Группа крови

– Менять будете все? – не глядя на него, спросила девица.

– Чего? – не понял дядя Федя, который немного отвлекся от дела, задавшись вопросом, какова на ощупь грудь кассирши. С виду она была очень даже ничего, и дядя Федя подумал, что лет тридцать назад наверняка не удержался бы – просунул руку в это окошечко и пощупал. Ну наорала бы она на него, ну кликнула бы милицию. Милиционеры – тоже люди. Отвели бы его за угол, с глаз долой, посмеялись да и отпустили.

– Я спрашиваю, менять будете все сто долларов? – повторила свой вопрос кассирша.

Дядя Федя со скрипом почесал заросший седой щетиной подбородок. С одной стороны, было очень заманчиво взять в руки целую кучу денег, а с другой – ну, на что ему столько за один раз? И потом, есть ведь еще и инфляция, мать ее так и разэтак.

– Баксов двадцать поменяй, а остальное так отдай, – решил он. – Только бумажки чтобы поновее, а то дашь портянки, которые в карман положить срамно. И чтобы не фальшивые!

Девица никак не прокомментировала это заявление и принялась мудрить над дяди-Фединой купюрой. На секунду оторвавшись от своего занятия, она бросила на дядю Федю быстрый взгляд и снова опустила глаза.

– Одну минутку, – сказала она. – Я посмотрю, есть ли у меня сдача.

Дядя Федя пошире раздвинул локти, навалился грудью на узкий прилавок и фасонисто заплел ногу за ногу, сунув небритую физиономию чуть ли не в самое окошко и наполняя тесную кабинку одеколонным перегаром.

– Отчего же не подождать? – благодушно заявил он. – Минутку подождать можно.

Он хотел сказать еще что-то, но в эту минуту позади него с грохотом распахнулась дверь, и по мозаичному полу застучало множество обутых в тяжелые сапоги ног. Девица в зеркальной будке вскинула свои густо подведенные гляделки, уставившись на что-то за спиной дяди Феди. Дядя Федя даже не успел обернуться. Его вдруг грубо схватили за локти, с нечеловеческой силой заводя их за спину, так что старик, потеряв опору, с размаху треснулся физиономией о пластиковый прилавок. Из глаз у него посыпались искры, затмевая дневной свет. Придя в себя через какое-то мгновение, дядя Федя обнаружил, что лежит на полу, упираясь в него носом, и тупо разглядывает высокий черный ботинок армейского образца, запачканный по ранту снеговой кашей. Выше ботинка располагалась штанина камуфляжных брюк. Дядя Федя попытался повернуть голову, чтобы разглядеть того, кто разместился внутри этих форменных штанов, но кто-то грубо придавил его голову к холодному скользкому полу, и чье-то колено больно надавило на его позвоночник между лопаток. Дядя Федя услышал металлический лязг и не сразу понял, что это были защелкнувшиеся на его запястьях наручники.

– Этот? – спросил у кассирши одетый в бронежилет и тяжелую стальную каску коренастый сержант, поправляя на животе короткоствольный автомат.

– Этот, – прокурорским тоном подтвердила девица. – Пытался сдать сто долларов с явными признаками подделки.

– Ребята, – сипло взмолился дядя Федя, – да вы чего? Я же. У меня же сорок лет партийного стажа! Какие подделки? Да вы что? Я ни сном ни духом. Я же пролетарий! Я всю жизнь у станка.

– Вставай, пролетарий, – равнодушно сказал сержант. – В отделении разберутся, у какого такого станка ты всю жизнь стоял.

Дядя Федя тяжело завозился на скользком полу, пытаясь подняться на ноги. Сделать это без помощи скованных за спиной рук было затруднительно, и в конце концов кто-то из милиционеров помог ему, бесцеремонно рванув за воротник куртки. Дядя Федя выпрямился и попытался шмыгнуть распухшим, напрочь потерявшим чувствительность носом. Там, где он лежал, на светлом полу багровело слизистое кровавое пятно. Из расквашенного носа продолжало течь на верхнюю губу и подбородок, а оттуда на грудь. Из-за этого дядя Федя сделался похож на подпольщика, угодившего в руки гестапо.

