Королевы. Починяя снасти, сказывали о богах

Образ колдуньи словно бы застрял в дверном проеме, как призрак, и королева, рассматривая его, перебирала в голове те слова, которые та произнесла. Стоило разделить пророчество на две части, подумала королева. Во-первых, мужчины не вернутся. По крайней мере, в ближайший год. И, как сообщила Ева, возвращение их целиком и полностью зависит от них, женщин, оставшихся в деревне. Что это значит? Ева не сказала, а Ажа не понимала. Значит ли это, что их мысли и действия сейчас тоже могут повлиять на возвращение или невозвращение мужчин? Или колдунья просто имела в виду, что они должны сделать что-то конкретное, чтобы помочь мужчинам вернуться? Во-вторых, культ Поднятой руки будет становиться все сильнее. Его не смогут остановить, и он будет распространяться. Впереди него будет идти туман, подчиняющий умы, либо уничтожающий непокорных. Уничтожить этот туман и культ может только один человек, а именно – женщина, рожденная в их деревне. Сейчас она, судя по всему, еще совсем мала. Ева сказала, что не видела, кто это конкретно, но она точно знает, что девочке сейчас пять лет: она видела празднование пятилетия.

5 Ажа рассказывает всем о пророчестве

Ажа попросила Бару найти всех пятилетних девочек в деревне и привести их в Зал Совета с матерями вместе. Потом она попросила подать обед, но снова едва прикоснулась к еде. Знакомая ей пища оставляла ее равнодушной, хоть в этот раз и не вызывала отвращения. Мира же, наконец-то приняв тот факт, что мать изменилась и что-то действительно происходит, в отличие от утренней трапезы сейчас следовала примеру Ажи, и печально ковыряла еду на тарелке, за десять минут проглотив всего несколько кусков.

Бедная девочка, подумала королева. Она – ее дочь. И она всегда желала Мире только самого лучшего, всегда оберегала ее. Но разве можно уберечь от такого? Что если этот мир, резко сошедший вчера со своего места, на него уже никогда не встанет. Ажа познала мужчину, познала жизнь, познала рождение и взросление детей. Познает ли все это Мира? Есть шанс, что да. По крайней мере, так сказала колдунья Ева. И, главное, в этом нужно себя уверять, чтобы не сойти с ума.

Ужасная ночь, да, действительно ужасная ночь. Но разве день выдался лучше? Разве все не становится только хуже? Аже сильно захотелось спать. Она внезапно почувствовала насколько была вымотанной и уставшей. Но на сон у королевы сейчас нету времени. На полу у двери села птичка, кажется, та самая, прилетавшая к окну Ажи сегодня на рассвете. Сейчас она уже не так красива и не кажется игривой. Она просто смотрит внутрь, надеясь разглядеть еду, но видит вместо нее лишь преграду на пути к ней – людей, которые ее пугают. Ажа встала, и птица улетела, сорвавшись с места. Королева опешила и даже оперлась руками о спинку стула, потому что ноги ее вдруг покосились: стареющей женщине показалось, что маленькая птица словно взорвалась, таким сильным и мощным выглядел взмах ее крыльев: так их маленький мир вчера ночью сорвался со своего места, напуганный тем, что его пугало.

Ажа в сопровождении Бары снова вышла на улицу и пошла к Залу Совета, у которого уже собрались пятнадцать жен мужчин, входивших в совет племени. Также неподалеку сидели еще несколько женщин, у которых в ногах порхала стайка совсем еще крошечных девочек. Королева поняла, что это те самые пятилетние девочки, одной из которых уготована участь стать новой королевой, единственной, способной сберечь их Остров от ужасного культа. Ажа почувствовала нежность ко всем эти маленьким созданиям. Ту самую нежность, которую она когда-то чувствовала и к своим детям, когда им было столько же лет. Но сейчас ей нужно решить, что с ними делать. Ведь, сразу поняла королева, одной из ее первейших задач должно стать сохранение их жизней по крайней мере до прихода мужчин. Ничего не должно случится с ними, ничто не должно им грозить, никто не может поднять на них руку или дурной взгляд. Одна из них – кто же? – их единственная надежда.

