Берег Живых. Выбор богов. Книга первая

Нэбмераи неслышно подошёл и сел рядом. Некоторое время они молчали. Очарование уединения было безвозвратно нарушено… и вместе с тем его близость словно бы дополняла ощущения, с которыми Анирет пока медлила расставаться…

– Мейа тоже проснулась? – спросила девушка.

– Нет. Но я почуял твой уход, – помолчав, он коротко взглянул на неё и добавил: – Я всегда чую тебя.

«И что мне теперь с этим делать?» – с тёмной иронией подумала царевна, а вслух вкрадчиво спросила, прямо встречая его взгляд:

– И что же ты учуял теперь?

Он накрыл её ладонь своей. Прикосновение обожгло, но отнимать руку не хотелось. Она смутно вспомнила свою обиду ещё тогда, из храма Золотой, где так неверно трактовала его знак… но сейчас этого помнить не хотелось. Хотелось помнить надёжность его присутствия из сна, тепло, нежность… которых никогда не было.

– И теперь. И тогда, в храме Справедливой…

– Тебе странно находиться здесь? – прямо спросила Анирет. – Я должна повторить путь Владычицы Хатши. Но ты – не Сенастар, и соединяют нас совсем иные… условия.

– Я помню, – мягко ответил Нэбмераи и чуть подался вперёд, оказавшись вдруг очень близко. – Но именно я буду подниматься с тобой на императорскую ладью во время Ритуала Разлива. Я буду проводником Богов для тебя, когда придёт время призвать душу в новое тело – тело наследника. И я буду напоминать тебе о том, какой ты хочешь быть…

Анирет почувствовала, как кровь прилила к лицу. Она видела каждую его чёрточку и даже своё отражение в глубине его глаз, тёмно-синих, как воды Великой Реки. Его резко очерченные губы тронула улыбка. Она ощутила его ладонь на своей, поверх соединённых рук Хатши и Сенастара на рельефе.

– Чтобы стать всем этим для Владычицы, я должен любить её, – шёпот Нэбмераи был не громче его дыхания, обжигавшего её кожу, и вместе с тем отдавался рокотом крови в её висках. – Да, мне странно находиться здесь… но не более странно, чем тебе самой.

Его голос завораживал, вплетаясь в её воспоминания.

– И на празднике в Тамере…

Время замерло, и ничьих взглядов она не чувствовала больше – только его взгляд, восхищённый, зовущий, многообещающий. Анирет позволила себе едва заметно, мимолётно обнять его хвостом за пояс. В тот момент, ставя её обратно на землю, он чуть сбился с ритма, задержался немного, словно близость царевны вывела его из привычного равновесия. Его губы разомкнулись, будто он собирался что-то сказать. Но Нэбмераи так и не произнёс ни слова, только переплёл свой хвост с её и тотчас же отпустил. Девушка сжала его руку, а потом выскользнула из его объятий, позволяя волне танца развести их.

– Каждый раз, когда ты позволяла себе быть Собой, а не кем-то, кого желали бы видеть другие.

Невольно Анирет вспомнила и иные его слова – те, что он сказал в ночь после ритуала.

«Я вижу перед собой девушку, в которой некоторым сложно разглядеть что-то особенное, потому что это особенное долго скрывали от неё самой. И я вижу Императрицу, которой эта девушка может стать, когда раскроется. Сила, что до поры не осознаёт себя сама, подчас сияет ярче той, что гордится собой…»

Задумчиво он перебирал её пальцы – с необыкновенной нежностью, не предпринимая ничего больше. И как тогда, в Обители Таэху, Анирет показалось, что воин словно пытается напомнить себе о том, что за чудо соединило их жизни. И, в свой черёд, она тоже отчётливо вспомнила ту ночь в середине Сезона Всходов, когда выбирала согласно совету Верховного Жреца Джети и воле самой Богини – выбирала не глазами.

В тот миг, когда их ладони соприкоснулись, девушка вдруг почувствовала, словно удар прошёлся по всему её телу. Он выбил воздух из лёгких, но один за другим активировал все её энергетические центры. Невольно Анирет пошатнулась, но мужчина надёжно удерживал её на ногах.

В её разуме наступила кристальная ясность и тишина. Сердце и центр женской Силы робко отозвались сладким теплом, но даже это ощущение меркло в сравнении с пришедшей вдруг свыше ясностью. Возможно, таков был знак от Божеств… но Анирет казалось, что некая высшая часть её существа, более мудрая, хранящая память обо всех воплощениях, просто всегда знала.

