Монохромность

– Думаешь найти там что-то действительно мистическое и необычное? – коротко спросила Штефени даже без тени улыбки.

Я посмотрел ей в глаза, отвел взгляд и не ответил.

***

Курилка, общая комната, или «гостиная», как мы называли ее между собой, располагалась на первом этаже, недалеко от лестницы, между туалетами и западным коридором. Она являла собой небольших размеров помещение с парой растрескавшихся кожаных диванчиков, тройкой пепельниц на журнальном столике и одной видавшей лучшие времена кофемашиной, сиротливо притаившейся в углу. Не смотря на открытые для проветривания широкие запыленные окна, солидную решетку вентиляции и сбоящий кондиционер под потолком, здесь всегда висело облако сизого удушливого дыма. Готов поспорить, оно возникло здесь еще раньше, чем образовался сам офис «Wahres Deutschland» , а громадное десятиэтажное здание, возводили прямо вокруг него, как католическую церковь, вокруг органа.

В офисе работал более двадцати человек, но курили здесь, как максимум, трое. Я, Юстус Гербер и Штефени Бродберк из нашего отдела. Остальные беспощадно эксплуатировали кофейный аппарат, или предпочитали травиться никотином на улице. Мне, однако, всегда нравилось коротать перерывы именно в гостиной. В первую очередь из-за того, что встретить собеседника здесь было довольно сложно, а значит собраться с мыслями и обдумать работу, можно было без лишней болтовни и суеты. Во вторую, тем, что здесь была какая-то успокаивающая и тихая атмосфера, будто табачный смог скрывал тебя от всех прочих проблем.

Еще две таблетки я выдавил из металлизированной упаковки, закинул капсулы в рот и запил полным стаканом воды, почти не различая вкуса. Вероятно, когда в сказках писали о «мертвой воде», то имели в виду именно такую воду – горькую, теплую, несущую хлоркой. Я передернул плечами, справившись с отвращением, кашлянул, прочистил горло, мрачно покосился на себя в зеркало. На меня смотрел худощавый темноволосый молодой человек, на усталом лице которого пролегли темные круги. Бледная кожа казалась почти болезненной. Я поднял очки со стола, протер стекла и нацепил их на нос. Кажется, теперь кругов не видно, так что осталось перекурить, и можно возвращаться к работе. Текст предстоит непростой, осталось только попасть в нужный ритм. Пора вернуться в отдел и заняться работой, прежде чем редактор газеты Деннис Шимблер вернется на свое место из очередного променада по ближайшим барам и пабам.

Глупые сказки, без смысла и идеи, нанизанные на одну сюжетную линию, как бусы от четок на тонкую нить, теперь предстояло выложить на лист бумаги, ориентировочно за двести сорок –триста человеческих смертей. Я поглядел на часы, прикинул в уме сроки, крепко задумался.

Потом я налил полстакана воды, отложил в сторону зажженную сигарету и выдавил из пачки на ладонь еще одну таблетку нелетора.

3

Количество осадков: 3 – 7 мм.

Скорость ветра: 0,3 – 1,5 м/с.

Глупые сказки. Эта фраза упорно не давала мне покоя, хотя разговор с владельцем особняка «Бог есть любовь» закончился не меньше суток назад. Как сказал Хауэр? Его жена слишком увлечена приготовлениями к празднику, и ей нет дела до гостей? Что же, Рождество тоже имеет свои тайны и секреты. Как и старый особняк на Хаупт тридцать семь, чтобы там не твердил этот идиот.

