Саратовские игрушечники с 18 века по наши дни

–Ну, вот и встретились, барин! А я уж думал вас французы того…, и он провёл ребром ладони по горлу.

– Вы тоже хороши,– осклабился Пётр Никитич,– нет на ухо шепнуть…, чай не басурманы какие.

– Нельзя было, капитан. Никак нельзя. Прости уж. Наша задача была француза на Тулу отвлекать. Другие на Рязань отвлекали, а ещё кто и на Владимир, а войско вот оно в подбрюшье Наполеоновской армии к Тарутино идёт. Десять дней армию их авангарды искали и найти не могли. Видишь какая силища!?

– Да уж, видим.

– Мало видишь, капитан. Мы здесь стоим, а по просёлочным дорогам, чтоб не встречаться с наполеоновскими авангардами идут к нам отряды ополченцев, везут с Тулы оружие и боеприпасы. Весь народ поднялся, по всем лесам партизанские отряды… так-то. – А затем, улыбаясь во весь рот, спросил:– Далеко вам ещё до вашей сестры, капитан, ехать?

– Рядом совсем, если б не войско, то уже б приехали.

– Ладно, капитан, честь имею. Счастливо вам. Может ещё свидимся. У нас теперь другое задание, – и галопом ускакал куда-то в сторону, скрылся за ближайшими деревьями.

Африкант с барином смогли тронуться от Красной Пахры, где им пришлось заночевать, к сельцу, там где жила барыня, только утром следующего дня. К обеду они подъехали к знакомым воротам помещичьей усадьбы. Каково же было удивление Петра Никитича, что никто не вышел открыть им ворота, хотя ворота, по сути, не были воротами. Одна их половинка валялась на земле, а другая, покачиваясь на одной петле, жалобно поскрипывала в осенней тишине.

Барин почуял недоброе и, не дожидаясь, когда карета остановится, выскочил из неё на ходу и бегом побежал к барскому дому. Двери в доме были открыты, людей не было. Только из одной комнаты слышались то-ли всхлипы, то-ли причитания. Пётр Никитич открыл дверь и остолбенел – Посреди залы стояли два гроба, а около них на лавке сидели две крестьянки, да старый лакей Силантий. Крестьянки молча уставились на Петра Никитича, а Силантий, узнав брата барыни, весь затрясся и ни слова не говоря опустился на стул, плечи его ходили ходуном, а из глаз лились безудержно крупные старческие слёзы. В гробах Петр Никитич узнал свою несчастную Кузеньку с не менее несчастным Фрольчиком. Крестьянки тут же рассказали, что вчера на барский дом налетели французские фуражиры с охраной и стали допытываться, где хранятся припасы. Припасы нашли. Подогнали телеги, стали зерно насыпать. А в одной фуре зерно потекло, стали зерно в другую фуру пересыпать. Командир французский стал искать, чем бы дно у фуры застелить. Вошёл в мастерскую барина, где он картины малевал и сорвал со стен несколько полотен, намереваясь ими и застелить фуру. Фрол Иваныч такого глумления над своим творчеством стерпеть не мог, схватил кочергу, да на француза, хотел свои картины защитить, а драгун его сзади пикой в спину. Барыня, увидев всё это, скончалась от разрыва сердца.

Пётр Никитич, услышав сей рассказ, медленно опустился на скамью, сжав голову руками. Этого он предположить никак не мог.

Крестьянки поставили Петра Никитича в известность, что могилка для барина и барыни выкопана и что сегодня надобно похоронить, так как французы могут нагрянуть снова, потому как всё зерно увезти не сумели. Хлеб сейчас, что французы не увезли, крестьяне по ямам прячут, потому и не до похорон. Ими руководит староста Зосима. Только между мужиками спор идёт – надо зерно прятать, или нет. Одни говорят, что надо, потому что и есть надо будет что-то, и сеять весной. А другие против того, чтоб зерно прятать, потому как если б это было сделано раньше, до прихода французов, это одно, а после того, как они хлеб видели, а, приехав снова, его не найдут, то и мужиков могут побить, и деревню спалят…

– Что же вы решили? – спросил Пётр Никитич.

