Работа над ошибками

Даша оторвалась от рисования.

– А ты где будешь?

– Я буду дома телевизор смотреть. А мать твоя будет помидоры сажать, картошку окучивать, внуков воспитывать.

– А может, у меня не будет детей, – робко уточнила Даша.

– Вот, – показал папа, – пожалуйста, новое поколение. У них не будет детей. Так что, мать, дача отменяется. Так-с… Это сюда… Последнее предложение сдаться, а то раздавлю тебя с позором.

– Она ещё маленькая, – махнула мама рукой, – кто ж в девять лет хочет детей. Женщина без детей – это не женщина.

– Ну а если, правда, не будет у меня детей, мало ли у человека в жизни интересов может быть, – осторожно произнесла Даша, – может, я стану художницей. Буду картины писать, выставки по всему миру будут.

– Одно другому не мешает, – назидательно проговорила мама, – я же как-то управляюсь со всем… Шах… Даш, дай булочку вон ту, надкусанную.

Даша протянула булку.

– Так что, дочь, ты решила быть художницей? Покажи, что там? – кивая в сторону альбома, спросил отец.

Даша развернула рисунок к родителям. На листе был ручей, сопки и осенние полуголые деревья.

– Красиво, – одобрила мама, – но художник – это, конечно, несерьёзно. Это, скорее, хобби.

– Это смотря какой художник.

– Художников тысячи, а зарабатывают единицы. Нужно что-то такое, на что семью можно содержать. Много достойных и интересных профессий – в старших классах определишься… И…. Мат! Ваша карта бита! Ты моешь посуду!

– Мы так не договаривались! – возмутился папа.

– Договаривались! Даша, подтверди. А то присоединишься к отцу.

– Подтверждаю – договаривались, – кивнула Даша.

Мама вскочила, чтобы исполнить победный танец. Папа сделал погромче звук, и вскоре они втроем пустились в пляс, распевая и перекрикивая хит, доносившийся из хрипящего радиоприёмника.

Глава 16

Ещё через неделю Даша почти привыкла к новому возрасту и новой жизни. Было много неожиданных минусов в детстве: отсутствие интересного общения, свиданий, финансовой независимости и Интернета. Постоянно не хватало свободы выбора, а порой и права голоса, но удивительным образом, Интернета всё-таки не хватало больше. Зато можно было не переживать о калориях, заработке и быте. Каждый день, если не каждый час, она то отчаивалась, то снова ликовала, понимая, что ей всего лишь девять.

Ей нравилось быть прилежной ученицей и хорошей дочерью. А так как это не требовало больших усилий, то оставалось много свободного времени, которое Даша решила распределить между чтением, изучением французского языка, рисованием и волейболом.

Даша нашла невесть откуда взявшийся в их доме русско-французский словарь, самоучитель по французскому и двадцать минут в день посвящала изучению языка. В голове постоянно крутилось про десять тысяч часов, необходимых для освоения любого навыка в совершенстве, и вскоре Даша даже стала вести календарь обратного отсчета к дате освоения языка.

Затем около часа она читала, после чего писала короткое эссе на свободную тему. Хотя исписанные листы она прятала в глубины школьного стола, всё же к выбору тем относила осторожно – кто знает кому на глаза могли попасться её заметки.

Родители с радостью отнеслись к инициативе дочери пойти в художественную школу. Как ни странно, но именно на занятиях по живописи и композиции Даша действительно чувствовала себя девятилеткой. Порой она едва-едва поспевала за сверстниками в их творчестве, ежедневном кропотливом труде и совершенно точно уступала некоторым в таланте. Тем не менее, ей нравилось рисовать. А ещё она ощущала, что делает что-то правильное, и это было даже важнее удовольствия.

Трижды в неделю она ходила на волейбольные тренировки, а дома ежедневно делала зарядку. Тело было выносливым, гибким и сильным – таким Даша никогда его не помнила: не то раньше она и вправду была хилой и слабой, не то воспринимала здоровье как безусловную и бессрочную данность. С удивлением Даша отметила, что исчезли боли в спине, с которыми она свыклась за последние годы. Однажды одноклассник решил покрасоваться перед всеми новым умением – звучно хрустеть пальцами. В ответ на это Даша хотела продемонстрировать характерный хруст коленей, раздававшийся при вставании, но ничего не вышло. Девочка раз пятнадцать села и встала, и под улюлюканье одноклассников была вынуждена признать своё поражение. Все хохотали до упаду, вспоминая, как она пыталась извлечь звук из собственных суставов, но больше всех радовалась сама Даша.

