Астральная Упанишада. Хроники затомиса

Некоторых же своих знакомцев он никогда не видел на иллюстрациях, либо видел, да не запомнил, но когда появилась хрупкая миниатюрная красавица в серебристом обтягивающем платье с какой-то невообразимой прической, Андрей сразу узнал в ней марсианку Аэлиту, хотя родительское собрание сочинений Алексея Толстого и было лишено иллюстраций. Тем не менее в далекие годы отрочества образ этот произвел на Андрея очень странное болезненное впечатление, отчего тот чуть ли не на год впал в глубокую депрессию.

«Любопытно, – думал Андрей, машинально помахивая рукой, словно генеральный секретарь, публике, которая по какой-то причине принимала его явно не за того, – мечтал ли я когда-нибудь встретить вот так запросто любимых литературных героев. Хотя, не только любимых, как-то меня ни Раскольников, ни Алеша Карамазов особенно не интересовали. К тому же здесь столько незнакомцев – но это лишний раз подтверждает, что в наличие не плод больного воображения, иначе я бы, наверное, только знакомые лица видел. Впрочем, Бог его знает, во сне мы тоже много незнакомого встречаем. Все это, конечно, фантомы, а не ожившие герои, да и вообще, где доказательства, что эта вон девушка именно Тави Тум? Спросить у нее что ли? Да не удобно как-то прямо из гондолы орать, тем более меня здесь почему-то за короля считают, и наверное по этикету мне это делать не следует. А интересно, почему они все в Петербурге оказались? Ну, Раскольников, или там этот блондин, каким я всегда князя Мышкина представлял – им по сюжету положено, но что здесь капитан Грей делает, или вон та, воздушная – не иначе, как Фрези Грант? Или они с той поры, как выпускные гуляния стали называть алыми парусами в Питер переместились? С другой стороны, все это, конечно, причудливая игра энергий, и эти материализовавшиеся на тонком плане герои могли любой образ принять и оказаться в любом городе. Возможно, все, что я здесь вижу, материализовано в угоду мне, поскольку меня здесь почему-то за короля принимают, а попади сюда кто-то другой, и он всех этих героев совсем в другом облике увидит, и, возможно, в другом городе. Значит все эти старые знакомые и мой любимый Летний сад на основе моего же воображения материализованы, и королем здесь быть – не такая уж великая честь. Или вообще это меня Мескалиныч глюками наградил за то, что я его отправил, куда он хотел. Интересно, сможет ли он без меня обратно вернуться? Да, собственно, какое мне дело, и без меня с ним его духовные начальники разберутся. Как-то странно, все плывем, плывем, а Летний сад не кончается, уже давно должны в Неве оказаться. Он же маленький, его на такой лодке вдоль Лебяжьей канавки за пять минут пересечь можно!

Андрей перевел взгляд на гондольера, на которого совершенно не обращал внимания с того момента, как гондола вынырнула из тумана в районе Летнего сада – но на прежнем месте прежнего гондольера не оказалось, а может это был и он, только кардинально изменивший свою внешность. Вместо расшитого золотом камзола на нем красовался грубый морской свитер с воротом под подбородок и странной конструкции сапоги с передними щитками до чресл (кажется похожие сапоги носили солдаты гренадерского полка времен Петра первого). Весь этот облик преобразившегося гондольера – и этот грубый свитер и неудобные тяжеленные сапоги, и это утрированно мужественное обветренное лицо морского волка с тяжелой челюстью и прищуренными, плакатно глядящими в светлую даль глазами был Андрею, как и многое здесь, до боли знаком, хотя, очевидно, дело было не столько в знакомой внешности, сколько в пронзительном дежавю. После мучительных попыток вспомнить, где он мог видеть этого морского волка, Андрей решил, что скорее всего это какой-то персонаж из Джека Лондона, Джозефа Конрада или Жуль Верна, которые создали немало ярких морских образов, несомненно существующих в образе духов в том самом творческом слое, по которому проплывал Андрей. Правда, какое отношение эти герои имели к Петербургу (как и многие здесь) было не понятно.

«Наверное, – думал Андрей (моряк по-прежнему молчал), – всё это души из тех литературных произведений, которые я в Ленинграде прочитал, а поскольку это творческое пространство именно я оживляю, поэтому они здесь и оказались. Причем, что интересно, пока я стихотворение не прочитал, все были туманными тенями в обезличивающих масках, теперь же они как живые и маски сбросили. Нет, как же это здорово, оживить целый мир – в этот миг возникает чувство, что ты Создатель, чуть ли не Господь Бог»!

