bannerbanner
Время последних
Время последних

Полная версия

Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
3 из 5

– Что-то здесь интересное случилось, – сказал вслух Кравченко, глядя на превратившийся в месиво висок трупа. Рука покойника все еще сжимала автоматический пистолет. – Что же ты, капитан Штольц?..

– Ага, очень интересное, – подтвердил Горов. В руках у него пикал какой-то приборчик, а лицо было напряженное. – Где сейчас ваши люди? Все здесь? Тогда поздравляю: похоже, на корабле есть живой.

Сердце у Кравченко екнуло: предчувствия… Они всегда не к добру.

– Живой… человек? – зачем-то решил уточнить Жданович.

Горов неуверенно глянул на него… и полез за оружием.

4.

Выживший мало чем отличался от мумифицированных тел, на которые команда Кравченко успела наглядеться при осмотре корабля. Разве что носил герметичную кислородную маску старого образца, с баллонами. Носил не один год – все металлические части маски подернуло ржавчиной. Снять ее удалось только при помощи инструментов.

Выживший – седой мужчина с впалыми щеками и глубокими морщинами тяжело дышал и без конца трогал свое лицо руками, будто желая убедиться в том, что оно у него есть.

Осмотрев маску и кислородные баллоны, снятые с выжившего, техники пришли в изумление: баллоны были пусты, а маска неисправна.

– А он не снимал ее многие годы… Как же он выжил? Воздуха ведь… в корабле нет? – растерялся Горов.

– Чертова чертовщина, – пробормотал Кравченко.

В этот момент выживший, который до того не отвечал ни какие расспросы, вдруг встрепенулся, втянул костистым носом воздух и сказал:

– Соберите всех. Всех вместе. В одном помещении. Тогда буду говорить.

И замолчал. Только сопел, когда его пытались расспрашивать – отвечать не желал ни в какую.

Было странно, что этакий полутруп еще ставит кому-то условия, но ситуация создалась неординарная, и Горов решил пойти навстречу.

Все, кто был на ремонтном боте, собрались в столовой. Она находилась близко от рубки, а бот все равно лежал в дрейфе, и автоматика справлялась и без участия людей.

Выживший пришел в столовую сам. Прежде чем сесть, он подождал, пока следователи, идущие за ним с оружием в руках, разместятся за столами. Взгляд его слегка прояснился, но пальцы дрожали, как у запойного алкоголика. Никто не проронил ни слова, все рассматривали странного человека.

– Как вас зовут? – спросил Горов, прервав молчание. – Что случилось с кораблем?

– Роман Бойцов. Второй инженер. Мы достигли края галактики… – Выживший открыл рот, желая продолжить мысль, потом закрыл. Как рыбка, вытащенная на берег.

Юркевич не утерпел и влез:

– И что там было?

– Мы видели Его, – сказал выживший.

– Кого – Его? – фыркнул Горов. – Кто стрелял в экипаж?

– Капитан Штольц.

– Капитан расстрелял сорок два человека?! Да не может того быть! – вырвалось у Кравченко. Лицо Бойцова не изменилось, а голос по холодности мог посоперничать с арктическим льдом.

– Мы ему помогали. Чтобы убрать всех…

– Мы? – поморщился Горов. – Так… А что же стало поводом для расправы?

– Мы решили, что люди слишком жалки, чтобы жить. Вы давите насекомых ногами, травите их… Мы тоже истребляем лишнее. Полагаю, мы принесли им величайшее благо, хоть они и сопротивлялись.

От этих слов у Кравченко мороз пробежал по коже.

– Что же вы видели там, на краю? Что это за Он? – спросила Агата. Бойцов опустил голову и проговорил:

– Не думаю, что в вашем языке существуют слова, которыми можно описать Его. Его можно только узреть. Смотрите.

Он опустил руки на колени и закрыл глаза.

В одной книжке Кравченко как-то встретил фразу: «Воздух вокруг них загустел». Это его рассмешило: ну, как воздух может загустеть? Чего только эти писатели не придумают, лишь бы выпендриться.

Но в этот момент та странная метафора вдруг обрела жизнь: пылинки замерли возле светильников, воздух сменил консистенцию, стало трудно дышать. Головы у всех присутствующих отяжелели, Горов, единственный стоявший на ногах, распластался, прижатый к полу. Голову Кравченко пронзила боль. Словно чьи-то острые когти проткнули черепную кость, как яичную скорлупу, и вцепились изнутри в мозг. И туда вошли образы…


Черные, бугрящиеся холмы. Они перемешивались, сливались друг с дружкой, чтобы потом снова разделиться. Каждый из миллионов этих холмов был в сотни раз больше любого космического корабля. И эти холмы были существом. Заполняя собой все пространство вокруг, они были живым существом.