Его быстро обыскали, без труда обнаружив вторую стодолларовую купюру. Девица в будке, которой ее показали, во всеуслышание объявила, что и эта купюра носит явные признаки грубой подделки.

– Все ясно, – сказал сержант. – Грузите этого пролетария умственного труда. Будем оформлять. Изготовление и сбыт фальшивых денежных знаков. Влетел ты, папаша. Красивой жизни захотелось, старый козел?

Дядю Федю грубо толкнули в спину, разворачивая в сторону дверей. Перед тем, как его затолкали в поджидавшую на улице машину, дядя Федя успел подумать, что, встреться ему сейчас его квартирант, он собственноручно разорвал бы негодяя на куски, невзирая на разницу в возрасте и физической силе.

Глава 1. Мышляев и компания. «Чокнутый профессор»

– Напечатать фальшивые баксы – раз плюнуть, – небрежно заявил Гаркун и взял ломтик ананаса. – В любое время и в любом количестве. Рубли – тоже не проблема, но кому они в наше время нужны?

Мышляев промолчал, ожидая продолжения, но Гаркун, казалось, целиком сосредоточился на поглощении ананаса. Он шумно жевал, с хлюпаньем втягивая в себя сок, который стекал по подбородку и капал на его испещренные самыми разнообразными пятнами брюки. Наблюдая за тем, как он жрет, Мышляев едва заметно поморщился и подлил себе шампанского. Гаркун всегда был свином, причем свином принципиальным, получающим от своего свинства какое-то извращенное наслаждение. Мышляев знал его добрых двадцать лет, и на протяжении всего этого промежутка времени Гаркун чавкал, вытирал грязные руки об одежду, сморкался в два пальца и называл окружающих «стариками» и «отцами», хлопая их по плечу рукой (той самой, при помощи которой только что высморкался). В глубине души Мышляев подозревал, что Гаркун получает удовольствие не столько от самого свинства, сколько от наблюдения за реакцией окружающих на свое тошнотворное поведение.

– Ага, – сказал Гаркун, увидев, что Мышляев наполняет свой бокал, – и мне тоже. При моих достатках только в гостях и пожрешь по-человечески. Ананасы с шампанским – обалдеть можно! А водки с колбасой у тебя нету?

– Есть, – сдержанно ответил Мышляев, наливая ему шампанского. – У меня, как в Греции, все есть. Но прежде, чем ты нажрешься до поросячьего визга, я хотел бы закончить разговор о деле.

– О деле? – Гаркун бросил на стеклянную крышку стола обгрызенную ананасную корку и шумно облизал пальцы. – О деле? – повторил он и со скворчанием отхлебнул шампанского. – Фальшивые баксы – это и есть дело, о котором ты хочешь говорить? Так это, отец, не дело, а безделица. Я же говорю – раз плюнуть. Только расплачиваться потом дорого придется.

– Насчет расплаты я в курсе, – призвав на помощь все свое терпение, сказал Мышляев. – Я только никак не пойму, почему это кажется тебе безделицей. Принято считать, что это не так просто.

– Прогресс, старик! – с энтузиазмом воскликнул Гаркун. Он залпом выхлебал шампанское и схватил еще один ломтик ананаса. – Старые способы защиты денежных знаков от подделки полностью себя исчерпали. Всякие скрытые линии, микроскопические надписи, особые способы гравировки. Любой современный принтер воспроизведет это все точнее, чем в натуре. Всего-то и надо, что обзавестись приличным компьютером с периферией, парочкой купюр для образца и фотографическим резаком, чтобы нарезать денежки. Включаешь машинку – оп-ля! – и через час ты уже миллионер.