Если говорить более развернуто о Рождестве и Сочельнике, то нелишним будет напомнить о том, что Рождество не всегда связано с праздниками и радостью. Так уж сложился культурный исторический пласт, что наша страна, Германия, является колыбелью страшных рождественских традиций и историй, берущих начало еще в дохристианской языческой эпохе. Конечно, подобных историй хватает и в других странах, но такого обилия страшилок нет больше нигде. Забавно, что сейчас это кажется ничуть не большим, чем глупые городские легенды, а ведь когда-то ими пугали детей, или верили в них сами. Наверное, все мы слышали про Крампуса – эдакий антипод Святого Николая, злобное чудовище, полукозел, полудемон. Он является порождением Хель, древней норвежской богини смерти. А вот про Йольского кота, пожирающего всякого, кто не надел на праздник новую одежду, или про Грила, тролля ворующего плохих детей для своего супа в канун Рождества, слышали немногие. Кто-то читал про Белксникеля – мрачного спутника Святого Николая, который раздавал конфеты хорошим ребятам, а плохих, стегал своим длинным хлыстом. Кому-то известно про фрау Перхту, древнюю языческую богиню. В Германии было принято не только страшится ее, но так же надевать ее маски, облачаться в одежды с ее изображением и носить их в общественных процессиях, чтобы отогнать демонов и злых духов с последней недели декабря по шестое января. Когда христианство перешло в Германию, фрау Перхта и ее процессии остались частью культурных рождественских традиций, а кое-где эти самые традиции сохраняются и по сей день. Данные мероприятия восходят, по меньшей мере к XVI веку. Если верить легендам, зловещая фрау Перхта посещает детей между Рождеством и праздником Богоявления. Хорошим и послушным детям она дает серебряную монетку, а плохих, забирает с собой, потрошит и набивает соломой.

Естественно, вся мистика и паранормальщина не стоит и выеденного яйца, но следует относиться с уважением к наследию такого далекого прошлого. Хотя бы потому, что оно намного увлекательнее и проще настоящего. И куда его добрее, даже не смотря на мрачные истории.

Когда двери отдела закрылись за моей спиною я смог вздохнуть с облегчением и наконец-то расслабиться. В прежние времена мне нравилась работа корреспондента в этом офисе – была в ней своя эстетика и даже некоторая романтика, но после некоторых событий, произошедших несколько лет назад, мои взгляды на это немного поменялись.

Редакция «Правды Германии» к этому времени уже почти опустела. Только из отдела типографии доносился утомительный надрывный шум – завтра очередной поток глупости и чуши появится на прилавках нашего городка, а у жителей Глёкнера будут мотивы для новых сплетен. Я прошелся по вестибюлю, преодолел рамку металлоискателя и шагнул через двухстворчатую стеклянную дверь. Сонный охранник, дремавший за столиком на входе, механически махнул мне рукой. Не знаю, даже видел ли он меня.

Штефани отказалась совершить со мной прогулку до маяка – статья себя сама не напишет, даже если у тебя есть уйма идей. Минус отношений с коллегой по работе в журналистике – иногда вы можете не видеться целыми неделями, пропадая в командировках и мотаясь по делам из города в город.

Впрочем, теперь можно было об этом не думать, и оставить решение личных проблем до лучших времен.

Несмотря на вечерний час, на улице светло, словно днем, от выпавшего накануне снега. Кажется, снегопад начался еще в среду, и до конца не прекратился до сих пор, опускаясь и сейчас, крупными хлопьями с черных небес. Если погода не изменится, и снег будет идти дальше в прежнем ритме, то к празднику переметет все выезды из города. Отчасти, в этом прелесть нашего городка на юге Германии – за двадцать восемь лет я не помню ни одного Рождества без снега, с другой стороны – не все хотят оставаться в Глёкнере на праздники. Кажется, около трех лет назад, на Глёкнер обрушилась настоящая снежная буря, оставившая треть города без света и связи. И было это как раз на Рождество. Глёкнер не оценил такого подарка, а мэр города дал торжественное обещание, что подобных ситуаций больше не повторится.

Я спустился быстрым шагом по ступеням, ведущим от дверей редакции, поморщился от резкого порыва ветра, метнувшего мне в лицо целую пригоршню снежинок, и поднял воротник пальто. Дорога предстояла не близкая – прибрежная пляжная зона совсем не тот маршрут, который пользуется популярностью в декабре.

Я пересек небольшую засыпанную снегом площадь, прошелся по узкой колее мостовой, добрался до поворота, почти не потратив времени. Дальнейший путь через крохотную парковую зону занял у меня не меньше пятнадцати минут, а вот, чтобы пробраться через сугробы, не извалявшись в снегу, отняло еще около четверти часа. Своей машины у меня не было, так что предстояло доковылять до остановки и мерзнуть в ожидании автобуса еще минут пятнадцать. К сожалению, зарплата журналиста не столь высока, чтобы можно было обзавестись личным авто, вот и приходится повторять ежедневный моцион с прогулками по вечернему городу от одного захолустья до другого.