Проходя мимо пятнадцати, чтобы зайти в зал Совета, Ажа не могла не отметить, что большинство женщин несло на своих лицах уверенность и осознание того, какое бремя им предстояло на себя взвалить. Ее не обрадовало это, то есть, она не испытала радости, но это ее приободрило, ведь ей так не хотелось нести ношу в одиночестве. Вот чего она страшилась, – одиночества. Не только того одиночества, которое сопряжено с отсутствием ее мужа Аги, но и одиночества вообще. Совет пятнадцати нужен был ей не просто для того, чтобы принять то, что все ожидали от нее, но для того, чтобы чувствовать, что кто-то еще печется о жизни деревни и о людях, и что не только от нее зависит разом усложнившийся и расшатавшийся мир. Она проходила мимо женщин и почти специально старалась касаться их одежд и опущенных рук, рук, которые могут помочь ей поддержать расшатанный мир и не дать ему рухнуть.

Когда все расселись по своим местам – Ажа обратила внимание, что женщины запомнили свои места и заняли их, в отличие от утренней встречи, очень быстро – королева взяла слово и попросила, чтобы каждая женщина отчиталась о том, чем занимался ее муж, и чем каждой из них теперь предстоит заниматься.

[Жены мужчин, входящих в Совет по очереди рассказывают королеве о своих новых обязанностях, которые ранее исполняли мужчины]

Ажа осталась довольна. Когда села последняя из пятнадцати женщин, королева чувствовала себя очень уверенно. Ночью она была на грани смерти. Утром – сама не своя. Потом она ненадолго пришла в себя, но затем была сражена новостью о пророчестве Евы. Затем она вновь успокоилась, в основном потому что, именно благодаря пророчеству обрела некие отметки-флажки, заалевшие в будущем, на которые хотя бы можно было ориентироваться. И вот сейчас, выслушав женский Совет, она впервые почувствовала уверенность. У них получится, подумала Ажа. Да, у них действительно может все получиться, и ей, видимо, есть на кого положиться. А ведь она на самом деле и не знала по сути никого их этих женщин. Она всегда жила в своем мире, с Агой, детьми и служанками. Она никогда ни с кем не общалась, не знала даже порой про ту или иную женщину, чья она жена, чем живет, о чем думает, и какие заботы одолевают ее, ее мужа и семью. Теперь эти знания, не просто казавшиеся ей ранее лишними, но просто не существовавшие, помогли ей обрести относительную гармонию. Да, знала Ажа потому что знала многое о мире, гармония вещь непостоянная, и эта, почти наверняка, не исключение. Но королева была благодарна Богам и за это.

Пока женщины вставали по очереди и говорили, Ажа внимательно слушала их, но еще более внимательно – рассматривала. Она улавливала все: будь то волнение, или страх, или самоотверженная готовность жертвовать. Она видела, как за спиной каждой из этих женщин, там, где на самом деле была стена, возникали их семьи, их дома и очаги, она видела, как у их ног рассыпались детские игрушки и пары длинных сережек, разбросанных утром в момент выбора внешнего вида на сегодня. Она проникалась к каждой из них сочувствием и странным доверием, которое раньше не испытывала ни к кому, кроме Аги и, пожалуй, Бары. На самом деле ей несказанно повезло. В ее возрасте и с ее образом жизни, доверие не входит в перечень того, что ты можешь почувствовать столь быстро. Обычно этому приходится долго и болезненно учиться. Впрочем, не только в ее возрасте.

Так или иначе, королева сделала следующий вывод: по крайне мере сегодня все эти женщины готовы к тому, чтобы удержать размеренную жизнь деревни в своих руках. По крайне мере сегодня они не подведут ее. Сделав вывод, Ажа решила поделиться со всеми пророчеством, которое услышала ранее от колдуньи.

[Ажа делится со всеми пророчеством Евы]

В полной тишине открылась дверь и в Зал Совета вошли дети. Это были маленькие девочки. Их было шесть. Все без слов поняли, кто стоит перед ними. Дети интуитивно вышли в центр зала и стали там, с любопытством озираясь по сторонам и рассматривая богато одетых женщин. Особенно часто они взирали на королеву. Ажа улыбалась им приветливо и нежно. Но большинство женщин смотрели на девочек со страхом. Ажа понимала это: они не знают сейчас, как себя вести с этими девочками. Более того, все они не понимают даже, как такое возможно, чтобы ребенку из их деревни была уготована участь стать спасительницей всего Острова. Но и это было еще не все. Женщины переводили свои взгляды с одной девочки на другую: они, поняла королева, пытались угадать, кто же из шести станет той самой, единственной, от чьей жизни теперь зависят жизни остальных людей.