Эти торжественные мысли были прерваны самым неожиданным образом. Вода неподалеку от гондолы вспенилась, и из Лебяжьей канавки, в которой ничего крупнее кильки никогда не водилось, появилась темная, поблескивающая от света факелов масса, размером и формой напоминающая лоб касатки. Затем, показавшись из воды всем своим пятиметровым телом, эта толи гигантская рыбина, толи небольшой зубастый кит, разинув огромную пасть ринулась на лодку, вызвав панику и крики ужаса в толпе.

Не растерялся только преобразившийся гондольер. С видом бывалого морского волка, для которого встреча с подобным чудищем рядовое, штатное происшествие, человек отбросил шест и поднял со дна гондолы непонятно откуда взявшийся увесистый гарпун, и когда хищница вцепилась зубами в борт гондолы и начала ее раскачивать, всадил свое оружие меж глаз чуть ли не на половину древка. Чудище, как и положено, вспенило воду бешеными ударами хвоста, чуть не перевернуло лодку, а затем затонуло вместе с гарпуном. Андрей подумал, что Лебяжья канавка этого мифического Санкт-Петербурга как-то неправдоподобно глубока, и как в ней могла разместиться такая рыбина, совершенно не понятно. А бесстрашный гарпунер не мало не расстроенный потерей гарпуна уже правил гондолой, зорко глядя вдаль, словно плыли они не по крохотной лебяжьей канавке, а бороздили просторы бескрайнего океана.

– Не жалко гарпуна? – Спросил Андрей, не зная, как обращаться к тому, кого вроде бы положено было называть спасителем, хотя этот монстр тоже скорее всего был лишь причудливой игрой энергий, и не мог причинить нашему герою серьезного вреда. «Ответит или нет, – мелькнуло у него в голове, – по идее после того, как он маску скинул, он должен не только что-то там про сценарии бормотать».

– А чего жалеть? – Мужественным баритоном проговорил морской волк. – Пока ваше величество сценарий контролирует, тут этих гарпунов и острог на сто лет вперед припасено.

Словно подтверждая его слова, канавка недалеко от лодки снова вспенилась и над водой показалась теперь уже шарообразная масса в окружении извивающихся змей. Андрей сразу догадался, что и то и другое принадлежит огромному спруту, который, как и следовало ожидать, вцепился щупальцами в край гондолы и начал ее медленно топить.

– Да, сколько же их тут! – почти добродушно пробормотал бывший гондольер, вытащил из под заднего сидения огромный разделочный топор и буднично, как и в случае с рыбиной, обрубил ближайшие щупальца, а затем мощным ударом почти напополам раскроил спруту башку.

– Кстати, и топоров тоже! – Закончил он начатую еще до появления спрута фразу… – И арбалетов, – произнес он буквально через несколько секунд, когда рядом с лодкой обрушилось чудище с перепончатыми крыльями и зубастой пастью-клювом, напоминающее какого-нибудь мезозойского птерадона. Его моряк сшиб метким выстрелом из непонятно откуда взявшегося тяжелого осадного арбалета.

В течение получаса ему пришлось непрерывно отражать нападения всякой водной и воздушной нечисти, словно бы сошедшей с забытых страниц фантастических романов и рассказов, во множестве прочитанных Андреем в детстве. За это время бывший гондольер ухитрился уничтожить больше дюжины гигантских рыб, спрутов, удавов, касаток и птерадонов – одного страшнее другого. Очевидно, со стороны эта сцена выглядела очень страшно, и было вообще не понятно, каким образом Андрей, и мужественный морской волк ухитрились не пострадать, поскольку в какой-то момент чудища буквально облепили лодку. Очевидно действия моряка были настолько профессиональны и безукоризненны, что все эти страшилища падали в воду и погружались на дно, не успев причинить ни лодке, ни пассажирам никакого вреда. Однако, несмотря на чудовищность происходящего, никакого страха Андрей не испытывал, и не столько потому, что его защитник действовал столь умело и в средствах защиты не было недостатка (Андрей так и не успел заметить, как они появляются под банкой на корме, поскольку и гарпуны и топоры моряк без сожаления оставлял в телах чудовищ), но и потому, что во всей этой устрашающей бойне Андрей просто физически ощущал театральность и фальшивость. Он почему-то припомнил, что когда-то в детстве играл в пластмассовые и пластилиновые игрушки, и тоже подвергал своих героев бесконечным нападениям всяких страшилищ, беспощадно ими убиваемых. При этом, как и положено творцу своего кукольного мира, он не испытывал ни страха ни угрызений совести. Аналогичное отношение к происходящему он испытывал и сейчас, хотя на этот раз все выглядело по-настоящему.

