Анатомия зла

Всякий раз оказываясь в этом лифте, Клара подавляла в себе шальное желание опередить руку Гроссе и нажать на какую-нибудь иную кнопку в длинной веренице номеров, чтобы узнать, что находится на тех, других этажах. Однажды она даже отважилась спросить его об этом. Неопределенно пожав плечом, он буркнул в ответ: «Считай, что ничего». Конечно же она ему не поверила, но знала, что настаивать бесполезно.

– Меня всегда мутит в этой проклятой шахте, – пожаловлась Клара, сглотнув набежавшую слюну.

– Надо было поесть со мной, а не изображать из себя египетскую мумию, тогда бы не мутило, – равнодушно прокомментировал он.

Лифт остановился, оборвав падение. Они вышли в квадратный серый холл. Враждебная, многопудовая тишина опечатала уши, сдавила грудь. Клара понимала, это всего лишь нервы, плод ее воображения, но ничего не могла с собой поделать.

ГЛАВА 4

Родители Клары были состоятельными, праздными людьми. Они жили всегда в свое удовольствие – много путешествовали, увлекались спортивными играми и шумными развлечениями. Клара явилась их единственной данью обществу и, своего рода, бесплатным приложением в поездках и увеселениях.

Отцовского состояния, полученного им по наследству, вполне хватило бы на то, чтобы обеспечить дочери столь же безоблачное существование. Но Клара распорядилась своей судьбой иначе. Мать была шокирована ее внезапным увлечением медициной. Шприцы, клистиры, больничное судно! Это так не эстетично, – ужасалась она, брезгливо морща изящный носик. Отец, предпочитавший любому ремеслу аристократическую отрешенность, был до глубины души оскорблен: Подумать только! Наша дочь проведет жизнь в белом халате. И не врачом даже, а плебейкой-медсестрой! Что будут думать о нас наши друзья!

К тому же Клара не желала и слышать о замужестве. Мать, никогда не пользовавшаяся ее доверием, терялась в догадках. Когда же стало известно о ее связи с Эрихом Гроссе, в семье разыгралась настоящая трагедия, окончившаяся для Клары полным разрывом с родителями.

Стыдясь своих острых лопаток и локтей, длинных суховатых ног и низкого голоса, она с детства считала себя этакой ошибкой природы, начисто лишенной женской привлекательности. Она приучила себя к мысли, что внимание мужчин ей не грозит. Но это ее ничуть не расстраивало, поскольку завоевать ей предстояло лишь одного-единственного мужчину, независимо от его собственного желания. Клара была упряма и умела добиваться своего любой ценой. Если уж она ставила перед собой цель, то все остальное просто переставало существовать. Как перестали существовать отец с матерью, попытавшиеся встать на ее пути.

Вооружившись необходимыми знаниями и медицинским дипломом, она переехала в город, где обосновался Гроссе, узнала о нем все, что можно было узнать, изучила его распорядок дня, маршрут передвижения по городу. Ей было известно не только где он работает, но и где живет, с кем общается, в какие лаборатории и библиотеки ходит, какие книги заказывает.

И в один прекрасный день перешла к решительным действиям. Подкараулив его в коридоре Университета, Клара дерзко преградила ему дорогу. Конечно, она могла бы попытаться тронуть его сердце откровенным признанием в своей самоотверженной… точнее будет сказать – целеустремленной любви. Но она лишь заявила, что желает работать с ним.

Он взглянул на нее удивленно и свысока:

– Почему именно со мной, молодая леди?

– Потому что в этом я вижу смысл всей своей жизни, – без обиняков ответствовала девушка.

Он удивился еще больше.

– Вот как? Вы меня почти забавляете.

– Не вижу ничего забавного, – жестко отрезала Клара. – Я согласна на любые условия. Согласна исполнять любые поручения. Любую, даже самую неблагодарную работу. Вы найдете в моем лице свою верную тень и свое орудие.

Гроссе разглядывал странную особу с любопытством и недоверием, а мысли его вторым планом прокручивались, как пленка в ускоренном темпе, просчитывая варианты и возможные ситуации. Таких предложений и в такой необычной форме ему еще никто не делал. Что ж, пожалуй, преданный фанатик мог бы и впрямь ему пригодиться. Сощурившись, он не без издевки спросил:

– А если потребую невозможного?