Древний не сразу заметил «Деметр». Одного его краткого недовольного взгляда хватило, чтобы людей внутри корабля охватили страх и паника. Для Древнего «Деметр» был чем-то жалким, раздражающим слух, вроде комара. А люди – мелкими паразитами. Древний побрезговал ими. И отмахнулся, потому что был сыт и раздавлен ленью.

* * *

Когда люди на ремонтном боте очнулись, с трудом разлепив сонные веки, Роман Бойцов – чем бы он ни был – прекратил свое существование. Синюшного оттенка кожа натянулась на костях, жесткие черные волосы побелели и выпали. Пустые, бездонные глазницы устремились в потолок. Второй инженер обратился в мумию, подобно остальному экипажу «Деметра», и рассыпался в пыль.

5.

Кравченко расположился на лавочке напротив булочкой и наслаждался солнечным деньком, вдыхая ароматы свежей выпечки и корицы. Он открывал четвертую бутылку пива, когда к нему подошел Жданович и с мрачным лицом присел рядом.

– Агата вчера повесилась, – сказал он.

Кравченко сделал большой глоток из бутылки.

– Юркевич исчез. Никто не знает, куда он подевался, – сказал он в ответ.

Жданович кивнул, достал из кармана мятую пачку сигарет.

– Я думал, ты бросил?

– Никогда не поздно начать снова.

Они помолчали. Каждый раз, когда они встречались, в воздухе между ними повисал один и тот же вопрос. Они не хотели говорить о нем, но ни о чем другом они говорить не могли. Жданович, как обычно, не выдержал первым.

– Ты думаешь, он придет сюда, на Землю?

Кравченко встал, размял затекшие ноги. Надо уезжать. Больше он не выдержит этих встреч со Ждановичем.

– Конечно, придет. Он ведь не просто так оставил нам этого Бойцова. Прислал его, как открытку. Дохлого мужика… – Кравченко взял в руки початую бутылку с пивом. Он знал, что никуда не уедет, но думать об этой возможности было приятно.

– Он сделал это, чтоб мы на Земле знали: когда ему захочется кушать, он зайдет сюда на обед. Я только надеюсь, что это будет не на нашем веку.

Экосистема неземной красоты

Мария Артемьева

1.

– Смотри. Ты когда-нибудь видел подобное? – спросил Унбегаун.

Туров обернулся.

Напарник стоял, согнувшись, и наблюдал за муравьем, строившим дом для своей семьи. Муравей был, разумеется, местный, гайянский.

Он суетился, озабоченно что-то вынюхивал, шевелил жвалами… Наконец, подхватил какую-то былинку, взвалил на спину и потащил.

Унбегаун следил за муравьем, напряженно вытянув шею.

– Смотри, смотри! – шепнул он Турову.

Былинка на спине муравья тоже была гайянская. Как только муравей выбрал ее из сотни других таких же былинок, этот крохотный, и, казалось бы, безмозглый кусок органики проснулся. В нем неожиданно забурлила жизнь, закипели страсти. Совершенно сухое на первый взгляд растеньице выпустило пышный мохнатенький хоботок с лиловым мешочком на конце…

– Сожрет его, – предположил Туров.

– Погодь, погодь, – усмехнулся напарник. Ждать пришлось недолго.

– Пуфф! – лиловый мешочек треснул, и муравья осыпало сиреневыми пушистыми хлопьями. В воздухе запахло чем-то вроде разогретого машинного масла.

– Вот, – усмехнулся Унбегаун. – Готов. Обрати внимание: во всех его труднодоступных местах – половозрелая пыльца. Куда бы он ни пошел теперь – по дороге будет заодно опылять экземпляры sonilla herba.

– И что? – спросил Туров.

Муравей тащил уже мертвую, отжившую свое былинку, чтобы достроить ею гнездо, а многочисленные живые собратья растеньица тянулись хоботочками к его лапам, и получали каждый свою долю пыльцы, дабы продолжить род.

– Ну и что? – повторил Туров.