Неотрывно глядя на него, царевна мягко заметила:

– В Тамере ты мог выбрать иначе, но я приняла твой выбор. Ни к чему теперь успокаивать или извиняться – это не часть твоего долга…

Она попыталась отнять руку, но Таэху не позволил – нежно сжал её пальцы.

– Я выбрал ещё тогда – в ту ночь, когда Владычица Таинств свела нас. И каждый свой шаг я делаю сообразно этому выбору, ни разу не пожалев. Если хоть о чём-то я жалею теперь, так лишь о том, что не могу объяснить тебе всего пока… но однажды сумею, – он поднёс её руку к губам и поцеловал едва ощутимо. – Увы, служение цели не всегда выглядит тем, чем является… но я помню, что значит держать за руки саму Госпожу.

Анирет почувствовала, как вопреки доводам разума что-то в ней дрогнуло, заставляя сердце сладостно приоткрыться. Она не подала виду, но внутри искренне наслаждалась моментом, так странно и так чудесно наложившимся на её сон. В этот миг, впервые с ночи праздника в храме Золотой в Тамере, она действительно пожелала скрепить их союз. Смутно шевельнулось внутри чувство вины перед подругой – так смутно, что она едва ощутила его. Всякая влюблённость Мейи была легка и преходяща – пройдёт и эта… И она ведь сама толкнула их в объятия друг друга, разве нет?.. Почему же она должна была мучиться теперь?..

Высвободив руку, она провела ладонью по его щеке, повторяя свой жест из сна. Его взгляду, полному сдерживаемого стремления, было сложно противостоять. Почему прежде его лицо казалось ей неприятным? И в какой миг это изменилось? Как и тогда, в Тамере, краски ночи изменили, дополнили облик воина, делая его невозможно красивым. Тьма мягко скрадывала все изъяны, и оставалась только его притягательная Сила.

Не задумываясь о том, что делает, Анирет чуть подалась вперёд, забыв, что тянется к мужчине из своего видения, а не к тому, кто был перед ней сейчас…

Нэбмераи бережно взял её за плечи, удерживая, и покачал головой. Его взгляд изменился, когда он набросил узду на свои чувства, словно те были ничего не значащим сиюминутным порывом. Закрывшись, став собой привычным, он точно сорвал пелену наваждения с них обоих. Анирет стало так больно, как если бы он оттолкнул её.

– Мы пожалеем оба, если позволим себе теперь, – сухо сказал он, и добавил чуть слышно, обращаясь то ли к царевне, то ли к своей Богине: – Прости меня, Владычица.

Анирет распрямилась, сейчас как никогда надеясь быть похожей на мать.

– Убирайся с глаз моих, Таэху, – холодно сказала она, копируя интонации царицы, от которых всем становилось не по себе. – Не желаю ни речей твоих, ни взглядов.

Помедлив, Нэбмераи выпустил её плечи.

– Да, так даже лучше, – проговорил он и почтительно склонил голову. – Но убраться не могу: договор.

– Так делай не больше, чем должен, – отчеканила она. – И впредь говори со мной лишь тогда, когда я обращаюсь к тебе. Это приказ царевны Эмхет.

«Вот так. Матушка может мной гордиться…» – подумала она с некоторой печалью, которая, впрочем, не усмирила её гнев.

– Как тебе угодно, госпожа моя царевна, – Таэху снова склонил голову, и на миг ей почудилась усмешка.

Анирет резко поднялась и пошла вдоль берега. Воин быстро нагнал её и держался теперь за её плечом.

– Роль телохранителя тебе удаётся прекрасно. Ни к чему пытаться выходить за её пределы.

– Ты права, госпожа моя, и даже больше, чем предполагаешь.

– Потрудись объяснить!

– Ты мудра, удерживая меня на расстоянии. А когда ты… мы оба забываемся, мой долг – напомнить.

– Мы далеко от столицы, – невидимо ему она усмехнулась с горечью, начиная понимать, что он имел в виду. Тайна, необходимость сохранить тайну. Разумеется, он думал об этом, учитывал это, даже когда она почти теряла голову! «Вот ведь глупая девица, царевна Эмхет!» – укорила она себя.

– Но столица и императорский двор близки к нам и здесь, – веско заметил Таэху. – Я уже говорил тебе. Я никому не доверяю, в особенности в том, что касается твоей безопасности, вверенной мне.