Как ребёнок, впервые научившийся прыгать, Даша снова и снова испытывала пределы своих возможностей. Она с энтузиазмом бежала на уроке физкультуры, училась стоять на руках, становилась на мостик, карабкалась по канату. И даже когда шумно плюхалась на маты, прибегала предпоследней или проигрывала в спортивной игре, неизменно радовалась.

Каждый день девочка помогала маме с домашними делами, удивляя родителей кулинарными способностями и отглаженными рубашками. Они диву давались рвению дочери, а Даша лишь усмехалась про себя: мытьё полов или чистка картошки больше не казались каторгой.

Всё было неплохо. По плану. Продумано. Выверено до деталей. Стерильно.

Но ей было одиноко и скучно. Не покидало ощущение, что она в отпуске, и совсем скоро вернётся домой. А потом она встретится с друзьями, поделится успехами и новостями, расскажет об удивительном путешествии в прошлое. Пожалуй, именно одиночество всё чаще и чаще воспроизводило в голове вопрос: то ли это время, с которого нужно было начинать новый отсчёт, или стоит переставить время на часах, пока батарейка не села, и она окончательно не завязла в теле маленькой девочки с интересами и амбициями тридцатидвухлетней женщины? И что ждёт ещё дальше? Иметь пятидесятилетний жизненный опыт, будучи тридцатилетней? Будет ли эта разница в двадцать лет между телом и душой подмогой или обузой? Сможет ли она найти родственную душу, обрести друзей, создать семью?

Единственным человеком, с которым ей было по-настоящему интересно, стала преподаватель художественной школы – Анна Ивановна. Она была умной, веселой и красивой. Но главное – лёгкой. Даша всегда мечтала быть именно такой. Такие люди не тащат на себе все будничные хлопоты, своё прошлое и тяжёлое небо. Такие люди просто живут, невзирая на сложности. Они искренне заливисто смеются, закидывая голову назад, слушают чужие рассказы, опершись на руку, и отходят ко сну без губительных мыслей о несбыточном. На уроки к ней дети спешили, как на представление. Возможно, Дашу с её преподавателем роднило и то, что они по сути были ровесницами: Анне Ивановне было около тридцати. Но в её глазах Даша была ребенком, и Даше оставалось только с завистью смотреть, как после уроков она спешит с подружками куда-то или подолгу стоит у телефона-автомата, накручивая провод на руку.

Ещё одной отдушиной, дававшей ей возможность заземлиться, почувствовать, что настоящая она всё ещё здесь, был кофе. На карманные деньги она купила себе самый хороший растворимый кофе, который смогла найти, и пила его, когда оставалась одна дома. Дело было не в сонливости: с молодым телом приложилось и здоровье. Просто отчаянно хотелось чего-то знакомого, привычного. Она наливала себе чашку кофе с молоком, садилась напротив окна, делала глоток и неизменно морщилась: напиток был с кисловатым привкусом и не вполне привычным запахом. Но потом она расплывалась в улыбке и большими глотками допивала всю чашку. Затем она проветривала комнату, чистила содой чашку, старательно прятала банку в шкаф и снова становилась девятилетней Дашей, практически не отличимой от ровесниц.

Как бы то ни было, время шло, дурные мысли чередовались с пятёрками, рисунками, маминой похвалой, стопкой эссе. И с ожиданием будущего.

Неизменным бесконечным томительным ожиданием.

Глава 17

Даша сидела на полу в ванной, за дверью шумели гости, слышались музыка и звон посуды. Она открыла свой старый дневничок, в котором не появилось ни одной новой записи с момента её перемещения, в нерешительности покрутила ручку в пальцах, поставила дату, а дальше текст полился из-под её рук сам собой.

«Сегодня тот день, который мне помнился, как самое светлое детское воспоминание. Мой первый юбилей. Я так ждала его тогда, в моём настоящем детстве, но это даже близко не может сравниться с тем, как я ждала его теперь. Ждала тех ощущений, воспоминаний, того подлинного счастья, которое испытала прежде.