– Для меня не существует невозможного, – опрометчиво заявила Клара.

По тонким губам Гроссе скользнула усмешка.

– Не зарекайтесь. Когда-нибудь вы можете об этом сильно пожалеть. Невозможное существует.

– Повторюсь: не для меня. Я знаю о вас всё, Эрих.

В устремленном на нее взгляде еле уловимой тенью промелькнуло сомнение… или тревога. У молодого Гроссе в ту пору уже были свои тайны.

– Допустим, всего вы знать не можете, – нащупывая почву, осторожно проговорил он.

– Это и не обязательно. Мне известно главное.

Он медленно пошел вдоль коридора, миновав лабораторию, в которую направлялся. Понимая, что он обдумывает сейчас нежданно свалившееся на него предложение, взвешивая все за и против, она молча последовала за ним.

Впервые судьба предоставляла ей возможность разговаривать с ее кумиром, видеть его так близко, что можно было разглядеть крохотный шрам на его щеке. Вот он, сказочный юноша со сказочных островов! Память, бережно хранившая дорогой сердцу образ, как боль, как рану, как вечный стимул, помогла сопоставить тот образ с новым, повзрослевшим Гроссе. Гроссе – ученым. Гроссе – загадкой. За десять лет, прошедших с их первой встречи, если это можно было назвать встречей, он успел утратить юношескую свежесть и чистоту. Рядом с ней шел зрелый, самодостаточный мужчина со следами хронического недосыпания на усталом лице и упрямой складкой, преждевременно отметившей его высокий лоб. Все это делало его в ее глазах еще более притягательным и желанным. Что видел перед собой он, глядя на нее, ее мало волновало.

Клянусь, я разгадаю тебя! – пообещала себе Клара. – Твой мир станет моим миром. Твоя жизнь – моей жизнью.

Он остановился. Его пристальный взгляд пронизывал ее насквозь. Казалось, он только сейчас пытается ее по-настоящему увидеть. Сразу всю. Целиком. Снаружи и изнутри. Такой взгляд выдержать нелегко. Но она выдержала. Какой же предстала перед ним двадцатипятилетняя Клара в тот памятный для нее день? Длинноногим существом с неразвитыми формами, с прямыми, черными, как вороново крыло, волосами и с прекрасными темно-карими глазами, влюбленно и требовательно устремленными на него? Назойливо-настойчивой и хрупкой одновременно? Безоглядно летящим на пламя его свечи мотыльком, не ведающим, что творит?

– Что ж, возможно вы мне и пригодитесь, – наконец пробормотал Гроссе, устало отводя взгляд.

Он даже не спросил, а что, собственно, она умеет делать. В тот период его меньше всего интересовали ее способности в медицине. Если что и нужно было Гроссе, так это надежный человек, на которого в определенной степени можно положиться. Кто знает, может само провидение посылало ему это странное создание, утверждавшее, будто ради него готово на все. Врожденное чутье, редко его подводившее, подсказывало – в искренность этой девушки можно верить.

И все же, взяв Клару под свою опеку, он долго, придирчиво присматривался к ней, изучал, наводил справки – о ее прошлом, о ее родителях, о пристрастиях и образе жизни. Слишком велик был риск, чтобы поверить случайному человеку на слово.

В те годы Гроссе с головой был погружен в исследовательскую работу. Ставил опыт за опытом, терпел неудачи и снова экспериментировал, но о результатах и своих победах не спешил известить ученый мир, не рассказывал о них на университетских семинарах, не публиковал статей в научных журналах. Даже ближайшие коллеги толком не знали, чем конкретно он занимается и к чему стремится. Но это не мешало Гроссе поддерживать тесные контакты с видными учеными-медиками, нужными ему по работе. Он имел свободный доступ в самые секретные лаборатории, занимался хирургической практикой под руководством светил хирургии. Часто выезжал в Европу. Одного у него никогда не было – друзей. И объяснял он это тем, что не может позволить себе такую роскошь, поскольку ему не хватает времени на себя самого и даже на сон.