– А через два – постоялец Матросской Тишины, – добавил Мышляев. – Это все, что ты можешь мне сказать? Я с тобой советуюсь, как со специалистом и своим старым другом, а ты только зря жрешь мои ананасы и хлещешь мое шампанское. Да еще и издеваешься.

– А ты чего хотел? – с хлюпаньем вгрызаясь в ананас и обливаясь соком, невнятно спросил Гаркун. – Каков вопрос – таков ответ, старик. Это я тебе говорю как специалист и твой. гм. старый друг. Ты спросил, трудно ли сделать фальшивые баксы. Я ответил: раз плюнуть. Способов существует множество. Некоторые, например, на десятки нолики доклеивают. Но, к какой бы технологии ты ни прибег, есть только один верный способ не попасть в тюрьму: никогда не пытаться сбыть свои подделки. А еще лучше вообще за это не браться. Потому что фальшивые деньги – это и есть фальшивые деньги. За это по головке не погладят. Купи себе полотенце с изображением бумажки в сто баксов и ступай с ним в банк. За это, по крайней мере, тебя упекут не в тюрягу, а в дурдом. Ферштейн зи?

– Натюрлих яволь, – откликнулся Мышляев.

Он поднялся с дивана, подошел к мини-бару и вынул из ледяных глубин запотевшую бутылку водки. Гаркун заметно оживился, одним глотком допил прямо из горлышка шампанское и отработанным движением сунул опустевшую бутылку под стол, освобождая место.

– Фигня эти стеклянные столы, – задумчиво сказал он. – Я, помнится, все мечтал такой приобрести. Зря мечтал. Фигня это, а не стол.

– Почему же это? – заинтересовался Мышляев, вынимая из холодильника блюдце с закуской.

– Пить за ним неудобно, – пояснил Гаркун. – Бутылку под стол убрал, а она все равно видна. И кулаком по такому столу не грохнешь. И баб за коленки под ним хватать неудобно – все видать.

Мышляев фыркнул. Иногда было невозможно понять, говорит Гаркун серьезно или придуривается. Гаркун был для Мышляева загадкой. Маленький, чернявый, остроносый, неряшливый и неугомонный, он периодически исчезал из виду на месяцы, а то и на годы, и снова возникал на горизонте, ничуть не изменившись за время своего отсутствия. Его левая нога была на десять сантиметров короче правой, из-за чего Гаркун, не снимая, носил уродливый ортопедический ботинок, одно плечо торчало заметно выше другого, а на спине имелся небольшой, но заметный горб. Короче говоря, это был самый настоящий Квазимодо, и Мышляев только диву давался, наблюдая за тем, как на Гаркуна вешаются бабы. Это было совершенно необъяснимо, особенно если учесть поросячьи манеры горбуна, но факт оставался фактом: Гаркун действовал на женщин, как валерьянка на кошек. Они буквально сходили по нему с ума – не все, конечно, но очень многие.

Помимо этого, Гаркун был гравером-виртуозом и периодически выполнял ответственные заказы для Гознака. Мышляев подозревал, что его приятель пару раз, как говорится, «сходил налево», выполнив аналогичные работы для частных лиц, но проверить это было невозможно, а сам Гаркун в ответ на расспросы лишь улыбался и разражался очередным похабным анекдотом, не имевшим ни малейшего отношения к теме разговора.

Взяв с полки два тонкостенных стакана темного стекла, Мышляев вернулся к столу. Гаркун с треском свернул с бутылки колпачок и расплескал водку по стаканам. Глядя, как он облизывается, Мышляев снова задался вечным вопросом: на самом деле Гаркун такой, каким кажется, или все это только маска, которую он надевает на людях, своеобразная защитная реакция калеки?

Гаркун поставил бутылку на стол, откинулся на спинку кресла, глубокомысленно закатил глаза к потолку и вдруг громко, с удовольствием рыгнул.

– Обожаю шампанское, – пояснил он. – Только меня от него пучит. Давай, старик, дернем по пять капель за все хорошее. Как говорится, не ради пьянки окаянной, а токмо здоровья для. И еще одно. Если хочешь совета специалиста и старого друга.