«Работа журналиста – всегда быть в центре событий, а не сидеть на одном месте, – любили говорить нам в институте, – Хочешь сидеть на месте – становись копирайтером или писателем, если, конечно, хватит терпения и ума».

На самом деле, эти прогулки мне даже нравились, была в них своя прелесть. Если я не забывал дома наушники, а такое бывало редко, можно было и вовсе отправиться домой пешком, затратив на эту прогулку не меньше часа. Жил я ближе к центру города, в то время, когда редакция, откуда чаще всего лежал мой путь, располагалась в его восточной части, за мостом над рекой. Сперва этот путь казался мне пустой тратой времени, а затем я втянулся и привык. Впрочем, события последних лет убедили меня в том, что спешить домой не всегда стоит.

На этот раз наушники оказались в нагрудном кармане, и я прицепил их к телефону, заправив выбивающиеся провода под отворот пальто. Музыка – единственный легальный наркотик в нашем мире. Какая кому разница, что он не признан мировой общественностью. Как еще вы назовете зависимость от некоторых композиций, меняющих наше настроение, мировоззрение, состояние, как не психоактивами? Те, кто не признает зависимость от музыки – лизоблюды и лжецы. Да, мы подсели на джаз, пристрастились к року, привыкли к блюзу – простые аналогии с травкой, амфетамином и коксом. Да и в целом, слушать музыку – это сродни соитию, единству, религии, и берет начало от секса – слишком интимно, чтобы пропускать в этот мир кого-то чужого, поэтому люди придумали такое компактное удобное устройство, как наушники.

История создания наушников уходит в XIX столетие. Возможно, обязано человечество появлению этого устройства компании Electrophone. Ее специалисты создали технологию, которая позволяла клиентам компании слушать музыкальные произведения, в том числе и оперные партии, не находясь при этом в театре. Клиенты получали массивную конструкцию, которую надевать нужно было на голову. Звук шел в динамики, что располагались напротив ушей.

Назвать удобными самые первые в мире наушники точно нельзя, но именно так они и выглядели. Безусловно, и у этого изобретения были предшественники. К примеру, что-то подобное было у операторов радиосвязи. Но наушник был один, и само качество связи его оставляло желать лучшего. И здесь обязательно стоит рассказать об ассистентке телефонной компании Белле Эзре Джиллилэнд. В 1881 году женщина предложила закрепить телефонные части к металлическому пруту. И большая трехкилограммовая конструкция была перемещена на голову. Решение могло казаться несуразным и излишне сложным, но именно его можно считать первой телефонной гарнитурой.

Я когда-то писал об этом статью. Может, кто-то из вас читал ее в «Правде Германии».

Итак, они дошли до нас – два аккуратных безболезненных шприца, наполненных первосортной наркотой, которые вводятся через уши, а не через вены, плюс к этому не несут за собой уголовной ответственности. Я поправляю наушники, отворачиваясь от летящего в лицо снега. Пальцы замерзли, не смотря на перчатки, и сенсорный экран выдает ошибку за ошибкой, когда я выбираю одну песню из сотен других. Пусть это будет что-то торжественное, вполне соответствующее духу такого зимнего вечера.

Впрочем, помимо выбора трека стоило задуматься и о делах. Я выбиваю сообщение редактору о завершении сбора материала и обещаю подготовить информацию для новой статьи завтра утром – если повезет, не придется работать ночью, подготавливая текст для печати в последний момент. Конечно, все это фикция, и Деннис знает, что работа будет выполнена, но стоит подстраховаться, если не хочешь завтра проблем. С руководством мне не слишком-то повезло, вот и приходится готовить отпор заранее.

Автобус подкатил к остановке шумной, фыркающей дымом громадиной, послушно замер в нескольких шагах, дыхнул облачком пара, медленно распахнул двери, когда я продрог на столько, насколько это вообще, может быть, возможно. Я проскользнул внутрь, уселся на свободное сидение, стянул перчатки и уставился в окно. В дальних дорогах, как та, которая ожидала меня в ближайшую половину часа – главное не сойти с ума от скуки. Лучше забить голову чем угодно, кроме как идеями о возвращении домой. Хоть этими елями за окном. Черная гряда высокоствольника, достаточно широкой лесополосы, опоясывала Глекнер, замыкаясь только за железнодорожными путями, которые брали наш маленький город в кольцо. Вероятно, прежде здесь были проложены тропы и дороги, а теперь вздымался лес. И ряды одиноких магазинчиков, ярко горящих неоновой рекламой с поздравлениями к предстоящему празднику.

