Сказка и жизнь

А я стою одетый, сытый. Ну и сволочь же я! Где-то внутри такая боль нестерпимая. Я хочу обнять Лайлу, расцеловать и остаться. Мне хочется, чтобы ей было хорошо, тем паче – я знаю, что это от меня зависит. Но Лена ждёт. Господи! что за мучение!? А она стоит тоже и ждёт. Ах, чего же ждёт? Я должен. Подхожу, глажу Лайлу, как маленькую, по голове, обнимаю , чувствую её руки на своей шее. Она прижалась ко мне всем телом. Я должен её защитить. От кого, от чего? От жизни её собственного порывистого духа? От её собственных надежд и будущих неудач? От всего и от себя, в первую очередь. Наши губы слились. Я не могу уйти. Я не могу, не хочу обидеть Лайлу. Ухожу, она желает мне счастливого пути. Счастливого пути – теперь – что это? Она меня не пустит больше… не пустит в свою душу.

Лена обнимает меня. Целует. Я рад её приезду, мне очень хорошо. Я люблю её. Её руки щекочут мне бока под рубашкой. Между моими ладонями её лицо. Тёплое нежное. Я целую её в шею, расстегиваю блузку… целую, целую, пьянею… Хочется плакать от счастья… Мы одни в комнате.

– Как у тебя дела?

Что они все заладили, как дела, как дела?

– Никак, – отвечаю; она отстраняется от меня.

– У тебя что – неудачно?

– Да, так и не нашёл работы.

Она смотрит мне в глаза – серьезно, почти сердито. А я ловлю в её зрачках своё отражение и улыбаюсь.

–Не смотри так, – только и говорит Лена.

– Почему?

– Не могу, ты в душу смотришь.

– Нет, я на себя смотрю. Голова выпуклая с длинным носом, как в кривом зеркале. – Ненормальный, – бормочет она, зарываясь руками мне в подмышки. Я не выдерживаю и, корчась, ржу, словно необузданный конь. Елена довольна. Не знаю, сколько времени прошло у нас в забавах – мы не виделись две недели и – теперь – встреча.

Как-то вечером мне принесли письмо, обратного адреса не оказалось, я распечатал. Лайла! Холодный пот выступил у меня на спине. Ноги ослабели. А почему я, собственно, так разволновался? Подхожу к окну на лестничной площадке, разворачиваю листок. « Ты мне как-то сказал, что вера есть подлог мины под собственное здание благополучия. Не совсем ведь это так. Моё поведение… если б я не верила – этого бы никогда не было.

Я бы ничего не говорила, не было бы полевых работ (наших с тобой). Я верю, да. И от

этого мне хуже. Не знаю, всё в го лове путается. К чему ВСЁ приведёт? Нет, даже не

то я хочу спросить.

Что это ВСЁ даёт тебе и мне?»

Я уставился на фиолетовые строчки – действительно, что это даёт? И что это – ВСЁ ?

Я часто думаю о Лайле. Мне с ней хорошо. Но у меня есть Елена и, я люблю её, но люблю по-другому. А у Лайлы нет того, кого она по-другому любит… « Я тебе нужна? Хотя б немножко? Между нами есть «НО», только это не Лена. Одно мое «НО» ты знаешь – вопрос веры, хотя я верю. Второе «НО» – в твоём поведении. Мария. Нет, это я оставлю пока в себе. Об этом не надо. Одно ямогу сказать – она – прекрасная душа».

Я вспомнил о Марии. Она подруга Лайлы, из той же «Великолепной пятёрки». Что бы представить пятёрку, надо научиться одинаково любить, именно любить пятерых, а самому быть шестым».

Больше в письме ничего не было. Это было предупреждением, хотя и ненамеренным.

Даже – двусмысленным предупреждением. Лайла, я уверен, не имела в виду предупреждать меня. Не в её характере. И всё же явно читалось между строк то, что подсознательно вырвалось из мыслей, написавшей эти строки.