Примерно полчаса продолжалось описанное нами побоище, в результате чего превосходящие силы противника были не только разгромлены, но и потоплены, и не оставили о себе никакого напоминания. О том свидетельствовала разве что взбаламученная вода, что, впрочем, и не особенно бросалось в глаза, поскольку Лебяжья канавка была такой же темной, как и небо над головой и лишь слегка подсвечивалась неярким светом фонарей. Кстати, толпа с факелами малодушно ретировалась, и огоньки то тут то там вспыхивали в разных местах летнего сада, который по неизвестной причине оказался гораздо больше своего реального прототипа. В слабом свете фонарей Андрей видел только темный массив парка и ближайшие статуи греческих богов, нимф и героев, но где этот сад начинается, и где заканчивается разглядеть было невозможно. Андрей видел только темные контуры Марсова поля за спиной, а Нева со своим противоположным берегом и Михайловский дворец тонули во мраке.

– Откуда здесь эти твари? – Произнес Андрей первые слова с момента появления огромной рыбины с головой касатки.

– Так, согласно вашему же сценарию, – ответствовал гондольер, снова взяв шест и оттолкнувшись от дна канавки.

– Какому сценарию? Я никаких чудовищ не вызывал, я только стихотворение прочел. Если его можно за сценарий считать, так там совершенно о другом.

– Ваши чувства оживили образы мира, который вы придумали гораздо раньше… – Глубокомысленно изрек гондольер. – К этому миру я имею отношение. Вернее, вы его не придумали, а призвали к активности, ну и потрудились над деталями, естественно.

– Какой мир, когда я его придумал? Как я понял, здесь что-то вроде парада литературных героев, и вы, небось, какой-нибудь гарпунер Нед Ленд, если судить по тому, как ловко с гарпуном обращались.

– Я Кубрик. – Сказал гондольер-гарпунер.

– Кубрик? – Удивился Андрей. – Разве это имя? Это же на корабле комната для моряков.

– Это мое имя. – Повторил немногословный спутник Андрея.

И тут волна воспоминаний нахлынула на нашего героя. Это был прорыв памяти из далекого детства, когда ему было не больше 6—7 лет, а может и 5, Андрей точно не помнил, но, кажется, в то время он в школу еще не ходил, и это имя, и героя, названного этим дурацким именем, и сюжет им разыгрываемый, Андрей напрочь забыл и не вспоминал много лет. Дело в том, что одним из увлечений Андрея в раннем детстве были пластилиновые человечки, с которыми он играл, вылепив их, как с плюшевыми мишками, а вернее как с оловянными солдатиками. А собственно, почему только человечки? Это был целый пластилиновый мир, куда, помимо людей, входили и звери, и роботы, и чудовища, и машины, и звездолеты. Иных из персонажей Андрей достаточно быстро ломал, не найдя для них длительного достойного места в своем пластилиновом мире, в который он играл почти ежедневно иногда один, иногда со своим приятелем из соседней квартиры, еврейским мальчиком Игорем Иоффе, обладавшим, как и Андрей, богатым воображением. Некоторые же фигурки он хранил очень долго, и они переходили у него из игры в игру, из сюжета в сюжет. Они имели и свои имена и личные истории, и одним из таких долгоживущих фигурок был моряк-гарпунер Кубрик. Это имя Андрей присвоил ему, толком не зная, что значит это слово, зная только, что оно как-то связано с морем и кораблями, и почему-то казалось Андрею очень мужественным. Собственно, никакой цельной и законченной истории его жизни и приключений Андрей не выдумал, поэтому откуда этот Кубрик взялся, кто он был по национальности, на каком корабле плавал, и как закончил свою мужественную, полную приключений жизнь, Андрей так и не удосужился придумать. Этот человек все время сражался с бесконечными врагами и чудовищами и на море и на суше, всем приходил на помощь и всегда быстро справлялся с любой неприятностью – как на Земле, так и на любой другой планете. Он был для Андрея как бы олицетворением всего самого героического в его пластилиновом мире, и наверное из всех фигурок, что он слепил в детстве, оказался самым большим долгожителем. Естественно, Андрей не мог припомнить его бесчисленных приключений, но хорошо помнил его внешний вид: высокие сапоги-ботфорты, мужественный квадратный подбородок и грубый свитер с высоким воротником. Цветовое решение было также предельно простым – весь он был серым, поскольку разноцветные фигурки появлялись на свет только в первые дни после покупки очередной коробки пластилина, вскоре же цветные бруски он смешивал, поскольку в смешанном состоянии пластилин лучше лепился и не лип к рукам. И вот теперь не особенно художественное пластилиновое произведение Андрея оказалось живой астральной сущностью. Естественно этот Кубрик не особенно походил на пластилиновую фигурку, и схожесть с прототипом заключалась только в квадратном подбородке, свитере с воротником под горло и ботфортах с передними щитками, как у Петровских гренадеров.