– Да так, забавно. Года три назад, когда лабораторию еще строили, эти растеньица были почти редкостью. У большинства здешней флоры, за исключением кремеров, период вегетации – один день. Пыльцу сониллы разносил ветер. Но, конечно, он опылял растения только в южном направлении и очень мало экземпляров. А вот теперь, как видишь, сониллы заключили союз с муравьями.

– То есть? В каком смысле – союз?

– Это я – образно… Сониллы «научили» свою пыльцу имитировать запах машинного масла, который по непонятной причине страшно нравится самкам муравьев. Как духи. Им нравится откладывать яйца в нору с таким запахом.

– Да? И что же хорошего? – усмехнулся Туров. – Получается, экологический баланс нарушился, популяция муравьев теперь вырастет. Будете еще отбиваться от них всей Базой!

– Нет. Я проследил статистику. Специально запрашивал главного, поднимал архивы. На Гайе постоянно сохраняется баланс системы. Никто не понимает – каким образом. Тот, кто откроет эту тайну, обеспечит себе нобелевку.

– Хм! Баланс системы. Но при таких жестких местных условиях непонятно, как вообще тут жизнь сохраняется? Звездный ветер. Радиация. Долгота дня и ночи, разница температур…

– Кстати! – воскликнул Унбегаун. – Пашутин с пятого участка практически доказал: температура почвы на Гайе постоянна. Он обобщил данные за 17 лет, все просчитал. Почва не замерзает и не сгорает, она держит стабильно плюс три по Цельсию.

– Как это может быть? – сказал озадаченный Туров. – Этого… не может быть!

– Добро пожаловать на Гайю, – развел руками Унбегаун. – «Не может быть» – это здесь единственный научный твердо доказанный постулат.

Увидев, как насупился Туров, добавил:

– Шутка. Видишь ли, земная наука заинтересовалась Гайей больше тридцати лет назад. Времени, чтобы хотя бы построить Базу, уплыло море! Не могли приспособиться к здешним странностям. Мне Дронов, техник – он местный старожил – рассказывал, как они тут всего пугались по первости.

– Чего же именно пугались?

Унбегаун замялся.

– Да как тебе сказать?.. Здесь никто ни с кем не воюет. Никто никого не убивает. Ни межвидовой борьбы, ни соперничества. Старик Дарвин, небось, в гробу переворачивается: не работает здесь его теория! Что ни случись – все только на пользу здешней жизни. Прям идиллия какая-то! Сплошное союзничество, дружба и партнерство. Человек к подобной благости не приучен.

Унбегаун помолчал и засмеялся:

– Дронов говорит – элементы питания пришлось герметизировать, заливать для них бетонные подушки в земле. И все равно каждый сезон техники вынуждены их чистить!

– Почему?

– Местная флора и фауна безошибочно распознает наши источники энергии и пытается воспользоваться. Тепло, свет – мягкие, постоянные. Ну, сам понимаешь – для них это … курорт! Так что весь здешний мир изо всех сил старался вступить в симбиоз с нашими генераторами.

– Да ладно! Шутишь?!

Унбегаун прищурился:

– И почему я тебе все это рассказываю? А как же инструктаж на Базе?

– Меня ваши кадровики часов пять трясли. Душу вынули, простирнули и сушиться повесили. А потом Гродис примчался, сказал – некогда, времени до взрыва совсем мало, на участке все объяснят.

– Ну да, ну да… Это они любят. Что ж. Придется…

– Послушай, напарник, – перебил Туров. – Я, как новичок… Короче, вон туда глянь!

И он ткнул пальцем куда-то влево. Унбегаун обернулся.

На ярко освещенном пригорочке рядом с большим черным камнем неподвижно, словно два изваяния, сидели две изумрудные квазилягушки. Выпучив глаза, они завороженно следили за людьми. Красные стебельки на головах амфибий едва заметно трепетали.

– Ты не думай, я вообще-то не пугливый, – сказал Туров. – Но они уже минут пять за нами наблюдают. И приближаются… Медленно. Сперва были одни глаза, теперь как-то незаметно подобрались… Я даже не понял сразу.

Унбегаун засмеялся:

– Это тойи! Гайянские земноводные.

– И чего им надо? Тоже… симбиоза хотят? – спросил Туров.

– Да это, в общем-то, и не больно! – хохотнул Унбегаун. – Смотри.

Он сложил полные губы замысловатым кренделем и засвистел мелодию из какого-то старого мюзикла. Динамики его термокостюма громко транслировали выступление во внешнюю среду.

