Бес, смерть и я

– Да, я это съем, – с нежностью говорит Кентавриана… кентавр Мериана… моя невеста…

И начинает разжёвывать птичье тельце, и на глазах превращается в прекрасную девушку, а рядом с ней появляется настоящий Корибельский.

Мериана с аппетитом доедает тушку:

– Мы женимся, Леокаст! Будешь шафером? Эженчик не против…

Да, на ней прекрасное подвенечное платье. И Эжен в роскошном костюме… Съела, как есть съела. Она съела его душу!..

Хочу закричать, но воздуха нет. Я погружаюсь в болото. Нет больше ничего, кроме болота, и я в этом болоте – лягушка… нет, кентавр… нет, певчая птица… Важно не это, важно то, что в болоте у меня нет воздуха…

– Учитель! – слышу голос Фальяна над ухом. – Учитель, просыпайтесь!

Открываю глаза. Вижу очертания костра. Вижу очертания Фальяна за ним. Именно очертания, не самого ученика. Как будто он тоже призрак.

– Я знал, что вам будет плохо сегодня без моей настойки, я вышел с вами на связь, – шепчет Фальян. – Попробуйте пожевать листья граморника! Здесь же растёт граморник! А я больше держать связь не смогу, я в первый раз попробовал, да и костёр на заднем дворе – это сложно и опасно, меня найдут в любой момент! Вот, уже нашли… убегаю…

Фальян исчезает, а я наконец по-настоящему открываю глаза. Да, он прав, его зажжённая в окне свеча, то есть зажжённый во сне костёр, сильно могут помочь. Практически спасти.

Нахожу куст граморника – и правда, растёт на той же полянке, – срываю несколько листьев, лихорадочно разжёвываю. Помогает. Как Мериана ела птицу и становилась невестой при женихе… как Мериана в моём сне ела птицу, поправляюсь. Граморник помогает. Наверное, Фальян и настойку на граморнике делал. Ну да, у нас во дворе растёт кустик. Чего только возле Заболоченного леса не растёт…

Пытаюсь собраться с мыслями.

Эжен – предатель. Хотя я бы тоже панику поднял, проснись от призрака у себя над головой, когда ничто не предвещало… Впрочем, нет, он точно предатель, он вчера ещё начал, хотя и давал мне неделю. Он во всём виноват. Он и только он.

Мериана – ушла. Ушла к Эжену. Говорю же, он и только он, о чём речь идёт.

Фальян… Фальян меня спас только что? Или это мне тоже приснилось, а про граморник мой спящий мозг сам вспомнил?..

Одно я знаю точно: мне предстоит охота на артефакты.

И единственный, кто мне в этом поможет, – это призрак сира Берониана.

Стону про себя. Боги, что я такого сделал, чем я такой кошмар заслужил? Лучше бы мне наравне со всеми кошмары снились, лучше бы Берониана кто-то другой призвал…

Кажется, я говорю это вслух. Потому что Берониан из-за моей спины мне отвечает:

– Да нет, Леокаст, лучше, чтобы ты. Тут недалеко зданьице есть, относится к крепости. Там амулет силы духа лежит в подвале – он тебе пригодится для того, что мы запланировали. Идём.

Я не могу ничего возразить. Я молча встаю, набрав заодно в горсть ещё листьев граморника – на всякий случай, буду жевать по дороге, – и иду за призраком.

Тропки в Заболоченном лесу должны бы быть непролазные, ан нет – проложены аккуратно, явно суровыми мародёрами. Что возразишь – людям хочется кушать, вот и проще кому-то уйти за деньгами в лес, полный нечисти… Нечисти… Наверняка в этом самом «зданьице» меня тоже ждёт нечисть…

А вот и «зданьице». Поросло паутиной – но только вдали от входов, так-то явно внутри всё мародёры раздерибанили… Почему он считает, что амулет здесь, тут ведь явно всё уже разобрали?