Я не знаю: всё изменилось, потому что сюда вернулась уже взрослая я или я изначально запомнила всё не так, как было?

Мама с утра готовила и убирала. Я пыталась помочь, но она отправляла меня отдыхать и наслаждаться праздником, злясь при этом, что ей приходится делать всё одной. Папа проводил свой день, как обычный выходной. Он посмотрел телевизор, принял душ, а затем надел белую рубашку и единственные праздничные брюки и продолжил смотреть ящик.

Когда пришли гости, я должна была демонстрировать радость, мама к тому времени уже порядком устала, а папа балагурил и выпивал. Его волосы были взъерошены, а на брюках появилось пятно от салата, но он не обращал на это внимания. Он шутил и сам смеялся, не замечая взгляда мамы и того, что гости отсаживаются от него подальше.

Конечно, я давно знаю, что Деда Мороза нет, а мама и папа – обычные люди. Молодые, знающие о правильной и гармоничной жизни ещё меньше, чем я. Они живут по советам своих родителей, которых же за образ жизни и осуждают, и… по наитию, что ли… Как мне им помочь? Как сделать их жизнь проще?

Могу ли я, десятилетняя, подойти к маме и посоветовать обратиться к психологу? Рассказать ей, что она должна делегировать обязанности? И что совсем не обязательно делать всё «как положено». Или просто поговорить по душам? Каково ей быть такой взрослой и ответственной? Она, в отличие от меня, не знает, что такое сходить на массаж и педикюр, заказать еды, до утра танцевать в баре, а затем спать до обеда. Или – рвануть на праздники в Европу по горящей путёвке. Так странно. Она достойна большего. Большего, чем я.

И вместо детской беззаботности я ощущаю беспомощность. Я чувствую себя бесконечно уязвимой.

Хочется помнить маму заботливой, ласковой, а папу – сильным и весёлым. Хотя бы в детстве они должны быть больше, чем просто людьми. А глядя на них, я вижу обыкновенных взрослых людей. Как я. Как мои коллеги, друзья и соседи. Я и без того знаю, что они просто люди, но я хочу, чтобы в моём детстве они помнились моими героями, моим щитом, моими друзьями. Лучшими из мира взрослых.

Папа уже сильно пьян. Я вижу, как стыдится перед гостями мама. Она отправила его в мою комнату, туда, где лежит подаренный мне проектор, сославшись на вымышленную мигрень. Конечно, все всё поняли. И мама это тоже поняла. В той, первой, версии моего детства, мы смотрели на звёзды и болтали. Я не могу вспомнить: он был пьян и в первоначальной версии событий? Или моё появление каким-то образом повлияло на ход вещей и привело к этому?

Наверное, я могу остаться здесь, и к тридцати я буду успешна в работе, творчестве, науке, любви… Что там ещё я упустила прежде. Наверное, я смогу переписать всё начисто. Но мне больше недоступны детские радости, как, впрочем, и пока – взрослые. Я постоянно нахожусь в подготовке к жизни, будто когда-то раздастся щелчок, и она начнется. Сколько лет можно провести в таком законсервированном состоянии? Год? Два? Пять?

Нет, в целом здесь не так уж и плохо, но, наверное, точкой отсчета новой жизни стоит выбрать другой этап, пока у меня есть такая возможность. Например, студенчество. Это начало взрослой жизни, прекрасный плацдарм для второго шанса. Но при этом я буду совершеннолетней, самостоятельной.

Я хочу оставить себе эту запись, чтобы помнить, почему я ушла из этого времени. Оно было прекрасным именно тогда, когда было мне впору. Я из него выросла».

Даша вырвала исписанный лист из дневничка, сложила его так, чтобы он поместился в ладони, на всякий случай спрятала дневник и ручку под ванну. На кухне громыхала музыка, мама суетилась возле стола. В зале гости были увлечены кто телевизором, кто игрушками, кто общением друг с другом. Даша подошла к маме и, изобразив детский восторг, сказала: «Мам, это мой самый классный день рождения! Спасибо». Она понимала, что при перемещении во времени все изменения сбросятся и мама этого не запомнит, но так хотелось сделать для неё что-то приятное. Может, в каком-то самом далёком уголке души сохранится тепло от этих слов, и его не сотрут безжалостные шестерёнки часов. Девочка крепко обняла смущённую мать, прошла по квартире, стараясь наполниться запахами, вкусами, музыкой и смехом, а затем отправилась в свою комнату, куда ранее был сослан выпивший глава семьи.

