Группа крови

Когда зазвучала партия Квазимодо, Мышляев, спохватившись, выключил лазерный проигрыватель и бросил на Гаркуна виноватый взгляд. До него с некоторым опозданием дошло, что Гаркун может воспринять эту музыкальную паузу как оскорбительный намек на собственное увечье или, хуже того, как насмешку. Наступившая в машине тишина лишь усилила неловкость. Если до выключения проигрывателя выбор Мышляева сошел за непреднамеренную бестактность, то теперь Гаркун мог окончательно увериться в том, что это было сделано нарочно. За двадцать лет Мышляев успел более или менее изучить набор основных реакций своего приятеля и знал, что если тот решит обидеться, то месть его будет тонкой, жестокой и дьявольски изощренной.

Заметив состояние Мышляева, Гаркун криво усмехнулся краешком тонких бескровных губ и проворчал:

– Ну что ты скукожился, как слизняк на морозе? Я не виноват, что таким уродился, а ты не виноват, что тебе нравится эта опера. Музыка, кстати, действительно неплохая. Приближает среднестатистического обывателя к классике – ненамного, но это все-таки лучше, чем ничего.

Он замолчал и выудил из кармана второй бутерброд.

– Извини, – с облегчением сказал Мышляев. – Я просто не успел подумать.

Гаркун в ответ лишь махнул перепачканной кетчупом рукой.

Когда они проехали Воскресенск, Гаркун задремал. Спал он так же, как и ел – очень некрасиво, безвольно распустив вялые губы, всхрапывая, булькая, пуская пузыри и даже, кажется, попукивая. Во всяком случае, запах в машине стоял довольно откровенный, так что Мышляеву пришлось приспустить стекло и врубить вентилятор.

За Коломной он притормозил и растолкал совершенно разомлевшего Гаркуна.

– Ну чего, чего? – шлепая губами и утирая набежавшую слюну, забормотал тот спросонья.

– Дорогу показывай, Иван Сусанин, – добродушно сказал Мышляев, протягивая ему сигареты и закуривая сам. – Я в здешних местах сроду не был. Как, говоришь, эта деревня называется, где твой Левша обосновался?

– Ежики, – зевая во весь рот, сообщил Гаркун. – Деревня Ежики. Обалдеть можно, да?

– Да, – согласился Мышляев, – смешное название.

Он тронул машину с места, и через каких-нибудь десять минут свернул налево, руководствуясь дорожным указателем.

Сразу за перекрестком асфальт закончился, словно обрезанный ножом. Приземистая машина запрыгала по ухабистой грунтовке, время от времени с душераздирающим скрежетом царапая днищем твердую, как камень, землю. По обочинам свежо зеленели какие-то всходы, в приоткрытое окно тянуло свежими запахами земли и молодой листвы. Гаркун откровенно наслаждался поездкой, Мышляеву же было не до красот природы – он жалел машину, не приспособленную для езды по пересеченной местности.

– Твою мать, – процедил он сквозь зубы после очередного, особенно сильного удара в днище. – Не дорога, а танкодром. Мог бы, между прочим, предупредить.

– Пардон, – без тени раскаяния в голосе сказал Гаркун. – Как-то не подумал. Своей-то машины нет, так что жалеть чужие не приучен. По мне, так машина – она и есть машина, на ней ездить надо. Есть дорога, нет дороги – какая разница, если человеку надо попасть из точки А в точку Б?

– Умник, – проворчал Мышляев. – Вот заработаешь немного капусты, купишь себе колеса, тогда посмотрим, как ты запоешь! Все во имя человека, все для блага человека. Далеко еще?

– Километров пять, – невинно сообщил Гаркун.

– Убийца, – с горьким упреком простонал Мышляев.

– Между прочим, хорошо, что ты напомнил, – сказал Гаркун. – Если мы с ним договоримся, машину придется сменить. Твоя слишком заметная.

