А вдруг она действительно что-то способна сообщить? Королева позвала Бару и потребовала доставить к ней колдунью. Бара послушно кивнула, словно ждала именно такого указания.

10 Ажа думает о Богах за Гранью

Кару привели ближе к обеду. Стол еще не был накрыт, но Ажа уже была дома. Все утро она провела сначала в Доме Шести Королев, как его теперь называли, а потом в Зале Совета. Королева почти не вспоминала о вчерашней выходке Миры, стараясь занять себя делом, а в свободные минуты думая о Каре и предстоящей беседе с колдуньей. Она поговорит с дочерью сегодня вечером. Или, может быть, завтра. Несколько раз она видела девочку, снующую с понурым лицом по двору: та занималась стиркой детских вещей и даже сама вызвалась помочь с приготовлением еды для королев. Ажа не успела отметить это усердие ласковым взглядом или прикосновением, но она его заметила и запомнила. Может быть, думала она, это и правда было просто помутнение детского ума, и девочка на самом деле, выспавшись и придя в себя, приняла порядок вещей и готова служить ему, как это делают все, включая ее мать.

Сейчас Ажа, покончив с утренними заботами, сидела на веранде и ждала прихода Кары. Когда колдунья вошла в дом, королева не стала вставать со своего места, не стала приветствовать Кару. Вместо этого она попросила всех – Бару и еще двух женщин из Совета, приведших колдунью – удалиться и сразу задала волнующий ее вопрос. Странным образом в этот момент Ажа почувствовала страх. Она испугалась своего же вопроса. Пока он звучал в ее голове все утро, она ничего подобного не испытывала. Но сейчас, против любых ожиданий, королева действительно испугалась. Этот страх поднял ее со своего места, – руки сжались замком на животе так что не разорвать – и тогда Кара заговорила.

[Кара отвечает на вопрос королевы о пророчестве Евы, в котором говорится о возвращении мужчин и пятилетней девочке, которой уготовано стать спасительницей племени и всего Острова]

Когда колдунья договорила, Ажа снова села. Она стала внимательно изучать женщину, стоящую перед ней. Кара – не старая, даже молодая, наверное. Просто очень грязная и плохо одета. На голове месиво из волос, а не прическа; много седины. Под ногтями – грязь. В ушах – длинные сережки, как и у большинства женщин, но не золотые, и не позолоченные, а деревянные и разные. Так ходили женщины, когда Ажа была совсем маленькой. Королева всматривалась в лицо колдуньи и была практически уверена, что если его отмыть как следует, то миру предстанет весьма миловидная женщина, способная не только расположить к себе внешним видом, но и заинтересовать мужчин. Но, видимо, Кара в этом не нуждалась. Она не походила на сумасшедшую, а значит осознано выбрала свой путь и образ жизни. Или, может быть, подумала Ажа, не просто осознано выбрала, а осознано приняла путь и образ жизни, дарованный и указанный ей кем-то или чем-то, видимым, или невидимым.

Ажа предложила гостье поесть. К ее удивлению, та согласилась. В комнату вбежали служанки. На столе тут же оказались тарелки полные еды и кувшины с водой. Вошла Мира. Девочка замерла на пороге, завидев Кару, но потом быстро улыбнулась и села за стол: ей было интересно поглазеть на Кару. Колдунья улыбалась в ответ, обнажая удивительно белые и здоровые зубы. Как она добивается такой белизны? Думая об этом, королева встала, сама открыла окно на веранде – служанки неловко двинулись в ее сторону, но затем вернулись на место – и вновь села за стол.

Сначала Ажа вымыла руки и лицо, потом это сделала ее дочь. Затем Мира передала таз с водой, украшенной лепестками цветов, колдунье, но та не стала умываться, а сделала нечто совсем странное: зачерпнула грязной рукой воду и выпила, прополоскав предварительно рот. Ажа почему-то улыбнулась, а Мира рассмеялась такому необычному и неожиданному поступку.

Ели молча. Сон пошел королеве на пользу. Она чувствовала аппетит, пища приносила удовлетворение. Кара, кажется, тоже чувствовала аппетит. Она доела свою еду первая и теперь, не стесняясь, рассматривала комнату, служанок и королеву с дочерью. Ажа подумала, что вряд ли бы ей понравилось такое неприкрытое внимание иной раз, тем более пока она ест, но взгляды Кары почему-то не смущали ее. Наверное, потому, рассудила королева, что в колдунье было что-то на самом деле детское, что-то невинное, на что трудно разозлиться и из-за чего, тем более, смущаться никак не получалось.

