Саратовские игрушечники с 18 века по наши дни

– Господа! – сказал он. – Негоже всё валить на одного человека. Как это говорится у русских в этом случае – «найти крайнего». Замечу, что до этого всё удавалось и в этой самой комнате слышались похвальные речи. Давайте лучше от обвинений перейдём к анализу ситуации.

– Хорошо, что я не успел отослать доклад в дивизию, чтоб наш опыт распространили по всем дивизионам. – Заметил майор Клаус, отвечавший за работу с местным населением.

– И всё же… что вы думаете об этом, – обратился он к Карлу.

– Они не зря перешли снова на свист, господин майор. – Проговорил тот. – Они перестали мяукать, пищать, крякать и квакать. Они снова стали свистеть. Я в свисте совсем не специалист. Я по голосам зверей и птиц специалист. Думаю, что такой переход на свист не случаен. Здесь есть какая-то хитрость, господин майор. Значит, наш свист и их свисты чем-то отличаются? Нужен узкий специалист по свистам, господин майор.

– Где, где я возьму этого специалиста по свисту? – сказал раздражённо Мюльтке.

– Свист – это звук,– проговорил до этого молчавший майор Клаус. – Этот звук имеет свою высоту. Это я вам говорю из основ теории музыки. Я не большой руки музыкант, но кое – что в этом понимаю. – Клаус замолчал.

– Говорите …, говорите майор. То, что вы говорите наводит на мысль. – Тихо проговорил Мюльтке.

– Да я уже всё сказал, – поморщился майор Клаус.

– Всё, да не всё, – потирая ладони от удовольствия, – проговорил Мюльтке. – Хотите, я продолжу вашу мысль, хотя к музыке никогда не имел никакого отношения?

– Это даже интересно… – заметил Клаус и приготовился слушать.

– Всё просто, Клаус. Русские раньше свистели, как кому придётся. Главным было у них в передаче информации, это не качество, а количество свистов. Причём, разных свистов. Когда мы их сигналы расшифровали – они перешли на крики животных. Но и тут мы нашли человека, который может воспроизводить звуки леса. А перешли партизаны снова к свисту потому, что стали подавать сигналы все одинаковой высоты. Эта ваша мысль, майор, только в моём оформлении, применительно к ситуации и больше ничего.

– Ловко, – засмеялся Клаус, – у тебя дружище ум устроен, совсем иначе, чем у меня. Получается, они не перестали бы крякать и квакать, если бы могли это делать в какой-то определённой тональности?

– Конечно, дорогой Клаус, конечно. Видишь… ты уже начинаешь мыслить, как разведчик. Всё правильно. У них нет специалиста, чтобы мог создать инструмент, подражающий крику птиц, а вот сделать такие свистковые устройства специалист нашёлся. Вот они и наделали таких свистков. И эта их свистковая высота звучания испортила нам всё дело. Думаю, что нам тоже надо найти такого специалиста, здесь Карл прав. Идите Карл, вы свободны.– Обратился он к солдату.

Карл, отдав честь, вышел из комнаты.

– В этом я вам помогу… – сказал Клаус, когда Карл вышел. – У меня есть в дивизии знакомый обер – лейтенант, руководит духовым оркестром. До войны он был настройщиком инструментов в Берлине. Имел хорошую репутацию. Это всё, что я о нём знаю.

– Это прекрасно, – потёр ладони майор Мюльтке. – Возможно он нам поможет.

– А как он нам поможет? – спросил майор Клаус.

– Пусть послушает их свисты. Возможно, он подтвердит нашу догадку.

Через два дня обер – лейтенант Дитмар уже сидел с егерями в зарослях боярышника и вслушивался в звуки леса. Дитмар был посредственным музыкантом. Он и не стремился оттачивать это мастерство. Его слава была в другом, он был прекрасным настройщиком музыкальных инструментов. Без его мастерства лучшие пианисты Берлина не смогли бы показать своё мастерство во все своей силе. С самого раннего детства Дитмар был связан с музыкальными инструментами. Его отец имел небольшую мастерскую по изготовлению духовых музыкальных инструментов и об устройстве этих инструментов мастер знал не понаслышке. Он бы и на фронт не попал, у Дитмара были хорошие связи, но подвела нелепая случайность. Одной пианистке удосужилось увлечься скромным настройщиком, а её брат нацист, не видя в этом увлечении ничего хорошего, упёк незадачливого любовника на восточный фронт. Хорошо, что Дитмар попал в музыкальное подразделение.

