Цена моих грез

Я шла, а за мной сразу четыре зверя идут. С ружьем и опять же каменным выражением лица.

Так просто не может быть в реальности. Чтобы по–настоящему. А вдруг это просто чего–то розыгрыш? Или съемки какого–то блокбастера, а меня приняли за местную звезду? Вокруг камеры, но я не вижу их за шикарными декорациями? И в особняке словно бы никого нет. Лишь я, четыре амбала и хозяин дома где–то внутри. Однако все выглядело до стерильного чистым и никак не нежилым помещением. На каждой поверхности можно было увидеть свое отражение. И я так убого смотрелась в свитере, в джинсах и кроссовках…

Хозяин дома оказался таким же, как и его слуги–охранники. Зверь с красивым каменным лицом, за которым лед, а душа у него и вовсе отсутствовала. Он говорил – я умирала.

И такая ненависть во мне колыхнулась, волной смела все эмоции и сожгла все предохранители ко всем чертям. Разве так можно – играть судьбами? Разве так можно – играть людьми и чувствами? Будто просто перед тобой шахматы, только каждым ходом ты не противника выигрываешь – крошишь чужую жизнь до пепла. Просто так. Потому что хочется, ведь мотивов я не видела.

После того разговора, который вывернул не только страх, но и душу своим цинизмом, он продолжил убивать во мне человеколюбие. Хотя… Он не человек. Зверь. Дьявол.

– Почему у тебя никого не было? – спокойно спросил он, словно бы интересовался, какой кофе я предпочитаю.

И спросил так, что мне стало стыдно за отсутствие половых отношений. Вспыхнула, сжала ладони до красных отметин на тыльной стороне.

– Ну же, я жду ответ, – с самодовольной ухмылкой на губах поторопил меня ублюдок, который сейчас упивался властью надо мной. Он знает, за что дергать, потому получает истинное удовольствие от моего подчинения. Кукла в его власти.

– Мне было не до этого, – ответила я, мечтая впиться ногтями в холеное лицо.

В принципе даже честно – сначала я слишком много времени уделяла учебе, чтобы не ударить в грязь лицом и чтобы доказать маме, что я не стану одной из миллионов мечтательниц, что стремятся хотя бы раз сняться в полнометражном фильме. А потом… Потом трагедия перечеркнула мою жизнь, когда я, внутренне и так умирая от потерь, посмотрела в глаза Дани, который по счастливому стечению обстоятельств не поехал никуда, – большие, доверчивые, и услышала тихое “Мамочка два, ты же меня не оставишь?”. Даже когда влюбилась, прежде чем начать отношения, я сообщила Диме – он техник в театре, что у меня есть ребенок в детдоме. Не сказала, что он моей младшей сестры–близнеца, эту часть правды я хотела рассказать, едва он примет первую часть. Однако этого не случилось, потому и отношений тоже. Я убила свои чувства, ради теплых ручек, что так крепко обнимали, боясь потерять меня.

Зверь улыбался, а у меня будто бы горели те участки кожи, которых он касался. И в его улыбке я не видела ничего светлого, веселого, теплого или хоть капельку человеческого. Потому что люди, действительно люди, так с другими не поступают – не играют в чужую жизнь, не похищают, не шантажируют и не упиваются своей властью и вседозволенностью. Сейчас злость и ненависть почти вытеснила страх, так что мозг работал с удвоенной силой, вспоминая все его слова и слова амбалов.

“Актриса, значит…” – вот что он сказал мне сначала. Фраза до сих пор звучала в голове голосом нелюдя – низким, бархатным, идеальным, как и он сам. Только вот ничего идеального не существует…

Он знает, кто я, что я делала и чего не делала. Так что однозначно за мной следили и похитили меня, следуя только им известному плану. Зачем я нужна? Актриса посредственных спектаклей, ибо на пробы у меня чисто физически не хватало времени, администратор самого обычного клуба – одного из тысячи таких же. И вряд ли его интересует наша с Данькой пятикомнатная квартира, за которую я еще не все деньги уплатила. Что им от меня нужно? Я так и не смогла понять.

Зверь просто смотрел на меня с нечитаемым выражением лица и улыбался молча, а вот глаза, в зеленых глазах же у него был омут – затягивающий и беспросветно темный. Будто бы в их зелени вся чернота ночи, космоса и океанских глубин.

Он был красивым – с короткостриженными густыми волосами цвета молочного шоколада, очерченными скулами, прямым носом и чувственными губами. Плечи были широкие, а подтянутое мускулистое тело скрыто очень дорогим костюмом, несомненно, сшитым на заказ.