– Староста Зосима сказал что, то зерно, что видели французы, прятать нельзя, а спрятать надо только то, что в дальних амбарах лежит, которого мародёры не видели. Он подсчитал, что того хлеба людям, хватит, но жить будут впроголодь. Но, и это зерно, что французы видели, всё не отдавать, а только немного им оставить.

– Француз не дурак, – сказал Пётр Никитич. – Он прекрасно помнит, сколько было хлеба и сколько осталось?

– Он помнит на глаз, – стала объяснять женщина побойчее. – Сколько его в амбаре есть, на глаз столько и будет. Сейчас мужики полы в амбаре поднимают. Потом снова зерно назад в амбар насыпем, но только треть от того, что было.

– Хорошо придумали, – сказал капитан. – Может и пронесёт нелёгкая.

Через час в комнату вошёл с несколькими крестьянами староста. Африкант представлял старосту здоровым мужиком с большой бородищей, а в комнату вошёл невысокий тщедушный мужичок лет пятидесяти, поздоровался с барином и этак непринуждённо сказал:

– Снова надо ждать гостей. Это уж, Пётр Никитич, как дважды-два. Крестьяне их повадки изучили. Если чего не дограбили, то обязательно дограбят. Сегодня приехать не успеют, а вот завтра, точно здесь будут.

– Мне уже бабы рассказали про подъём полов в амбаре, – сказал Пётр Никитич.

– Эта хитрость, по – большому, дела не решает… Мы тут организовались немного, – и Зосима кивнул на окно. Пётр Никитич посмотрел в ту сторону и увидел на улице вооружённых вилами и кольями группу мужиков. – В соседние сёла гонцов послали, чтоб сообща отпор дать, потому, как фуражиров этих отряд конный сопровождает. У них даже пушка имеется.

– Хорошо, хорошо, – сказал Пётр Никитич, понимая, что староста лучше его разбирается в местных реалиях и что мешать мужикам не стоит, а вот что он должен делать, Пётр Никитич пока не знал. Его выручил тот же староста.

– Мы здесь, барин, пока мужиков организовываем, а вам лучше заняться похоронами. Вон Василиса всё расскажет,– и он кивнул на крупную, дородную крестьянку.

– Да-да,– опять проговорил Пётр Никитич. Он был рад, что благодаря старосте и Василисе, здесь уже всё организовано и что ему пока не надо отдавать каких-либо распоряжений. Он полностью решил доверится старосте, и этой крестьянке. Василиса тут же сообщила барину, что могилку выкопали в хорошем месте и что надо хоронить сегодня.

– Хорошо, хорошо. Делайте, как знаете.

– Я пойду с Василисой могилку посмотрю, да и дорогу тоже,– сказал Африкант. – На наших лошадях придётся везти, других в сельце нет, крестьяне каких в лес отогнали, от супостатов подальше, на каких зерно прячут.

– Иди, Африкаша, … иди…– проговорил барин ласково. – Делайте всё, что надо.

Африкант вышел из барского дома, за ним вышла и Василиса.

– Туда надоть,– сказала крестьянка и показала палкой в сторону пруда.

Кладбище было недалеко, за прудом, на бугорке. Пока шли, Василиса рассказала, что у неё пятеро детей и что жив ещё свёкор. Её мужа Зосима в деревни ближние послал, крестьян организовывать.

– А почему его? – спросил Африкант.

– Он говорить умеет и люди ему верят,– сказала Василиса.