Разумеется, Дитмар, обладая хорошим тренерованным слухом, сразу определил, что партизанские позывные, звучат в строго одинаковой тональности – «МИ» второй октавы. О чём он и доложил майору Мюльтке. Мюльтке не преминул воспользоваться талантом Дитмара и предложил ему изготовить такой же свисток. Дитмару ничего не оставалось, как согласиться. Отказываться было бесполезно. Этот хитрый Мюльтке, оказывается, уже знал о Дитмаре всё. Дитмар только сказал, что будет делать свисток из дерева и сказал, какие ему будут нужны инструменты. Инструменты ему доставили, а через два дня Дитмар положил перед Мюльтке свисток, сделанный из дерева.

Игрушечник и ещё три партизана, лежали в засаде. Это была последняя, как обещал Игрушечнику командир отряда, его засада. Идея со свистками удалась. Немцы видно не смогли воспроизвести тональность глиняного свистка и необходимость использовать игрушечника в засадах сама собой отпадала. Да и не любил Игрушечник эти засадные посиделки. Другое дело диверсии. Там постоянный риск, там нервы как струна, там быстрая сообразительность зачастую решает успех выполнения задания.

– Ну, что, командир… последняя наша засада и на железку, спросил неразлучный Лёха. – Не смогли Гансы сделать свисток… не смогли.

Он был в явно приподнятом настроении. Ему тоже не нравились эти посиделки в кустах, а по нутру была более вольная жизнь диверсанта, когда тебе только указывается цель и назначается срок, а в остальном ты сам себе хозяин. Риски и определённая вольность как нельзя лучше подходили к немного бесшабашной натуре Лёхи, и он более всех изнывал от «безделицы», как он называл сидение в кустах. И в тот момент, когда Лёха, закинув руку за голову, пережевывал во рту конец былинки, стараясь другим её концом пощекотать шею друга, раздался свист.

– При-е-ха-ли… – тихо проговорил растягивая слово Лёха и вопросительно посмотрел на Игрушечника. Тот в ответ молчал и только в том месте, где хотел пощекотать былинкой Лёха, вздулась от напряжения жилка.

Игрушечник свистнул в ответ, но приказал всем лежать и не высовываться. Это их спасло. Немцы навалились с двух сторон, и только густой ельник в отрожке укрыл их от преследования, да подоспевшая группа Мигулина спасла от полного уничтожения.

Что Игрушечник, обошли нас фрицы? – спросил командир отряда. – Двое ранены. Один – тяжело. Я уже поговорил с бойцами. Скажи мне только одно: почему после того, как ты дал ответный свист, приказал партизанам не высовываться, то есть, по сути, приказал быть начеку?

– Я виноват, – проговорил, понуря голову Игрушечник. – Высота звучания была такая же, что и у наших свистков, а вот… – игрушечник запнулся.

– Чего «вот»? Чего «вот». Ты договаривай…– строго сказал командир, – жизнями рискуем…

– Не понравился мне этот свист… Всё правильно. Свист правильный, а вот привкус… Я подумал, что это от того, что свисток в воде побывал, или от того, что мы на новом месте в засаде. Склоны оврага такой оттенок свисту дают. А с высотой всё правильно. Я думаю, что надо всегда в одном месте в засаде сидеть, чтоб таких эффектов не было.

– Я вам, что запрещаю в одном месте сидеть?

– Просто раньше, товарищ полковник, такая мысль в голову не приходила…

– Что ещё пришло тебе в голову? Ведь вижу по глазам, что что-то пришло?

– Правильно, товарищ полковник…, пришло. Думаю, надо сделать свисток с двойным звуком. По сути, это аккорд. Такой свисток сложнее в изготовлении, зато и подделать его труднее. Нам, в этом случае легче, это мы заказываем музыку, то есть её создаём. Немецкий мастер-слухач должен разделить услышанный свист на составляющие. Тоесть, надо услышать в свисте два звука, иначе такого свистка не сделать.

– Ну, так делай! Чёрт возьми, эти свои свистки… Я, что ли делать буду? – нервно ответил полковник.

– Есть, делать свистки с двойным звуком, – сказал Игрушечник и, круто повернувшись, вышел из землянки.

–Что, здорово досталось, спросил Лёха, поджидая товарища недалеко от землянки командира.

– Хорошо, что в расход не пустил… – буркнул Игрушечник и направился под навес делать свистки двойчатки.