6 Шесть королев

Тем не менее, все получилось даже лучше, чем могла надеяться Ажа. Женщин объединило пророчество. Они с готовностью приняли этот дар колдуньи и Богов, говорящих через нее. Пусть мужчины еще не вернулись. Пусть они не вернутся в ближайшее время. Главное, у них появилась твердая надежда: видимая, осязаемая. Ее можно было потрогать, ее можно было защитить, ей можно было наслаждаться. Шесть девочек превратились в то, что все эти женщины судорожно искали весь день в работе, мыслях, словах Ажи, – объект для оберегания. При этом, никто из них не смотрел на девочек, как на своих детей. О нет. Даже наоборот. На них теперь смотрели, как на детей Короля Острова. Им доверили заботу о будущем всех людей. И как же было приятно, что у этого будущего есть физическое воплощение, о котором они знали практически все. Нужно лишь кормить детей, защищать их, следить за их здоровьем и сном.

Королева приказала освободить дом, ближайший к Залу Совета. Он как раз стоял, повернувшись боком к ее собственному. Там проживала одна из пятнадцати: Эра, жена мастера над рыбалкой. Эра вместе с дочерьми переехала в пристройку к дому Ажи, а в ее собственном жилище расположили шесть пятилетних девочек – надежду Майахрамо и Острова. Было решено приставить к ним шесть служанок, а еще две молодые женщины, вооружившись короткими копьями, постоянно стояли у входа в дом. Но и этого показалось королеве недостаточным. Она приказала, чтобы каждая из пятнадцати членов Совета по очереди проводила ночь вместе с королевами – так она их назвала, рассказывая пророчество Евы – бодрствуя подле девочек и следя, чтобы ничто не угрожало их сну и жизни.

Поскольку лекарь в деревне тоже был мужчиной и отбыл вместе с остальными, его обязанности выполняли две его молодые дочери: Пира и Сайа. Они, конечно же, не владели искусством отца в совершенстве, но все-таки умели многое. Им Ажа также приказала по очереди ежедневно находиться подле шести королев. В конце концов, они всего лишь дети, а дети часто ранятся, падают и болеют. Она не могла допустить, чтобы глупый несчастный случай поставил под угрозу жизнь любой из девочек, а значит и жизнь их племени.

Стены дома выкрасили в белый цвет – цвет смерти – чтобы все в деревне понимали, что в него входить запрещено под угрозой казни. Рядом постоянно горел костер, и женщины-охранники следили за тем, чтобы он не затухал. В Майахрамо появилось второе сакральное здание, помимо Зала Совета, стены которого напротив были много лет назад выкрашены в зеленый – цвет жизни.

Королева, конечно же, поговорила с каждой из матерей шести королев. Странным образом оказалось, что все эти женщины были похожи. Они почти все были одного возраста, все – жены рыбаков, все – тихие, как мыши. Покорность – вот с чем приняли они известие королевы. Ажа рассчитывала увидеть гордость в их глазах, но она ее не увидела, а может быть просто не разглядела. За сегодняшний день, столь длинный и тяжелый, последовавший за такой же трудной и длинной ночью, замылил ей глаза. К вечеру она уже с трудом видела, едва различая черты лиц, окружавших ее. Королева очень сильно устала. Она понимала это, чувствовала своим уже немолодым телом. Усталость накопилась в ее ногах, руках, спине, шее, лбу, висках, языке. Вот и глаза туда же – отказывали Аже в ясности и четкости. Но этот естественный ход вещей, как сегодня, так и в целом, не смущал ее и не заботил. Она всегда ловко подстраивалась под свою надвигающуюся старость ежедневно, меняя свое поведение и пристрастия в течение жизни и в течение конкретного дня. Это было так просто и так должно, что не могло быть иначе.