Опять говорю вслух, видимо. Или Берониан читает мысли?

– Потому что амулет не похож ни на что дорогое, а выглядит как самый обычный мусор.

Не понимаю. О чём он говорит?..

Спускаемся в подвал. Вижу – и правда, обычная косточка, на неё указывает Берониан. Птичья. Боги, неужели сон мне снился вещий?! Птичья кость. В подвале заброшенного здания…

Мне нечего сказать, я только жую листья граморника – отчаянно, едва ли не из последних сил. Надо придти в себя…

А из угла появляется птичий скелет.

Да, самый настоящий скелет большой хищной птицы.

– Не смотри на него, – кричит Берониан, – бери амулет и уходи!

Как тут не смотреть, если это скелет Эжена? Я в этом уверен… Вот он уже превращается из птичьего в человеческий… и улыбается мне, улыбается… Почему скелеты улыбаются так страшно?..

– Леокаст!!! – Берониан всё так же кричит, и кричит громко. – Этот вид нечисти будет притворяться тем, чего ты боишься!!! Я вижу одно, ты – совсем другое, и как выглядит амулет – тоже вопрос личности! Он всегда – как мусор, но как страшный, пугающий мусор, вызывающий нехорошие ассоциации! Бери амулет и уходи!!!

Оккультист я или кто?

Произношу базовое заклятие на изгнание нечисти – надолго не подействует, но, по крайней мере, скелет Эжена перестал приближаться, всё так же стоит и улыбается, но уже на одном месте. Значит, нечисть и вправду нестрашная, да и особо опасной не назовёшь – простым заклятием остановилась… Хватаю косточку и бегу по лестнице наверх. Скелет идёт за мной. Судя по всему, и вправду недолгое действие у заклятия, а учитель предупреждал, что для развития навыков нужно тренироваться… Выскакиваю из здания – благо скелет движется медленно, кости грохочут и мешаются. Бежать больно, тяжело – он на меня смотрит, да и косточка эта, пока я просто держу её в руках, делает больно уже одним своим присутствием… Понимаю: такие вещи надо обязательно на шею, иначе считает меня не хозяином своим, а похитителем… Бегу, бегу, бегу по траве, добираюсь до ближайшего удобного для лазанья, раскидистого дерева, вскарабкиваюсь. Скелет Эжена ко мне не поднимется! Если бы… Приблизившись к дереву, он снова оборачивается скелетом птицы, и начинает взлетать – на чём, боги, если крыльев у него нет, только кости?!

Берониан что-то кричит, но я не слышу и не намерен слышать. Резко, не останавливаясь ни на долю секунды, цепляю косточку за цепочку у себя на шее – ношу на ней артефакт, помогающий работать с призывом духов, база для оккультиста. Цепляю – и косточка внезапно превращается в небольшую пластинку меди, которая словно бы приросла к цепочке. А скелет исчезает.

Облегчённо вздыхаю – и падаю с дерева. Пока цеплял косточку за цепочку, не рассчитал равновесие. Пока падаю, ещё понимаю, что надо бы как-то затормозить падение, но ничего не успеваю, снова теряю сознание.

– Мальчик, поднимайся и женись! – раздаётся голос кентавра, вернее, кентаврихи. Нет, она снова оборачивается лягушкой, только большой, в человеческий рост. – Ква-ква-ква-женись! Ты убил Эжена, теперь, ква, женись на мне!

Мериана смотрит на меня своими горящими, как звёзды, глазами. Тянусь к ней, чтобы поцеловать…

– Фу, – отпрыгивает от меня моя невеста, – какой нехороший мальчик, я ему говорю подниматься, а он целоваться лезет!

Открываю наконец глаза. Да, это не Мериана. Это женщина немногим постарше меня – вот только шрамы на лице особой формы намекают, что она не просто женщина, а настоящая лесная ведьма. Только у ведьм остаются такие следы – зелья, которые они варят, тёмные, народные, лесные зелья, пузырятся и обязательно попадают на лицо, избежать этого никак нельзя.