Клара все безропотно и терпеливо сносила. Она всегда была под рукой и постепенно сумела-таки стать необходимой ему. Он проникся к ней определенным доверием. Ведь она без слов угадывала его желания и нужды, всегда готова была выполнить любое поручение, оказать любую услугу. Он сам не заметил, как привык к ней, вернее – к ее присутствию в его жизни и работе. И все же круг ее обязанностей и полномочий был строго ограничен. Она знала ровно столько, сколько он разрешал ей знать. Так прошел год.

Однажды… было уже далеко за полночь, Гроссе диктовал Кларе результаты своих научных изысканий в области пересадки искусственно выращенной кожи при ожогах и прочих травмах. Она никогда не роптала, не жаловалась на усталость и перегрузки, но тут вдруг решительно отодвинулась от компьютера и развернулась на вертящемся кресле лицом с Гроссе.

– Послушайте, Эрих, вы когда-нибудь вспоминаете о том, что вы – не только ученая биомашина, но и мужчина?

От неожиданности он растерялся, не сразу найдясь, что ответить.

– Вы, кажется, переутомились, Клара.

– Я задала вопрос и хочу услышать ответ, – своим низким грудным голосом потребовала она.

– А почему, черт возьми, я должен отвечать?! – вспылил он.

– Неужели за год бескорыстной верной службы я не заслужила права даже на вашу искренность?

– Как отличный, преданный работник, безусловно. Но…

– Не как преданный работник, а как преданная женщина, – поправила она его. – Я женщина, Гроссе! Вы никогда этого не замечали?

Наверное впервые в жизни он смутился.

– Признаться честно, не замечал.

– Я настолько непривлекательна?

– Напротив. Мне нравится ваша энергичность, напористость, целеустремленность, умение понимать меня с полуслова… Мне нравятся ваши глаза, – подумав, добавил он.

– И только?

– Ах, милая Клара, не будем терять время на глупости. Давайте продолжим работу.

С юных лет, с тех пор, как Гроссе впервые познакомился с научными записями отца, он был одержим тайной идеей, заслонившей и заместившей все прочие радости жизни. Из года в год он набирался знаний и опыта, неуклонно продвигаясь к намеченной цели. Ни на что другое у него просто не оставалось времени. Не было и женщинам места в его жизни. По его глубокому убеждению, единственное, к чему они стремятся, это завладеть мужчиной, его мыслями и чувствами, его временем и свободой, и конечно его деньгами.

Клара не в счет. Надежный, способный работник, можно даже сказать, незаменимый. Этакое бесполое существо с определенными странностями и своенравным жестким характером, что вполне его устраивало. И вдруг это существо ни с того, ни с сего заявляет, что оно – женщина!

– Вы работаете день и ночь, не щадя ни себя, ни меня, – продолжала наступать Клара. – Работаете как одержимый. Неужели для вас не существует в жизни ничего, кроме работы?

– Нет, Клара, не существует. Жизнь слишком коротка, чтобы размениваться. А успеть нужно так много.

– Но это же противоестественно! Если вы, конечно, нормальный мужчина, а не машина, скрывающаяся за человеческим обликом. Вы нормальный мужчина, Эрих?

– Боже, о чем мы говорим! – возмутился шокированный Гроссе.

– О чем? По-моему самый подходящий разговор между мужчиной и женщиной глубокой ночью. Однако вы не ответили.

– Неужели это так интересно?

Обжигающим долгим взглядом она заглянула в его покрытые ледяной коростой глаза и вкрадчиво прошептала:

– Да, Эрих. Безумно интересно.

Ее чувственный, исполненный желанием голос, ее огромные, влажно мерцавшие глаза странным образом взволновали Гроссе. Мощная, жаркая волна обволокла тело, затуманила мысли. Он растерянно пробормотал:

– Что вы делаете со мной, Клара. Мне нужна ясная голова…

– Ясная голова нужна днем, Эрих.

От ее шелестящего шепота стало горячо и неспокойно внутри. Он не понял, как и по чьей инициативе Клара очутилась в его объятиях. Шквал налетел, подмял под себя обоих, перевернул все вверх дном, сдавил дыхание, смешал мысли, расплавил сердце…

Потом в комнате было темно и тихо. Гроссе лежал обнаженный, боясь пошевелиться – сковывало странное ощущение теплого женского тела, прильнувшего к нему.