Как ни приняты были все меры по предупреждению подрывников и разведчиков, всё равно полностью потерь избежать не удалось. Командир отряда приказал никого не выпускать за пределы лагеря, пока им не будут вручены новые свистки. Двойчатки были готовы только через неделю. Командир бригады сам взял двойчатку в руки и, поднеся к губам, подул в дульце. Раздался густой с гнусавинкой звук.

– Такой свисток точно не подделают? – спросил он.

– Подделать можно, но трудно…– ответил Игрушечник.

– А ты бы, услышав, такой свист, подделал?

– Я бы подделал, товарищ командир.

– А немцы что, глупее тебя?

– Не глупее, товарищ командир.

– Значит, и они подделать могут?

– Могут, но трудно это. Если у них специалист найдётся, то смогут.

– Они уже смогли, Игрушечник! – проговорил на повышенных интонациях полковник. – Мы думали, что не смогут, а они смогли и нам это боком вышло.

Он немного помолчал и уже спокойно добавил:

– М-м…да… Могут, но трудно… Однако, делать нам нечего. Придётся играть в ту игру, которую навязывают… – Хорошо, Игрушечник, иди… иди и слушай. Крепко слушай! И чтоб там без всяких диссонансов! Прослушаешь…, пеняй на себя.

Игрушечник, круто повернувшись, вышел.

– Давайте пробовать, командир, – проговорил присутствующий при этом начальник контрразведки, – другого не остаётся.

– Если мы будем всё время пробовать, то без людей останемся. – Бросил полковник.

– Я делал запрос по рации. – Добавил начальник контрразведки. – С центра ответили…

– Что?… что ответили!? – нервно и недовольно спросил полковник.

– Ответили, что в условиях фронта и тем более партизанского соединения, такое просто невозможно. Там очень удивлены, что у нас есть такой специалист. Это им сказал какой-то музыкальный светила.

– Что он понимает этот светила, что здесь возможно, а что нет…? Здесь может быть всё. Понимаешь…? Всё. Ладно…, действуйте.

На этот раз партизаны поступили хитрее. Они не стали дожидаться, когда оперативная группа будет возвращаться с задания и подаст знак двойчаткой., а выслали на опушку леса двух партизан и они несколько дней подавали такие сигналы. А вот ответа на такие действия им пришлось ждать не менее двух недель. Эти две недели немцы на связь не выходили и партизан не тревожили.

– Инструмент готовят, – хмуро говорил Игрушечник и уходил в засаду.

По истечении двух недель, когда на опушке снова раздался свист, все в засаде даже переглянулись от неожиданности. Свист был сиплый и отличить его от партизанской двойчатки было невозможно.

– Наши. – Прошептал Лёха. – Наверное, Терехов с сотки вернулся.

Отделение подрывников под командованием Терехова ушли на подрыв железной дороги за сто километров. И только эта группа могла вернуться с задания. Другие на подрыв не уходили.

– Может быть наши, а может быть и нет, – проговорил Игрушечник.

– Почему «может быть нет»?– спросил Лёха.– Это они…, по времени подходит.

– Почему… почему – потому… – буркнул Игрушечник. – Немцы это.

– Что так? – удивился Лёха.

– Звук двойчатки нашей и этой… одной высоты, а привкус тот же, что и прошлый раз… Немцы это, Лёша…, немцы. Я своим ушам, Лёша, больше, чем чему – либо доверяю… – И тут же тихо скомандовал: – Приготовиться… Маричев!… Дуй к разведчикам. Пусть отсекут их от деревни.

– Ты что, Игрушечник! С ума сошёл! – вскипел Лёха. – Ты же себя под расстрел подводишь, да и нам…

– Делай, что говорят… – вполголоса сказал игрушечник.

Чувствовалось, что решение это ему далось не просто. Глаза его были напряжены, скулы обострились, на носу повисла капля пота. Он вынул из кармана двойчатку и дунул в дульце. Над лесом прокатился, взметнувшись над деревьями призывной звук. Минут через десять на тропинке показались вооружённые люди. «Огонь!» скомандовал Игрушечник и сам дал длинную очередь из ручного пулемёта по впереди идущим. В ответ раздались проклятья, выстрелы и команды на немецком языке.

Немцы хотели с хода смять партизанскую засаду, но бойцы в ней были бывалые и немцам это сделать не удалось. Бой длился с полчаса. Немцы продолжали атаковать. Партизаны не знали, что майор Мюльтке отдал приказ – «обязательно, живым или мёртвым захватить русского мастера-свистуна».