«Теперь понятно, – подумал Андрей, – почему этот пластилиновый дух все время что-то лопотал о сценарии, ведь это я выдумал и его самого и его приключения. Правда сюжет был достаточно однообразен и туп, по-моему единственное чем он занимался, это бесконечные сражения со всякими монстрами, и больше ничего – ни родителей, ни семьи, ни любви. Теперь ясно, почему он с таким равнодушием протыкал всяких рыб, касаток и птерадонов: когда всю жизнь занимаешься только этим, подобные баталии превращаются в рутину. Только не помню, чтобы он у меня гондольером служил, наверное это его собственная инициатива, если он, конечно, способен на что-то подобное, иначе, зачем ему нужен мой сценарий, и наверняка он хотел бы чего-то более разнообразного, чем избиение монстров. Непонятно, правда, почему он в астральном Санкт-Петербурге оказался, по-моему в Питере я уже в пластилин не играл, а только когда мы в Донецке жили. А впрочем, не все так однозначно, здесь ведь всякие литературные герои обитают, и не понятно, что этот пластилиновый герой делает».

– Ваше имя я знаю, – сказал Андрей, не вдаваясь в подробности нахлынувших на него воспоминаний, – и мы с вами, похоже, знакомы.

– Как же иначе, – прогудел гарпунер, – кто же с вашим величеством здесь не знаком!

– Да брось ты, эти «ваши величества»! Давай по-простому. Да и вообще, до сегодняшнего дня я и понятия не имел, о том, что король. Ты, надеюсь, понимаешь, что я из другого мира явился, и там, где мой дом находится, я не только не король, но и вообще никакого важного поста не занимаю, можно сказать, отставной козы барабанщик. С чего тут все взяли, что я король-звезда? Я вообще здесь впервые оказался, причем совершенно случайно. А с тобой и некоторыми другими из публики на берегу я в другом месте встречался и при других обстоятельствах…

– А вы на свою одежду посмотрите и на корону…

– Да, одежда, – замялся Андрей, рассматривая свой роскошный, шитый золотом камзол, – откуда только она появилась? Но, насколько я знаю, одежда в астрале никакого значения не имеет, все это – причудливая игра энергий. Я, правда, сознательно никогда здесь свою одежду не менял, тут все как-то само собой происходит, но другие достаточно часто этим занимались, некоторым наоборот устойчивый образ труднее удержать. Ну-ка попробую… – Андрей постарался представить себя оборванным нищим, чтобы доказать Кубрику, насколько он не прав. К сожалению его эксперимент не удался – королевские одежды не пожелали измениться.

– Здесь все и всегда меняется только согласно сценарию, – покачал головой Кубрик, – но вы – король, творящий сценарии, и здесь, по крайней мере, меняться не можете. И потом, ваша корона, это родовой признак.

– Да что за корона такая! – Возмутился Андрей. – Уже не первый раз об этой короне слышу! Какое я к ней отношение имею. Вот и в моем мире один призрак привел меня в место, еде я золотой самородок нашел – ну точь в точь в форме короны. Может об этой короне речь? Так она вполне предметом силы может быть – и все такое…

– Не знаю, что за предмет силы, знаю только, что эта корона наследственная, она и дает вам право на сценарий. Мало ли на свете сценаристов, но немногим право дается мир и судьбы менять. К сожалению, я много ощущаю, но мало сказать могу – такой уж вы мне сценарий придумали в прошлом! А так хотелось бы иного, кому угодно надоест в конце концов всю жизнь чудовищ кромсать!