Подошли к кладбищу, Африкант спустился в свежевырытую могильную яму, постучал по стенкам. Могилка была вырыта на славу. Отливающие глянцем глиняные стены были прочны, точно утрамбованы. Он выпрыгнул из ямы, взял с кучи выброшенную из ямы глину, помял в руках. Мастер сразу определил, что глина в этом месте жирная, эластичная. «Только игрушки, да горшки лепить» – подумал он.

– Надо торопиться, сказала Василиса. – Засветло надо похоронить. Оно туда – сюда и темнеть начнёт. – И они вернулись в усадьбу.

В поместье готовились к похоронам. В прохладной зале горели поминальные свечи, старенький священник читал молитвы. Большая толпа крестьянок пришла проститься со своей любимой барыней и барином. По скорбным лицам баб было видно, что они действительно очень жалели о своей барыне, при которой до сего времени жили не зная нужды. Трое мужиков вместе с Африкантом, установили оба гроба на телегу, обряженную сосновыми и еловыми ветками и Африкант, по знаку Петра Никитича, стал выводить лошадей со двора на дорогу. Со всех сторон к процессии присоединялись крестьяне и крестьянки, да старики, что были покрепче. Старики, что послабее, стояли у дворов и смотрели на похоронную процессию. Певец и Звёздочка везли телегу не торопясь, будто знали что они делают.

– Никогда не думал, сестрица, что мы так тебя хоронить будем,– проговорил барин, шагая сбоку телеги. – Да ну уж ладно. Видно не вы последние от супостата пострадали. Много ещё будет покойничков, пока русская земля освободится.

Провожали покойных молча, никто не плакал. И эта похоронная тишина была страшнее всех плачей, и причитаний. Пётр Никитич только тёр покрасневший нос платком, да крякал. После похорон так же молча вернулись в усадьбу. Народ не расходился. Все ждали, что скажет барин. После смерти сестры и её мужа он был единственный, кому отходило их сельцо, и потому воспринимали Петра Никитича как своего барина.

Пришёл Зосима и сообщил, что крестьяне около дороги в сельцо нашли французскую пушку и притащили её в деревню.

Услышав про пушку, Пётр Никитич сразу оживился и пошел посмотреть трофей, совершенно не понимая, как орудие могло быть найдено, а не отбито у неприятеля, тем более пушка без охраны стояла рядом с дорогой. У него ещё мелькнула мысль о том, что пушка могла выйти из строя и её французы просто бросили за ненадобностью. Однако, осмотрев орудие, он убедился в его полной исправности. И ещё его больше удивило, то, что вместе с пушкой, в ящике находились неиспользованные пороховые заряды. Этого он никак не мог себе объяснить. Это не укладывалось у него в голове. Разъяснил ситуацию муж Василисы, Прохор, который и обнаружил пушку.

– Тут, барин, всё просто, – сказал он не торопясь. – Лошадей мы из деревни увели, фуражиры французские хлеб нашли, а везти не на чем. Так они телеги в домах забрали и артиллерийских лошадей в них впрягли, а пушку бросили.

– Так-так, – сказал Пётр Никитич, пощипав ус. – Если пушки стали в армии дешевле хлеба, то плохи дела у Бонапарта.

– Что скажете, Петр Никитич?– спросил Африкант и кивнул на пушку.

– Без ядер и картечи – это никому не нужная вещь, – сказал он хмуро. – Были бы ядра или картечь, тогда можно бы было по-настоящему помянуть и усопшую сестрицу и Фрола Иваныча… Картечь, даже одним только выстрелом, оставит от их интендантов пустое место. Сколько их было?

– Человек пятьдесят, половина на повозках, половина верховых, с ружьями.

– Маловато нас будет,– сказал староста. К обеду столько людей не наберём, чтоб с французским отрядом совладать. И он сердито стукнул кулаком по пушечному лафету.

– Кабы пушку эту задействовать,– сказал Прохор, тогда и людей больше не надо.

– А если вместо картечи камешек насобирать и зарядить? – спросил староста?