– Именно, – сказал Мышляев. – Очень хочу.

– Оставь эту идею. Тебе что, бабок не хватает? Упакован ты очень неплохо. Ты всегда умел непыльно устраиваться. Не понимаю, какого черта ты суешь голову в петлю.

Мышляев задумчиво повертел в руке стакан, обводя взглядом просторную светлую комнату, обставленную дизайнером, который очень недешево ценил свои услуги.

– Это все скорлупа, Гена, – негромко сказал он. – Пустая скорлупа. Сожми посильнее, и ничего не останется, кроме щепотки мусора. Всю жизнь бьешься, как рыба об лед, а ради чего, спрашивается? Чтобы заменить деревянные рамы на стеклопакеты или «жигули» на «мерседес»?

– Гм. «Жигули», знаешь ли, тоже есть не у каждого. У меня, например, нету.

– Брось, Гена. Сколько можно прикидываться дурачком? Ты отлично понимаешь, о чем я говорю.

– Не совсем, – заметил Гаркун. – Поясни, если это тебя не затруднит.

– Стареем, Гена, – сказал Мышляев. – Пора подумать о будущем. Пора обзавестись детьми, а в перспективе и внуками. И что я им оставлю? Эту квартиру? Несколько тысяч «зеленых»? Это же капля в море! По-честному у нас в России не заработаешь, а все, что можно было украсть в этой стране, уже давно украдено, подсунуто под жирные задницы и обнесено колючей проволокой. Остается только подбирать крошки, которые ненароком выпадают из этих вечно жующих харь. А меня это не устраивает, понимаешь?

– Угу, – снова принимаясь за недоеденный ананас, промычал Гаркун. – Понимаю, понимаю. Ты у нас всю жизнь метил в великие люди. Если не в Цезари, то, как минимум, в Бруты. Только это скользкая дорожка. Очень скользкая.

– Давай-ка лучше выпьем, – предложил Мышляев. – А лекцию о соблюдении морально-правовых норм общества ты дочитаешь позже. и перед другой аудиторией. Я надеялся услышать от тебя что-нибудь конструктивное.

Гаркун дернул искалеченным плечом и протянул свой стакан, чтобы чокнуться. Пальцы у него были перемазаны ананасным соком, испачканный подбородок влажно поблескивал, и Мышляеву, как всегда, стоило больших усилий не отвести глаза. Ему не к месту вспомнилась библейская притча о Хаме, который отвел взгляд от своего отца Ноя, когда тот валялся на земле нагой и пьяный. Для Хама это кончилось довольно плачевно. И потом, Гаркун был нужен Мышляеву позарез. Чертов калека осторожничал, ходил вокруг да около, но Мышляев надеялся, что водка все-таки развяжет горбуну язык.

Они выпили в торжественной тишине, словно отмечая заключение какой-то важной сделки или, напротив, поминая покойника. Гаркун со стуком поставил стакан на стеклянную крышку стола, немедленно набил полный рот ветчины, протолкнув туда же пальцем пучок петрушки, и принялся хрустеть и чавкать, закатывая глаза от удовольствия. Мышляев не выдержал и все-таки отвел взгляд. Он вытянул из лежавшей на столе пачки сигарету, щелкнул зажигалкой и окутался облаком ароматного дыма.

– Итак, – сказал он, – мне бы все-таки хотелось услышать от тебя хоть что-то помимо общих фраз. Мне неловко предлагать тебе деньги, но если нужно заплатить за консультацию, тебе остается только назвать сумму.

– Интересное кино, – сказал Гаркун, задумчиво ковыряя в зубах указательным пальцем. – Почему же это тебе неловко предлагать мне деньги? А что еще ты можешь мне предложить – секс? Так я, знаешь ли, предпочитаю баб. Если говорить серьезно, то дело вряд ли ограничится консультацией. Тебе ведь нужна не консультация, а конкретная помощь, не так ли? То есть, что я говорю – помощь? Ты ведь руками работать не умеешь, ты у нас административный гений. Так что то, чем ты сейчас занимаешься, называется организацией преступной группы. Или я неправильно тебя понял?