Наступила суббота. Мы с Леной немного опоздали. Мишка, именинник, улыбался от уха до уха. Его мать выставляла на стол торты, вместо съеденных; бутылки с вином и лимонадом; играла музыка. «Великолепная пятерка» была в сборе и ещё несколько незнакомых личностей. Лайла болтает с каким-то тощим, Мария украдкой поглядывает на меня. Она грустна. Нам с Еленой наливают по штрафной. Мне сразу ударяет в голову. Танцуем. На второй танец приглашаю Марию. Она молчит. Танцует и молчит.

– Что с тобой?

Её глаза похожи на печальные глаза коровы. Прямодушные, красивые и грустные-грустные, только голубые, а не чёрные. Молчит, и я молчу. Танцуем. – Ты не хочешь со мной разговаривать, – интересуюсь я.

– О чём ты? – ложно недоумевает Мария, а глаза говорят другое: « Эх ты, лопух, растяпа. Разве не видишь? Я обиделась».

И что я ей сделал? Ну, внимателен с ней, как и с остальными; ну, вероятно, иногда кокетничаю…

Мне они нужны. Если я и мечтал о розовом замке и о Марии, сидящей на золотом троне, это ещё не… А что не…? Она же этого не знает. Я сам перестаю себя понимать. И всё равно, никакого повода не давал, чтобы она могла обидеться. Приходил, правда, частенько, но мне нужны были книги, общение… Мы же друзья. И вообще, я своих чувств не проявлял ни разу. Хотя, иногда, когда мы бродили по улицам и разбирали значение произведений и мотивы действий героев Гюго или Фейхтвангера, мне страстно хотелось остановиться, прекратить это переливание из пустого в порожнее, схватить её и поделиться разгоревшейся во мне страстью.

Но это бывало лишь в моём воображении, это были лишь мечты. Мы продолжали идти, не торопясь или сидеть чинно на скамейке в парке, нести всякий вздор об идее «Отверженных» или «Гойи».

Правда, когда бывало грустно или муторно на душе, я всегда смотрел ей в глаза и думал о своём. Её глаза успокаивали меня, неведомо для неё самой.

Так уж получилось, что в поле мы работали втроём на одной грядке: она, я и Елена.

А когда вечерами собирались в их избушке и пили чай с ромом, то она непременно сидела напротив. У нас у каждого было «своё» место за столом. Теперь она обижается. Музыка кончилась. Я проводил Марию к столу и пошёл к Елене. – Пошли, выйдем, – шепнул я ей.

– Зачем? – прошептала она в ответ.

–Тебя поцеловать.

В подъезде темно. Мы поднимаемся на три пролёта вверх. За окном, внизу горит фонарь.

На одном из нижних этажей кто-то стоит. Прислушиваюсь к их разговору. Лайла и один из приглашённых парней, разбирают лекции по Тургеневу. Ирония захлёстывает меня. Тургенев – хм, сентиментальная душа, любовник любви. Нашли о ком говорить. Лучше бы в Чивере покопались. Мне захотелось смеяться. Обнимаю Лену. Мы с жадностью тянемся друг к другу. Она прижалась ко мне. Чувствую, как стучит её сердце. Никто так не умеет целовать как она. Я глажу её лицо. Она щекочет меня под рубашкой. Я коротенько смеюсь.

– Все ребра наруже, – шепчет Елена.

– Откормишь, – пьяным голосом говорю я. Мы еще раз целуемся, долго-долго… я чувствую как тону в тепле её губ…

Медленно мы спускаемся вниз. У двери стоит Лайла и, вдруг, я ляпнул, вероятно, хотел спьяну пошутить,

– А где твой изумрудно-скользкий принц тургеневского типа?

Она, кажется, смутилась, но я пойму это гораздо позже.

– Нехорошо, когда дам бросают, – высказался я до конца, и мы с Еленой заходим в комнату.

Лена даёт мне сильную затрещину.

Сегодня я получил сразу два толстых конверта. Первый – от Лайлы.