Вся эта рождественская суета навевала на меня какую-то сонливость и меланхолию. Я устало посмотрел на проплывающую за стеклом остановку, на проскользнувший змеей участок заледенелой дороги, взглянул на экран вывешенного на стене телевизора, полного социальной рекламы и поздравлений с грядущим праздником, после чего вновь выглянул наружу. Нет ничего хуже социальной рекламы, у меня она вызывала стойкое отторжение, если не рвотные позывы, и мое внимание привлекла вывеска одного закрытого на ночь строительного магазина. Возможно, раньше, это объявление бы и звучало информативно, но теперь часть букв перегорела, благодаря чему слова складывались совсем иначе.

Несмотря на поломку, все еще можно было разглядеть изначальную интерпретацию: «Мы приглашаем вас в магазин «Хафнер и Ко». Сантехника, моющее оборудование. Кирпич, пена, стекло». Но теперь центральный ряд фраз перегорел. На вывеске магазина ярко светились фиолетовым цветом неоновые буквы «Мы приглашаем вас в… Са… мо… е… пе… кло».

4

Если верить статистике, то большинство случаев суицида приходится как раз на Рождество. Правильнее будет сказать, на зимние месяцы в целом, но на Рождество, особенно. Весной, да и летом самоубийцы почему-то медлят, выжидают, терпят, а вот, ближе к осени открывается сезон. Кто-то шагает из окна, кто-то вяжет петлю, а кто-то режет вены и ложится в теплую ванну. Говорят, что осенью и зимой депрессия чувствуется наиболее ярко и сильно, и некоторые просто не могут справиться с нахлынувшей на них тоской. Кого-то жрет одиночество, кому-то комом в горле встают бытовые проблемы, других мучает творческий кризис и собственная несостоятельность. А если брать во внимание кучу усугубляющих факторов, ситуация выходит, и вовсе, безрадостная.

Одним из таких факторов и является Рождество. Праздник для семьи, только для самых близких и любимых. Эти простые правила вкладываются в нас с самого детства. Родители, школа, телевидение, радио – все это дает установку на то, что в этот день нужно окружать себя очень тесным кругом по-настоящему родных. И это накладывает свой отпечаток.

Семейные праздники – это крохотные маркеры, выставленные по шкале человеческой жизни от начала до ее конца. Некие планки, которые ты преодолеваешь год за годом, выставляя флажки победы по всей траектории пройденного пути. Нет ничего необычного в том, что жестокая действительность иногда не соответствует заложенным требованиям, и человек, уставший от собственных мыслей и безысходности, в конце концов, загоняет патрон в ствол и прикладывает дуло ко лбу. Семейные праздники для того и существуют, чтобы отсеивать живых от мертвых, хоть те даже пока и не догадываются об этом.

Кажется, я писал год назад статью под названием «Обратная сторона торжества», где более подробно и логично доносил свои мысли на этот счет. Правда, там еще делался упор на несчастные случаи, пьяные аварии и семейные ссоры, число которых так же возрастает в преддверии праздника. Статья получилась неплохой, и кто-то ее даже читал. А может, даже и проникся идеей.

Моя новая статья, озаглавленная «Когда Бог забывает о любви», повествующая немногочисленным читателям о судьбе старого особняка на Хаупт тридцать семь была не столь блестящей. Довольно трудно придумывать историю с нуля, вот и пришлось импровизировать, чтобы скрыть недостаток фактов.

Деннис читал ее долго, вызывал меня, дважды отправлял на доработку, но в конце концов отправил в печать. Если все сложится так, как было задумано изначально, то свежий выпуск правды Германии появится на прилавках уже завтра утром, когда кипы газет заберут из типографии, а на второй странице будет красоваться как раз моя последняя работа – на первую полосу с таким материалом даже рассчитывать не приходится.