План Мюльтке не удался. Партизаны из разведвзвода верхом на лошадях обошли немецких егерей, отрезали их от деревни, спешились и пошли в атаку. Самого Мюльтке в этом бою захватить не удалось, а вот настройщик Дитмар попался. От страха он залез под кучу веток, откуда его за сапог и вытащил Лёха. Немец был бледный как мука. Он стоял на полянке с поднятыми руками и повторял: «Я есть музыкант»… Вскоре его доставили в штаб партизанского отряда, где он и рассказал, как было дело. В штабе посчитали, что фриц может быть полезен нашей разведке своими знаниями, правда, не в области музыки.

– Кокнуть бы надо этого ушастика, – зло проговорил Лёха. На что командир разведки сказал:

– В Берлине он был вхож в разные дома. Знает многих сановных лиц в лицо, а ещё знает их взаимоотношения, всякие детали. Это нашей разведке может помочь.

– А я бы застрелил… – упорствовал Лёха. – Сколько из-за него наших полегло.

Перед самой отправкой немца, Игрушечника вызвали в штаб к командиру. Когда он спустился в землянку, в ней был начальник контрразведки, командир отряда, переводчик и Дитмар. Игрушечник стал докладывать о своём прибытии, но начальник контрразведки прервал:

– Немецкий музыкант выразил желание увидеть тебя, Игрушечник. Кстати, в кармане у него нашли свисток, которым он и подавал сигналы. Он взял со стола деревянную штуковину и подал её Игрушечнику. Это была немецкая двойчатка, только сделана она была не из глины, а из дерева.

– Разрешите попробовать? – попросил Игрушечник, кивнув на немецкий инструмент.

– Пробуй, – кивнул командир.

Игрушечник взял в руки двойчатку, тщательно вытер дульце, поднёс его к губам и дунул. В блиндаже раздался сипловатый свист. Игрушечник улыбнулся и проговорил:

– Вот он этот привкус, товарищ командир, который меня первый раз с толку сбил.

– Поясни, – сказал контрразведчик и посмотрел строго на бойца.

– Тут всё просто, – улыбнулся Игрушечник. – Немец двойчатку сделал из дерева, а наша – из глины. Высоту звучания они дают одинаковую, а вот привкус у звучания разный. На этом немцы и срезались. Помните, когда мы первый раз лопухнулись на простом свистке. Я, тогда подумал, что это овражки да деревья такой эффект отражательный дают? Так это был совсем не отражательный эффект, а привкус звуку давал материал, из которого сделан свисток.

– Вас ист дас? – произнёс немец, глядя на Игрушечника и понимая, кто он такой.

– Переведите ему, – сказал начальник контрразведки.

Переводчик перевёл, сказанное Игрушечником. После чего брови немца высоко поднялись. Всё его лицо выразило абсолютное удивление.

– Ваш солдат ни есть профессиональный музыкант? (далее всё в переводе) – удивлённо проговорил Дитмар.

– Нет, не музыкант, – ответил переводчик.

– Что такое «Игрушечник»? – спросил немец, что тут же было переведено, для находящихся в блиндаже.

– Объясните ему, как сумеете, – сказал командир отряда переводчику.

– Он не музыкант, – начал объяснять переводчик. – Он игрушки для детей делает из глины и свистки то же. Понятно.

Дитмар кивнул, но удивление не спало с его лица, а, кажется, только ещё больше усилилось. Он проговорил тихо и ясно:

– Я понял, кто такой игрушечник, это лепить из глины детям свистки. Это я понимаю. Но как улавливать в лесу тончайшие обертоны на расстоянии в сотни метров… Это выше моего понимания…. Жаль. Очень жаль…

– Чего жаль?– спросил переводчик.

– Очень жаль… Ваш Игрушечник мог бы быть непревзойдённым настройщиком музыкальных инструментов. Люди с таким слухом в мире большая редкость… – Он помолчал и добавил. – Никогда бы не подумал, что здесь в лесу… В это трудно поверить…

– Уведите немца, – приказал командир отряда. – А вы, Игрушечник, останьтесь.

Когда немца увели, командир встал из за стола, подошёл к бойцу и крепко пожав ему руку, обнял и поцеловал. Затем, пересилив волнение, проговорил:

Командование соединения имени Феликса Эдмундовича Дзержинского выражает вам, Пётр Андриянович, благодарность. Мы послали на вас представление к ордену «Красная звезда» и крепко ещё раз пожал Игрушечнику руку.