Он замолчал, потому что машина поравнялась со странным колесным механизмом, который двигался в попутном направлении, отчаянно дымя и поднимая тучи пыли. У механизма были огромные, в человеческий рост, очень широкие резиновые колеса и прозрачная обтекаемая кабина с откидывающейся кверху, как у некоторых спортивных автомобилей, дверцей. Поверх кабины на специальной дуге была установлена целая батарея прожекторов, а спереди и сзади крепились какие-то мудреные приспособления, среди которых пораженный Мышляев сумел опознать только дисковый плуг. Позади этого странного транспортного средства громыхал и подскакивал двухколесный жестяной полуприцеп, явно самодельный и до отказа загруженный длинными ошкуренными жердями.

Мышляев так зазевался на это чудо техники, что чуть было не съехал в кювет. Сидевший рядом Гаркун радостно захихикал, увидев его реакцию.

– Хороша штучка, да? – сказал он, потирая руки. – Погоди, ты еще не то здесь увидишь.

– Ты заметил, что у него колеса с независимой подвеской? – ошарашенно спросил Мышляев, непроизвольно косясь в зеркало заднего вида, где не было видно ничего, кроме густого облака пыли.

– Я в этом ни черта не понимаю и понимать не хочу, – откликнулся Гаркун. – Что это значит – независимая подвеска?

– Это значит, что на таком драндулете можно путешествовать по Луне, – ответил Мышляев, – пересекать линии торосов и карабкаться по горам. Если, конечно, хватит мощности двигателя.

– Хватит, хватит, не сомневайся, – заверил его Гаркун. – Я же говорю, ты здесь еще не то увидишь. Мы с тобой едем к серьезному человеку. Он модельками из фольги и папиросной бумаги не занимается. Он строит машины: тракторы, двигатели, автомобили, ветряки, насосы. А поскольку даже творческому человеку периодически хочется жрать, время от времени он по дешевке продает свои поделки окрестным фермерам – разумеется, когда ему удается объяснить покупателю, для чего тот или иной агрегат предназначен. Стоят его машины сущие гроши, а работают десятилетиями и даже не думают ломаться.

– Сказки, – недоверчиво протянул Мышляев, пытаясь скрыть впечатление, которое произвел на него рассказ Гаркуна.

– Ха! – сказал Гаркун, шаря по карманам в поисках очередного бутерброда. Бутербродов в карманах больше не было, и он с заметным разочарованием прекратил свои раскопки. – Ха! Останови машину и подожди, пока эта колымага с. как ты это назвал?.. с независимой подвеской?.. в общем, пока она нас нагонит. Расспроси хозяина, узнай, за какую сумму он приобрел свой агрегат, когда это было и сколько раз он за это время ремонтировался. Можешь предложить ему махнуть не глядя – его трактор на твою тачку. Посмотришь, что он тебе ответит и куда пошлет.

Мышляев не ответил. Он смотрел куда-то вперед, приоткрыв рот от изумления. Машина катилась все медленнее и наконец остановилась на вершине невысокого холма, с которого открывался прекрасный вид на распаханную долину. По склону соседнего холма карабкались домишки и сады небольшой, домов на тридцать или сорок, деревушки, а над всем пейзажем громоздилась, как страшный сон, огромная серебристая тренога высотой с двенадцатиэтажный дом. Она выглядела на фоне мирного сельского пейзажа неуместно и дико, вызывая острое желание проснуться.

– Эт-то что такое? – наконец обрел дар речи Мышляев.

– А хрен его знает, – легкомысленно ответил Гаркун. – Когда я в последний раз сюда приезжал, этого не было. Давай, поехали. Держи прямо на эту фиговину. Видишь вон то, серое, у самого основания? Ну, где кусты погуще. Это как раз его бункер и есть. Давай, давай, поехали. Ты помнишь, о чем мы с тобой договорились? Твое дело – помалкивать в тряпочку и солидно кивать, как Киса Воробьянинов в роли отца русской демократии. И не забудь, что разговаривать надо с акцентом. С акцентом, понял?