Через три четверти часа я уже стоял на выпирающим в море каменистом утесе, оставив позади себя небольшую занесенную снегом песчаную отмель и полсотни покатых растрескавшихся ступеней каменной лестницы. На центральный пляж, как и в портовую зону, городские автобусы ездят неохотно. По левую руку от меня возвышалась темная башня маяка – ни дать, ни взять – цитадель мирового зла из какой-нибудь сказки, по левую раскрывалась бесконечная черненная гладь полупрозрачного серебра. Низкие темные тучи, наступавшие на Глекнер, упорно и настойчиво брали город в кольцо, отражаясь на морской поверхности, как в мутном зеркале. Картина выходила довольно удручающей, но была в ней и некая своя красота. Наверное, стоило бы дать этому свое название, вроде «вдохновляющей безысходности» или «притягательной тоски», будь я творческим человеком. Вероятно, именно за этими ощущениями сюда когда-то приехал местный писатель, Виктор Венцель, покончивший с собой, выбросившись с верхнего окна маяка. Весть о его смерти получила широкий резонанс, и почти так же быстро стихла. «Правда Германии» тоже пыталась осветить это дело на своих страницах, но довольно быстро отказалась от этой идеи, отступив под напором более успешных конкурентов.

Я поправил пальто, попытался найти укрытие от беснующегося ветра за каменной громадой маяка, но так и не добился успеха. Холод, своим длинными цепкими лапами, с завидным упорством пробирался под воротник свитера, полз по штанинам, замирал за пазухой, облепив воротник и полы липким мокрым снегом. Я, неловко щелкая зажигалкой, подкурил сигарету, судорожно выдохнул дым, стараясь хоть немного согреться.

Маяк в Глекнере уже давно превратился в своего рода реликвию. Эдакий монумент, дошедший до этих дней со времен далекой древности. Наверное, когда-то там, наверху, за линзой отражателя горел огонь и ведомые им корабли пробирались сквозь вечерний сумрак. Но теперь времена поменялись, и маяк превратился в пустышку. В прямом смысле этого слова, ибо все, что осталось внутри, это только длинная спиралевидная лестница с парой-тройкой пустых комнат на вершине. Помещения часто арендуют под студии для фотосессий или личные кабинеты, если хватает средств. Когда мне доводилось бывать там, внутри. Несколько лет назад, пока работа не стала для меня основным смыслом жизни и ключом к выживанию. Кажется, забавное было время.

Последний смотритель этих мест, Клаус Грубер, нашел свой приют на городском кладбище еще несколько лет назад, и с тех пор его место пустует. Конечно, за башней следят, реставрируют, оберегают от вандалов и хулиганов, но теперь маяк стал похож на Глекнер, в котором и был воздвигнут – почти мертвый, почти позабытый, грязный и пустой внутри.

Я докурил сигарету, высунулся из-за угла каменной надстройки, пытаясь разглядеть хоть что-то в сгустившихся снежных сумерках, когда услышал за спиной нарочито громкие тяжелые шаги.

– Маяк закрыт для экскурсий, приятель, – пробасил неизвестный за спиной, – Ты что, не читаешь газеты?

Когда я обернулся, обладатель грозного голоса подошел еще ближе. Он был невысок ростом, приземист, полноват. Одутловатое серое лицо почти контрастировало с белым снегом вокруг. Облачен визитер был в довоенную тяжелую шинель и летние кроссовки, которые никак не вязались с его обликом.

– Мое имя Килиан Граф. Я репортер из газеты «Правда Германии», – вежливо отозвался я, подавая ему руку, – Вы звонили в нашу редакцию, договаривались о встрече. Слышал, что у вас тут настоящая сенсация.

– Свен Бергер, я тут охранник. Да и смотритель, можно сказать – осклабился серолицый, – Вот уж радость. Не ожидал, что вы приедете так быстро. Ждал вас только после Рождества. О, да, мне есть, что вам рассказать. Я такое видел, что даже во сне не приснится…

– О, неужели, – поднял я брови вверх. Слишком уж театральный жест, но действует безотказно, – Прямо уж и во сне?

– Даже не сомневайтесь! Статья выйдет, что надо! Прошу прощения за такой прием – после введения комендантского часа здесь стало полно народу…

Последние его слова канули в неожиданном порыве ветра, и между нами повисла блестящая снежная пелена.

– Ничего страшного, – отозвался я, стараясь, чтобы эти слова прозвучали убедительно, – Я с удовольствием выслушаю и запишу вашу историю, если найдется какое-то более удобное место.