Как могло с ним такое произойти? Он, привыкший все вымерять и просчитывать, тщательно взвешивать и продумывать каждый шаг, вдруг потерял контроль над собой. Нежданно негаданно перед ним распахнулось блаженство, о котором он, как выяснилось, даже не подозревал. И это в его-то годы! Он был ошеломлен. Обескуражен, подавлен.

Клара молчала, довольная и счастливая. За год, проведенный подле Гроссе, она уже хорошо его изучила и, отлично понимая его состояние, предпочитала не мешать его поискам компромисса с самим собой. Теперь она знала наверняка, что была его первой женщиной.

Но Клара рано торжествовала победу. Слова роман, любовь меньше всего могли охарактеризовать отношения, возникшие между ними. Да, он допустил ее до своего тела, возможно даже по-своему привязался к ней. Но и только. С восходом солнца Гроссе снова превращался в ученого-маньяка, а Клара – в его подручную. Она чувствовала, как мало места отведено ей в его мыслях, в его сердце, в его жизни. Но вынуждена была довольствоваться и этими крохами, потому что понимала, иначе он не может. Ее ничуть не унижала роль вечной любовницы, она знала, что еще до встречи с ней Гроссе был раз и навсегда повенчан с одной лишь Медициной. Главное свершилось – она заставила его увидеть в себе женщину и разбудила в нем мужчину. Она сумела доказать, что необходима ему, что нет на свете человека более преданного и верного, чем она.

Пожалуй, самым счастливым периодом ее жизни было время строительства Клиники. Она радовалась уже тому, что он взял ее с собой, не спрашивая зачем, ни минуты не колеблясь, потому что ей было безразлично, где они обитают – в центре мира или на самом его краю, лишь бы всегда видеть его рядом, знать, что он нуждается в ней.

Гроссе купил добротный особняк на окраине города, в котором тотчас и поселился, ничего в нем не ремонтируя и не меняя. Дом был в хорошем состоянии: высокие потолки, украшенные лепниной, просторные комнаты, громоздкая, старомодная мебель. В экономки он взял прежнюю хозяйку особняка – стареющую, разорившуюся аристократку, ворчливую, подозрительную зануду и скупердяйку, по привычке продолжавшую считать этот дом, со всем его содержимым, своим. Такая покупка оказалась для Гроссе весьма кстати – не пришлось тратить драгоценное время на благоустройство и поиски прислуги.

Клара же сняла себе первую попавшуюся квартирку в многоэтажном доме, куда заезжала на несколько часов в сутки, чтобы поспать, да и то не каждый день. Бывало Гроссе оставался у нее на ночь, не замечая, как и она, аскетической убогости обстановки. Бывало, Клара, заработавшись с ним допоздна, засыпала в его постели, к великому неудовольствию экономки, с демонстративно поджатыми губами подававшей им наутро завтрак.

Женщины с первого взгляда возненавидели друг друга и даже не пытались этого скрывать.

Впрочем, поводов для раздражения Кларе и так хватало. Она не могла понять, почему Гроссе, с его незаурядным умом и талантом, решил вдруг обосноваться в третьесортном провинциальном городишке, где не было ни университетов, ни научных лабораторий, на заре их альянса постоянно отнимавших его у нее. Правда, и здесь он умудрялся вести вторую, не имевшую к Кларе отношения, жизнь, довольно часто отлучаясь из города и даже не предупреждая ее об отъезде. Иногда он отсутствовал сутки, иногда неделю. В бессильной ярости Клара готова была грызть стены своей на редкость неуютной квартиры (ей даже в голову не приходило сделать ее более обжитой). Но Гроссе встречала неизменной улыбкой, не желая досаждать ему своей любовью.

Позднее Клара благословляла те дни, когда Клиника не начала еще функционировать, когда они с Гроссе с утра и до позднего вечера торчали на строительной площадке. Благословляла за то, что пребывала в наивном неведении, не подозревая, что ее ждет, что уготовила ей жестокая Судьба в лице ее обожаемого кумира.

Это началось вскоре после торжественного открытия Клиники на Холме, когда однажды вечером перед ней впервые разверзлась черная пасть потайного хода. Посвящение в новую жизнь для Клары оказалось равносильным стихийному бедствию, катастрофе, самоубийству.