Послесловие

Через много лет после войны дети Петра Андрияновича (Игрушечника) нашли в его военных документах характеристику, выданную ему командованием отряда, где и было сказано о том, что Пётр Андриянович представлен к ордену. Только ордена он так и не получил. Когда, автор этих строк спросил об этом отца, тот только улыбнулся и сказал: «Не до орденов тогда было. Случиться всякое могло. Вернее всего, самолёт с документами до большой земли не долетел. Но, не это главное. Каждый день, прожитый на войне, почитали за божью награду. Главная награда, это та, что я домой вернулся и чести не потерял». Больше он об этом никогда не рассказывал.

Нет, отец мой не был игрушечником, а вот свистки делал отменные. Такая молва о нём в родстве закрепилась, а уж был он действительно игрушечником, или нет, бог его ведает. По рассказу – вроде как был, а с другой стороны, вроде, как и нет. Я думаю, что был. А вот в родстве, почему-то, так не считали. У игрушечников, к этому делу особая мерка была. Нам, сегодня этого не понять.

Эксклюзив

В этом рассказе описывается история, произошедшая с игрушечницей Пелагеей. Только не с той Пелагеей, что оборонялась от волка игрушками в стародавние времена, об этом вы читали, речь идёт о другой Пелагее. Та была Андрияновна, а эта Ивановна. А вообще-то они родственницы. Муж Пелагеи Ивановны родной брат Пелагеи Андрияновны. Пелагея Андрияновна лепила, а потом продавала игрушки на «Сенном» и «Пешке», а Пелагея Ивановна лепила и продавала на «Шарике» и «Стадионе Волга» в Заводском районе, в самое что ни на есть перестроечное время, то есть, что гораздо позже, чем Пелагея Андрияновна. Вот и вся разница. История же, которую поведала Пелагея Ивановна, так и просится в книгу. В общем, дело на первый взгляд, может показаться пустяковым, только не для Пелагеи Ивановны. Такого поворота она в своей игрушечной практике не ожидала. Сейчас подобные взгляды не новость, а вот тогда-а!.. В общем, обо всём по порядку.

День погожий. Светло. Солнца нет, а так ярко, насыщенно, будто всё окружающее: деревья, дома, столбы, изгороди сами производят диковинный золотистый, похожий на подсолнечное масло, свет. Он каплет отовсюду, откуда, только можно. Этот свет издают даже вчерашние лужи. Все эти новомодные купеческие лабазы, сделанные из современных материалов, холлы и витрины зазывно светятся, источая теплоту и свежесть.

Люди идут по толкучему базарному проходу румяные от тонкой осенней прохлады, которая не заставляет человека кутаться, а наоборот, прохожий с радостью подставляет под свежесть утра свои щёки и грудь, распахнув, невесть для чего, наброшенную куртку. Один пожилой чудак в малиновой ветровке остановился, задрал неестественно голову к верху и, оторопев, смотрит в раскинувшуюся над головой янтарную вечность. Свалилась у чудака шапка, растрепались редкие волосы, а он и не замечает, поднял шапку, смеётся во весь рот, а во рту три зуба в разрядку, доволен, будто только отошёл от причастия.

Небо светло и прозрачно до такой степени, что хорошо просматривается тысячевёрстное пространство над головой и видно не только луну, но и ближайшие звёзды, которые от любопытства приблизились к земле, чтобы, рассмотреть эту чудную планету-крошку, в северной части которой творится что-то интересное и непонятное даже для их миллионолетнего разума. Великолепно, чудно, невыразимо. Невыразимы эти торговые ряды, невыразим воздух, невыразимо пространство и хочется верить и любить эту страну, этих людей, проникнувшись гордостью за их прошлое, настоящее и будущее. Да-да, вы не ослышались, и настоящее тоже, ибо только русская воля и гениальное необоримое терпение смешало все ближние и дальние планы «всех любящих русский народ»; и будущее тоже, потому как без России нет у земли будущего, ни хорошего, ни плохого, ибо закоснеет человечество, заплутается в мирозданье и не будет светильника среди народов, который бы указывал им нужное направление. Э-ге-гей!!!…, чудак! Смотри в небо, наблюдай безбрежную высь, ищи ответ на вечные вопросы, удивляйся и радуйся, и пусть валится с твоей головы шапка, потому как ты это можешь. Всё прейдёт, всё изменится и только останется прежней русская душа и русский дух, носящийся на необозримом земном пространстве севера евразийской суши. Так это есть, так это будет и впредь на все времена.