Лягушки оживились. На уродливых мордах появилось выражение блаженства. Амфибии прижались друг к другу головами и, влюбленно таращась на источник звука – Унбегауна – начали раскачиваться в такт. И вскоре люди услыхали странные звуки, похожие на громогласное всхлипывание: квазилягушки подхватили песню. Они впали в экстаз и закрыли глаза.

Унбегаун замолк. А животные, увлеченные собственным пением, как глухой в душе, на отсутствие аккомпанемента не обратили внимания.

Теперь Унбегауну приходилось напрягаться, чтобы перекричать создаваемый ими шум.

– Тойи обожают, когда люди свистят! Этот самец привел сюда самочку в точности, как земные пацаны приводят девчонок в стерео-театр. Развлекаются! Эта брачная песня теперь надолго! А нам пора возвращаться! До взрыва – не больше часа!

2.

Планету b в системе оранжевого карлика HD 156668 земные астрономы открыли еще в первой четверти 21 века. Первопроходцы заранее нарекли ее Гайей, потому что это была одна из немногих планет земного типа в их списке объектов. По большинству параметров она была очень близка Земле.

Но, уже подойдя к орбите Гайи, астронавты убедились, что планета ничем не напоминает их родину.

Во-первых, у нее имелось три спутника, три луны.

Во-вторых, она располагалась ближе к своей звезде, чем Земля, и оранжевый карлик давал куда больше лучистой энергии, чем Солнце. Если бы не спутники, почти постоянно прикрывающие Гайю от HD 156668, на ее поверхности бушевала бы раскаленная лава.

Гайя совершала оборот по круговой орбите за 4,65 земных суток.

Все это время на ней царила белая гайянская ночь: планету освещали ярким отраженным светом спутники – втроем, вдвоем и один за другим, по очереди. В конце периода оранжевый карлик прорывался сквозь все заслоны и в одиночку воцарялся на небосклоне Гайи – на очень короткий промежуток времени (3 минуты 4 секунды) наступал стремительный рассвет. Именно его потрясенные земляне назвали «взрывом неба».

Феномен действительно больше напоминал взрыв.

Уровень радиации на заре зашкаливал. Лужи воды, образовавшиеся за ночь, мгновенно испарялись; реки, озера, моря теряли до 2 % влаги от ночного уровня; все живое или умирало, или пряталось под землю и в глубину моря.

Даже люди, защищенные скафандрами, не рисковали оставаться на поверхности Гайи в момент взрыва неба. База и вся сеть наблюдательных участков-лабораторий помещались под землей, имея наверху лишь небольшие закрытые смотровые площадки.

В первые годы исследования на Гайе обнаружили в изобилии 15 изотопов рения. Энтузиасты попытались приступить к его промышленной добыче. Но, когда это редкое вещество отыскалось на другой планете, про гайянский рений немедленно забыли. И о самой Гайе тоже.

Земляне не смогли приноровиться к землеподобной планете, загадавшей им так много неожиданных загадок.

О ней вспомнили в тот момент, когда перед человечеством на Земле во весь рост встали проблемы, предсказанные экологами еще в 20 веке. Когда уже не получалось их игнорировать…

Гайя удивила и восхитила людей совершенством своей экосистемы.

Все сущее здесь встраивалось, подчинялось и самоорганизовывалось с таким мастерством и даже искусством, будто бы некий Верховный Архитектор, обладающий сверхмощным Суперкомпьютером, ежесекундно просчитывал наиболее разумные планы построения Мира Всеобщей Гармонии. И тут же выдавал рекомендации всем живым и неживым сущностям Гайи, а они без промедления, в обязательном порядке, эти планы реализовывали.

Когда ученые принялись публиковать свои первые, исполненные восторга, отчеты, это вызвало бурю энтузиазма на Земле. Журналисты и люди искусства, всякого рода фантазеры, любые сведения понимающие по-своему, принялись очаровывать человечество трескучими фразами о «месте рождения Ангелов», о «последнем доказательстве бытия Божьего» и прочей ерундой.

В религиозной среде возникли секты, фанатики которых объявили Гайю новым Сионом и пустились строить планы паломничества в ту «единственную точку Галактики, где Господь наш являет себя напрямую», к месту, где «вершится Суд Божий».