Он отвел ее в свой подземный кабинет, разительно отличавшийся от строгого кабинета наземного, усадил напротив в мягкое кресло и выложил все начистоту. К тому времени он уже прекрасно знал, что Клара изменит скорее себе, чем ему. Но, на всякий случай, все же напомнил о честном своем предупреждении в день их первого знакомства, когда она так безоглядно рвалась служить ему.

В лице Клары не было ни кровинки. Она долго надсадно молчала, силясь осознать, переварить услышанное, мгновенно просчитывая в уме все возможные варианты своего ответа и их последствия, и наконец в муках родила зловещее «Да». Гроссе не ошибся, она предпочла предать себя.

Клара не только не порвала с ним, но стала его первой помощницей, точнее будет сказать, сообщницей. За отвратительную сделку с собственной совестью Клара возненавидела… о, нет, не его – себя! Но об этом знала она одна. Отныне непробиваемая маска холодной отчужденности с сурово сомкнувшимися на переносице черными бровями стала ее вторым лицом.

ГЛАВА 5

Как-то, придя домой и бросив взгляд на радиотелефон, Клара очень удивилась, увидев, что ее, обычно бездействующий, автоответчик мигает. Она нажала кнопку, чтобы прослушать message, и вздрогнула от звука такого близкого и так настойчиво изгоняемого из сердца и памяти голоса. Звонила мать.

«Клара! Застать тебя дома не представляется возможным. Немедленно позвони мне. Это очень срочно. Не уверена, что ты еще помнишь наш номер, поэтому напоминаю…»

К тому времени прошло уже лет пять, как она работала и жила с Гроссе. И все эти годы родители полностью игнорировали ее.

Она взглянула в окно. На горизонте уже занималась заря. Значит, там – на Восточном побережье, раннее утро. И хоть Клара знала, что родители любили подолгу нежиться в постели, она не стала ждать и набрала их номер.

Мать ответила заспанным голосом. Но явно тотчас проснулась, как только поняла, с кем говорит.

– У вас все в порядке, мама?

– Ах, Боже мой, конечно нет!

– Что случилось? Как папа?

– Если хочешь застать его в живых, вылетай немедленно, – последовал безо всякой подготовки жесткий совет.

– Он болен?

– А зачем, по-твоему, я тебя ищу. Хотя… ты слишком ясно дала нам понять, что тебя совершенно не интересует, живы мы или нас давно уже нет.

– Ну, это у нас, кажется, взаимное. Ты можешь мне вразумительно объяснить, что с папой?

– Могу. Но не по телефону.

Клара долго еще машинально прижимала к уху трубку, не обращая внимания на короткие гудки. О чем она думала? Что чувствовала? Тревогу, беспокойство, душевную боль? Ни то, ни другое, ни третье. Ее заботило лишь одно – что она скажет Гроссе, как оставит на несколько дней клинику и его. Ведь это будет ее первая отлучка.

Несколькими часами позже, глядя на круто взбитую перину облаков, подстилавшую брюхо самолета, Клара вспоминала годы, проведенные в семье, свое детство и юность. Отец и мать не были плохими родителями. Они никогда ни в чем ей не отказывали. А главное она могла распоряжаться собой и своим временем, по той простой причине, что родителям было не до нее. Ведя светский образ жизни, они не очень интересовались внутренним миром своей единственной дочери.

Когда же она влюбилась в Гроссе и, вопреки требованиям родителей, последовала за ним, они вычеркнули ее из своей жизни, ответив полным забвением. Клара не простила им этого и знала, что не простит никогда. И все же не смогла себя заставить проигнорировать зов матери.

Клара попросила таксиста остановиться за полмили от дома, чтобы пройтись пешком по своим воспоминаниям. Огромный родительский дом, запечатлевшийся с детства как празднично-нарядный, наполненный смехом и голосами множества гостей, сейчас, сквозь сетку оголившихся ветвей, показался ей зябко съежившимся и даже унылым. Возможно причиной тому были деревья. За время ее отсутствия они выросли вдвое, став выше дома.

Что-то далекое и забытое шевельнулось в душе Клары. Здесь, на этой скамейке они часто сидели с бонной. На той аллее она упала с лошади, сломав ребро. А потом, повзрослев, с удовольствием предавалась верховой езде…

У этого фонтана, в котором сейчас плавали желто-рыжие кленовые листья, она любила сидеть с книжкой. А вот и их зеленые часовые – две голубые ели по обе стороны от парадного подъезда. Помнится, они были с нее ростом. А теперь, вон, надо задрать голову, чтобы увидеть их макушки.