« Нет, я не обиделась тогда. В таком случае надо было оби жаться раньше. Но это частности. Частности того большого вопроса, который мучит меня. Что тебя во мне привлекает? Может быть вопрос надуманно сформулирован, зато прямо. И сразу встречный вопрос – а меня? Я чувствую некую близость с тобой, от которой мне тепло… и мне кажется, есть в тебе, в твоей душе то, что объединяет меня с тобой. Мутно?

« Не нами бессилье изведано слов к выраженью желаний – безмолвные муки сказались людям веками…» Я хочу верить тебе. Но тот день рождения…

Ведь, меня для тебя будто не было совсем! Даже хуже – то, что ты сказал мне… Зачем? А мне стало так неприятно, словно меня в чем-то обвинили. Обидно. Стало плохо, потому что я ждала, ждала весь вечер, хотя, мне не надо было ничего; да и что, в конце концов, я? Пусть тебе было весело. Хорошо, пусть. А ты сказал мне гадость, да ещё с пренебрежением. И мне тогда стало всё равно. Мне не надо было даже твоего внимания (его, кстати и не было) – даже ЭТО было бы хорошо. Я бы осталась при своих сказках. А ты сказал. Твой тон, взгляд… Ты во мне что-то убил. Хотя, теперь я забыла, простила. И снова стало хорошо. Хорошо, однако, не так как прежде».

Открываю второе письмо. Мария! Что это?

«Я люблю тебя. Не знаю, что с собой делать, но люблю. Мне надо видеть тебя каждый день. Конечно, в университете мы все вместе ежедневно видимся, между лекциями, после них… Мне этого мало. Сама не понимаю, как эта любовь случилась. Не могу заниматься. Ты собираешься на пять дней уехать – не могу представить себе, что я буду делать – столько времени не видеть тебя. Раньше со мной никогда такого не было. Мне плохо. Тебя нет(?)»

Я стою, словно меня палкой по голове стукнули. Господи! что я им сделал? Почему я, а не кто-нибудь другой? Подошла Елена.

– Письма?

– Да.

– Прочёл? Ну, тогда пошли обедать.

По пятому этажу я хожу спокойно. Сюда комендант не заберётся на своих слоновьих ногах. Она едва зад поднимает со стула. В ушах звучит песенка:

«И, словно язва тут и там

Комендантша по углам

Бродит-ходит не находит,

С кем бы выпить пополам…»

Сейчас я живу у Елены. Спим на узкой студенческой койке. Нас двое нахлебников в одной комнате. Ещё у подруги Лены – тоже нелегал-жених, Виктор. Вот так и живём. Утром нас поднимают, кормят и мы либо спим, либо в шахматы играем. Его выгнали из университета – засекли не раз за картами. Попался, конечно, глупо. Мы с Леной сидим за столом, суп уже съели, осталось справиться с котлетами и допить кофе.

Вновь мысли возвращают меня к письмам. Странное совпадение, хотя… – У тебя скоро день рождения!

– Угу, – жуя, отвечаю я.

– Когда поедешь домой?

– В тот же день, вечером.

Елена что-то прикидывает в уме…

С утра меня поздравляют. Приятно, однако, непонятное, тревожное чувство гложет.