Отец уже задремал. На его расстегнутой рубашке была пара пятен, куда-то пропал один носок. Просыпаясь от собственного храпа, папа вздрагивал, а потом снова погружался в сон. Даша накрыла отца пледом, легла рядом и включила проектор – на потолке появилось звёздное небо. За дверью зазвучал очередной музыкальный хит, и высоким голосом, какой она использовала специально для гостей, говорила мама.

Даша перевела часы. Она лежала несколько минут, не в силах сделать последний шаг. Какой бы неидеальной не оказалась эта версия событий, всё же это был её дом, её любимые родители, её десятки запасных лет впереди… Даша сделала глубокий вдох, шумно выдохнула и нажала кнопку у циферблата.

Всё вокруг качнулось, звёздное небо стало уплывать, девочка попыталась удержаться от падения с дивана и разжала руку. Исписанный листок упал, и всё исчезло.

Глава 18

Когда мир снова стал устойчивым, Даша оказалась посреди небольшой университетский аудитории, и количество устремленных на неё взглядов свидетельствовало о том, что от неё чего-то ждут. Судя по обстановке – ответа на вопрос преподавателя.

Заметив нечеткое отражение в окне, Даша попыталась разглядеть себя. Хотелось увидеть хоть что-то знакомое, пусть даже ещё совсем юное лицо, кричащий макияж, прыщи, синяки от недосыпа и горящие глаза, но ничего, кроме джинсовой рубашки и длинных волос, собранных в хвост, в мутном стекле различить было невозможно.

Одногруппники, среди которых Даша разглядела и старых друзей, и давно забытых людей, удивленно смотрели на девушку, в то время как она пыталась сориентироваться. Определяя время для нового старта, Даша специально выбирала дату так, чтобы попасть в субботу – двух выходных должно было хватить на то, чтобы адаптироваться и мимикрировать. Как же так она могла просчитаться, что очутилась посреди пары, во время учебного дня?

«Должна же быть … – подумала Даша и тут же с горечью поняла, – чёрт, суббота же в универе – учебный день…»

– Так и что? – спросил преподаватель, имя, фамилию и дисциплину которого она не могла вспомнить.

Как-то так выходило, что у преподавателей существовали только фамилии: Иванов, Петров, Михеев, Коробов. У школьных же учителей – напротив, были преимущественно имена и отчества, без фамилий, Анна Ивановна, Тамара Михайловна, Нина Владимировна.

«Михеев, – внезапно всплыло в памяти, – точно Михеев». А вот имя-отчество его она, пожалуй, не могла бы назвать даже в свои настоящие студенческие годы.

– Леонова, если вы не знаете, садитесь, – сухо бросил преподаватель и приготовился что-то записать в журнале.

Девушка пробежалась глазами по учебникам, лежащим на столах студентов, и начала смутно догадываться, какая именно пара сейчас шла.

– Простите, у меня… закружилась голова, – сказала Даша, по сути не соврав, – вы не могли бы повторить вопрос.

В аудитории кто-то захихикал, кто-то расплылся в улыбке. Преподаватель молча жевал губы и смотрел на неё, как маляр на кисть – безучастно изучая рабочий инструмент. Зато Даша с интересом всматривалась в лицо, шевелюру и руки Михеева, понимая, что раньше не обращала внимания на его молодость и, чего уж там, привлекательность. Сколько ему? Тридцать пять? Сорок?

– Перспективы развития малого бизнеса. Прогнозы, меры поддержки, возможные сложности, – видимо, решив, что девушка достойна второго шанса, произнёс преподаватель.

Даша удовлетворённо кивнула, предвкушая свой будущий триумф: ей, как никому другому в этой аудитории известно и о перспективах, и о малом бизнесе, и о ближайшем десятилетии. В ответ она вложила весь свой профессиональный и жизненный опыт, знания, почерпнутые в университете, блогах, книгах, журналах, газетах, политико-экономических ток-шоу, дебатах, новостях. Попутно она добавила немного сведений о грядущих кризисах, долларе и банковской системе.