– Приходи в себя, – говорит ведьма, – ты же тут пропадёшь один в лесу. Пошли ко мне, будем пить успокоительные. Что с тобой приключилось, мальчик, что у тебя такое горе? Им на весь лес пахнет, право слово.

Слышал, что ведьмы чуют чужие чувства, но до конца не верил, а зря.

– Пойдём, – ведьма протягивает мне руку.

Призрака рядом не видно. Зато я наконец могу подняться.

Кажется, меня только что спасли?..

V

Листья граморника, которые я показываю ведьме в ответ на вопрос, что и почему я сегодня уже принимал, она равнодушно выкидывает.

– Твой ученичок наверняка хотел поднять тебе тонус. Это плохая затея. Тонус, поднятый с утра, падает к вечеру, а на следующее утро без помощи снадобий не восстанавливается. Если хочешь помочь своему телу самому настроиться – вот, начни с плодов граморника, а не с листьев. Конечно, настойка на листьях граморника будет очень нужна тяжелобольному, который сам не восстановится, но и его лучше потом на плоды пересаживать, тем более что организм легко воспринимает такой переход. Тебя что, этому совсем не научили?..

– Честно? – смущаюсь. – Учителя волновало только то, чтобы я был хорошим оккультистом. По аптечному делу он просто давал мне книжки.

– Могу его понять, – хмыкает моя собеседница. – Слишком много аптекарей по его душу… Давно он умер?

– Ты его знала, – я в этом уверен.

– Ещё как, – вздыхает ведьма. – Так давно?

– Пару лет назад.

– Сердце?

– Сердце.

Мы молча идём по лесной тропинке. Я жую плод граморника – вернее, грызу, он больше похож на жёлудь. И правда, в голове проясняется.

– Он всегда был сложным человеком. Повернулся на своём оккультизме – и точка. Никакого дара, никаких способностей. А ведь хорошим аптекарем был. Но и с аптекой тоже – каша та ещё получилась. «Всё надо делать так, чтобы люди никогда не заподоздрили в колдовстве!..» – Она так эффектно передразнила моего учителя, что меня передёрнуло. – А потом, стоит что-то сделать не так, – уходи, работай в другом месте, не ломай мне мою работу…

Смотрю на неё внимательно. Женой его ведьма быть не могла – слишком уж молода, да и с чего бы он врал тогда, что жена умерла ещё в юности? Хотя… выставить жену из дома и сказать всем, что умерла… Но возраст, возраст. Она правда ненамного старше меня. Не настолько, чтобы, когда я был ребёнком, он её уже выставил и всем рассказывал, что умерла давным-давно…

– Тебя как зовут?

– Свенья, – она беспомощно улыбается, и я понимаю: и вправду совсем ненамного старше меня. – Свенья, не свинья. Ударение на первый слог. У твоего учителя вечно было дурацкое чувство юмора…

– Ну да, – вспоминаю, – «моя дочь бросила аптекарство и уехала, мне нужен новый ученик». И оккультизмом ты, конечно же, не занималась.

– С чего бы? – ведьма пожимает плечами. – У меня нет таланта. Это обычно передаётся по наследству – а у нас в роду совсем не было оккультистов. То, что отец этим внезапно увлёкся, и для него самого было сюрпризом. Хотя… он так хотел воскресить маму…

Этой истории я не знал.

Меня совершенно не удивляет, что именно Свенья привела меня в чувство, когда я валялся под деревом. Берониан, который ведёт меня, – пусть сейчас его и не видно, – друг моего учителя. Он не просто так перенёс бы нас именно на ту опушку Заболоченного леса, вблизи которой нас легко отыщет дочь его друга… Удивляет меня то, что учитель и вправду держал от меня свою историю в секрете.

Свенья останавливается возле раскидистого бревна – дерево повалило грозой.