Я сам не могу понять, почему. Вижу себя пятилетним мальчиком. Дед посадил меня на серую в черных яблоках лошадь. Я уцепился в седло обеими руками и лошадь пошла. Мне было страшно, лошадь фыркала время от времени. Потом дед вскочил в седло, и мы помчались по лугам к лесу. Помню красивый дом и сад, огромный сад. Трава – выше меня и яблоки огромные на деревьях. Помню, что взвешивая, как-то яблоко на весах, бабка довольно сказала деду: « На полкило тянет ». Дед самодовольно ухмылялся. Его сад был лучшим в округе. Я часто убегал в высокую траву и часами просиживал, наблюдая за жуками, муравьями, гусеницами. Помню, я весной наловил полные карманы майских жуков. Они щекотали мне ноги сквозь материю карманов, вылазили, а я их запихивал назад, в карманы и, коротко посмеиваясь, от щекотавших меня множества лапок, гордо шёл домой. По приходу, высыпал жуков на кровать и стал разглядывать. Уж очень мне нравилось, когда они шевелили усиками-веерами, похожими на щёточки. Пока я рассматривал одного, остальные расползлись по комнате. Они взлетали, жужжали, пытались улететь, стукались о стены и … вошла бабушка. Я, увлеченный мирным занятием, не заметил её, а она, увидев всё это, стала замедленно бегать, как умеют только бабки, и ловить моих жуков. Она безжалостно наступала на них, если они оказывались на полу, и приговаривала: «Я тебе сейчас покажу жуков! Я тебе наловлю! Нашел дело старому человеку…» Она ещё долго что-то бормотала. Я знал, что бабка любит меня и только на словах грозит, поэтому вся её сердитость на меня, ровным счетом не действовала. Я зажал оставшихся трех жуков в руках и плакал, глядя на раздавленные двойные, коричневые спинки на полу. Слезы капали на пол, жуки щекотали ладони, а мне ещё горше было, они смешили меня, но не знали, что раскрой я ладони – и от них останутся хруст и распластанные по полу крылышки. И я сильнее прижимал концы пальцев к ладоням, оберегая своих жуков и плача. Только после расправы бабка заметила мою печальную фигуру и в недоумении остановилась. Она подошла, погладила меня по голове и тихо сказала: «Если они расползутся, то ночью шуршать будут. Не плачь. На улице других наловишь. Только домой не неси», – она говорила нежно, ласково со мной. Я молчал. Потом, повернулся и, молча, обиженно вышел. Больше я никогда не ловил майских жуков. И вот почему я вспомнил всё это – чувства, которые дарили мне они, суть – жуки, но, ими наловленные, которых они оберегали, на которых любовались, которыми дорожили. А я оказался здесь, как подслеповатая бабка, что, заметив их, расползшихся, наступала на них. Они хрустели, их было жаль…

Мария, протянув мне подарок, посмотрела на меня точно так, как смотрели дед и обе мои бабки. Нежно, ласково. Этот взгляд окунул меня в детство. Мне стало почему-то тепло и, захотелось прижаться к её груди, как я прижимался к груди бабки, забравшись к ней на колени. Я склонял голову – было мягко и, нередко я так и засыпал на её руках. Стало невыносимо грустно. Хотя, эта грусть – нежная и приятная. Пришла Лайла. Я наклоняюсь, она целует меня в щёку. Я вижу в её глазах вину. Почему, в чём она считает себя виноватой? Кладу руку ей на плечо.

– Спасибо. Только – выше нос и веселей гляди. Идёт?

Она кивает головой. Я ловлю на себе взгляд Марии. Делается неловко под перекрёстными взглядами.

Заваливается целая компания во главе с Андреем. Шум, гам, смех, поздравления… садимся за стол.

Прошло какое-то время. Все танцуют. Я тоже. Елена встаёт и направляется к двери.

Я извиняюсь и поспешаю вслед за ней. Стоим в коридоре.

– Куда уходишь? – спрашиваю.

Она смотрит в пол, молчит. Поднимает глаза. Вижу такой незнакомый взгляд. Она впервые так смотрит на меня. Вызывающе, гордо и, в тоже время, умоляюще. Опять тревожное, непонятное чувство охватывает меня.

– Я пойду… – она замялась, – буду, у ребят.

Переживаю ощущение проглоченой раскаленной монеты. Кружится голова. – Правда, я скоро приду, – смотрит.

Поворачиваюсь и, не отвечая, вхожу в комнату. Так обидно!