Отвечая, Даша видела, как вытягиваются лица выскочек с первых парт, как заинтересовались её речью «на Камчатке» (кстати, трое из которых станут представителями того самого малого бизнеса), как пристально смотрит на неё Михеев. Едва ли они могли оценить точность её прогнозов, вероятно, всех заинтересовала её новая манера складно излагать свои мысли, напористость и богатый на термины лексикон.

Постепенно Дашин взгляд переместился из аудитории на картинку за окном, где крупными хлопьями шёл снег, ложась на высокие ели, верхушки которых почти доставали до подоконника. Улицы укрывались пушистым белым ковром, словно выстилая приветственную дорожку для долгожданного гостя.

Глава 19

До конца пары Даша силилась понять: правильно ли она выставила время и не случилось ли какого сбоя? Она перебирала вещи на парте, вспоминала пароль телефона, вглядывалась в лица одногруппников, из-за чего получила удивленный вопрос «Ты чё?» и замечание «Леонова, вы ответили, дайте возможность ответить другим». Подружка, сидевшая впереди, передала записку: «Ты ж говорила, что не готовилась?» В ответ Даша просто развела руками, не придумав ничего лучше, но, видимо, этого хватило, и подруга не стала больше ни о чём спрашивать.

Пара завершилась, ликующая группа на ходу прощалась, расставаясь до понедельника, а Даша в размышлениях сгребла учебники в бесформенную сумку и вышла из аудитории.

И тут Даша увидела Его.

Свою бывшую огромную любовь – Егора. Его угловатость компенсировалась модной одеждой, воспаления на лице – стильной прической, а юное, ещё совсем не мужественное лицо – самоуверенностью.

Он стоял недалеко от зеркала и незаметно для остальных поглядывал на своё отражение. Любовался им.

Планируя будущую жизнь, девушка отлично помнила одни ошибки прошлого и начисто забыла о других.

Зато теперь она точно поняла, что это именно то самое время – зима, третий курс. Ей – двадцать.

– У тебя всё? – словно продолжая беседу, спросил парень.

– Что – всё?

– Пара последняя?

– А… да, наверное. Подожди, я сейчас, – увернувшись от объятий, бросила Даша и направилась к зеркалу.

Поравнявшись с ним, Даша наконец-то увидела себя. Мама всегда говорила: «Молодые все красивые». Но Даше это казалось сущей глупостью: у одной, вон, зубы кривые, у другой – волосы пережжённые, а она сама – пухлая и низкорослая. Глядя на двадцатилетнюю себя, Даша не могла увидеть ничего, кроме пышущей, сияющей молодости, которая затмевала собой все мнимые и действительные недостатки. Длинные густые волосы были убраны в хвост, ярко-зелёные глаза щедро обведены чёрным карандашом, на щеках виднелись рубцы от юношеских прыщей, а терзавший всю молодость лишний вес на деле отсутствовал.

– Так что, ты свободна? – вклинился в её размышления Егор, исподтишка поглядывая на собственное отражение.

Он никогда не выставлял напоказ любовь к себе – тем не менее, о ней было всем известно.

– В смысле?

– У тебя ж какие-то планы были, вроде на дачу или на какую-то базу вы там куда-то ехать собирались…

– С кем?

– Ты меня спрашиваешь?

– М-м-м…

– Ну тогда пойдем? – взяв Дашу за руку, спросил Егор.

– Куда?

– Пойдем покурим.

– Но я же не курю? – в какой-то момент Даше начало казаться, что она попала не в прошлое, а в альтернативную вселенную.

– Ну я покурю. Пойдем. У меня такой день сегодня. Мне нужно покурить, я тебе всё расскажу.

Радуясь, что таким образом можно выиграть немного времени и осмотреться, Даша кивнула и двинулась вслед за парнем.

Егор ей что-то рассказывал про академические неудачи, но она с трудом могла уследить за ходом истории: она изучала новый старый мир. Возле закусочной с самыми вкусными пирожками толпились студенты, поток курильщиков устремился к выходу, у актового зала встречались музыканты, очередь в гардероб разрасталась на глазах. Вокруг было шумно, как на ярмарке, а энергию, которую генерировали сотни жаждущих жизни студентов, казалось, можно потрогать руками.