В то же время в среде ученых наметилось брожение: одни сдували пыль и наводили сегодняшний лоск на старые теории о планетах, как живых организмах, другие подогревали публику рассуждениями о сверхпланетарном разуме и разумности Вселенной. При этом наиболее трезвая часть научного сообщества вообще отрицала достоверность фактов, добытых на Гайе, полагая всю планету сплошной химерой. (Сплошное «Не может быть!» – объяснял Унбегаун).

Одним словом, в умах человечества воцарились всегдашние раздрай и бардак.

3.

– Но вот что самое поразительное, – вкусно причмокивая, сообщил Турову Унбегаун. – Экосистему Гайи, как выяснилось, не сумело разрушить даже пришествие инопланетян, то есть нас.

Оба напарника укрылись в ожидании рассвета в подземном блоке участка 17.

Загрузив работой кофейный автомат, они стояли, облокотившись о сияющий никелем бок машины с кружками в руках, и ждали сигнала. Когда автомат запиликал, Унбегаун сказал:

– Ты первый!

Туров подставил чашку, и горячий кофе наполнил ее до краев.

– Это даже представить трудно, – разглагольстововал Унбегаун. – С одной стороны на Гайе любое, даже самое мелкое вмешательство, в экосистему вызывает обширные возмущения, вплоть до атмосферных явлений. Да что там! Даже трясет иногда понемножку – но не больше трех баллов. Не представляешь, как тут все намучились, прежде, чем хотя бы сортир поставить. – Унбегаун засмеялся. – Вкусно? Отличный кофе, правда? – Он тоже подставил кружку под кран автомата. Кружка Унбегауна больше напоминала ведро, и кофе медленно заполнял солидную емкость.

– С другой стороны… Сахар? Вон, на подносике возьми!.. С другой стороны – все привнесенные извне инородные элементы, включая совершенно чужие для этой планеты живые организмы – тебя, например, или меня, со всей непредсказуемостью нашей свободной воли – Гайя точно также встраивает в свою совершенную экосистему. Как будто все, что только ни существует на свете, является частицами единой гайянской мозаики. На этой планете все братаются со всеми, все используют всех, и при этом – без нарушения чьей-либо свободной воли. Этого… – Унбегаун сделал широкий приглашающий жест рукой.

– …не может быть! – воскликнул Туров. Он озадаченно нахмурился.

– Да, и это никак не укладывается в земных умах. Вот уже двадцать лет…

В потолке лаборатории зажглась красная лампочка. Заверещал зуммер. Унбегаун взглянул на наручный хронометр.

– О! Время пришло. Ты должен взглянуть.

– На что?

– Тебе, как новичку, это обязательно. Первая, так сказать, наука…

Таинственно улыбаясь, Унбегаун взял Турова за рукав и через всю комнату подтащил к какой-то трубке, торчащей из стены. Трубка заканчивалась черной маской – специальные очки или окуляры.

– Смотри туда. Там зеркала, фильтры – глаза не обожжешь.

Туров опустил лицо в пластиковую маску. И тут же схватился за Унбегауна: от внезапного зрелища у него перехватило дыхание. Он впервые увидел звездное небо Гайи.

Система перископов, с подсветками и фильтрами, выведенная на поверхность планеты, позволяла окинуть взглядом всю панораму.

Перед глазами ошеломленного Турова во всю ширь распахнулась настоящая гайянская ночь: глубокое черно-фиолетовое небо, густо усыпанное голубовато-серебряными и золотыми огнями. Незнакомые созвездия казались такими яркими и близкими, как будто до них можно было достать рукой. В зените небосвода сияла широкая, завитая вправо спираль – звездный лабиринт Галактики. Где-то там, среди множества других звездных систем, скрывалась Солнечная система и родная планета. Три тонких полупрозрачных сферы разного цвета и диаметра уходили к горизонту, растворяясь в ночи, словно хрусталь в воде. По земле стелилась бледная дымка.

Туров осторожно выдохнул… и небо разорвалось.

Ослепительно белый луч вскрыл фиолетовую тьму – будто кто-то расстегнул молнию на куртке… Небо распалось на половинки; из разрыва полетели искрящиеся огни. Разноцветные стрелы ударили в горизонт, расширяя прореху в небе. И вслед за тем весь свет мироздания рухнул на поверхность планеты. Белое сияние пало и растворило в себе Гайю: холмы, море, лес, верхние люки лаборатории…

Турову показалось, что он ослеп. Жалобно ойкнув, он дернулся… и открыл глаза.

Балансируя на одной ноге, он стоял, держась за стену.