Обернувшись, Анирет смерила его взглядом. Странно было видеть его взволнованным и даже немного раздражённым, хотя границу учтивости он не переступал.

– Будет мне позволено просить тебя кое о чём, госпожа моя царевна?

– Проси, – она величественно кивнула и нахмурилась, когда он снова чуть улыбнулся.

– Я прошу тебя помнить мои слова: каждый свой шаг я делаю сообразно своему выбору, уже сделанному тогда. Я не враг тебе. Я защищаю тебя… как только могу.

– Если ты считаешь необходимым поделиться какими-то своими подозрениями, сейчас хороший момент, – уже мягче заметила царевна.

– Пока нет, – коротко ответил он и чуть поклонился ей.

Анирет вздохнула.

– Что ж. Таэху всегда преследуют свои цели. Об этом мне никогда не стоит забывать.

– А Дом Владык преследует свои. Так ты исполнишь мою просьбу?

– Ты просишь меня о безусловном доверии, но сам не готов сделать ответный шаг, – царевна с печалью покачала головой. – Я не знаю, как быть. Остаётся лишь играть отведённые нам роли.

– Но так будет не всегда, – он протянул было руку, чтобы коснуться её пальцев, но удержал себя. – Не всегда, моя будущая Владычица.

Она предпочла сделать вид, что не заметила его жест, и кивнула.

Сумерки вокруг них понемногу таяли, и вместе с ними таяла яркость ночного виде́ния. Анирет так и не успела обсудить со своим стражем то, что собиралась.

– Ты умеешь трактовать сны, Нэбмераи?

– Немного.

– Сегодня мне снился предатель. Кажется, пора бы узнать, что с ним. Я давно не позволяла себе думать о последней нашей с ним встрече, однако же увидела его этой ночью. Не скрою, это… взволновало меня.

– Поведаешь мне детали своего видения, госпожа моя царевна? – с безупречной учтивостью уточнил воин.

Анирет задумалась, поделиться ли с ним. Но как было разделить весь спектр испытанных чувств, сильных и сокровенных, когда пропасть между ними едва сократилась?..

– Я была собой и не собой одновременно… Владычицей Обеих Земель, в своём праве, – девушка заставила свой голос звучать ровно, бесстрастно; воспоминание о взгляде другого Нэбмераи из сна – том взгляде, в котором отражалась только она, где они разделяли единый мир, – теперь отдавало горечью. – Он был рядом со мной. Так, как ему быть не до́лжно.

– Не смею уточнять, но…

– Ты понимаешь и так, – отмахнулась Анирет. – И, как понимаешь, это не является моей мечтой. В моём видении… – она чуть помедлила, чтобы облечь мысль в слова и притом не выдать самого сокровенного, что решила оставить только для себя, – он занимал твоё место.

Нэбмераи смотрел на неё неотрывно, и в его взгляде бушевала буря, совсем не сочетавшаяся со спокойствием в его голосе.

– Я не позволю этому сбыться.

– Не думаю, что такое вообще возможно… Но что, по-твоему, это могло бы значить?

– Что бы оно ни значило, сбыться этому я не позволю, – повторил Таэху. – И ты права… Пора узнать, что с ним.

– Ты свяжешься с дядей? Отсюда, с дальних южных пределов Империи? – спросила Анирет чуть удивлённо.

– У нас есть свои пути.

– Стало быть, Таэху всё же способны общаться между собой на расстоянии, – усмехнулась царевна.

– Не больше, чем Эмхет способны подчинить своей воле любого, кто находится на их земле, – парировал воин с усмешкой.

Анирет закатила глаза и повторила его фразу:

– А крокодилы в дельте Великой Реки умеют летать…

– …правда, совсем невысоко… – закончили они в один голос и рассмеялись.

Над рекой занимался золотистый рассвет. Лучи солнечной ладьи заставляли отступать и страхи, и сомнения… и мечты о несбыточном. Чарующие краски ночи таяли, и возвращалась привычная реальность. Начинался новый день.

– Скоро мой учитель открывает мастерскую, – спохватилась царевна.

– Я провожу мою госпожу Эмхет, а после разбужу Мейю, чтобы она принесла что-то для утренней трапезы, – учтиво проговорил Нэбмераи.

Проходя рядом с ней, чтобы занять место за её плечом, он будто невзначай коснулся её пальцев.

«Я защищаю тебя… как только могу».