Пока Даша жадно вглядывалась в каждую стенку, ступеньку, дверь родного университета, рассматривала каждое встреченное лицо в поисках знакомых, Егор вывел её на аллею и закурил. Лапы елей и голые ветки берёз были укрыты свежим пушистым снегом. Взлетающие с ветвей птицы сбрасывали снег на студентов, стоящих кучками перед университетом, а те лишь смеялись и отряхивали головы. Морозы уже миновали – порою чудилась весна, поэтому снег казался совсем безобидным, дружественным и дурашливым. Весь город словно превратился в белый лист, полотно художника, на котором яркими пятнами проступали силуэты зданий, свет фар, шум трамваев, запахи духов и сигарет. Даша переключила внимание на спутника и попыталась поймать нить рассказа.

– Прикинь, опять на пересдачу отправил. Не знаю, как теперь бегунок брать, этот гад опять начнет мне палки в колёса вставлять, – Егор замолчал и затянулся.

Парень долго рассказывал о том, почему не может закрыть очередную сессию, а Даша рассматривала его. В жестах Егора было что-то такое, за чем хотелось наблюдать, как за фокусом, а в речи всегда были словечки и фразочки, которые подхватывало всё бесчисленное множество его друзей. Голос приковывал к себе сразу же, как только Егор начинал говорить. Наверное, это и называют природным магнетизмом. В такого определённо легко влюбиться.

Но сейчас Даша не могла пробудить в себе и капли тех чувств, которые к нему когда-то испытывала. Она не могла разворошить и боль, пронзившую её, когда они расстались. Тогда она проплакала, наверное, несколько месяцев подряд, похудела на семь килограммов, спустила уйму денег на ненужные покупки и ввязалась в неудачный роман. В те дни первый миг после пробуждения был лучшей частью дня, а в следующее мгновение Даша вспоминала всё, что случилось между ними, и волна боли снова накрывала её. Теперь же всё это стало сухими фактами её биографии, и единственное, что она испытывала, глядя на Егора, – это недоумение.

Наверное, много чего можно было сделать в этот момент. Можно было его поцеловать и проверить, так ли это будет, как ей помнилось. Можно было дать ему пощечину за всё то, что ещё не было сделано. Можно было всё переделать и получить идеальную первую любовь. Можно было в лоб спросить: изменяет ли он ей сейчас или это только произойдёт.

Но недоумение пересиливало. Оно перерастало в непонимание того, зачем ей в новой жизни нужна эта история. История, в которой ей не хочется участвовать и которая закончится предательством. Тем более, она потратила на него слишком много времени: больше, чем стоило, и в конечном итоге, чем Егор потратил на неё.

– Можно заплатить, конечно, но тогда я пролетаю со сноубордом, – вздохнул Егор и снова затянулся.

– Слушай, нам надо расстаться.

Слова вылетели сами собой, раньше, чем Даша придумала план дальнейших действий.

– Что? – опешил Егор, его брови поползли вверх и там застыли, а сигарета, поднесённая к губам, осталась тлеть без нового глотка кислорода.

– Не пиши мне и не звони. Дело не в тебе… Хотя, знаешь, дело в тебе. Абсолютно точно в тебе, а не во мне. Я достойна других отношений. Пока.

– Что я сделал: ты мне не объяснишь? Давай поговорим. Нормально же всё было. С чего ты вообще…Что случилось-то?..

Даша хотела было уйти, но Егор схватил её за руку. Раньше стремительные убегания, страстные попытки догнать и удержать беглянку были частью романтической игры, теперь же ей было неловко перед окружающими, наблюдавшими сцену.

– Пусти, мне больно, я всё сказала.

– А мне не больно?

– Егор. Отпусти.

– После всего, что было, ты бросаешь меня на перекуре? Вот так просто? Я даже не заслужил объяснений или отдельного разговора?

– Такова жизнь, правда, у меня нет внутреннего ресурса на объяснения и выяснение отношений. Отпусти, – Даша попыталась выдернуть руку, но Егор только схватил её крепче.

– Это Янка твоя тебя накрутила.

– Она тут причём? Слушай, ну чего ты от меня хочешь сейчас? Зачем меня держишь?

– Тогда что происходит?

– Ой, Егор, ну прекрати…

– Послушай, давай поговорим вечером. Спокойно, без нервов.

– А я и не нервничаю. И вечером ничего нового тебе не скажу. Я давно хотела расстаться, но как-то не было подходящего случая.