Клара отыскала взглядом окно своей комнаты на втором этаже. Оно было плотно занавешено. Впрочем, занавешены были все окна в доме. На ее звонок вышла горничная – незнакомая, чужая женщина.

– Здравствуйте. Вам кого?

Вот так, милая, – усмехнулась про себя Клара. – В родительском доме тебя спрашивают: Вам кого?

– Я Клара, – сухо сказала она. – Где мои родители? В спальне?

– Да, мэм. Добро пожаловать. – Горничная была явно смущена, но это не помешало ей с любопытством уставиться на вновьприбывшую. – Могу я вас проводить?

– Не надо, – отрезала Клара, направляясь к широкой лестнице, ведущей на второй этаж.

Стук ее каблуков о белый мрамор ступеней гулко разносился по всему дому, оповещая отца и мать о прибытии дочери.

Клара остановилась на пороге родительской спальни, той самой спальни, в которую с раннего детства ей запрещалось заходить. Это была огромная светлая комната с тремя окнами и старомодной вычурной мебелью.

Среди горы подушек желтым пятном выделялось сморщенное старческое лицо. На одеяле покоились две такие же желтые высохшие руки. Мать сидела в глубоком кресле, обтянутом белой кожей – постаревшая и располневшая. Если бы Клара встретила родителей где-нибудь в другом месте, не исключено, что она бы их просто не узнала.

Не здороваясь и не улыбаясь, она молча смотрела на этих двух стариков, будто заново знакомилась с ними. Они, в свою очередь, изучали ее с той же смесью любопытства и отчуждения.

– Ну, что же ты застряла в дверях? Проходи, – первой не выдержала мать. – Не бойся, отец еще жив. Ты не опоздала.

Бросив на нее укоризненный взгляд, Клара подошла к кровати, склонилась над отцом. Но не поцеловала его, а лишь накрыла ладонью его холодную, сухую, как древний пергамент, руку.

– С чего это ты вздумал хандрить, Dad? – Она все-таки улыбнулась.

– Так ведь время уже. – Он тоже попытался улыбнуться. – Рад тебя видеть, дочь. Нам с матерью очень тебя не хватало.

Напряжение наконец разрядилось. Общение обещало быть мирным, даже семейным.

– Ну а теперь скажите, что с папой ничего страшного, что вы нарочно это придумали, чтобы заманить меня… домой, – потребовала Клара, сама не веря тому, что говорит, поскольку все поняла с первого взгляда.

– Рады бы, – мрачно отозвалась мать. – Но он действительно серьезно болен. Врачи дали ему неделю, от силы две на то, чтобы успеть привести в порядок свои дела.

Клара промолчала. Все, что она могла бы в этой ситуации сказать, прозвучало бы фальшиво.

Больной прикрыл веки. Глубоко запавшие, будто провалившиеся в глазницы глаза, почти лишенный растительности, обтянутый сморщенной кожей череп – этакая распеленутая египетская мумия.

– Пойдем в столовую, – предложила мать. – Ты наверняка голодна с дороги. А он пусть отдохнет… Honey, попытайся поспать немного.

– А разве еще не время сделать морфий? Без этого я не усну, – не открывая глаз, умоляюще пробормотал он.

– Нет, honey. Ты же знаешь, следующий укол на ночь.

– Ради такого случая можно бы сделать и исключение! – с неожиданным раздражением накинулся он на жену. – Или ты хочешь, чтобы я запомнился дочери корчащимся и скулящим от боли?

– Хорошо, хорошо, Стэнли. Я поговорю с сиделкой. Только, умоляю, не нервничай.

За обедом Клара упрекнула мать:

– Почему ты ничего не сказала мне, когда у него это только начиналось? Гроссе делает чудеса, вытаскивая людей с края могилы. Он мог бы…

– Не смей упоминать при мне этого имени! – гневно выкрикнула женщина, и все ее три подбородка заходили ходуном, как студень на подносе нерадивой служанки. – Даже ценой собственной жизни отец не принял бы помощь от этого выродка. И от тебя тоже, потому что ты путаешься с ним.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.