– Нельзя. – Пётр Никитич отрицательно покачал головой. – Не круглые камешки, вылетев из ствола, полетят каждый по своей траектории, исходя из капризов своей неправильной формы. Да и улетят из-за сильного сопротивления воздуха недалеко. Результат от выстрела будет мизерный.

– Не побьём, так пугнём, а пуганый неприятель слабее непуганого. – Настаивал на использовании пушки Прохор. Видно ему было жаль, что его находку нельзя использовать в бою.

– Пугнуть можно. – Заметил барин,– только французы тоже не дураки, быстро сообразят, что по ним холостыми палят. Эта затея может стоить многих жизней.

– А если по…– начал говорить Африкант и замолчал, осёкшись на полуслове.

– Что хотел сказать?– спросил ямщика Пётр Никитич,– говори… раз начал…

– Я подумал…

– Ну… – Барин испытующе посмотрел на Африканта.

– Когда мы с Василисой смотрели могилу, Пётр Никитич…– Начал Африкант издалека. – Глина там в могиле хорошая, вязкая. Если шариков накатать, какие по размеру скажете, то можно будет и из пушки этими шариками выстрелить. Будет картечь не хуже чем свинцовая.

Капитан Житков поднял на Африканта глаз, подумал и вдруг у него в его единственном глазе засветились лукавые огоньки.

– А ты похож дело говоришь, Африкант. – Проговорил он. – Стало быть из глины предлагаешь картечи накатать… Так…так. – Затем помолчал и сказал. – Негоже нам от француза улепётывать. Думаю, дело говоришь, Андреич. Только с выстрелом твоя глина в пыль не рассыплется?

– Будьте спокойны, – уверенно сказал Африкант, – не рассыплется. Если поближе подпустить, так всех наша картечь слижет и не рассыплется. Глина здесь жирная, даже не обожженная будет крепкая, вы уж мне поверьте.

– А высушить успеем? – спросил строго старый капитан, прошедший не одну войну и знавший, что в таких делах на авось надеяться никак нельзя, потому и допытывался. – А если он завтра с рани сюда прикатит? Эт, мы только думаем, что он день отдыхать будет. А если не будет? Здесь надо не на авось действовать. Чем мы завтра к обеду по французу палить будем? Или, скажем: – «подожди, мусье, у лесочка, у нас ещё картечь в печи греется…»

Кто-то из крестьян хихикнул. На него зацыкали. Из толпы послышались голоса:

Первый голос. В ночь не поедут. Забоятся.

Второй голос. Зная, что у нас есть чем поживиться, могут и в ночь поехать,

Первый голос. Или другой фуражной команде про село скажут, те приедут.

Третий голос. Не скажут. Зачем им, найденный ими хлеб, другим отдавать?

Первый голос. В ночь, как пить дать, не поедут, а завтра к обеду можно ждать. Так что наша картечь и высохнуть не успеет, не только обжечься. У меня сват, сами знаете, из Пахры, горшечник. Так он горшок, прежде чем тот просохнет, десять раз с места на место переставит и сохнут они у него не одну ночь или сутки…

– Правильно говоришь, борода,– ответил Африкант. – Только нам на глиняной картечи не щи варить, это не горшок. Сушку упростим. В шариках при лепке дырочки махонькие насквозь проколим, чтоб влага не только снаружи, но и изнутри уходила. Одни шарики будем сушить в более тёплом месте, побыстрее, а другие помедленнее.

Первый голос. Сё равно не успеть. Высушить, высушим, а обжигать когда?

Африкант. Часть приготовим к обжигу, если нам французы время дадут на обжиг, а часть просто высушим и всё. Глину я брал в ложбинке, с осыпи, верховую. Глина лежалая и морозом братая. Тесто из неё хорошее выйдет.

– А ты поясни, – сказал Пётр Никитич, – чтоб понятнее было.