– Давай присядем, поговорим. Дома шумно, дома не сосредоточишься, а тебе очень, ну очень ведь хочется узнать побольше о своём учителе. Да и обо мне, наверное, тоже. Да, пожалуй, – с улыбкой признаётся, – и я хочу твою историю узнать.

Интересно, кто у неё шумит дома? Детей у ведьм обычно не бывает – разве только соблазнит какого-нибудь мародёра… Ведьм в Заболоченном лесу, говорят, хватает: лес огромный, и выжить в нём можно только обладая специальными знаниями. Церкви округи давно пошли бы в рейд на ведьм и нечисть, да только победишь тут всех ведьм и всю нечисть, когда у церковников – ну, отец Карл исключение, – обычно способностей никаких нет. А ведьмам, при всём при этом, в лесу с нечистью жить благостно: изловишь то или иное чудо-юдо, наберёшься от него энергии, заваришь зелье помощнее – и как бы всё, и ура. В этом плане, с одной стороны, очень странно, что ведьмы, истребляющие нечисть, осуждаются церковью. А с другой – всё понятно: ведь если нечисти кругом нет, ведьма для своей работы её создаёт. А созданная нечисть обязательно должна, скажем так, и сама поработать, прежде чем ведьма её истребит… Потому, пожалуй, колдуний, которые живут в такой местности, как тот же Заболоченный лес, церковники и не трогают, а городских – сжигают. С чего я взял вообще, что отец Карл – исключение? Может, все священники на самом деле хотя бы теорией, да балуются?

Я вообще много чего за последнее время откуда-то «брал». Отец Карл не может быть магом, он же священник. Эжен Корибельский не может нарушить слово, он же аристократ. Мериана не может меня бросить, она же меня любит… Пожалуй, стоит слегка пересмотреть своё отношение к жизни и к людям. Не все священники бегут от магии, не все аристократы держат слово, не все невесты любят своих женихов… Повторять я это могу, как заклинание, да вот только не факт, что оно подействует.

Как бы там ни было, мы со Свеньей сидим на бревне, и она гладит мою правую ладонь – успокаивающе гладит, и я совершенно не сомневаюсь, что это очередная ведьминская практика по успокоению без зелий. Ну, лишь бы не по упокоению.

– Папа женился поздно, – рассказывает ведьма, – когда отверг уже едва ли не всех невест города. Сын аптекаря, он унаследовал аптеку довольно рано: в нашем роду часто умирают нестарыми ещё, от сердца. Жил со своей мамой, любил её и только её, и понимал, что девушки, которые хотят за него замуж, обычно хотят устаканенной жизни. Тогда как раз прошла по стране война – не жестоко опустошающая, как часто бывает, но не самая, скажем так, весёлая и добрая. А у аптекаря работа всегда найдётся, даже когда урон, нанесённый где врагами, а где и своими войсками, считающими, что в стране, особенно в провинции, все им должны, убирается, так сказать, исключительно доброй волей. Чтобы вернуть всё, как было до войны, пришлось очень постараться. И дочери отцов и матерей, с утра до ночи ставящие наш город обратно на сваи, очень хотели стать жёнами, например, аптекарей – чтобы всегда были деньги и чтобы никто не ругал, что ничего не делаешь. Аптекарь – он же всегда занят. Он не может пойти ремонтировать церковь – он снадобья готовит, без которых мы все долго не проживём!.. А жена ему, наверняка, просто помогает в это время…

И тут приехала мама. Не папина, конечно же, а моя. Племянница аристократа, Жанна Корибельская… – Меня передёргивает. Кругом Корибельские. – Её двоюродный брат, я слышала от мародёров, высоко поднялся, мэром стал… – Значит, Эжен Корибельский – троюродный брат Свеньи. Ладно, не такое серьёзное родство. – У мамы деньги были – она столичная девочка, столицы война почти не коснулась. Потому папа её особо в денежном плане и не интересовал. Она приехала погостить, на всё кругом смотрела с брезгливостью, всех кругом считала деревенщиной… Да и вообще, не могла понять, зачем её дядюшка с семьёй живёт в нашем городе, когда мог бы давно переехать в столицу.