Я всегда считала, что у красивых людей не может быть некрасивой души. Однако я ошибалась. Этот мужчина был очень красив внешне, а внутри у него была пустота – все сгнило.

– Понравился? – усмехнулся мужчина, все так же сидя за столом и не отрывая от меня какого–то жадного взгляда. А я все стояла у дверей, мечтая провалиться сквозь начищенные до блеска полы куда–нибудь в необитаемый остров, созданный только для нас с Даней.

– Конечно, – мои губы искривились в улыбке. – Думаю, чтобы я в вас первым делом изменила, будь у меня нож.

Я сначала своих слов испугалась, высказанных вслух – мало ли как псих разозлиться, не хочу по частям покидать этот особняк. Но нет, он не разозлился, а лишь шире стал его оскал на лице – не это ли страшнее?

– Дар–р–рья, – он словно пробовал мое имя, как дорогой десерт, который подают в позолоченной посуде, – для такого интимного действа, как месть, надо познакомиться поближе. К чему высокомерно–отстраненное выканье? И кстати, я не представился. Павел Левич.

ГЛАВА 5. ПАВЕЛ. КОГДА МНЕ ЖДАТЬ УДАРА В СПИНУ?

Нет вернее средства разжечь в другом страсть, чем самому хранить холод.

(с) Франсуа де Ларошфуко

Я буквально сжирал ее глазами. Красивая она, Снежинка. Безумно красивая. И кожа эта белоснежная, фарфоровая – так и хотелось языком по ней пройти, губами оставить красные отметины.

И чувство такое, словно я всю жизнь пил воду из крана – воняющую хлором, но вот сегодня дорвался до настоящего лакомства – чистейшей родниковой воды. Холодной и невероятно вкусной. Есть ведь с чем сравнить. С тысячами крашенных девиц, в головах которых – пустота. Да и внешность у них одинаковая – конвейерная.

А Даша… Она другая. Что у таких, других, в голове? Когда мне ждать удара в спину? Да и вообще, последует ли он?

О человеческой подлости я знаю непонаслышке. Помню, писал вступительные экзамены в популярный ВУЗ. Готовился я знатно, как и всегда, потому что знал, что денег у меня для откупи нет. Есть только я сам. Про вечно бухую мать не стоит даже упоминать. Хрен что она сделает, если я провалю экзамен, лишь зарыдает да за новую бутылку возьмется. А что? Повод есть. И нет, я не ненавидел ее. Я любил, только с каждым годом она во мне вызывала все больше отвращения. Так вот, я готовился несколько месяцев, лелея свою мечту – вырваться из этого порочного круга, где жизнь бьет меня по лицу, а я подставляю щеку, чтобы ей было удобнее. Я мечтал стать кем–то. Стать образованным, с работой, с домом и семьей – не такой, как моя. Чтобы люди не поджимали губы при виде меня, а в их глазах не было жалости и презрения. И от мысли, что меня примут на бюджет, и я даже смогу себе отбить стипендию, у меня выросли крылья. А может, не крылья это были, а просто я смог допустить мысль, что могу быть таким, как все, и потому выполз из “ниже плинтуса” на пол? И эта разница оказалась мне заоблачным пространством? Хер его знает, а вот я знаю одно – падать даже с уровня пола больно. Потому что мою работу записал на себя сыночек богатого урода, который до этого со мной лясы точил, а я остался ни с чем. Не сумел ничего доказать и вновь оказался там, где мне было место. Просто потому, что у меня было все, но денег не было.

Конечно, сейчас все по–другому. Меня обмануть себе дороже, а в глазах вместо презрения страх и желание угодить. Но ведь с ней иной случай.

Следующий ход за Снежинкой, потому что такие, как она, ни за что не сдадутся. Переждут, но не подчинятся.

– Зачем я тебе нужна… – она криво улыбается и добавляет: – Павел?

Я вижу в ней теперь вызов, страх никуда не делся – его притупила злость на меня и ее ошибку. Однако мне сейчас похер на все, кроме ее губ, которые произнесли мое имя. Током прошибло, волнами снесло. Слуховой оргазм, мать его! Чуть не кончил, как долбанный извращенец, только от того, что она произнесла мое имя.

Пиздец.

– Люблю покупать себе красивые игрушки, – сообщил ей. –Таких, как ты. И играть в них.