Свен потоптался по снегу, выудил из карманов шинели солидную связку ключей и согласно закивал головой.

***

Кукол было много. Они сидели на многоэтажных тяжелых полках, лежали в коробках и ящиках по обеим сторонам двери, покоились на крюках и веревках, свешиваясь со ступеней над головой. Готовые фигурки в одном углу – заготовки и материалы в другом. В воздухе пахло свежей стружкой и лаком. Я зачарованно огляделся по сторонам, пытаясь охватить взглядом множество удивительных творений, ощущая себя ребенком, попавшим в волшебную лавку с игрушками.

Некоторые куклы были сделаны тщательно и красиво, некоторые наскоро, угловато и безобразно, словно человек, вырезавший руки, ноги, носы и рты внезапно утратил к этому делу всяческий интерес. Манекенов здесь было множество – от совсем крохотных до вполне солидных, собранных почти в человеческий рост.

Были и более классические, вроде гестальта – небольшой деревянной фигурки высотой 33 сантиметра. У нее крутятся и гнутся ноги и руки, при этом сам человечек закреплен на металлическом стержне. Были солдатики, были фигурки. Человек, работавший над всем этим великолепием, обладал неплохим вкусом.

Склад манекенов находился прямо на первом этаже маяка, примыкая к крайним сегментам старой, местами просевшей железной лестницы. Я задрал голову, пытаясь разглядеть что-то вверху, но натолкнулся только на сплошную темень, отогнать которую смогли бы лампы, висящие у стен, но смотритель не пожелал их включать.

Он вооружился фонарем и водрузил его на полку, возле одной из кукол.

Я рассеянно защелкал зажигалкой, но Свен осторожно прикоснулся к моему плечу.

– Не курите здесь, пожалуйста. Это что-то вроде моей мастерской. Не хочу, чтобы здесь все пропиталось дымом. Да и вдруг уголек упадет, мало ли…

– Да, конечно-конечно, – спохватился я, засовывая вынутую сигарету обратно в пачку, – Изумительно! Это все ваши творения?

– Моей дочери. Моих здесь немного, – скромно признался смотритель, оглядывая ряды фигурок с видом полководца, любующегося своим войском, – Но, я потратил на это больше трех лет.

– Очень здорово, – признался я честно. В этот момент даже не хотелось привычно врать или льстить, – Скоро сможете открывать свои выставки. Зачем прятать от глаз такое великолепие?

– Это что-то вроде хобби, – нехотя пояснил Свен, – Слишком личное, чтобы делиться этим с другими. Дома хранить такой объем деталей и готовых моделей слишком сложно, вот я и решил на время перебазировать свою мастерскую сюда. Здесь, во всяком случае, хватает места.

– Очень мило, – подтвердил я, бросив на куклы еще один взгляд, – То, что вы хотели рассказать нашей газете, связано с ними, или…

– Не только с ними, – перебил меня смотритель поспешно, словно боясь, что я украду у него идею, – Все намного серьезнее. Я уверен, что в этом Маяке обитают привидения.

– Привидения? – осторожно переспросил я, – Я правильно вас услышал?

– Привидения. Призраки. Фантомы, – терпеливо отозвался Свен, – Именно так. Я думал, что ваша газета ищет подобные истории для своей колонки про мистику.

– Да, конечно. Просто поверить в это довольно тяжело. Я вас слушаю. Где можно присесть?

Свен ткнул пальцем в один из боковых ящиков. Из деревянной коробки на меня глазела уродливая голова куклы, ощетинившись стружкой посреди пустых бутылок. Кто-то здесь явно злоупотреблял спиртным. Я закрыл все крышкой, пододвинул ближе к лестнице, сел, вынул из наплечной сумки камеру, блокнот и набор цветных ручек. Эта старая привычка с разноцветными чернилами – хороший способ запомнить и выделить наиболее важные участки сырого материала, на которые потом следует обратить особое внимание во время написания статьи.

– Итак, вы думаете, что здесь, в здании старого Маяка в Глекнере обитают призраки?

– Именно так, – подтвердил Свен, опустившись на ящик напротив, – Только я не думаю. Я знаю это, утверждаю, я уверен – этот маяк просто кишит ими, как дворовая собака блохами.