Мама болела перед этим – тяжело болела. Знахари посоветовали отправить девушку на лето на свежий воздух, подальше от столичной пыли. Вот родители её и схватились за возможность сослать дочь к дядюшке. То, что недавно была война и живут все не пойми как, мало кого интересовало – зато какой воздух, какая природа!..

Воздух ли, природа ли, но слабость, особенно по вечерам, у юной Жанны случалась. Тогда и пригласили Корибельские аптекаря, в очередной раз, когда племянница слегла с головной болью, – авось подскажет чего-то, принесёт зелье. Папа, совершенно по своей воле, взялся её постоянно навещать, без оплаты – просто чтобы узнать, как прекрасная Жанна поживает и себя чувствует. Так, неделя за неделей, выяснилось, что мама ждёт ребёнка.

Я не знаю, была ли у них взаимная любовь, был это с маминой стороны просто интерес, или он её уговорил, что это такой метод лечения… Как бы там ни было, но у папы был серьёзный плюс по сравнению с другими мужчинами округи: он не носился как угорелый, пытаясь поднять город. А перед мужчинами столицы его плюсом было то, что дядюшка не препятствовал общению девушки с аптекарем. В столице-то её укрывали от кавалеров – понимали, что в основном всё там пахнет браком ради денег…

Когда Жанна Корибельская внезапно вышла замуж за аптекаря Вильского, пусть и порядочной семьи человека, с постоянным доходом, но уж никак не аристократа… и притом никого не позвала на свадьбу, тихонько заглянув вечером в церковь и признавшись, что ждёт ребёнка, а потому позвольте искупить грех, отче, помогите выйти за будущего отца замуж… словом, когда поднялся такой скандал, из столицы приехали Жаннины родственники, высказали ей всё, что думают, а потом лишили наследства, и дядюшке запретили помогать племяннице и её семье ну просто категорически – а заодно и сами отказались иметь с ним в дальнейшем дело, ведь дядя-Корибельский допустил связь Жанны с каким-то там аптекарем!..

А Жанна Вильская вначале чувствовала себя очень счастливой – сделала всё не так, как от неё ждали, доказала, что будет, если столичную девочку отправить на лето в глушь, – а потом её невзлюбила свекровь, моя бабушка. Папа до этого был любимый сын, и не просто любимый, но любящий, – а теперь он стал чужой, чей-то муж, совсем не мамин сын…

Я не в курсе, что там было дальше, в деталях. Папа знал, что мама и бабушка враждуют, но абсолютно не принимал всерьёз… До тех пор, пока бабушка не принесла маме какую-то полезную настойку – якобы перед родами самое то, – и у мамы не начались тяжёлые, болезненные схватки. Папа старался, как мог, но спасти любимую жену не вышло – зато спас меня и, пожалуй, на всю жизнь возненавидел. Сам понимал, что неправ, постоянно говорил: «Свенья, ты совершенно не виновата, что мама умерла, я очень рад, что спас хотя бы тебя…», но, очевидно же, убеждал себя сам.

Настойка бабушки, по папиным словам, только ухудшила ситуацию с маминым здоровьем. Папа долго не верил в это, отказывался верить сам себе, хотя и знал, прекрасно знал, что мама незадолго до смерти что-то приняла из её рук… Бабушка вынянчила меня, и я её любила, да и она любила меня тоже: я теперь была дочерью её сына, а не какой-то Жанны, ведь никакой Жанны уже нет… Но я подросла, и бабушка, в ходе приступа нежной, видимо, ко мне любви, проговорилась: «Ох, как хорошо, что я свела твою мать в могилу!..»