Вспоминаю, как однажды потерялся на базаре. Мама взяла меня с собой. Мне было года четыре-пять. Я остановился около огромного арбуза, который лежал на других арбузах. Он был полосатый и с хвостом, хвост напоминал поросячий и я рассмеялся, представив, что арбуз сейчас вильнет хвостом, у него окажется две пары ножек и, он убежит, похрюкивая. Потом я подумал, а что, если его разрезать, съесть внутренность, а корку пустить в речку? И ещё, воткнуть в него красный парус? Я буду капитаном. Не знаю, сколько и где мысленно проплавал я на арбузной корке, но мне непременно захотелось поделиться с мамой, я дёрнул её за юбку и… о, ужас! Подняв глаза, я увидел, что это не моя мама, а совсем чужая. Я вновь посмотрел на злосчастный арбуз, но его свинячий хвост теперь вовсе не смешил меня и я заплакал. Мне показалось, что уже много-много времени прошло, как я потерял маму и испугался, что она не найдется. Я стоял у кучи арбузов и вначале только тёр глаза кулаками, внезапно я осознал всю ценность утраты и обида, боль, жалость к себе захлестнули мою детскую душу. Я заплакал громко, очевидно на весь базар. Дядька, который продавал арбузы взял меня за руку. Он кричал в толпу:– Чей ребёнок? Мамаши, кто отпрыска забыл возле арбузов? Люди улыбались, глядя на ревущего меня и выкрикивающего дядьку. А я уже видел себя в плену у злодеев, они разожгли костёр и точили ножи. А я лежал, связанный верёвками… но был уже взрослый и с усами.

Они шептались, как потопить мой корабль-арбузную корку с красным парусом и погубить меня-героя. И вдруг, я увидел, что главный злодей продавец арбузами. А моя мама, тоже связанная, лежит в другом углу пещеры. Тут мир фантазий оставил моё воображение, я взглянул на дядьку, который во всю глотку орал:

– Чьё дитё? Чьё дитё заблудилось? – и я ещё громче заревел, вспомнив, что он меня с мамой полонил. Подошла мама. Она была бледная и улыбалась…

Я бросился к ней на руки и уже смеялся сквозь слёзы.

Сейчас я ощутил точно такое же чувство, как тогда, на базаре. Я потерялся. Пью и не пьянею. Елены всё нет. Выхожу в коридор. Курю. В дальнем конце идет пара. Лена и еще кто-то. Идут в обнимку. Оба пьяны. Мурашки бегут у меня по спине. Она заметила меня. Они повернулись и пошли обратно. О, Боги! Я готов схватить и его и её и задушить обоих, я хочу заорать во всю мощь:

« Сволочи, а Я? Что вы делаете? Опомнитесь! Лен…» Убъю, – лишь прохрипел тихо я, хватил кулаком о подоконник… слезы. Зачем? О чём? Она их не стоит. Слезы…капают и всё. И ничего не мог поделать. Вышла Лайла. Отворачиваюсь, украдкой вытираю ладонью глаза.

– Почему Лена ушла?

– Не знаю.

– Ты её не обидел?

Я злюсь. Эх, трахнуть бы ей сейчас! чего пристала? Глаза Лайлы испытывают моё терпение. Смотрю ей в зрачки. Воображение уносит меня в иной мир. Мы стоим у огромного фонтана. Она в длинном белом платье. Где-то играет музыка. Вивальди. О, как я люблю эту музыку!

Лайла склоняет голову мне на плечо и шепчет: «Не тревожься, жизнь порадует ещё тебя».

Я удивленно уставился на неё.

– Да-да, – говорит она, – ты любишь её, но не всё и не всегда бывает так, как ты того желаешь. И всё складывается так, как должно сложиться. Вероятно, на то есть причины, – она поглаживает меня по плечу – жалеет. Лайла все ещё смотрит на меня, я деланно улыбаюсь.

– Не тревожься, – шепчет она, а в глазах грусть… Я киваю, вынимаю из кармана билет на самолет, на двадцать четыре ноль шесть, рву. Упоённо, ожесточённо рву на мелкие клочки. – Ты что? – пугается Лайла.

–Я остаюсь.

Я вижу, как она страдает вместе со мной и мне хочется утешить её. Она меня любит.

Я обнимаю Лайлу за плечи и целую в лоб. Её ладонь на моих губах. Она отстраняет меня. Горько, ох как горько, кто бы знал. Только я и Лайла сейчас глотаем эту горечь жизни, судьбы, собственных мыслей.

За столом все смеются. Вино кончилось, зато анекдотов – немеренно. Пора расходиться. Я провожаю Лайлу и Марию. Лайла уезжает первой. Прохладой веет ветер. Мария поёживается. Снимаю пиджак, набрасываю ей на плечи.