– Слушай, – сказал Мышляев, трогая машину, – несолидно как-то. А по-другому нельзя?

– Ну давай, – язвительно откликнулся Гаркун, – давай, скажи ему правду. Так, мол, и так, хотим мы с дружком наладить на твоем приусадебном участке и твоими руками выпуск фальшивых американских рублей, так не хочешь ли, старик, войти в долю? Он же христосик, он тебя просто не поймет, а когда ты ему все растолкуешь, обязательно скажет, что это нехорошо и что он этим заниматься не станет, потому что так нельзя.

– М-да? – с сомнением обронил Мышляев.

Вся эта затея теперь начинала казаться ему какой-то донельзя детской, словно дело происходило не наяву, а на страницах фантастического романа для подростков. Это впечатление усиливалось встреченным на дороге нелепым механизмом, и этой несуразной, не лезущей ни в какие ворота вышкой, которая торчала на холме, как напоминание о нашествии марсиан, описанном еще Гербертом Уэллсом. Лежавшая в портфеле на заднем сиденье бумага, которую он набрал на компьютере под диктовку Гаркуна, распечатал на принтере и украсил красивой красной печатью, могла обмануть разве что полного инфантила, вообще ничего не понимающего в жизни и не имеющего ни малейшего представления о мире, в котором живет. Впрочем, Гаркун выглядел уверенным в себе и довольным жизнью. Черт с ним, решил Мышляев. Попытка – не пытка, спрос не беда. В конце концов, глупо было рассчитывать на попадание в десятку с первого же выстрела. Главное, что Гаркун подписался на это дело. С ним, с Гаркуном, можно горы своротить, особенно если суметь заставить его работать не за страх, а на совесть. А он, кажется, по-настоящему загорелся идеей, так что, если этот его чокнутый профессор окажется неподходящей кандидатурой, Гаркун первый об этом скажет и в кратчайшие сроки подыщет другого. Неправда, что все умные люди свалили за бугор. Земля наша богата талантами, и через тысячу лет будет богата, и через две. Говорят, что талант нужно хорошо кормить. Это верно, но лишь отчасти. Кормить его нужно, когда он уже сформировался и готов к работе. А чтобы талант прорезался, человек должен жить впроголодь. Ничто так не обостряет мозговую деятельность, как голодное урчание в животе. Так что более благодатной почвы для рождения талантов, чем Россия, нет и не будет еще очень долго.

Размышляя подобным образом, Мышляев въехал в деревню и повел машину по кривой, огибающей вершину холма немощеной улице. Из какой-то подворотни выскочил худой облезлый кобель рыжей масти и принялся скакать вокруг, норовя вцепиться зубами в колеса. За поворотом от машины бросились врассыпную замызганные куры. Несмотря на то, что в деревне стояла самая горячая пора – пахота, сев и все такое прочее, – Мышляев насчитал на улице человек шесть пьяных. Один из них спал прямо на обочине в позе поверженного богатыря. Ширинка его замасленных рабочих штанов была расстегнута, и из нее высовывался захватанный грязными руками край белой нательной рубахи. Мышляев осторожно объехал обутые в рыжие кирзовые говнодавы ноги «богатыря», лежавшие на проезжей части, повернул еще раз и по указанию Гаркуна остановил машину.