Немного придя в себя и застеснявшись присутствия напарника, Туров осторожно глянул в перископ.

Там был все тот же, уже виденный им гайянский пейзаж – серебристые волны песка, черная полоса моря и голубой частокол леса вдали. Белесая мгла небес подсвечивалась с запада розовым шаром спутника C – самого крупного из трех лун Гайи.

– Который час? – хрипло спросил Туров.

Унбегаун кивнул и, поперхнувшись, будто у него в горле что-то застряло, ответил:

– Прошло три минуты.

– Так и мозги можно потерять, – отдуваясь, заметил Туров.

– Та ни! – махнул рукой беззаботный Унбегаун. – А зверская штука, скажи!?

Туров не ответил – восстанавливал сбитое дыхание.

4.

В 8.30 утра автоматический регистратор Базы затребовал новую порцию сведений от наблюдателей с 17-го участка.

Туров пододвинул ближе к лицу капсулу микрофона и монотонно зачитал по готовым таблицам поправки к показателям с внешних приборов.

Прошло уже две недели с момента его появления на участке. Он уже уяснил распорядок работы лаборатории, познакомился с привычками напарника, да и вообще – втянулся.

Регистратор принял информацию, и, в свою очередь, сообщил приятным механическим баритоном:

– Сегодня вторник, 29 апреля по земному календарю. Иды дождей по римско-гайянскому календарю. Взрыв неба ожидается через 7 часов 15 минут. Давление звездного ветра прогнозируется на уровне нормы. Уровень радиации на момент взрыва составит 155 микрорентген…

В рубку, зевая, вошел Унбегаун, рыжий, толстый и, как обычно, после сна, с помятой физиономией. Туров прикрутил громкость.

– За что тебя сюда сослали? – спросил он напарника.

Унбегаун на мгновение застыл с открытым ртом. Потом сказал:

– Как ты догадался?

Туров кивнул в сторону северного крыла лаборатории. Там тянулся целый коридор запертых, пустых, запыленных комнат для персонала.

– Лаборатория большая. А нас с тобой только двое. Почему?

– Подумаешь! Карьеру делать… Зато как я свистеть научился?! – вскинулся Унбегаун.

Туров поглядел на него в упор.

– Ну, ладно. А ты почему? Тебя почему сослали? – спросил Унбегаун.

– Я новичок. Меня на место Бородянского взяли. Временно.

– Да, Бородянский… – вяло проговорил Унбегаун. – Аппендицит в таком возрасте. Даже странно! Надеюсь, он вернется. Хороший был мужик.

– Был?

– Я сказал «был»? Я оговорился! – виляя взглядом, воскликнул Унбегаун.

– Не сворачивай с темы, – посоветовал Туров.

– Пожалуйста! Не знаю, как ты, а я намерен разгадать тайну Гайи. И если это в принципе возможно, то единственное место, ГДЕ это возможно – наш родной и незабвенный 17-й участок.

– Почему? – удивился Туров.

Вместо ответа Унбегаун поднялся на цыпочки и принялся балансировать, с трудом сохраняя равновесие. С его грацией и габаритами он не выдержал и минуты. Рухнув на плечо Турову и вцепившись в него, чтоб не упасть, он одними губами прошелестел в ухо напарнику:

– Выключи регистратор.

Туров скривился, но просьбу выполнил.

Убедившись, что камеры и микрофоны выключены, Унбегаун подошел ближе к Турову и заговорил.

5.

Все, как один, начальники Базы, считая с самого первого, воцарившегося в год ее постройки, и заканчивая текущим, не любили 17-й участок. Неоднократно ими предпринимались попытки вообще его закрыть или, по крайней мере, сократить и укротить.

Участок номер 17 находился дальше всех от Базы, дальше всех от космодрома и вообще нес в себе массу врожденных административных пороков, неискоренимых, по мнению начальников Базы, обычным путем.

Все смотрители 17-го участка были, как на подбор, вольнодумцами, не воспринимающими правильно концепцию научной дисциплины. Как и отчего это получалось – неизвестно, но во избежание ответственности за всякого рода ЧП, которые непременно и обязательно совершались на 17-м участке с печально постоянной периодичностью, начальники Базы то и дело урезали штатные единицы, понижали уровень снабжения, ограничивали в правах и вводили самые суровые кадровые требования.

То есть действовали методами феодальных наместников, храбро удерживающих в ежовых рукавицах бунтующие провинции.

На страницу:
3 из 5