* * *

Весь последующий день Павах был сам не свой. Он не мог сосредоточиться на выискивании полезных крупиц в кипах текстов. Свитки сыпались бы из его рук, если бы писец время от времени не покрикивал на него, возвращая к действительности. Перед глазами по-прежнему отчётливо представала Анирет из сна – царственная, величественная, бесконечно желанная. Когда Павах читал о золотой крови божественного Ваэссира и долге рэмейского народа перед Эмхет, он думал о ней. И впервые сегодня он задумался о вещи, которая при всей очевидности отчего-то не приходила ему в голову раньше.

Он предал кровь Ваэссира, предав Хэфера, и должен был искупить это. Он тайно служил Ренэфу, другому потомку Ваэссира, и когда-то убеждал себя, надеялся, что это оправдывает его. Но ведь живым воплощением Силы божественного Эмхет была и Анирет… его обожаемая едва ли не с самого детства царевна. Что если…

– Об этом здесь ничего нет, – пробормотал бывший телохранитель, запоздало поняв, что сказал это вслух.

– Громче давай, не мямли, – ворчливо произнёс писец, поковырявшись мизинцем в ухе. – Сам знаешь, слух у меня уже не тот, что сотню лет назад.

Павах потёр лицо ладонью, пряча улыбку, чтобы не обижать старика. Он подумал, что если уж кто и знал, так это хранитель библиотеки Обители, древний, как некоторые из этих свитков.

– Я говорю, что здесь ничего нет об этом. Проклятие Ваэссира настигает того, кто совершил преступление в отношении кого-то из Его детей. Но какова воля божественного Ваэссира, если служишь другому его потомку?..

– Эк ты завернул, – прокряхтел писец, присаживаясь рядом и почёсывая лысую голову за потрескавшимися от возраста рогами. – Я одного тебя такого знаю.

– Я помню, что мне предстоит пополнить твою библиотеку, – улыбнулся Павах. – Я лишь хочу войти в неё в наиболее… достойном, так сказать, виде.

– Деяния достойные и низкие… мои друзья хранят их все, – прошелестел хранитель, любовно поглаживая свиток, и надолго задумался.

Павах знал, что в такие моменты лучше писца не беспокоить, и вернулся к чтению. Хранитель библиотеки Обители частенько вот так выпадал из реальности, иногда после изрекая какую-то мудрость, а иногда просто позволяя себе отдохнуть от окружающей действительности. Чаще случалось второе. Поэтому, когда спустя довольно долгое время писец нарушил тишину, Павах вздрогнул от неожиданности.

– Не все из тех, кто шёл против потомков Ваэссира, были поражены Его проклятием… Об этом не принято говорить, но ведь наша возлюбленная земля знала и времена междоусобиц… Песок ушедших веков и плиты времён, испещрённые письменами памяти, иногда скрывают от нас суть… И кому же ты служишь, Павах из рода Мерха? – потускневшие синие глаза смотрели пытливо; взгляд проникал в самую суть, почти как взгляд самого Верховного Жреца.

Вместо ответа Павах предпочёл сосредоточиться на текстах. Похоже, что волю Ваэссира Эмхет, касавшуюся лично его, ему предстояло понять самому.

Глава 5

Почти всё время своего заключения Перкау пребывал в молитвах, отвлекаясь только на потребности тела. Тишина не пугала его и не угнетала – угнетали лишь собственные мысли и сомнения. Он молил Ануи о знаке, о подтверждении своей правоты, но Ануи и так был с ним – здесь, в этом храме, в одном из оплотов Своей Силы и величия. Ни на миг Он не оставил Своего жреца перед лицом тех испытаний, что выпали ему.

Но даже Страж Порога не послал ему ни единой весточки о Тэре и Хэфере. Был ли их путь благополучен, или приключилась какая беда, Перкау не знал, и это удручало его, приводило почти в отчаяние. Но в моменты кристального покоя в мыслях, который давали молитвы и медитации, бальзамировщик понимал, что так было даже лучше: не знать, чтобы не выдать.

Иногда он вспоминал Серкат и своё посвящение в пустыне, вспоминал последний дар жрицы Сатеха, который он передал Хэферу. В такие моменты его искушала мысль прибегнуть к Силе Владыки Каэмит, чтобы выдержать то, что ему предстояло. И даже здесь, в храме Ануи, эта мысль уже не казалась такой уж плохой. Лират говорила, что оба Божества помогут ему выстоять. И пусть Перкау посвятил свою жизнь в основном одному, ко второму именно он привёл царевича Эмхет. А внутренне жрец всегда знал, что Сатех не оставил его, что отзовётся ему, стоило только позвать… Какая с того случится беда? Он уже обречён, уже объявлен колдуном-осквернителем, уже лишён права на память и погребение, и на своё положение. Он будет оставлен и забыт, но не своими Богами… и не теми, кто любил его.