– Купи себе душу! – зло произнесла Дарья. – А я ухожу.

Душу, увы, мне не купить. А если бы и мог – не стал бы. Зачем мне, ублюдку, душа? Скажите еще, что совести не хватает.

– Думаешь, я тебе позволю?

– Ты не имеешь права…

– Дар–р–рья, – перебил ее я. – Я тебе и так даю выбор. Или ты соглашаешься на все сама, или я резко перестаю быть добрым, и мы говорим по–другому. Тебе решать, девочка. И не неси ересь про права и прочую ерунду. В этом мире все склоняется под силой денег. Ты, они и те самые законы с правами.

Я в этом успел убедиться. Сука–жизнь довольно меня потрепала, прежде чем раскрыть глаза на реальность.

В тот день, когда я вновь оказался в своем дерьме из–за сына богача, мать у меня умерла. Я вернулся домой, а там она лежит на старом диване в гостиной. И так естественно, что я даже сначала не понял, что случилось. Убрал бутылки, валяющиеся рядом, и пошел к себе. А вот утром, когда увидел, что она лежит все так же, не шевельнувшись, не упав с дивана, как всегда, то до меня дошло. Дыхания у нее не было, как и тепла. Скорая подтвердила ее смерть – алкоголь ее проводил в последний путь. Мне пришлось продать нашу двухкомнатную квартирку, чтобы похороны организовать. Выручил я не очень много: все же район не самый лучший да и состояние квартиры из–за пьянок матери оставляло желать лучшего, однако и того хватило на похороны и еще часть на руках оставалась приличная. На похороны пришло очень много людей и похоже, что лишь поесть. Потому что большинство я не знал, а те, в ком я узнавал родственников, давно от нас отвернулись. И эти самые дорогие родственнички, узнав, что я квартиру продал, предложили у себя пожить, пока я работу не найду. И они же уже на второй день обобрали, оставив меня ни с чем у подъезда. Но и после этого до меня не дошло, что доверять никому и никогда нельзя. До людей обычно долго доходит, и они еще не раз на одну лужу наступают, пока наконец не утонут, приняв океан за лужу. Я потом тоже почти что утонул, но оказался чертовой живучей тварью, раз не сдох. Меня, похоже, ничто не берет.

ГЛАВА 6. ДАРЬЯ. САМОЕ СТРАШНОЕ НЕ САМА УЧАСТЬ, А ЕЕ ОЖИДАНИЕ

Чтобы найти иголку в стоге сена, достаточно сжечь сено и провести магнитом над пеплом.

(а) Бернард Вербер

Псих. Он самый настоящий псих, причем с властью в руках. С психами соглашаются, а с такими, как он, так вообще, если жить хочется. А я очень хотела жить. И Данька хотел тоже. Потому я перетерплю, а в итоге поступлю по–своему – уйду да так, чтобы потом он не искал.

“Люблю покупать себе красивые игрушки” – красивых, значит? И в голове у меня созрел план. По–детски наивный, но в принципе не несущий вред никому. Немного потолстеть – а я набираю вес неравномерно – и все решится, возможно. Вдруг ему не нравятся девушки с лишними сантиметрами на талии? Да и на обещанную главную роль вряд ли тогда возьмут. В общем, проверим. Не сидеть же без дела, пока топчут твою размеренную жизнь?

– А ты своих игрушек кормишь? Я есть хочу, – заявила я, пряча глубоко в себе свой дикий страх и вытаскивая на свет божий невероятную злость. Пока царствует злость, страху места нет.

– Сначала твой ответ, – мужчина встал с кресла и опять направился в мою сторону.

А я задрожала, рассматривая его руки – точно сильные, если сожмут мою шею, то… О том, что может быть, я решила не думать, чтобы не пугать себя еще больше.

Вскинула голову, чтобы смотреть ему прямо в глаза и произнесла, пропитав слова всей своей яростью:

– Хочу все по–хорошему…

– Павел, – добавил псих. – Повтори все предложение заново.

Не поняла, зачем ему это нужно, но не решилась возразить: он подошел еще ближе, так что нас теперь разделяли всего два шага. Я попятилась назад, снова к стенке, от которой отошла несколько минут назад, и произнесла сквозь зубы:

– Хочу все по–хорошему… Павел.

– Умница, – то жалкое расстояние между нами мужчина преодолел за мгновение, чтобы коснуться легко моей щеки. Будто собаку наградил лаской за послушание! Но сбросить его обжигающую ладонь не решилась: кто их знает, этих психов?