– А кстати, где они? – Спохватился Андрей. – По идее из этой канавки их туши должны были торчать, канавка-то мелкая – по крайней мере в реальном Ленинграде. И потом, еще десять минут назад эти твари просто валом валили – и вдруг исчезли! Неужто всех перебил?

– На сегодня лимит исчерпан, – развел руками гарпунер, – очевидно в вашем сценарии больше не предусмотрено. А что они все затонули, ну так там не было указано, что с ними дальше происходило, вот они и растворились. Если бы вы им предписали дохлыми на поверхности плавать, они бы и плавали.

– Да, логично, – пробормотал Андрей, – надо же какое могущество! А мне в прошлом черный магистр намекал, что я слабак и недоучка. Да видно не везде я столь жалко выгляжу! «… Я избран королем поэтов на зависть прочей мошкаре…» – как это там у Игоря Северянина! Да, кстати, почему Летний сад все не кончается, мы давно должны были в Неву выйти? И вообще, куда мы плывем?

– Куда плывем? Да откуда мне знать, вы же сценарии создаете, там про то, куда мы плывем ничего не говорится… пока. А почему Летний сад такой большой? Так вы его таким большим увидели… однажды – вот он таким и остался. Но это было давно, то ли в вашем детстве, толи в юности.

– Да, именно в детстве, или в ранней юности – задумчиво проговорил Андрей, на него нахлынула мощная волна сладкой тоски и ностальгии непонятно по чему, или по кому, и возникло предчувствие, что он едет на свидание со своим детством и кем-то из этого времени. Вот только с кем? Он не мог сказать отчетливо, он чувствовал, что здесь воплощаются его былые тайные мысли и мечты – но не буквально, о чем подумал, а нечто подспудное, это и впрямь был некий сценарий, но не им созданный, а скорее какими-то фрагментами подсмотренный и прочувствованный, но не явно, а смутно, во многом приблизительно. Кто же автор? Может сам Господь Бог?

– Ну вот и приехали. – Неожиданно прервал его мысли Кубрик, и гондола пристала к берегу, где прямо из воды шла мраморная лесенка, покрытая красным атласом.

«Приехали так приехали, – подумал Андрей, – раз сценарий где-то там в информационном банке существует, значит все не случайно, и кого-то я здесь встречу, кого должен – по этому самому сценарию». – На всякий случай он спросил:

– А собственно, куда приехали? Мне здесь с кем-то встретиться надо?

– А вот уж этого я не знаю, – развел руками Кубрик, – знаю только, что вы со своим детством и юностью встретиться пожелали, и на этом мой сценарий заканчивается. Жаль конечно, но ничего не поделаешь, я хоть тонкую душу имею, но на земле пластилиновым корпусом ограничен и судьбой пластилиновой. Вот если бы вы обо мне книгу написали, я бы тогда на другой уровень перешел, и имел бы шанс на Земле живым человеком воплотиться. Тогда бы я вам куда больше смог рассказать, в частности о том, какие нехорошие вещи в последнее время твориться стали. А так, мои возможности в основном ограничиваются убоем всяких чудищ, будь они неладны!

– Хорошо, – сказал Андрей с симпатией глядя на свою детскую выдумку, о которой он уже много лет ни разу не вспомнил, – может я когда-нибудь о своих удивительных приключениях книгу напишу, и тогда обязательно и о тебе что-нибудь. И все же, что именно нехорошее происходит?

– Да расформировываться мы все потихонечку начали, – грустно сказал Кубрик, – и еще этот туман! Наверное, если бы я по сценарию другим был, то мог бы более внятно объяснить. Одно скажу, раньше такого не было, а как вы появились, так вроде бы все на место встало – отсюда и ликование. Но ясно, что вы здесь не надолго, а значит все скатится к прежнему. И все же я предчувствую, что в сценарии должны произойти изменения.

– Ну уж не сомневайся, – глубокомысленно изрек Андрей, делая вид, что ему что-то понятно, – я обязательно во всем разберусь и исправлю, что от меня зависит. Ну, раз на этом твой сценарий заканчивается, значит, наверное, прощавай-покедова! Может еще встретимся, вдруг понадобится с чудищами разобраться!