Подворье местного технического гения расположилось на крутом склоне. За гнилыми остатками забора виднелась ветхая изба с полуразобранной шиферной крышей и непрозрачными из-за многолетних наслоений грязи окнами. Это неказистое строение по пояс тонуло в крапиве и бурьяне, которые имели вполне зрелый, процветающий и матерый вид несмотря на то, что на дворе стоял не август, а всего лишь май. В заросший лебедой и мокрицей склон позади избы врезались какие-то угрюмые капониры из монолитного бетона со следами дощатой опалубки. Чудовищная вышка возносилась над этим запустением на совершенно немыслимую высоту. Вблизи было видно, что она собрана из каких-то ржавых труб. Серебристая краска местами облезла, обнажив чернорыжий металл. На вытоптанном до каменной твердости пятачке рядом с бункером ржавели голые каркасы каких-то сельхозмашин и стоял на колодках обтекаемый дюралевый корпус, в котором можно было с некоторым усилием узнать будущий катер на подводных крыльях. Вдоль стены бункера было сложено какое-то железо, и, приглядевшись, Мышляев с содроганием опознал в продолговатых металлических пластинах гигантские лопасти. Теперь было понятно, зачем на холме установили нелепую вышку: это был каркас будущего ветряка, предназначенного, скорее всего, для получения дармовой электроэнергии. Непонятно было другое: каким образом была установлена вышка и как, черт подери, хозяин намеревался втащить на сорокаметровую высоту эти громадные лопасти?

«Господи, – подумал Мышляев, – ну что это за страна такая? Сколько энергии расходуется попусту! Ведь все это он сам соорудил, своими руками склепал, своей головой выдумал. А зачем? Вот полезет он наверх привинчивать свои лопасти, шмякнется оттуда, и привет. Все растащат, разворуют, вышку завалят, сдадут в металлолом и пропьют. А между прочим, этот его ветряк всю деревню мог бы электричеством обеспечить.»

Гаркун обогнул застывшего в задумчивости Мышляева и бодро заковылял по захламленному двору, заметно припадая на искалеченную ногу и постукивая своей тяжелой черной тростью. На фоне бурьяна, гнилых развалин и серого бетона со следами опалубки он напоминал шустрого гоблина. Мышляев взял с заднего сиденья портфель с бумагами и двинулся следом, внимательно глядя под ноги, чтобы не вляпаться в какую-нибудь дрянь.

Вокруг стояла непривычная для уха горожанина тишина, лишь откуда-то издали доносился приглушенный расстоянием рокот дизельного движка, да где-то поблизости сдуру хрипло загорланил петух, просясь в суп. В траве деловито жужжали пчелы, небо над головой было неправдоподобно синим, а еще не успевшая запылиться зелень радовала глаз свежестью цвета, которую можно увидеть только в мае.

Гаркун бодро пересек двор, даже не посмотрев в сторону избы, и свернул за угол бетонного бункера. Мышляев последовал за ним и на мгновение остолбенел: за углом виднелся еще один ангар, аккуратно врезанный в склон холма. Высоченные железные ворота, в которые запросто прошел бы двухэтажный автобус, были приоткрыты, а немного правее возвышался собранный из крепких двутавровых балок каркас еще одного строения, похожего на теплицу.

– Прожекты, – хихикнув, сказал Гаркун, заметив состояние своего приятеля. – Сотни прожектов, для завершения которых требуются время и деньги.

– Ну, время – это ладно, – преодолев легкое обалдение, сказал Мышляев. – Но ведь во все это вбуханы тысячи баксов. Да что я говорю – тысячи. Десятки тысяч, сотни!

– Вот тут-то ты как раз и не прав, – заявил Гаркун, боком спускаясь по довольно крутой тропинке. – Денег у этого парня сроду не было. Все это создано буквально из ничего, поверь. То есть, конечно, какие-то деньги на это пошли, но все они были заработаны попутно, между делом, и лишь потому, что совсем без них не обойтись. Давай, заходи, не стесняйся!

Вслед за продолжающим бормотать Гаркуном Мышляев вступил под терявшиеся в полумраке своды ангара. Когда глаза привыкли к скудному освещению, он разглядел справа и слева от себя кажущиеся бесконечно длинными стеллажи, заваленные инструментом и разрозненными деталями каких-то машин. Стеллажи эти двумя непрерывными стенами поднимались до самого потолка. Свободное пространство между ними было залито бетоном. В дальнем конце помещения поблескивал замасленными деталями сложный колесный механизм непонятного назначения, а прямо перед Мышляевым стояла конструкция, которая больше всего напоминала наполовину собранный одноместный вертолет.