«Я сохраню память о тебе, мой Перкау. Что бы ни случилось с тобой, я сохраню…» – обещала Лират в ту ночь в храме, когда они говорили в последний раз. И своё обещание она исполнит – в том бальзамировщик не сомневался. Эта мысль согревала его, как и мысль о том, что Хэфер защитит Тэру, а она – Хэфера. Всё, что оставалось ему – в свой черёд защищать их, не выдать.

Он не позволял себе думать о том, что станет с Лират, что станет с его общиной, потому что эти мысли подтачивали его силы.

Он останавливал себя от того, чтобы снова и снова возвращаться к разговорам с Первым из бальзамировщиков о невозможном свершении, потому что это ставило под сомнение его право на справедливость, его жреческое искусство, его веру и саму его суть.

Враг, которому он противостоял, многократно превосходил его во всём. Перкау не надеялся сохранить себя, ничего от себя самого в этом бою – только то, что защищал.

«Несколько дней я даю тебе на размышления. А после уже ничья милость не защитит тебя – ни моя, ни Императора… ни даже самих Богов».

В эти несколько дней, подаренные Великим Управителем, все силы жрец направил на то, чтобы укрепить себя – свой разум, свою плоть, своё сердце.

Они разрушат его разум, как война разрушила его храм. Они расколют сосуд его плоти, медленно разберут по частям, сотрут в прах, тщательно просеяв, рассчитывая извлечь драгоценные крупицы знания. Но его сердце, его дух останутся крепки и сохранят тайну новой Силы будущего Императора, которому бальзамировщик оставался верен…

* * *

Хатепер ожидал своего брата и Владыку на скамье у красивого фонтана с лотосами, выложенного зеленоватой мозаикой из редкого оникса. Дипломат искренне наслаждался драгоценными минутами уединения и покоя – никому не было доступа в потайной сад Императора, кроме членов семьи и самых доверенных слуг.

В гармоничном сочетании, созданном искусством придворных садовников, здесь росли раскидистые сикоморы и цератонии, невысокие гранатовые и персиковые деревья, статные акации и огромные пальмы-дум, гибкие ивы и тамариски. Птицы пели в ветвях, радуясь сиянию Ладьи Амна. Большие пруды и аллеи дарили прохладу. Так легко было забыть, что за границами этого маленького мира покоя и гармонии существуют беды и тревоги, тени войны, угрозы междоусобиц… И Хатепер позволил себе ненадолго забыться.

В этом же саду, в зарослях, за резными дверями скрывалось маленькое семейное святилище, в котором часто бывал Владыка. Когда Секенэф совершал поездки по стране, он всегда посещал гробницу Каис в императорском некрополе в предместьях Апет-Сут. Но намного чаще он обращался к ушедшей на Запад супруге вот так, по-простому. Традиционные семейные святилища были у всех рэмеи, от крестьян до чиновников, и потомки божественного Ваэссира, несмотря на обилие храмов своего предка по всей стране, не были исключением.

Тревожить Императора в такие минуты не решались даже Амахисат и Хатепер. Это время было священным. Дипломат же и сам был не против сейчас отдохнуть, настроить свой разум на спокойный лад, насколько позволяли события. Времени после посвящения у него стало ещё меньше. Вельможи искали с ним встреч пуще прежнего теперь, когда негласно он стал наследником Владыки. Этого они с Секенэфом и добивались. Об официальном назначении объявлено не было, но все всё понимали. Влиятельные мужчины и женщины столицы спешили заново уверить его в своей поддержке, с тем чтобы выгадать себе больше влияния в будущем. Череда гостей и приглашений на званые трапезы не иссякала. При всём уважении к своим союзникам и недоброжелателям при дворе, Хатеперу часто приходилось отвечать вежливым отказом, откладывать всё новые и новые встречи. В общем, всё шло своим чередом, как он и ожидал.