– Да уж по этой части всегда к вашим услугам, – как-то вяло отозвался Кубрик.

– Да, кстати, – спохватился Андрей, – совсем забыл. А что это за Пьеро-Арлекины такие? Или тоже не знаешь?

– Знаю только, что на определенном этапе расформирования души такую форму принимают. Теперь их тут немало бродит, а раньше не было. Они как куклы живые и сравнительно недавно здесь появились. Больше ничего сказать не могу.

– Ну ясно, – сказал Андрей, – значит это что-то вроде признака вырождения, как рудиментарный хвостик или шерсть на ушах. Ладно, спасибо за все, счастливо оставаться!

Андрей спрыгнул с лодки и вступил на атласную ковровую дорожку, покрывавшую ступеньки – очевидно специально к его визиту, если судить по тому пышному приему, который ему тут устроили.

«Да, дела, – размышлял Андрей, неспешно поднимаясь по ступенькам – очевидно королю не положено было взлетать наверх, как пятнадцатилетнему мальчишке, – значит и в мире моих пластилиновых человечков и литературных героев что-то неладное происходит – и никто не может объяснить, что именно, однако же видят во мне короля и спасителя нации. А бедный король недавно из дикой тайги явился и сам понятия не имеет, что происходит не только здесь, но и на Земле. Одно ясно, что и тут и там присутствует десятилетний мальчик, похожий на меня в детстве, к тому же местами на пару с черным магистром. Вопрос в том, насколько он это я. Правда, если судить по моему экскурсу во времени в Трускавец эпохи шестидесятых, он как раз я и есть, только в другом времени и несколько иной версии судьбы. Кажется все к тому идет, что с этим вторым „я“ мне придется разбираться».

Между тем подъем оказался гораздо дольше, чем это следовало из здравого смысла (чего там бережок Лебяжьей канавки, десять ступенек – и наверху).

«Надо же, – дивился Андрей здешним пространственным парадоксам, – то из канала Грибоедова сразу перескакиваю в Лебяжью канавку, причем не понятно в какой момент, то маленький Летний садик никак не кончается – кажется мы мимо него часа два плыли. Теперь этот торжественный подъем на совсем невысокий бережок! Очевидно это для осознания торжественности момента. Король все должен делать медленно, тем более с такой мантией». – Поднимаясь по ступенькам Андрей обратил внимание на то, что за спиной его оказалась горностаевая мантия, которой он раньше не замечал.

Но вот затянувшийся подъем закончился, и Андрей оказался в правом крыле Летнего сада – если смотреть со стороны Невы. Сад был охвачен ночным сумраком, то там то здесь рассеиваемый неяркими фонарями, казался несравненно больше своего реального прототипа, и не просматривался насквозь, утопая в густой августовской зелени. Это если смотреть со стороны Лебяжьей канавки – а в сторону гипотетической Фонтанки, которая тоже не просматривалась, разбегались неширокие аллеи, сверху словно тоннели прикрытые смыкающимися кронами могучих дубов, лип и тополей. То тут то там белыми привидениями просвечивали сквозь мрак мраморные статуи греческих богов, нимф, наяд, героев. Хотя не так давно публика, торжественно встречавшая Андрея, разбрелась по парку, парк выглядел пустынным, факелы куда-то подевались, и помимо многочисленных мраморных фигур в парке не было ни души.

Вдруг неподалеку раздалось тихое (как показалось Андрею, приветственное) ржание, и из глубины аллеи возникла точеная фигура белого скакуна с густой гривой, свисающей до уровня груди. Конь еще раз заржал и неторопливой рысью направился к Андрею. Уже когда он достаточно приблизился, наш герой разобрал, что прекрасный породистый скакун был при седле и сбруе – правда отнюдь не королевской – ни тебе золоченой попоны, ни драгоценных каменьев в седле и уздечке, хотя по нынешнему положению вещей Андрею наверное была по рангу положена именно такая упряжь. Но седло и уздечка оказались из темной потертой кожи больше подходящей тихому бесполому Адику, оставшемуся где-то там, в Алтайской тайге. Конь с тихим цоканьем подгарцевал к Андрею, и остановился, нетерпеливо скребя копытом, словно приглашая вскочить в потертое, видавшее виды седло, и пуститься в бешеную скачку по темной аллее неведомо куда, навстречу неведомо кому.