– Ты правильно меня понял, – сквозь зубы процедил Мышляев. – Только не говори мне, что мысль о нарушении закона повергает тебя в ужас.

– В ужас меня повергает мысль о сроке, который дают за подобные шалости, – вздохнул Гаркун. – Ладно, по старой дружбе дам тебе одну консультацию бесплатно. Я ведь не шутил, старик, когда говорил, что изготовить фальшивые деньги – плевое дело. Фальшивка – она и есть фальшивка. На ней можно провести простака, но простаки в наше время встречаются все реже. Они вымирают в процессе естественного отбора. Чтобы разбогатеть тем способом, о котором идет речь, нужно печатать не фальшивки, а настоящие деньги. Ферштейн зи? Настоящие! Такие, чтобы ни одна экспертиза не могла отличить твое изделие от продукции «Бэнк оф Америка». Чтобы единственное отличие состояло в том мистическом ореоле условности, который окружает эти невинные клочки разрисованной бумаги.

– Ого, – уважительно сказал Мышляев. – Мистический ореол условности. Да ты поэт!

– Ты слушай, я тебе дело говорю. Деньги – это и есть условность, абстракция от начала и до конца. Но реализована эта абстракция во вполне конкретном изделии. А любое изделие, которое сделано человеком, другой человек может скопировать с той или иной степенью точности. Существует набор критериев, по которым определяют подлинность того или иного изделия. Вот ты, например, способен отличить подлинное полотно Рубенса от подделки? Правильно, неспособен! А если подделку создаст грамотный специалист, который не только умеет рисовать, но и хорошо разбирается в химии и имеет доступ к оригиналу, то все эксперты мира окажутся в таком же дерьмовом положении, как и ты, то есть будут не в состоянии отличить подлинную вещь от подделки. Представь себе: стоят в ряд пять одинаковых картин Рубенса, и все до единой – оригиналы!

– Так ведь об этом и речь, – заметил Мышляев, снова наполняя стаканы.

– Разумеется. – Гаркун цапнул свой стакан, рассеянно выхлебал водку, словно это была кипяченая вода, и утер рот тыльной стороной ладони. Мышляев протянул ему пачку, и он закурил, глядя в пространство расфокусированным, обращенным вовнутрь взглядом. – Понимаешь, – продолжал он, – в принципе, ничего неосуществимого в этой затее нет. Это чертовски сложно – так сложно, что большинству фальшивомонетчиков это оказывается просто не по зубам. Тягаться с государством в том, что касается технологических мощностей – это, сам понимаешь. Ведь это же целое производство! Матрицы всякие, рельефы, насечки – чепуха, вчерашний день. Теперь защита начинается на уровне бумаги и красок. Эту бумагу и эти красители ты не купишь ни в каком магазине, и украсть их тоже негде. Значит, нужно выяснить их состав и воспроизвести в точности. А это невозможно сделать на кухне или в ванной. Тут нужны определенные производственные мощности и грамотные специалисты – химики, инженеры, технологи. В общем, целый коллектив. Иначе у тебя получатся не деньги, а фальшивки.

Мышляев почесал переносицу согнутым пальцем.

– Химики, – сказал он, сильно выделяя голосом окончания. – Инженеры. Технологи. А если так: один химик, один инженер, один технолог. А? Я ведь не намерен переплюнуть Соединенные Штаты по объему выпуска купюр.

Гаркун вдруг хихикнул, поблескивая маленькими черными глазками сквозь густое облако дыма.

– Я тебе скажу, что ты намерен сделать, – проговорил он. – Ты намерен подорвать самую основу мировой экономики. Если дело выгорит, то пройдет не один год, прежде чем кто-то заподозрит неладное. И тогда ни один человек на всем земном шаре не сможет быть уверенным в том, что всю жизнь копил настоящие деньги, а не фальшивки.