Верил старый артиллерист Африканту, как не верить. Таких глиняных игрушек никто не смог сделать в округе, какие делал Африкант с отцом. Знал игрушечник толк в глине. Вот и здесь, достаточно было мастеру взять в руки местную глину, так сразу определил её свойства. Молодец.

– За полчаса сомнём, – начал пояснять Африкант, – за час шариков накатаем, до полуночи в тёплое место положим, чтоб основная влага с глиняной картечи ушла, а затем на печь, на горячие кирпичи, такие, чтоб рука терпела… К утру шарики будут сухие и крепкие, так что не только кулаком не разобьёшь, но и палкой с одного удара не расколотишь. Шарик и не обожжённый, в француза попадёт – в живых не оставит. Если нам завтра француз, на наше счастье день подарит, то мы и обжечь успеем, а если два дня, то и того лучше.

Пётр Никитич и староста согласились с доводами Африканта. Через час двое крестьян уже мяли красными от холода ногами глину, а ещё через час, в зале, где недавно лежали покойные хозяева с десяток крестьянок под надзором Африканта уже дружно катали глиняные шарики и клали их сушить.

– Хорошая картечь будет,– говорил Африкант довольно,– вон как боками отливает.

Всю ночь Африкант следил за сушкой самодельной картечи, переворачивая её сбоку набок, опасаясь появления трещин. Глина хоть и хорошая, но в сушке неопробованная, нельзя предугадать, как она себя поведёт? Времени же на проведение проб не было. Здесь Африкант полагался на собственный опыт и интуицию. И его они не подвели. На следующий день к обеду глиняная картечь была готова, шарики оказались крепкими и гладкими. Только некоторые самые крупные из них лопнули и их пришлось выбросить. Хотя, много и крупной картечи уцелело.

Под командованием капитана был сделан пробный выстрел по сараю, что стоял поодаль, у пруда. Когда капитан-артиллерист осмотрел после выстрела сарай, то остался премного доволен. Картечь глубоко засела в обмазке, а из двери вышибла и расщепила две доски.

– Ну и как? – спросил Африкант.

– Повозки их может быть и не разобьёт, а вот людей положит, тут можно не сомневаться, кучно легла, без большого разлёту,– проговорил довольным голосом Пётр Никитич. В картечи и в пушках, он, боевой офицер, артиллерист толк знал. После пробного выстрела крестьяне повеселели. Женщины продолжали катать шарики, а Африкант колдовал над укладкой партии картечи в большую русскую печь, готовя её для обжига.

Пушку выкатили в направлении, откуда должны были появиться французы, и замаскировали. Крестьяне, кто с вилами, кто с топорами, кто с кольями попрятались за кустарником и стали ждать. Далеко вперёд по дороге был выслан верховой наблюдатель из подростков на Звёздочке.

Французские фуражиры появились к обеду. У неприятельской армии было очень трудно с продуктами и они не жалели своих фуражиров, рассылая их по окрестным сёлам с приказом – не взирая ни на что, доставить в сожжённую Москву хлеб. Поэтому наполеоновский отряд фуражиров, поспав два-три часа, снова выехал из столицы, направляясь в знакомое сельцо, где ещё можно было чего-то взять. Своим ранним приходом, они так и не дали Африканту закончить обжиг. По французам пришлось стрелять хорошо высушенной глиняной картечью. О появлении французских снабженцев предупредил выставленный на опушке леса дозорный. Парнишка во весь опор скакал к крестьянской засаде на Звёздочке и кричал: «Едут!! Едут!!». Крестьяне приготовились.