– Я в твоем доме в роли домашнего зверька? – все же поинтересовалась я спустя минуту, когда наглые пальцы двинулись со скулы вниз, к губам. Господи, куда я попала?

– Нет, – Левич провел пальцем по моим губам, слегка надавив. – К счастью, зоофилией не страдаю. Ты здесь в роли женщины, моей игрушки.

Меня передернуло. О, Боже! Я… я в сексуальном рабстве? Может быть, я чего–то не так расслышала? Не может быть так в жизни. Или может?.. Решила, что легче придерживаться деловой линии в беседе, потому, собравшись с силами, заметила:

– Вы предлагали… – под его дьявольским взглядом стушевалась и исправилась: – То есть ты предлагал работу. Роль в новом фильме именитого режиссера. Когда пробы?

Павел же, не отрывая своих совершенно синих глаз от моих, рукой скользнул ниже – от лица до шеи и потом от плеч вниз. Я оторопела. И вовсе не от того, насколько наглым образом он действовал, а от его выражения на лице – дикого удовольствия от прикосновения. Господи! Он псих совершенно точно. И страх, который я загнала внутрь себя, медленно потянулся мерзкими щупальцами. И ведь вроде нет ничего откровенного в том, что он ладонь держит на коже запястья, скрытой тканью свитера, однако мне это показалось верхом интимности. Захотелось сразу же оказаться за тысячу километров отсюда и стереть с кожи льдом его огонь. Но отступать мне было некуда – спиной я упиралась в стену.

– Никаких проб, – сильные пальцы дошли до моих холодных ладоней, легко сжали, обдавая пламенем. – Роль твоя.

А я все слова растеряла и вместо того, чтобы спросить, что за роль, когда съемки, когда контракт подписываем, просто стояла и смотрела в глаза зверя, в которых читалось откровенное наслаждение ситуацией и ни капли жалости. Кот поймал мышку за хвост и теперь с удовольствием смакует свою победу, наблюдая за тем, как она трепыхается под его ногами. Хотя… Не похож Левич на кота. Он, скорее, непримиримый волк или же неукротимый тигр.

– А теперь обговорим правила нашей игры, Снежинка, – холодно произнес Павел, пока его пальцы как–то до ужаса нежно и осторожно гладили мои. Невероятный контраст – его взгляд и его прикосновения. И я бы с радостью отняла бы у него собственную ладонь, но боюсь его реакции.

– Снежинка?.. – до меня дошли наконец слова дьявола, во власти которого я оказалась. И его обращение ко мне в том числе.

– Правило первое: не задавай глупых вопросов, – припечатал он. – Правило второе: ты полностью подчиняешься мне. Во всем.

Я, немного ошарашенная столь резкими скачками его эмоционального состояния, услышав второй пункт регламента, очнулась и, не сдержавшись, язвительно поинтересовалась:

– А называть тебя хозяином не нужно? И не серчай на сирую, я ж на будущее.

– Отсюда третье правило: думай, прежде чем говорить, делать или тем более бросать вызов. Четвертого правила нет, есть только факт: от меня убегать бесполезно. Если ты все же решишься, то я тебя найду, и мы продолжим наше общение уже по–плохому, – зверь усмехнулся. – Поняла, девочка?

Я медленно кивнула, делая судорожный вдох со вкусом его парфюма – горькой свежести, чтобы удержать рвущиеся наружу слезы. Не помогло, стало еще хуже, будто глотнула отравленный воздух. Быть может, действительно отравленный – его дыханием, словами и превосходством надо мной.

– А теперь… – он на миг сжал мою ладонь так сильно, что я чуть ли не застонала от боли, однако опять погладил и сообщил: – А теперь тебя проводят в твою комнату. Иди.

Отпустил мои запястья и даже пошел обратно к своему столу, однако я, получив то, чего желала пару минут назад больше всего – возможность покинуть кабинет, не стала сразу уходить.

– Я… Я на работу опаздываю и… – слова застряли в горле, едва он посмотрел на меня. У него в глазах будто застывший океан – холодный и необузданный.

– С этого дня никакой работы: ни в клубе, ни в дешевом театре драмы.

– А домой? – с надеждой спросила. – Там моя одежда, там…

– Нет, – зло перебил мужчина. – Я неясно выразился? Тебя проводят в комнату, где ты будешь сидеть, пока я не закончу с делами.

Предательские слезы выступили из тисков самоконтроля и сдержанности. Моя выдержка трещала по швам. Это чудовищно. Нельзя, ну нельзя так с человеком!