Когда женщины доели и стол опустел, королева воззрилась на колдунью с любопытством и какой-то странной тоской, которую она сама определить никак не могла. Она чувствовала тепло. Рядом с Карой почему-то было уютно и тепло, хотя от слов ее, высказанных до обеда, напротив, веяло холодом и неустроенностью, даже, наверное, хаосом. А хаос был нелюбим королевой. Он был ненавидим королевой. Хаос – противоположность всему, что знала Ажа, что видела и во что верила, противоположность даже тому, что Ажа не любила и не принимала: враг всего мира со всеми прелестями и недостатками. Как же все это может быть? Как же такая женщина, как Кара может быть способна так влиять на королеву и ее чувства? Ажа не успела начать поиск ответа на эти вопросы, потому что колдунья встала и, улыбнувшись, но не сказав более ни слова, быстро вышла из дома. Королева подошла к окну – служанки вновь неловко замялись на месте – и долго провожала взглядом удаляющуюся Кару: длинная, грязная одежда колдуньи то и дело цеплялась за кусты, но чудаковатая женщина не обращала на это внимания. Аже показалось даже, что сорвись сейчас с колдуньи платье целиком, застряв в ветках, та просто пошла бы дальше нагая.

Королева поняла, какой образ пытался сейчас прийти ей на ум – исход Богов. Если и можно себе вообразить бегство Богов за Грань после Ослепления, то она хотела бы представлять его именно так. Теплые, всевидящие, добрые, но абсолютно не способные к жизни среди смертных людей и природы, их окружающей: грязные и в лохмотьях – чистые внутри. Впрочем, колдунья Богом, насколько могла понять Ажа, не являлась. Она рассмеялась этой мысли, но сразу прикрыла себе рот. Разве смогла бы она узнать Бога, если бы он объявился среди людей? И, потом, разве чудо происходит там, где в нем не нуждаются? Богам, считала королева, самолюбование не свойственно, а значит и чудеса – признак болезни. И если уж одно из них происходит рядом, то стоит кричать об этом во весь голос, чтобы слышали все люди: так же как стражник, наблюдающий лес со своей башенки, предупреждающе кричит, завидев врага.

Когда королева отвернулась от окна, Миры уже не было. Стол опустел, и служанка Бара с готовностью смотрела на хозяйку.

11 Одна из шести королев погибает от рук Миры

Ажа решила провести вторую половину дня в обществе шести королев. Она все-таки сменила свое платье, хотя с утра облачилась во вчерашний наряд, как и собиралась. Теперь на ней была длинная туника до пят с глубоким вырезом на спине. Она также надела новые сережки, сделанные из более легкого железа и покрытые золотом – они звенели по-особенному, и Аже нравился этот звук.

Королева совершила короткую прогулку к озеру в сопровождении служанки Бары. Вчера она себе этого не позволила, хотя такая прогулка обычно всегда была частью дня королевы. Ажа шла между низких уютных домиков, провожаемая взглядами старух, женщин и девочек. Сама она отвечала на их взгляды ответным взглядом, полным искреннего любопытства: вот, значит, как – жизнь все-таки продолжается. Кому-то она даже кивала, и те кланялись ей в ответ. Вчера королева видела лишь пятнадцать женщин, чьи мужья входят в Совет. Она, так и не выбравшись на прогулку, не могла иметь никакого впечатления о том, как живет большинство в отсутствие мужчин. Впрочем, и сейчас она не могла точно составить такого впечатления. Но все же она сделала важное наблюдение – жизнь не прекратилась. И не только для Совета, шести королев и самой Ажи, но и для всех остальных жителей, а точнее – жительниц Майахрамо. А чего она ожидала? Конечно, исход мужчин не мог в тот же миг разрушить устоявшийся уклад жизни. Здесь также следует отметить, что до этой прогулки королева вообще особенно и не задумывалась о большинстве. Она думала лишь о себе, о таинственном культе, не только заставившем удалиться мужчин, но и грозящем всему Острову; она думала о Совете, дочери, пророчестве и шести королевах, одна из которых должна их всех спасти. То есть, ее занимало на самом деле то, что находится на вершине восприятия вождя, о том, о чем стал бы думать Ага. Периферия ускользнула от нее. Она даже словила себя сейчас на мысли, что забыла вчера о самом существовании остальных людей. Вчерашний день сжал ее мир до трех домов: ее собственного, Зала Совета и Дома Шести Королев. Эта мысль удивила и немного смутила королеву. И теперь Ажа кивала встречающимся женщинам чаще обычного, подбородок опускался ниже обычного, и даже рука ее несколько раз взметнулась в приветственном жесте, чего уж точно никогда раньше с ней не случалось.

Нет-нет, это не был выход королевы, стремящейся успокоить народ, показать ему, что вот она, все еще жива, здесь, на месте, что у нее все под контролем, и все будет хорошо. Нет, эта прогулка странным образом превратилась в знакомство с чем-то новым: Ажа словно бы заново и впервые вышла в свет. Так, наверное, выходит на прогулку девушка, которую выдали замуж за вождя в соседнем племени. Она никого не знает, ей все чуждо и незнакомо. И вот в первый же день после свадьбы, она уже в чине королевы выходит в свет и осматривает новые владения, новые лица своих подданных. Она еще не скупа на жесты и знаки внимания. Ей еще не чуждо зачаточное самолюбие, которое, будучи недостаточно отполированным временем и бременем власти, стремится больше наружу, чем внутрь. Она даже идет медленнее обычного – потому что и дорога ей не знакома, и еще не совсем ясно, сколько времени она может и должна уделить тому, чтобы вот так – взглядами, жестами, осанкой и походкой – молчаливо провести беседу со всем племенем.