– Ты – хороший, – ни с того, ни с сего говорит она.

– Почему? – не задумываясь, спрашиваю.

– Не знаю, но – хороший.

– Твой троллейбус.

– Ну и пусть.

Троллейбус уехал. А мы стоим.

– Ты прости мне, моё дурацкое послание? – Мария виновато смотрит на меня, от чего мне делается неловко.

– Ничего.

И мы уже идём в незнакомом мне городе. Она – фея, я – принц. Мы взялись за руки и смеемся.

Я спрашиваю себя – за что я люблю эту Фею? Чей-то голос отвечает: « она умна и кротка».

Волна тепла и благодарности к Фее захлестывает меня. Я знаю – она меня всегда понимала.

Я склоняю голову, беру руку Феи и подношу к губам: « Я Вам благодарен за все. Вы помогали мне, когда я был нищим, Вы дарили мне тепло своего очага и сердца. Когда Елена уезжала, Вы поддерживали мой дух и желудок. Однако, потом я стал стесняться быть нахлебником и бродил почти неделю голодный, как пёс и спал почти на улице.

Она улыбается и отнимает руку, а я продолжаю: – Но теперь я принц и могу подарить Вам всё, чего Вы захотите. Вы – прекрасная, добрая Фея – и я обязан Вам отплатить добром за ваше добро…»

Я вспоминаю, что через неделю мне выхолить на работу. И я обязательно отблагодарю Марию за ее заботливое сердце.

– О чем ты думаешь?

– Так, о чести.

– Странно, а мне казалось – об Елене.

– И о ней.

– При чём тут честь?

– Не знаю.

– Ты любишь Елену?

– Зачем ты это спросила? – я мысленно вижу Лену с тем типом в коридоре. – Никого тебе не надо, кроме неё. Наша пятёрка для тебя так просто, знакомые.

Мы вот сейчас рядом. А будь на моём месте кто-нибудь другой, тебе было бы всё равно. Нет, я ничего не прошу, всё понимаю и, написала тебе, потому что не могла не написать. Ты, наверное, никогда о нас не думаешь. Вообще-то о Лайле… Я стою, как оплеванный. Как ей объяснить, дать почувствовать, что они мне все дороги.

И не могу особо относиться к кому-то одному, хотя… и это есть. Я познакомился с ними, когда они были вместе, одно целое. Я их полюбил ни по одной, а сразу всех вместе, я им благодарен… Нет, а чего собственно я должен ей объясняться, с какой стати… я вконец разозлился. Подошёл троллейбус.

– Спасибо, что ты есть. Я не знаю, что будет дальше, но сейчас я даже рада, что встретила тебя, что бы там ни было – всё – к лучшему, – двери закрыли её. Троллейбус тронулся. А я стою. Боже, я готов бежать за ним, догнать её, стать на колени и поклясться, что она мне не безразлична. Что и Лайла для меня и она – значат больше, чем они обе думают. Что она мне нужна… но как объяснить, люблю одну Елену?! я сам путаюсь. Может, я просто по-другому их люблю? Но, что люблю – это я знаю наверняка и не раз ловил себя на этом чувстве. Или я не так подразделяю свои чувства?

А Мария приняла философию Панглоса. Я ничего не соображаю, осёл, дурак…

Сегодня впервые за неделю я вышел из общаги, прокрался в толпе своих гостей мимо вахтера. Как пройти обратно? Как всегда. Вновь решётка, форточка, галоп по лестнице.

Елены нет. Мы с Виктором одни. Я безразлично посмотрел на его склоненную над книгой голову, разделся и юркнул под одеяло. Мысли налетели, словно мошкара, на запах мяса. Мне начала мниться измена Елены. Какая измена?