– Черт подери, – сглотнув от волнения, пробормотал Мышляев. – Ни за что бы не поверил, что такое бывает. Ну, есть психи, которые по десять лет собирают из ворованных гаек какой-нибудь уродливый автомобиль. Недавно по телеку показывали одного, который всю жизнь строил вертолет, поднялся на нем в воздух и разбил его к чертовой матери. Но это. это. Глазам своим не верю.

– Я тебя предупреждал, – напомнил Гаркун и нырнул в неприметный узкий проход между стеллажами. – Осторожно, тут ступеньки. Крутые, мать их.

Ступеньки на поверку оказались отвесным металлическим трапом, который вел в подвал. «Чокнутый профессор», которого, как выяснилось, звали Михаилом Шубиным, жил именно здесь. Точнее, жил он в своей мастерской, расположенной наверху, а в подвале Шубин спал, принимал пищу и отдыхал, читая техническую литературу, которой здесь было больше, чем в любой библиотеке. Разгороженный на отдельные отсеки подвал по размерам не уступал пятикомнатной квартире Мышляева, и, тем не менее, здесь было тесно от книг, журналов и электронной аппаратуры, которая стояла повсюду, беззастенчиво вывалив наружу свои разноцветные потроха.

Хозяин оказался невысоким жилистым мужиком с волнистой темной шевелюрой, которая на висках заметно отливала серебром. Черные глаза на худом и темном, лишенном возраста лице были неожиданно спокойными и мудрыми, как будто Шубин знал нечто недоступное пониманию гостей. Говорил он медленно, с расстановкой, а большие руки с темными от въевшегося машинного масла ладонями свободно висели вдоль тела, словно были отдельными от него живыми существами, нуждавшимися в кратком отдыхе, пока хозяин занят разговором.

Поставив на самодельную электроплитку архаичный эмалированный чайник, Шубин усадил гостей на дощатый топчан, который, судя по продавленному матрасу и драному солдатскому одеялу, служил ему постелью, а сам примостился на шатком табурете у грубого самодельного стола. Стол был завален какими-то засаленными чертежами и справочниками, и Шубину пришлось сдвинуть их в сторону, чтобы освободить место для оловянной тарелки с подсохшим батоном и блюдечка с подтаявшим куском масла.

Гаркун сделал глубокомысленное движение бровью, и Мышляев послушно извлек из портфеля купленную по дороге бутылку водки – точнее, одну из трех купленных по дороге бутылок. Мышляеву ничего не оставалось, как во всем положиться на Гаркуна: то, что он увидел, совершенно выбило его из колеи, и теперь он понятия не имел, как разговаривать с этим полоумным изобретателем. Прежде ему никогда не приходилось иметь дела с подобными типами, хотя на своем веку он повидал и пройдох, и простофиль, и таких людей, которым убить человека было все равно что плюнуть. Он всю жизнь гордился тем, что может найти общий язык с кем угодно, но Шубин вызывал у него необъяснимую робость. Это было странно, поскольку Мышляев невооруженным глазом видел, что перед ним классический простак из той породы, представителям которой можно продать галоши в сердце Сахары или холодильник на Северном полюсе.

Покосившись на водку, Шубин отрицательно покачал головой.

– Извини, Гена, – сказал он, – но днем я не пью. Я вообще теперь пью редко. Времени жалко. Жизнь слишком короткая, а успеть хочется много. Вертолет видал? Сосед заказал – поля опрыскивать. Полгода уже вожусь, все никак до ума не доведу. Запчастей не хватает. Без деталей машинку не закончишь, денег не получишь, а без денег детали купить не на что. Или, скажем, теплицы. Видал теплицы? Если их достроить, можно будет круглый год хоть ананасы выращивать, хоть финики, не говоря уже о всяких помидорах-огурцах. Все готово, осталось застеклить и поставить оборудование, но это, опять же, деньги. А где их взять? Вон, ветряк поставил, а довести до ума, запустить – опять же, ни времени, ни денег.