– Плевал я на земной шар, – заявил Мышляев. – Ты что, в самом деле решил, что мне нужны великие свершения? Мне нужны деньги, понял? Много денег.

– А вот я не прочь тряхнуть этот старый шарик, – с непонятной интонацией сказал Гаркун. – Только все это пустые мечты. Если бы это было так просто, кто-нибудь давным-давно провернул бы что-нибудь похожее. Думаешь ты один такой умный? Кстати, – он опять захихикал, потирая руки, – а может быть, так оно и есть? Ты когда-нибудь думал о том, сколько в России наличной валюты? Откуда такая денежная масса, а?

Мышляева передернуло – ему, в отличие от Гаркуна, было что терять.

– Тьфу на тебя, – с чувством сказал он. – Даже мороз по коже. Может, все-таки вернемся к нашим баранам? Если предположить, что роль технолога возьмешь на себя ты, то что нам остается? Химик и толковый технарь, так?

– Угу, – промычал Гаркун, снова начиняя рот закуской и принимаясь с хрустом жевать. – Все-таки ты, старик, неисправимый романтик и мечтатель. За это я тебя, дурака, и люблю. Ты хоть понимаешь, на что замахиваешься? Это же нужно организовать целое производство. Причем такое производство, оборудование для которого нигде не приобретешь. Придется же буквально все делать своими руками – приспосабливать, переоборудовать и даже конструировать заново. Конечно, можно приобрести оборудование для изготовления бумаги, но, во-первых, оно будет слишком громоздким, рассчитанным на промышленные объемы производства, а во-вторых, у компетентных органов немедленно возникнет вопрос: а что это замышляет наш гражданин Мышляев? Что это он у нас в последнее время такой Замышляев? Буквально Затевахин. Потом ты купишь старый коровник, поставишь в нем оборудование и начнешь на виду у всей округи варить бумагу и шлепать баксы. А бракованную продукцию, в полном соответствии с местными обычаями, будешь сваливать в ближайший овраг, а то и вовсе под забор. Да ты же мигом станешь народным любимцем!

– И как, по-твоему, много ее будет, бракованной продукции? – игнорируя шутливый тон приятеля, озабоченно спросил Мышляев.

– Это смотря как дело пойдет. Может статься, что у тебя вообще ничего не получится, кроме стопроцентного брака.

– У нас, – поправил Мышляев.

– Я еще не согласился, – живо парировал Гаркун. – А впрочем. Что мне терять? Но ты понимаешь, что поначалу это дело потребует довольно ощутимых капиталовложений?

– Не твоя забота, – сказал Мышляев. – Н-ну, химика, я, допустим, найду. Есть у меня на примете один тип. По слухам, большой специалист. Работал в оборонке, пока его «почтовый ящик» не прикрыли. А вот насчет инженера и оборудования. Тут, если я правильно тебя понял, нужен настоящий гений, которому, как и тебе, нечего терять. Боюсь, с гениями в наше время загвоздка.

– Это уж что да, то да, – хихикая, подтвердил Гаркун и вытер жирные пальцы о кожаную обивку дивана. – Все гении давно откочевали в Израиль, а оттуда в Штаты. Кормят их там очень неплохо, так что вряд ли тебе удастся кого-нибудь переманить обратно. Тем более, что в качестве оплаты ты сможешь предложить только самодельные денежные знаки, а широкая известность в таком деле сулит в перспективе только тюрьму, причем на исторически значимый срок. Знаешь, кто тебе нужен? Тебе нужен чокнутый профессор.

– Чокнутый профессор?

– Ну да! Это по-американски. А по-нашему, это один из тех ребят, которые сигали с колоколен на самодельных крыльях, подковывали блох и собирали паровозы из консервных банок.