Все матери, конечно же, согласились отдать своих пятилетних дочерей на попечение Ажи и племени. Они ни на секунду не усомнились в пророчестве, в котором могли бы усомниться, ведь его всегда труднее принять, если оно касается тебя лично, и, конечно же, еще невыносимо труднее, когда касается твоих детей. Но матери не огорчили Ажу, они не подвели ее: кивали и целовали ее руки. Да, пусть они плачут, пусть, подумала Ажа. Это неплохо. Ведь они женщины, а это их дети. В их слезах нет ничего плохого. Главное, они готовы принять должное, а значит цель достигнута и дальше можно двигаться спокойнее. Впрочем, Ажа не была уверена, что все шестеро понимали, что их девочки – больше не их дочери, что они теперь – дочери племени, дочери Острова, дочери Богов. По крайней мере, одна из них. Но это осознание придет к ним позднее, может быть завтра, и, была уверена королева, оно будет встречено матерями с готовностью. Так же, как сегодня они с готовностью встретили пророчество и разлуку с детьми.

Все девочки, кроме одной, видимо, унаследовали больше от матерей, чем от отцов: они были тихие, спокойные, приветливые и покорные. Лишь одна – Бэка – то и дело куда-то бежала, что-то кричала, смеялась и плакала громче остальных. Она, как и, наверное, ее отец, была больше пчелой, чем цветком. И Ажа, что естественно, сразу подметила это, соблазнившись мыслью о том, не является ли это явственное и разительное отличие Бэки от остальных девочек знаменующим основанием для того, чтобы принять ее за ту самую, единственную, или, по крайней мере, для того, чтобы присмотреться к ней повнимательней. Королева решила остановиться на последнем потому что не подобало сразу принимать очевидные знаки за истину, тем более, что ошибка в такой ситуации может привести к плачевным, ужасным и, скорее всего, смертельным последствиям.

Других девочек звали: Апа, Дана, Рата, Лефа, Фора. Апа была самой маленькой из всех, самой низенькой и худенькой. Личико ее всегда почти выглядело трогательно-доверчивым, лишь иногда искажаясь гримасой недовольства по тому или иному мелочному детскому поводу. На руках она носила старые сережки матери, обернутые в форме браслетов. Это выглядело красиво, но очень не шло ребенку ее возраста. Ажа подумала, что браслеты эти стоит снять. Глазки Апы ничем особенным не выделялись, в них не читалось любопытство, характерное почти для всех детей. В них не было вообще ничего яркого. Дана была красавицей. Уже сейчас Ажа видела в ней будущую красотку, за которую с наступлением у нее первых месячных будут готовы бороться лучшие мужчины племени. И, отметила королева, казалось, что девочка уже сейчас понимает это. В ее осанке, походке и в том, как она говорит читалось поведение будущей красавицы, знающей о себе то, что все видят, и чему многие завидуют. Платьице у нее тоже было не детское, скорее оно напоминало уменьшенную копию взрослого платья, одного из тех, что иногда в особые дни надевает женщина, чтобы почувствовать особенный день или вечер, выделить его из череды остальных. При этом Дана оставалась холодно-спокойной и тихой: это даже иногда казалось смешным. Рата была сама серьезность. Она задавала довольно много вопросов, но при этом любопытством это назвать язык не поворачивался. Девочка эта – самая высока из всех – просто хотела знать много и сразу об окружавших ее вещах. Она была умна и любознательность ее шла ее лицу, грубоватому, но в чем-то очень симпатичному. Лефа вела себя тихо, но странновато. Она мало общалась с другими девочками, практически не участвовала в общих играх. Часто можно было увидеть ее худую фигуру, увенчанную копной светловолосых кудряшек, блуждающую неподалеку от остальных – так прогуливаются, когда фантазируют о чем-то, мечтают или строят планы. Ажа сразу поняла, что в отличие от Раты, которая интересовалась миром реальным, Лефу больше занимало ее воображение. При этом, девочка всегда была приветлива и добра к окружающим. Фора же отличалась прямолинейностью и лидерскими качествами. Ее больше всего интересовали игры. Она зачинала их, созывала всех, распределяла роли, а сама зачастую играла несколько сразу. Ажа в последующем часто наблюдала за играми шести королев и заметила, что в игре Фора становится много симпатичнее и умнее, чем она была на самом деле.

При ближайшем рассмотрении становились очевидными различия между девочками. Каждая была особенной по-своему. Каждая имела какие-то черты, нехарактерные для остальных пяти. И в этом, думала Ажа, нет, в конечном счете, ничего удивительного.