– Мишаня, старик, – перебил его Гаркун, отламывая от лежавшего на столе батона неаккуратный крошащийся кусок и целиком запихивая его в рот. – Мы же за этим и приехали! Тебе нужны деньги, а нам позарез нужен ты. Вернее, не нам, а им, – он бесцеремонно ткнул в сторону Мышляева отставленным большим пальцем. – Это представитель совместного предприятия.

– Павел Сергеевич, – представился Мышляев, оторвав от топчана зад и протягивая руку для пожатия.

– Он русский, – продолжал Гаркун, – но живет в Америке. У него небольшая полиграфическая фирма. Впрочем, он сам тебе расскажет. Я вас познакомил, а дальше договаривайтесь без меня. Я вот, с вашего позволения, водочки выпью. Слушай, а кроме батона у тебя ничего пожрать нету?

Игнорируя его вопрос, Шубин повернулся к Мышляеву и устремил на него свои непроницаемые темные глаза.

– Видите ли, – заговорил Мышляев, чувствуя себя бездарным клоуном из-за притворного акцента, – Геннадий прав. У меня полиграфическая фирма, но дело, которое привело меня в Россию, имеет к полиграфии довольно косвенное отношение. Благодаря очень счастливому стечению обстоятельств и помощи влиятельных друзей из Вашингтона мне удалось перехватить у крупного концерна дорогостоящий правительственный заказ. Впрочем, это есть подробности, которые не должны вас волновать. Суть дела заключается в том, что для выполнения заказа мне пришлось временно перебраться сюда и основать совместное предприятие. В данный момент моя фирма испытывает определенные финансовые затруднения. Поверьте, я не стал бы об этом упоминать, но я заинтересован в полном взаимном доверии. Так вот, упомянутый мной заказ может в кратчайший срок поставить мою фирму на ноги. Что касается вас, то заработанных денег хватит на все ваши проекты и на множество новых. Кстати, позвольте выразить вам мое восхищение. Должен заметить, что в Америке вы бы далеко пошли. Если угодно, я мог бы поспособствовать.

Не переставая жевать и сорить крошками, Гаркун за спиной у Шубина показал Мышляеву большой палец, энергично кивнул – мол, продолжай в том же духе, – и щедрой рукой плеснул себе водки в чайный стакан.

– В Америке мне делать нечего, – спокойно ответил Шубин. – Здесь у меня мать с отцом похоронены, и жена на том же кладбище лежит. Да и на кого я все это брошу? – Он обвел широким жестом корявые бетонные стены. – Перед людьми стыдно. Скажут, что Шубин вроде наших правителей: начал дело, не сдюжил, бросил все и смылся за океан – лекции читать да пиццу ихнюю рекламировать. Не по мне это. Ну так что у вас за дело? Я так понимаю, что надо что-то хитрое склепать, причем быстро и по дешевке. Так?

Мышляев удовлетворенно кивнул, испытывая при этом некоторое смущение. Все-таки полным простаком Шубин не был, и оставалось только гадать, как далеко простираются его сообразительность и смекалка.

– Так, так, – чавкая и сопя, подтвердил Гаркун. – Не сомневайся, отец, внакладе не останешься, и задачка из тех, какие ты любишь, – с подковыркой, не каждому по зубам.

– Уважаемый Геннадий прав, – сдерживая желание поморщиться, сказал Мышляев. – Мы хотели бы нанять вас и арендовать ваши. э. производственные помещения для изготовления. гм. пробной партии бумаги.

– Бумаги? А что, в Америке кризис с бумагой?

– Не просто бумаги, уважаемый господин Шубин. Я получил заказ на изготовление бумаги, которая используется при печатании денег.

– Денег?

– Да. Американских долларов. Видите ли, дело это сугубо конфиденциальное. Я уже говорил, что заказ я, говоря по-нашему, по-русски, попросту. э.

– Свистнул, – подсказал Гаркун, наливая себе второй стакан.