Посмотрев на фонтан, Хатепер подумал о том, что стоило бы послать весточку Анирет, чтобы она не чувствовала себя оставленной и чтобы не получила последние новости из чужих рук. Она-то сумеет понять причины, которые стояли за решениями её отца и дяди – сумеет как никто. Другое дело – Ренэф, но, учитывая всё произошедшее в Лебайе, реакция царевича была теперь не так легко предсказуема. В своём послании юноша напрямую просил об отлучении от рода в наказание себе… Хатепер ждал возможности поговорить с племянником едва ли не больше, чем его мать. Нельзя было допустить непоправимого теперь, когда всё было так хрупко. Если Ренэфа ничто не задержит, – они успеют увидеться прежде, чем Великий Управитель направится на свою миссию. Оставлять Секенэфа до Ритуала Разлива он не хотел. В этот непростой год всей императорской семье как никогда требовалась поддержка друг друга, а от внутреннего благополучия и равновесия Владыки зависело слишком многое – особенно в дни восхождения Звезды Богини[6], во время смены циклов. Вся Таур-Дуат зависела от даров Великой Реки, и лишь Владыка и царица, принимая в себя силу Богов, говорили с её первозданными водами. Обильный разлив, приносящий щедрые урожаи, означал милость божественных покровителей Империи, а также то, что Владыка, занимаюший ныне трон, правит согласно Закону. Каждый год становился тому подтверждением, и такое подтверждение сейчас особенно требовалось всему рэмейскому народу.

Завидев Секенэфа, выходившего из святилища, Хатепер поднялся ему навстречу. Умиротворение постигало брата редко, и дипломат не мог не порадоваться сейчас. На сердце у Владыки действительно стало спокойнее со времени ритуала возвращения Хатепера в прямую ветвь рода, и даже одно это оправдывало для Великого Управителя его рискованное, но необходимое решение. Он жалел только, что это умиротворение именно ему сейчас предстояло нарушить.

Император сел на скамью и пригласил брата сесть рядом с собой.

– Я передал Минкерру твою волю, и он принял её настолько хорошо, насколько мы могли надеяться. Во всём, чего ты желал, – добавил он прежде, чем Император уточнил, и тот кивнул. – Кого-то из тех, кому он доверяет более прочих, Первый из бальзамировщиков направит в Кассар уже на днях, – доложил Хатепер. – Я же, в свой черёд, хотел бы встретиться с жрецом ещё раз, прежде чем мы приступим к тому, что должны сделать.

– Достань для меня все тайны его разума, – бесстрастно сказал Секенэф.

– Разумеется, – вельможа склонил голову. – Минкерру не будет вставать между нами и этим жрецом: он подтвердил это. Но есть жизнь, о которой он просил для себя, и я обещал передать тебе эту его просьбу. Если тебе угоден мой совет – мы должны согласиться.

– Чья? – коротко спросил Император.

– Её зовут Тэра. Она – человек… жрица Стража Порога с необыкновенными талантами. Первый из бальзамировщиков просил о ней для себя, для своих храмов. Мятежный жрец Перкау взял на себя вину за всю свою общину, но именно на ней лежит основное бремя преступления. И всё же я склонен просить за неё тоже, просить об особой для неё защите, тем более после того, что услышал от Минкерру, – Хатепер вздохнул под тяжёлым испытующим взглядом Владыки и повторил слова Верховного Жреца: – «Если потеряете Тэру – потеряете и наследника. Помни, что держит его на Берегу Живых…»

Секенэф отвёл взгляд. Хоть он и усмирил свою боль, а всё же всякое упоминание о Хэфере по-прежнему бередило так и не зажившие раны.

– Пусть Тэра достаётся Минкерру, – проговорил Владыка наконец и невесело усмехнулся. – Если кто-то сумеет найти её… Знай я точно слепок её личности, привкус её сути, я бы нашёл её так, как не могу найти своего сына. Но боюсь, этого не выудить из разума мятежного жреца. Портрет души – не то, что так легко запечатлеть, и взор Ваэссира не всесилен, – последние слова отдавали горечью.

Хатепер знал: брат пытался, продолжал пытаться, не мог остановиться – искал.

– Я передам твою волю нашему союзнику, – проговорил он, взвешивая внутренне, как подступиться к теме, которую уже нельзя было откладывать дальше.

– Но передай ему также, что прежде я хочу взглянуть на неё – на жрицу, посмевшую преступить заветы своего Божества, посмевшую посягнуть на жизнь одного из Эмхет.

– Разумеется, – Хатепер снова склонил голову. – Всё в воле Владыки. Я бы и сам, признаться, хотел взглянуть на эту необыкновенную женщину, сотворившую невозможное… а после – запереть её подальше, в храмах бальзамировщиков, для блага всех нас.