7 Майахрамо и измена

Майахрамо – непривычно длинное название для деревни на юге Острова. Здесь, где все имена и наименования редко содержали в себе больше пяти букв, никто не мог объяснить с полной уверенностью то, откуда взялось такое название. Ага как-то рассказывал о том, что его отец слышал от своего отца историю, в которой говорилось, что название это дали деревне те самые чужестранцы, впервые прибывшие столетия назад на Остров. Оно показалось сакральным тогдашнему вождю, и он решил переименовать рыбацкую деревушку. Правда это или нет, Ага не знал. И Ажа тоже не знала, но за неимением иных версий, она всегда держала наготове эту, когда дети ее спрашивали о том, почему так неудобно назван их дом.

В деревне проживало почти пятьсот человек, считая мужчин, женщин и их детей. Практически все занимались рыбалкой или тем, что помогает заниматься рыбалкой: строительством и починкой лодок, сетей и снастей, торговлей, пошивом плотной обуви и одежды, изготовлением специальных ножей для разделки рыбы. Рыбалка не только кормила деревню, но и являлась значительным подспорьем для торговли с соседними племенами. На рыбу выменивали оружие, травы, фрукты, украшения, а иногда и просто – знания.

Ага относился к тем вождям, которые, усердно вверяя себя заботам общества и опираясь на традиции, почитаемые всем сердцем, пекся также и о развитии племени. Он любил приглашать вождей соседних племен и сам часто к ним наведывался, чтобы узнать что-то новое, а возможно и перенять что-либо. Впрочем, нововведения происходили редко и осторожно: умный Ага не желал, чтобы его люди часто подвергались изменениям, и чтобы они могли хоть на мгновение подумать, что их мир должен меняться, тогда как – рассудительно полагал Ага – мир не должен, но может меняться. И этой возможностью порой, пусть и осторожно, не стоило пренебрегать. Так в их деревне появились двухместные лодки, деревообработка и настоящий лекарь, который не заменил, впрочем, знахарей, но стал трудиться бок о бок с ними. И последних продолжили почитать также основательно, как и до этого, чем обеспечили их спокойствие.

В целом, можно сказать, что Ага правил крепкой рукой и светлым умом. Люди Майахрамо были довольны, и деревня процветала. Им повезло, всегда думала Ажа, с Агой. Ведь не всегда в их истории, все было так радужно и спокойно. На юге Острова всегда было тепло, летом – жарко. Весной и осенью часто шли дожди и даже многодневные непрекращающиеся ливни. За счет вырубки леса, за много веков у берега образовалась обширная плешь, на которой и раскинулась деревня: две сотни домов, складов и различных построек.

Защитой деревне служила низкая плетеная стена, сплошь усеянная баратой – колючим растением, досаждавшим южанам в лесу, когда они охотились, но таким полезным при обороне от хищных животных, а иногда и от людей. Особенно она помогала от ядовитых змей, которые в этих местах водились в огромных количествах. Змеи путались в барате, пытались вырваться, но лишь плотнее насаживались на шипы и умирали.

У ворот всегда находилось несколько воинов, один из которых всегда дежурил на специально выстроенной башенке – он осматривал выходы из леса. Также, каждое утро с первым же лучом солнца две лодки отчаливали от берега и отплывали вправо и влево на некоторое расстояние, порой, скрываясь из виду. Воины, правившие ими, должны были стеречь подходы к деревне с воды. Сейчас вместо воинов у ворот и в лодках находились крепкие молодые женщины. Пусть они не смогут дать отпор, на который способны мужчины, рассудила королева, но предупредить о приближении беды успеют.

Жители Майахрамо не были воинственным племенем. И хотя мужчины их были сильными и храбрыми, эти сила и храбрость помогали им не в боях, но в ежедневной борьбе с природой за жизнь. Применять их в войне им приходилось столь редко, что воинами в полноценном смысле этого слова назвать их было никак нельзя. Последняя междоусобная война, в которой принимали участие мужчины Майахрамо случилась в детстве Ажи. Она едва запомнила те дни. Стычки продолжали несколько недель, и в конце концов все закончилось так же стремительно, как и началось. Королева уже не помнила из-за чего тогда началась война с соседними племенами, а может быть и не знала вовсе. Зачем рассказывать о таком маленькой девочке? Помнила Ажа лишь то, что женщины тогда много и чаще обычного плакали, а также одну стену многих домов выкрашивали в белый цвет – цвет смерти – практически каждый день.