– А теперь вон, – совершенно спокойно произнес Левич. Хотя лучше бы кричал.

Зверю надоела игрушка. Пока. Так что он выпускает на пару секунд хвост мыши, чтобы понаблюдать, как та будет носиться в поисках спасения. Он ведь знает, что мышке никуда не деться.

Я, вытирая льющиеся потоком слезы, вышла из помещения, за дверьми которых меня поджидали конвоиры – те самые каменные чудовища.

– Мисс, мы вас проводим до вашей комнаты. Идемте, – произнес один из них.

Я ничего не ответила – слезы и отчаяние душили меня похлеще удавки. Так нельзя с человеком, нельзя… Нельзя…

Меня изнутри съедало чувство вины. А если дьявол не отпустит меня? У меня Данька и остальные дети с горящими надеждой глазками. Путь до комнаты, что оказалась целыми покоями, прошел смазано – я даже не рассматривала окружающее убранство. Свою клетку. Кукольный домик. Меня беспокоило другое: а как сделать так, чтобы псих сам отпустил?

Он не пришел ни через час, ни через пять часов. Я ждала его со страхом и решимостью, но все оказалось зря. Я металась из угла в угол, мерила шагами шикарные апартаменты и сходила с ума от неизвестности. Самое страшное не сама участь, а ее ожидание – в этом я удостоверилась.

Меня заперли, словно… я даже не знаю кого. Запирают сумасшедших, преступников и скот на ночь. Но еду хоть принесли вроде человеческую, прикрытую тарелками, которые я даже снимать не стала. Тот наивный план по наеданию пути к свободе помнила, но воплощать его в реальность банально ни сил, ни желания не было – кусок в горло не лез. И одиночество это – пустые комнаты, где кроме твоего дыхания, ничего нет, оно давило со всех сторон. И делать было нечего, кроме как думать. Думать обо всем на свете – начиная о том, сколько слонов смогут растоптать весь “домик” Левича и заканчивая тем, что последует, едва закончатся разговоры психа со мной. Не то чтобы я не догадывалась, зачем мужчинам нужны такие непредусмотрительные дурочки, просто дикость это. До сих пор не верилось, что возможно подобное, когда на дворе двадцать первый век. Но как же было горько осознавать, что выбора у меня нет. Полиция мне не сможет помочь, даже, боюсь, сделает все хуже. У Левича есть деньги и влияние, а у меня только куча проблем.

Не явился хозяин особняка и вечером. А я же, устав ожидать своей участи, заснула прямо на софе в гостиной покоев.

ГЛАВА 7. ДАРЬЯ. ПОЦЕЛУЙ МЕНЯ, И Я ОТПУЩУ

Боль – это боль, как её ты не назови.

Это страх. Там, где страх, места нет любви.

(с) Агата Кристи

Я проснулась не на софе, где легла, а на широкой постели в спальне, укрытая одеялом. И это мне совершенно не понравилось. Однако у меня даже времени на злость не было – двери распахнулись, и в комнату вошла женщина в темно–синей форме, будто бы ждала в гостиной, ожидая, когда я проснусь. Улыбнулась холодно и уведомила:

– Хозяин ожидает вас к завтраку, я помогу вам одеться.

Я хотела было сказать, что одежды у меня нет, а еще послать завтрак с этим самым хозяином куда подальше, как работница подошла к гардеробной, открыла… Столько одежды я видела разве что в магазинах. Одежда была везде: на вешалках, на плечиках, на полках сложенная, обувь на подставках, и этого всего до безумия много. Словно шикарный бутик купили и… Даже отсюда было видно, что все дорогое.

– Это чье? – ошарашенно спросила, поднимаясь с постели и направляясь к горничной.

– Ваше, – с непроницаемым выражением лица ответила она, следуя по рядам и придирчиво разглядывая тряпки.

– Не мое. И чужое я одевать не собираюсь.

– Но хозяин… – начала было женщина, но я перебила ее коротким:

– Нет, – а потом добавила, не скрывая насмешки: – Если ему надо, пусть сам и надевает.

Она не решилась возразить, встретившись с моим решительным взглядом. Лишь неопределенно кивнула, выпрямившись.

А я кинула еще раз осмотрелась в помещении размером в почти что спальню и вышла, чтобы умыться.