Вскоре у леска, где терялась дорога, показался отряд французских фуражиров. Это был тот же самый отряд. Впереди на сером в яблоках жеребце ехал командир отряда. Крестьянин Прохор рассмотрел его в подзорную трубку, сделанную им из осинового ствольца. Трубка та была как нельзя кстати. Конечно, никаких в этой трубке линз не было. В ствольце было высверлено круглое отверстие, через которое и смотрел Прохор вдаль. Эта трубка позволяла ему, охотнику, издали определить, где находится в лесу медведь, потому как тот, почёсываясь о деревья, обязательно раскачивал даже самые высокие из них. Вот Прохор и смотрел в свою подзорную трубу и высматривал, где сосны головами качают. Эффект трубки был прост. Солнечные прямые лучи не попадают в глаз и не мешают смотреть.

Отряд фуражиров всё отчётливее вырисовывался на дороге. Было уже слышно пофыркивание лошадей, да слышались отдельные голоса наполеоновских солдат. После выстрела, как рассчитывал барин, крестьяне должны были броситься вперёд, но бежать не по дороге, а по бокам, так чтобы пушка смогла успеть сделать ещё один выстрел и чтобы их собственная картечь не зацепила.

Штабс-капитан подпустил фуражиров поближе, перекрестился, зажёг фитиль и сказал, поднося факел к запальной канавке: «Это вам за Кузеньку». Глянул оглушительный выстрел. Пушка рявкнула и откатилась. Со стороны французов послышались стоны и крики. «Это вам за Фрольчика!!» – проговорил старый капитан, посылая во французов второй заряд картечи. И снова со стороны французов раздались крики и ругань. Французам и в голову не пришло, что стреляют по ним из их же собственной пушки. По всей видимости, французы подумали, что впереди в засаде находится воинское подразделение регулярной армии. А они именно так и подумали, потому что так мастерски стрелять из пушки мог только артиллерист с большим боевым опытом.

Через минуту паника охватила отряд французов и оставшиеся в живых, сбивая друг друга с ног, бросились бежать. Пётр Никитич выстрелил им вслед ещё раз. Было видно, как упало ещё несколько человек. Возбуждённые удачей крестьяне вместе со старостой стали преследовать французских снабженцев. Больше французские фуражиры в сельце не появлялись.

После этого боя многие крестьяне из села отдельным подразделением влились в партизанское соединение известного партизанского командира Сеславина, а Пётр Никитич, уладив хозяйственные дела, засобирался домой. Он отдал необходимые распоряжения старосте, обещаясь в скором времени опять приехать, обещал не оставить овдовевших крестьянок своей заботой. А старосте наказал сообщить, сколько уцелело зерна и сколько нужно будет зерна привезти. Крестьянки с плачем провожали нового барина. И был он им не просто барин, а и защитник от иноземных супостатов.

Пётр Никитич решил ехать из сельца по той же старой калужской дороге. Выехали они рано утром. Погода была всё ещё хорошая. Далеко же Петру Никитичу с Африкантом уехать от сельца не удалось.

Не доехали они до Красной Пахры, чтобы выехать на прямую дорогу, как путь им перерезал французский разъезд.

– Влипли мы с вами, Пётр Никитич,– сказал Африкант, увидев скачущих им наперерез французских конников. Ещё больше Африкант удивился, когда узнал во французском офицере старого знакомого по встрече на тульской дороге. Это был Антуан. Но не он один. Вскоре к ним подъехал и тот самый Моро, который хотел отобрать у них лошадей.

– А-а-а, старые знакомые, – проговорил зло и язвительно Моро и рывком сдёрнул Африканта с кучерских козел. Африканта тут же связали, а через минуту рядом с ним связанный валялся и Пётр Никитич. Поодаль французские офицеры обговаривали их судьбу.

– О чём они говорят? – спросил барина Африкант.

– Самое, Африкант, доброжелательное словосочетание, это «немедленно расстрелять», – пояснил Пётр Никитич.

– Думаю, что эта мера нашего наказания исходит от этого Моро, – заметил Африкант.

– Ты прав. Он ещё предлагает колесовать нас на колёсах нашей же кареты.

– Думаю, что вращаясь вместе с колесом кареты мы не протянем больше десяти вёрст, – подытожил Африкант.