– Можно сказать и так. Поверьте, я сделал это не из жадности. Мой бизнес под угрозой. Обанкротившись, я буду вынужден выбросить на улицу двести пятьдесят человек, среди которых много наших с вами соотечественников. Поэтому я заинтересован в том, чтобы выполнить заказ качественно, в кратчайшие сроки и с наименьшими затратами. Действуя по официальным каналам, я просто пущу львиную долю заработанных денег на ветер: взятки, поборы, бесконечные согласования, бумажная волокита. В то время как даже небольшой части этих денег хватило бы на безбедное существование и вам, и мне, и вот Геннадию.

Шубин задумался, теребя черной пятерней крупный нос. Позади него на плите засвистел, выпуская пар, чайник. Он встал с табурета, сыпанул прямо в чайник полпачки заварки и вернулся на место. В руках у него появилась замызганная и мятая картонка «Беломора». Шубин вытряхнул оттуда папиросу, шумно продул ее, сплющил мундштук и закурил.

– Мудреное дело, – сказал он.

У Мышляева упало сердце. Он уже успел оценить все выгоды местоположения этой бетонной норы и привыкнуть к мысли, что задуманная им рискованная операция будет осуществляться именно здесь и руками именно этого человека, который как никто другой подходил для отведенной ему роли. Неужели откажется?

– Собрать машинку – раз плюнуть, – продолжал тем временем хозяин. – Главное, чтобы никто про это не проведал. Если бандиты наедут – это полбеды, но вот если налоговая.

– Вы смотрите прямо в корень, – с трудом подавив вздох облегчения, сказал Мышляев. – Со своей стороны я берусь обеспечить полную секретность. Что касается вас, то вам достаточно будет просто… н-ну-у…

– Не болтать, – снова вмешался Гаркун.

– Ты меня знаешь, – не глядя на него, сказал Шубин.

– Вот и славно. – Мышляев снова открыл портфель, вынул из него твердую картонную папку и выложил на грязный стол перед Шубиным отпечатанный на мелованной бумаге и украшенный разноцветными печатями контракт – такой же липовый, как те деньги, которые он собирался здесь печатать. Поверх контракта лег «паркер» с золотым пером. – Вам остается только подписать вот здесь, после чего мы, как говорится, спрыснем это дело и обсудим подробности.

– Что ж, – сказал Шубин, неторопливо свинчивая с ручки колпачок, – такое дело не грех и спрыснуть.

Глава 2. Бывший лучший королевский стрелок

Комната была длинная и узкая, как пенал, причем не просто пенал, а пенал, поставленный на ребро – ее высота намного превосходила ширину. В одном из ее торцов располагалась крепкая дубовая дверь, неряшливо, с потеками выкрашенная белой масляной краской, что придавало ей обманчиво древний и убогий вид. В противоположном торце этой кирпичной щели было прорезано окно, закрытое горизонтальными жалюзи, планки которых в данный момент были опущены. Из-за этого, да еще из-за ненастной погоды, в комнате было сумрачно и темновато. На беленых стенах смутно выделялся полустершийся трафаретный узор из крупных цветов и веток с набухшими почками. Над скрипучей железной кроватью висела фотография в рассохшейся рамке – какая-то женщина с прилизанными волосами, прямоугольным лицом и маленькими, как следы булавочных уколов, глазами. Помимо кровати и фотографии в комнате имелась тяжелая из-за многолетних напластований масляной краски колченогая больничная тумбочка, железный стул с фанерным сиденьем и без спинки, а также сломанная этажерка, на которой пылилось штук двадцать номеров журнала «Вокруг света», самый свежий из которых датировался декабрем семидесятого года. На тумбочке стояла пустая пепельница, а рядом с ней лежала ручная граната отечественного производства. Приглядевшись к этому смертоносному предмету, можно было заметить, что в гранате недостает жизненно важного элемента, а именно предохранительной чеки, из чего всякий более или менее сведущий в подобных вопросах человек сделал бы однозначный вывод, что перед ним попросту говоря, муляж.