На базаре «Стадион «Волга», у прохода, что тянется до самого железнодорожного моста, маленький столик. За ним, не смотря на погожесть дня, стоит тепло одетая Пелагея. Знакомые продавцы весело переговариваются, рассказывая последние базарные новости. На столике глиняные игрушки, а рядом со столиком – горшочки для цветов. Горшочки стоят прямо на земле. Народ движется, покупатели подходят и отходят, унося с собой: кто горшочек, кто игрушку, а кто подходит просто так, поглазеть. Такого человека видно издалека, у Пелагеи глаз намётанный, она относится к таким покупателям терпимо: – «Сам не купит – так людям расскажет, что видел. Людская молва для продажи многое значит, от этого тоже прибыток».

Пелагея всегда с удовольствием рассказывает интересующимся про игрушку, про горшки. Говорит обычно, не торопясь, со знанием дела и люди понимают, что за стойкой стоит профессионал, а не перекупщик.

–Игрушки – то из местной глины? – вопрошает очередной покупатель, мужчина лет сорока с окладистой бородкой с проседью. Это «дока». Он всё знает и обо всём имеет своё собственное мнение.

– Конечно из местной.

– А как же известь? Местная глина этим грешит… – пытается подловить игрушечницу знаток.

– Для «сушки», что без обжига делается, известь только на пользу…

– Я не о «сушке», – парирует дока. – Обжиг – то проблемный, факт.

– «Не хочешь – не бери. – Урезонивает покупателя соседка справа, Люба, полногрудая женщина в очках с добродушным круглым лицом. – Подойдут, а ты ему ещё и лекцию должна прочитать, что за народ?.. Покупай. Вон, какие игрушки красивые! Нигде таких не найдёшь…

– Эксклюзив, я не спорю, а всё же…, как с известью справляетесь, если вы, конечно, понимаете, о чём я говорю? – А сам так испытующе смотрит, пытаясь уловить в лице Пелагеи оттенки тревоги или смущения.

– Вы о белых сосульках что ли? – уточняет та.

– По-вашему сосульки, а по-научному кальций… – поучительно сказал дока.

– Сын мельницу сделал, на ней глину в пыль размалываем. Так даже лучше получается. Размолотая в глине известь, придаёт черепку пористость, от этого краска лучше держится.

– А вы, бабушка, действительно профессионал, – уже миролюбиво, переменив тон, уважительно проговорил мужчина. – На такой вопрос только узкий специалист ответить может. Теперь верю, что вы не из этих, – и он многозначительно поднял вверх палец.

Дока тут же купил глиняного двухгорбого верблюда и прокомментировал: «Я из-за Волги приехал. У нас этой живности до недавнего времени было пропасть, а теперь редкий и, можно даже сказать, исчезающий вид». Он сунул игрушку в карман и, поблагодарив Пелагею, тут же смешался с толпой прохожих.

– Экзамены устроить решил,– покачала вслед доке головой Люба, – доцент выискался. А ты ему Полюшка, раз и – разевай рот шире. – Она весело засмеялась. – Нечего им секреты рассказывать… пусть сами попачкаются, если интересно.

Замолчали.

После небольшого затишья около столика к игрушкам подошли два молодых, высоких, модно одетых парня. Один плотный, кучерявый с длинными белёсыми бакенбардами, крепыш лет двадцати пяти, другой казался гораздо моложе с тонкими чертами лица интеллигента с ещё ни разу не бритыми усиками и папиросой во рту.

– Трофим! Как раз то, чего ты искал, – кивнул на игрушки крепыш.

– Может быть, может быть, – проговорил, тот, кого назвали Трофимом. При этом он не вынул папиросу из рта, а только загнал её языком в угол, затем присел около столика и стал внимательно рассматривать его содержимое.

После непродолжительного рассматривания, он вдруг проговорил раздумчиво, медленно произнося слова, говоря более для себя, нежели для окружающих:

– Нет, никогда не появится в России новая игрушка…, ни-ко-гда… так и будем лепить старину… . Нравится нашим людишкам в лаптях ходить…, ой! нра-вит-ся-я.

– Интересно, что ты понимаешь под новой игрушкой? Объясни бабульке, она может быть её и сварганит во временном промежутке между выпечкой блинов и пирогов, – мягко улыбаясь, сыронизировал крепыш и вполголоса хохотнул.