Виктор – второй «квартирант» в этой комнате. Тамара уехала домой и он пока один «владеет» её кроватью и столом. Сейчас он молчал, сопя, читая книгу. Его сегодняшняя весёлость к ночи улетучилась. У меня закралось подозрение, что он что-то знает, чего не знаю я. Быть может, ни он один. Спрашивать как-то неловко. Уткнувшись носом в подушку, пытаюсь разобраться в своих мыслях. К концу зимы мы с Еленой решили обвенчаться. Я и Она. Я в белом костюме, она в длинном белом платье и в фате. Мы улыбаемся друг другу. Горят свечи. Тускло поблескивает золото канделябров, поют свадебную торжественную… Над нами держат короны, мы обмениваемся кольцами и целуемся.

– Отныне, вы муж и жена, – торжественно провозглашает густой баритон. Мы вновь целуемся. Губы у Лены мягкие, тёплые. Глаза светятся счастьем. На нас сыплются цветы, и мы медленно, она, вложив руку в мою, идём; нам улыбаются, нас поздравляют.

Резко поворачиваюсь к стене. Но наваждение так и не проходит. Встаю, одеваюсь. Иду к комнате того типа. Стучу.

– Её здесь нет, – заплетающимся языком отвечает наглец, – пройди, посмотри, если не веришь. Верю на слово. Ухожу. Курю на кухне. Да, жизнь распоряжается тобой, твоими поступками, мыслями, любимой, друзьями: всем-всем, зачастую не так, как того хотелось бы. Передо мной встала морда Талаева, того, что шёл с Еленой. У меня с ним старые счёты. Я на курс младше его. С Еленой они знакомы давно. Мы с ней – ровесники, но она на два курса впереди. Этот скотина мне так подгадил в делах, что я думал – убью его. До случившегося мы даже в приятельских отношениях. Однако, он оказался из породы людей, которые карьеры ради предадут дружбу, продадут душу, пройдут по головам. Я ему не простил. Теперь его презираю.

Я знал – Елена придерживается нейтралитета в этом деле. Меня это сначала оскорбило, но потом я, просто смалодушничал и смотрел сквозь пальцы на то, что она не отказалась от общения с ним, хотя большинство на факультете, в том числе, практически и все преподаватели, отвернулись от него.

Я уехал, не повидавшись с Еленой. Купил билет на поезд и уехал. Внутри что-то дрожит, что-то не на месте. Назло себе уехал. Она вчера так и не пришла. И сегодня после обеда не пришла. Мы больше года уже вместе. Я знаю, еще полгода назад она безумно любила меня, я, правда немного флегматик, но мои чувства не уступали её. А теперь, ещё более обострились. Через несколько дней я вернусь.

Возвращение мне принесло поистине дурную новость. Елена весь день молчала. Вечером мы остались одни в комнате. Ни с того, ни с сего, она заплакала.

– Милая, ну, что ты? Через неделю твоя сестра приедет. Мне деньги сегодня пришли из дома.

Что ты? Всё совсем уж не так плохо.

Она посмотрела на меня и разрыдалась. Я почувствовал запах вина. Выпила.

Я не спрашиваю, почему и где. Её что-то мучит. Она чего-то боится.

– Что ты, Лен? Ну, перестань же, – я целую ей руки, колени; она отстраняет меня и, её слезы капают мне на руку. Я обнял её. Она освободилась, уронила голову на подушку и почти закричала,

– Убирайся!

Я не сразу понял, что она сказала.

Уйди, – повторила она.

Я присел у кровати, обнял её колени, уткнулся ей лицом в живот и молчу. Она гладит меня по голове, хочет сказать и не может. Сжала в ладонях мою голову. Я поднял лицо. – Я не твоя…– прошептала она и стала покрывать меня поцелуями. – Что ты? – я не понял.

– Да, тогда, ночью…

Я вскочил, отошёл к двери. Нет, меня не испугал сам факт. Почему? Зачем? Она меня любит. Как же? Голова кружится, обида застилает глаза слезами. Если бы я знал, что это произошло и конец на том, было – и нет… Но чувство, какое-то проклятое чувство, мне подсказывает – Елена бросит меня. Я с ужасом понимаю – прошедшие дни – начало её жизни без меня, без моей любви, без нужды в моей любви. И я боюсь её потерять.