Папе я передала это сразу же – бабушка почему-то думала, что я ничего не скажу, или что папа и так всё знает, или что ему уже всё равно… Словом, я не знаю, что он конкретно с ней сделал, но хоронили мы бабушку уже назавтра, а папа долго рассказывал мне, что та настойка лишила меня матери – и бабушки теперь тоже лишила… Я прекрасно понимала, что бабушку таким образом убила я, рассказав всё отцу. В умных папиных книжках я достаточно рано прочла про состояние аффекта – и понимала, что отец за себя не отвечал, а вот я – очень даже…

А папа, в свою очередь, прочитал в книжках, что поднять того, кто погиб насильственной смертью, возможно. Он так и не понял, что настойка, обострившая былую болезнь, не была прямым орудием убийства. Думал, маму можно вернуть, – и учил, учил оккультизм, старался, как только мог… И ничего, ничегошеньки не получилось. И вышло только одно – потратил кучу сил и нервов на практики, а заодно и моих нервов кучу: «Свенья, никому ничего не говори, Свенья, никто ничего не должен знать, Свенья, только чтобы никто, никогда, ничего не узнал!..»

Чтобы отвести от отца подозрения, я даже ходила на все церковные собрания. Была хорошей прихожанкой, старалась помогать людям… Все думали, из меня получится замечательная аптекарша. Конечно, говорили, надо мужа хорошего найти – ведь я, девочка, смогу официально только помогать в работе папе или мужу. Но, шушукались в народе, наверняка же аптекарь Вильский ученика себе достойного найдёт…

В пятнадцать лет я не выдержала. Бросила церковь – трудный возраст, говорили люди, так бывает. Бросила практику примерного поведения – ох уж эти подростки, вечно с ними проблемы. Но я пошла дальше: начала появляться на чёрном рынке, общаться там с книготорговцами, доставать разные запрещённые книжки… И ведь совершенно не боялась уходить из города, по опасным тропам идти на чёрный рынок, со всеми говорить не стеснялась – торговцы поражались, как это девочка такая смелая?..

На чёрном рынке жители города тоже бывали. Например, мамин двоюродный брат – заходил порой за оружием или украшениями. Он был крайне зол на мою маму – из-за неё его отец, младший сын в семье, лишился помощи влиятельного старшего брата, получив только свою часть наследства, но потеряв, к примеру, столичные связи… Так что через какое-то время слухи о том, что Свенья Вильская покупает на чёрном рынке бесовские книжки, распространились по всему городу…

Отец велел мне уходить. Равнодушно. Спокойно. Ни на чём не настаивая – просто уведомляя. На вопросы, куда я пойду, советовал пойти в ученицы к какой-нибудь ведьме – например, к Маргарите Тод, бывшей жительнице нашего города. Госпожа Маргарита ушла в Заболоченный лес, потому что хотела стать серьёзным зельеделом, – а дозволялось ей быть лишь женой или дочерью… Она, как выяснилось, тоже могла стать папиной невестой – если бы его всерьёз интересовала такая партия, или если бы ей это было надо. Что у Маргариты способности к зельеделию, знали все, потому и прочили её в жёны аптекарскому сыну, – но он позволил себе исключительно с ней не разругаться, благо жениться они не хотели взаимно, и потому изредка поддерживал с ней связь и знал, где стоит Маргаритин домик.

– Тут дело не в бесовщине, – спокойно говорил папа. – Женщину-аптекаря никто не примет, пока церковь считает, что любая женщина может быть только мужниной женой. Делать что угодно, в том числе и запретные снадобья, аптекарь себе позволить может – лишь бы никто не узнал. Но в нашем с тобой случае, Свенья, это слишком. Отец скрывает от церкви свой оккультизм, дочь – свою страсть к запрещённым зельям… Ты уж прости, но тебе прямая дорога к Маргарите.