Словив себя на этих мыслях, королева смутилась. Она действительно ощущала себя той самой молодой женой вождя. И хотя лица вокруг, дома и сама дорога были привычны и знакомы, она не могла отделаться от ощущения, что все вокруг все-таки изменилось: резко, стремительно и почти окончательно. Да, жизнь продолжается, но какая? Новая, поняла Ажа, это новая жизнь. Вчера был установлен новый порядок вещей, и едва ли она могла ожидать, что это не повлечет за собой стремительное изменение в жизни всех людей. Словно бы во всем что-то немножко сдвинулось: в каждой черточке на лице той или иной женщины, в каждой складке платьев, в каждой доске, из которых были сделаны их дома, в каждом камне, торчащем в земле. Чуть-чуть, едва заметно, но все-таки изменения коснулись абсолютно всего. Только ветер дул все так же. И небо было таким же чистым, как всегда.

Озеро Шиф предстало взору королевы. Редко когда оно покрывалось волнами, да и тогда – не надолго. Гладкая поверхность воды успокаивала Ажу всегда, когда она смотрела на нее. Впрочем, она никогда специально ради этого не приходила сюда. Нет, она точно не помнила ни одного случая, когда бы ей вздумалось прийти к озеру специально, чтобы успокоить ум или чувства. Но все-таки, когда она приходила, некоторое успокоение бывало ей даровано практически каждый раз, стоило ее взору задержаться на воде хотя бы несколько минут.

Ажа никогда в своей жизни не рыбачила, но знала о рыбалке все. И не рыбачила она не потому что это не женское дело – в Майахрамо им занимаются и женщины. Просто ей это не нравилось. Сидеть в лодке, тащить сети, мокнуть, держать скользкую, еще живую рыбину в руках, починять снасти – все это казалось ей понятным, родным, но невероятно не интересным, когда дело доходило до самой работы. Она могла часами наблюдать, как рыбачат другие, могла и любила с упоением слушать реальные истории или сказки о рыбаках и рыбах, могла даже сама размышлять об этом искусстве наедине с собой. Но брать в руки сети, отталкиваться ногой от берега и плыть, бить рыбу молотком по голове: в действии Ажа тут же теряла интерес.

Королеву никогда не смущала эта ее почти физиологическая неспособность к труду рыбака. То, что показалось бы неестественным и даже противоестественным для любого обычного жителя рыбацкой деревни, для нее – королевы – было простительным. Люди не задумывались о том, что Ажа может или не может рыбачить, любит или не любит это дело. Она была королевой, и не должна была этим заниматься. Это было понятно всем. Эта общественная поблажка, впрочем, никогда ранее не приходила в голову Ажи. И она продолжала не любить рыбалку не из-за статуса королевы, но просто из личных предпочтений. Так обе стороны – народ и ее королева, не догадываясь о не высказываемых даже самим себе мотивах – заключили соглашение. Сейчас, накопив с возрастом огромный опыт, Ажа понимала, что на таких вот не проговариваемых, невидимых, почти несознательных соглашениях во многом и строится не только общество и племя, но и жизнь в принципе. Ее это устраивало, она не любила долго рассуждать о вещах, которые происходят таким вот образом – когда они просто есть. Однажды уверившись в чем-то таком – объективном и невысказанном в голос, – она словно кивала сама себе и шла дальше.

На берегу сидело несколько десятков женщин. Они обедали, но, завидев королеву, встали и наблюдали. Ажа поняла, что они только что вернулись с утренней рыбалки. Кто-то из них занимался ей всегда, но наверняка кто-то вышел сегодня на озеро впервые, поняв, что мужчины не вернутся в ближайшее время, и им предстоит все делать вместо мужей, отцов, братьев и сыновей. Каков был их улов? Достаточно ли его будет для того, чтобы прокормить племя? Вчера Эра, жена мастера над рыбалкой, пообещала королеве, что сделает все возможное, чтобы уровень улова был соответствующий. Эра нравилась королеве. Будет обидно, если она не справится. Она не хотела наказывать такую стойкую, красивую, многодетную женщину. Во многом Эра напоминала Аже ее саму. Она не могла объяснить себе это ощущение, тем более, что внешне женщины были не похожи. Но что-то во взгляде, что-то в движениях, и особенно в поведении напоминало Аже о самой себе: Эра была так же скупа на эмоции, так же властна и немногословна, так же самоотвержена. Муж ее был стар, он скоро умрет. Но, Ажа была в этом уверена, женщина не останется надолго одна. Хоть ей уже давно за сорок и пусть у нее шестеро детей – в ней было нечто такое, что не позволяло пока что времени уничтожить красоту и силу. Это привлечет к ней много мужчин, даже много моложе ее самой.