Свои дома рыбаки строили близко к берегу и близко друг к другу. Строили их из прочного дерева. Все они были низкие, одноэтажные. Зачем вообще может понадобиться второй этаж? Если нужно сохранить что-то объёмное, большое – для этого существуют склады и специальные амбары. Если у тебя большая семья – пусть она построит второй дом. В этом же весь смысл: в расширении и развитии. Цветок должен расти.

Вообще, отмечала иногда королева, вода во многом влияет на ум и чувства тех, кто живет подле нее. Тот, кто кормится с воды, зачастую стремится к некой тесноте и узости во всем. Ширина водной глади, объем темной жидкости под днищем лодки – это становится для человека примером того, что такое величие, размах, значительность. И рыбак редко желает такого же размаха и величия у себя дома, под крышей. Нет-нет, он скорее стремится к уюту, теплоте, даже тесноте. В лодке, окруженный со всех сторон водой, а сверху накрытый бескрайним небом, он проводит большую часть дня. Возвращаясь на берег и заходя домой, ему приятно чувствовать близость людей и предметов, приятно задевать их руками и одеждой, приятно чувствовать, что практически все, чем он владеет – вот оно, здесь, на расстоянии вытянутой руки, и за ним не придется нырять, не придется забрасывать сеть и ждать, окруженный слишком великой стихией, чтобы владеть им.

Ажа это очень хорошо понимала. Ага рассказал ей об этом когда-то, и она благодарно приняла это наблюдение, это знание. Ага часто говорил с ней на такие темы, предпочитая избегать разговоров о реальных делах. Ажа не знала почему. Много лет назад их отношения изменились, и с тех пор уже не стали прежними. Ага старательно делал вид, что все идет своим чередом. Хотя, думала Ажа иногда, вдруг он на самом деле просто живет дальше, как раньше? Он ведь мужчина. Ага изменил своей Аже, своей королеве. Изменил, будучи в гостях у чужого племени. Когда она об этом узнала, она не стала рассказывать об этом Аге, не стала винить его. Она не знала на самом деле, как себя вести, и предпочла не вести себя никак, точнее попыталась ничего не делать и не показывать. Но Ага заметил, – конечно, он заметил, ведь он ее так хорошо знал. Тогда он сам ей все рассказал. И королева простила его. Вождь принял прощение, безусловно, как нечто само собой разумеющееся. Он не просил об этом, он этого ожидал о нее, так же как от рыбака ожидают, что он вернется с рыбалки с рыбой, а не с тушей оленя. Но в глубине души, Ажа хранила обиду. Обида эта стерлась от времени, как камень под напором воды. Но так же, как камень, пусть и гладкий, уже не способный нанести увечья неосторожной ноге, никуда не девается, так и обида королевы не исчезла до конца.

Однажды листок бумаги скомкали и выбросили. Потом вновь подняли, расправили и разгладили, но он уже не принял свою первичную форму. Если присмотреться внимательно, с близкого расстояния видны множественные трещинки и сгибы, неукоснительно свидетельствующие о том, что однажды этот листок был выброшен.

8 Мира завидует королевам

К концу дня Ажа заметила, что платье, так неудачно выбранное ей утром, уже не кажется ей столь отвратительным и некомфортным. Даже наоборот, оно словно посвежело на ней за день. Она даже подумала, что, отходя сегодня ко сну, платье это стоит отложить и попросить Бару подать его ей завтра опять. Еще она заметила, что весь день проходила без сережек, чего с ней раньше не случалось, а если и случалось, то она не помнила об этом. Не то, чтобы она была большой любительницей красивых, длинных и звонких украшений в ушах, но так было принято в племени, а она любила следовать тому, что принято. Любила она это не из чувства покорности и не из раболепия перед обществом, ее воспитавшем и окружавшем, но просто потому что она находила традиции, любые, чем-то самим по себе прекрасным, достойным и важным. Итак, ей нравились не сами сережки, но то, что от женщины ожидают того, что она их наденет. Ей нравилось удовлетворять эту потребность окружающих людей в том, что она не просто показывает пример, но скорее следует ему. Это опять-таки возвращает нас к основной черте характера Ажи: цветок всегда выигрывает у пчелы.