Он даже дал мне денег – довольно крупную сумму, из своих закромов. У папы всегда был неприкосновенный запас, к которому по такому случаю он даже, так сказать, прикоснулся:

– Передашь госпоже Маргарите. Скажешь, плата за обучение. А дом её ты найдёшь. Если сама ходишь на чёрный рынок, то и с домом на краю леса разберёшься. Карту я нарисовал.

Мне было немногим больше шестнадцати лет, и страшно было – очень-очень. Пока я шла в Заболоченный лес, то вспоминала, что отец мой, если призадуматься, – оккультист-недоучка, мать которого свела в могилу его любимую жену, а он за это безжалостно убил саму мать и теперь выставляет свою дочь из дома, потому что всё, что ему нужно, – это его клятый оккультизм… Я не знала, что делать. В принципе, меня же не выставили совсем уж на улицу. Но домой велели не возвращаться, пусть и сказали, куда идти!..

Госпожа Маргарита умерла раньше твоего учителя – моего отца. Госпожа Маргарита просто устала жить. Около десяти лет назад она сказала: Свенья, ты взрослая ведьма уже, всё можешь, всё умеешь. Ведьмы, так и знай, не умирают, просто оставляют тело. Не хочу умереть совсем уж старой, уйду. Дом тебе остаётся, всё здесь – твоё, ты в своё время очень мне деньгами помогла, как раз нужно было. Денег, в свою очередь, прости, не оставляю, но зато вся моя клиентура – твоя. Выпила что-то – и ушла. Мне её даже хоронить не пришлось – Маргарита Тод была достаточно умная женщина, чтобы заранее договориться с кем-то из знакомых мародёров, что тело её унесут и сожгут в полнолуние. Мародёрам она часто бесплатно помогала. Зарабатывали мы в основном на хуторских и на чёрном рынке. Да, после того, как из-за своих прогулок на чёрный рынок я потеряла дом и отца, мне самой приходилось на нём торговать… Сейчас таким уже не занимаюсь – всё через перекупщиков. У меня свои отношения с мародёрами – в то время как госпожа Маргарита им разве что помогала, я – за часть прибыли – сдаю им комнату и хожу на опасные вылазки к нечисти. Ведьма в бою – лучше, чем ведьмины зелья с собой…

Ничего себе. То есть я попал не просто к ведьме, но, считай, к профессиональному мародёру. Да, Берониан умеет устроить сюрприз. С минуту молчу. Думаю.

– Расскажи теперь о себе, – просит Свенья. – Ну есть же что-нибудь, о чём я ещё не догадалась? У тебя было трудное детство, потом тебя забрал учиться мой папа – а дальше? Что произошло, кроме того, что тебя оставила девушка… или даже невеста? Боль утраты я чую, а дальше разобраться у меня не слишком получается.

Рассказываю всё: и про Берониана и его эльфийское происхождение, и про нечестность Эжена, и о том, как дома мне держит зажжённой свечу верный Фальян.

– Я ведь любил её, – всё ещё поражаюсь истории с Мерианой. – Свенья… твоя история ужасна, но она понятна, у тебя с отцом всегда были кристально ясные отношения, так ведь? А Мериана… она всегда, ну вот просто всегда давала понять, что всё хорошо, что она меня любит. Когда я впервые пригласил её на свидание – прогуляться вдоль леса, а потом перекусить в трактире у Виты, там отлично кормят, – она смотрела на меня такими восторженными глазами! Когда я попросил её руки у кузнеца-ювелира – плакала, правда ведь, плакала!..

Свенья вздыхает:

– Ты мог оказаться единственным смельчаком, кто открыто обратил внимание на столь юную девушку без критики церкви. Ты же не ходил на все церковные события так часто, как и я? А в моё время священники говорили уверенно: девушка, которая не закончила ещё своё обучение, недоступна и далека. Только не уважающий себя мужчина попросит её руки – нет, на девушку нужно смотреть издали, а звать замуж лишь тогда, когда родители объявят, что дочка у них на выданье…