Бесшумно ступая по пушистому ковру, Мышляев подошел к окну, закурил еще одну сигарету и выглянул наружу. С высоты двенадцатого этажа шумевший внизу Новый Арбат смотрелся совсем не так, как снизу. Отсюда легко просматривалась четкая геометрия широкого и прямого, как стрела, проспекта, подчеркнутая идеально ровными зелеными полосами газонов. Картина была знакомая, но Мышляеву было просто необходимо на какое-то время повернуться к приятелю спиной, чтобы тот не заметил игравшей на его губах довольной улыбки. Сколько бы Гаркун ни ерничал, сколько бы ни иронизировал, но он был и оставался одним из самых компетентных специалистов в своей области. Кроме того, это был один из немногих людей, кому Мышляев мог доверять. Его поддержка в задуманном Мышляевым трудном деле означала половину успеха. Конечно, трудностей и расходов не миновать, но вдвоем они способны провернуть операцию любой сложности с наименьшими потерями.

– Хорошо, – сказал он, продолжая наблюдать за тем, как табачный дым, клубясь, расползается по оконному стеклу. – Я целиком полагаюсь на твое мнение. Раз ты говоришь, что нам нужен Левша, значит, будем искать Левшу.

– Нам нужен не всякий Левша, – снова принимаясь чавкать и хлюпать, самодовольно заявил Гаркун. – Нам нужен Левша. как бы это сказать. не от мира сего. Такой, которого выполнение поставленной задачи будет интересовать само по себе, независимо от результатов и оплаты труда.

– А такие бывают?

– Не-а. Но я одного знаю.

Мышляев не спеша обернулся. На его круглом, по-младенчески гладком и розовом лице медленно расплылась хищная ухмылка, обнажившая тридцать два безупречно ровных и белоснежных зуба.

– Вот и славно, – сказал он. – Познакомишь?

Автомобиль Мышляева сильно смахивал на приземистый, очень обтекаемый концертный рояль глухого черного цвета. На фоне этой сверкающей антрацитовым блеском торпеды пухлый рыжеватый Мышляев, одетый в просторный светло-бежевый костюм, выглядел Колобком, заглянувшим в гости к акуле. Гаркун вознамерился было пошутить на эту тему, но вовремя поймал себя за язык: сам он, в своем засаленном сером костюмчике, со своими кривыми плечами, горбом и ортопедическим ботинком наверняка был жалок рядом с этим чудом заграничной техники. Поэтому он молча сунул под мышку тяжелую трость, на которую опирался при ходьбе, распахнул дверцу и забрался на переднее сиденье.

Сиденье было обтянуто натуральной черной кожей. Оно бесшумно и мягко подалось под весом Гаркуна, слегка обхватив его тощий зад. Мышляев плюхнулся за руль, мягко захлопнул дверцу и повернул ключ зажигания. Мотор ожил, наполнив салон вибрацией, и огромный автомобиль плавно, как по воздуху, поплыл вперед, постепенно набирая скорость.

Когда Мышляев вырулил на Новый Арбат, Гаркун сунул руку в карман, извлек оттуда обкусанный бутерброд с ветчиной, завернутый в бумажную салфетку, и принялся жевать, обильно посыпая крошками кожаное сиденье. Мышляев неодобрительно скосил на него правый глаз, но промолчал: что возьмешь с калеки? Пусть самоутверждается, как умеет.

Чтобы заглушить чавканье Гаркуна, Мышляев включил музыку. Мощные звуки наполнили салон. Они сочились из четырех динамиков, как густое масло, заполняя каждый кубический миллиметр объема и заставляя кончики нервов вибрировать в унисон мелодии. Гаркун поморщился: это была «Нотр Дам де Пари», новенькая, с иголочки, французская рок-опера, которую в этом году, казалось, слушали все, у кого имелось хотя бы одно ухо. Сама по себе музыка была не так уж плоха, но Гаркун, во-первых, терпеть не мог массовых увлечений, а во-вторых, просто не мог не сравнивать себя с главным героем бессмертного романа Виктора Гюго – уж очень похожими были их внешние данные.