Кукла. Я всего лишь кукла в фешенебельной декорации. Даже есть одежда – красивая и тоже кукольная. Не первая и не последняя марионетка в руках опытного кукловода…

Поднималась на террасу, где изволил трапезничать “хозяин”, я в сопровождении той же женщины, чье имя я даже не спросила. Она такая же, как и охранники с дьяволом. Пустая, холодная, каменная. Она довела меня лишь до дверей, а после, удостоверившись, что я захожу, ушла.

– Правило два, – сообщил мне мужчина, одетый с иголочки и до отвратительного бодрый, едва я появилась в дверном проеме.

– Я не собираюсь носить чужую одежду, – давя в себе проснувшийся страх, уверенно сказала я.

Левич, который до этого сидел за столом с газетой в руках, сложил оную, отложил и встал. Я уже подумывала о том, как мне сбежать и спрятаться обратно в спальне, но он подошел к стулу рядом со своим, взялся за его спинку, тем самым предлагая мне сесть. Ошарашенная этим, почему–то пошла и села.

Зверь с истинно аристократическими манерами пододвинул мой стул и сел на свое место. Во мне же проснулось любопытство, которое заняло место страха, и я совершенно неосознанно следила за каждым его движением.

– Первое – мне плевать, что ты не собираешься или собираешься, – он посмотрел на меня взглядом, полным ярости и такого холода, что мороз по коже прошелся. – Второе – вся одежда твоя. Новая и купленная специально для тебя, Дар–р–рья.

Слова, которые я намеревалась высказать вслух, застыли на языке, покрылись инеем и уничтожились. И страх проснулся. Одно дело – это думать, что ты у этого зверя не первая и не последняя, и вещи всегда подготовлены, а другое – узнать, что одежку он покупал именно для куклы Даши. Дикий ужас, первобытный просто. Я боюсь того, что еще может удумать его больной мозг. Псих. Действительно.

– Страшно? – по красивым губам расползлась некрасивая улыбка. Кукловод умеет читать маски кукол.

– Ты просто больной! Псих! – я не удержалась, бросила ему в лицо слова, вставая.

И сама же испугалась сказанного. Но уже было поздно: слова не вернешь назад, не отнимешь у воздуха, что их поглотил. А у Левича лицо стало каменным, улыбка испарилась, а глаза… Небо в шторм или во время цунами. Я даже понять не смогла, когда он оказался рядом. Как приподнял за подбородок, заставляя выпрямиться – я ведь в полусогнутом состоянии замерла. Что расслышала точно – удар от столкновения моего стула с паркетом. И слышала удары своего сердца, что начало биться как сумасшедшее. Будто бы в такт его сумасшествия.

– Да, я больной, псих, – не отрывая свой шторм от моих испуганно округлившихся глаз произнес он. – Но не забывай, что ты сейчас во власти этого самого психа.

От его слов словно иней отходит, а дыхание, что я чувствую губами, кажется обжигающе холодным.

– Отпусти… – прошептала я, пытаясь вырваться из плена его пальцев. Тщетно. Сжал еще и запястье другой рукой.

– Отпустить? – его лицо исказила усмешка. – Прости, никак. Психика неуравновешенная.

Еще раз попыталась дернуться назад – не получилось, я словно в тисках. И взгляд этот – беспокойное небо, которое рушит мой мир. Превращает его в пепел, в ничто все то, что годами строилось. Но я не могу отпустить глаза, потому смотрю прямо в лицо своего палача.

– Поцелуй меня, и я отпущу, – спустя сотню вечностей в виде минуты сказал он, разрезая тишину словами. Хрипло. Торопливо и зло. И в то же время так, что мурашки по коже и дыхание захватило.

Сказал дикость. То, что я никогда не сделала бы сама, по своей воле. Целовать того, кто меня ломает. Того, кто шантажирует. Того, кто украл меня. Зверя без души и сердца.

Однако есть ли выбор у глупой куклы–марионетки? Или у мышки, что уже попала в лапы хищника? У тех, у кого отняли свободу есть только одно предназначение – хвататься за любой призрачный шанс. Даже если этот шанс в итоге убьет.

ГЛАВА 8. ПАВЕЛ. Я ВЕДЬ ТОЖЕ ХОЧУ ЖИТЬ

Трудно забыть боль, но еще труднее вспомнить радость. Счастье не оставляет памятных шрамов.

(с) Чак Паланик

Я смотрел на нее спящую и думал, что ей снится. В какие края ее уводят грезы? Чувствовал себя идиотом, но не мог оторвать глаз от хрупкой фигурки, что сжалась в комочек на огромной постели.