– Думаю, что и пяти вёрст вполне хватит, – заверил барин.

– Но всё равно это лучше, чем расстрел сейчас на месте.

– Не думаю, Африкант, что это намного лучше.

– А о чём они сейчас говорят?

– Всё о том же, о любви к нашим личностям.

– Кажется, к нам идут…

Пленники замолчали. Французские офицеры подошли к связанным и велели драгунам поставить их на ноги, что их кавалеристы моментально и исполнили.

– Так, долго пришлось ждать пока русские войска пройдут? – спросил по-русски Антуан Африканта с ухмылкой. Африкант молчал. – Мы потеряли из-за вас полдня. Пока пытались определить, куда свернула армия Кутузова, пока гонялись за казаками, время ушло. Но не это главное. После разговора с вами мы послали маршалу письмо, в котором уведомили маршала в том, что армия Кутузова движется на Тулу и мы её держим в поле зрения.

– Ну и что, – буркнул Африкант. – Не я же доложил об этом… – Но, офицер оставил фразу Африканта без ответа.

– А вы, господин помещик, что скажете по этому случаю?– и Моро поднял плёткой подбородок Петра Никитича.

– Не трогайте капитана! – закричал изо всей силы Африкант.

– Ка-пи-та-на?! – возвысив удивлённо голос, произнёс Моро. И обращаясь к Антуану проговорил: – Ямщик назвал барина капитаном! Этот человек военный, он офицер.

– А это очень интересно, дружище. – С интересом проговорил Антуан. – Это совсем иной поворот. – Он подошёл к Африканту и спросил:

– Правда ли, что ваш барин капитан?

Африкант ещё не понял, куда клонит француз, но догадался, что проговорился, а будет им хуже от этого или лучше неизвестно.

– Правда?!… спрашиваю.

Африкант молчал.

– Хорошо, продолжай молчать. Твоё молчание только подтверждает сказанное тобой ранее. – Французы заговорили между собой и этот диалог, понятный капитану и совершенно не понятный Африканту, следует привести дословно.

Антуан. Хорошо, что ты Моро, сразу не разрядил в них свой пистолет.

Моро. Почему?

Антуан. Если этот господин является офицером русской армии, то не является ли он тайным дорожным информатором, чтоб дезориентировать наш генералитет? Такие экипажи могут быть посланы по всем дорогам вокруг Москвы. Такие действия называются военной хитростью.

Моро. Это интересная мысль. Бескровная диверсия, так это можно назвать?

Антуан. Если это так?.. А, это именно так, то эти молодцы могут много знать… Ведь их кто-то же послал на это задание. А кто? Потом, посмотри-ка на пожилого внимательно – выправка военного просматривается, её нельзя искоренить…

Моро. Я из них сейчас вытрясу душу, и они мне всё расскажут.

Антуан. Если ты из них вытрясешь душу, то они никому и ничего не расскажут, даже самому маршалу Даво.

Моро. Правильно… Трупы не говорят, а жаль…

Антуан. Думаю надо поступить иначе.

Моро. Это как же?

Антуан. Если мы отправим их к маршалу, с соответствующей сопроводительной запиской, что дескать, эти двое специально остановили французский отряд, чтобы дезинформировать наш авангард об армии Кутузова, то эффект от их поимки будет совсем иной.

Моро. Хорошо бы было, если бы, маршал Даво засомневался в достоверности посланной нами ранее информации и не стал бы дезинформировать главнокомандующего.

Антуан. Этого мы, Моро, не знаем. Армию Кутузова уже, конечно, нашли, но мы-то как выглядим со своим враньём? Об этой дезинформации Даво не забудет. Не забудет он и тех, кто ему её подсунул, то есть нас. И если мы доставим ему дезинформаторов, то таким образом сотрём с себя пятно. Мы себя реабилитируем в глазах маршала.