От веры к государству шаг за шагом. Исторический роман

Жена стратига закончила чтение и отдала мужу свиток. Стратиг приподнялся на кушетке и поманил стоявшего за границей террасы слугу. Он попросил его принести ему зажженную свечу. Скоро свеча стояла на столе в бронзовом подсвечнике, а в серебряной тарелке рядом с ней догорал свиток, доставленный голубиной почтой.

Стратиг, пристально глядя в лицо жены, произнес:

– Кассандра, этого письма не было. Надеюсь, ты не успела о нем кому-нибудь рассказать?

– Только Иоанну, но он твой друг, – потупив взор, ответила ему жена.

Стратиг, тяжело вздохнул:

– Ну, это еще не так страшно. Но больше никому. А теперь давай есть, пока народ не собрался.

Как только он закончил трапезу и откинулся на спинку топчана, к нему поспешил слуга с водой в серебряной чаше. Стратиг ополоснул руки в теплой воде, и вытер поданным ему льняным полотенцем. Тем временем с улицы послышался топот копыт и голоса.

Вооруженные слуги открыли ворота и во двор въехали всадники. Спешившись, они бросили слугам поводья своих коней, а двое двинулись по направлению к террасе. Стратиг поднялся со своего места навстречу гостям. Пожав руку начальнику тайной стражи и обнявшись с центурионом Иоанном, он предложил прибывшим присесть. И распорядился принести вина и прохладной воды.

Очень быстро на столе появились серебряные чаши и запечатанный глиняный кувшин с вином, рядом в серебряном сосуде стояла прохладная вода. Слуга разлил вино по чашам, разбавив его водой, и удалился. Мужчины, взяв чаши в руки, отхлебнули прохладного красного виноградного вина.

Разговор начал стратиг:

– Докладывай сначала ты, начальник тайной стражи.

– Прости, стратиг, но у меня сообщения только для тебя.

Центурион Иоанн демонстративно поднялся со своего места.

– Сядь на место, центурион, – остановил его стратиг.

И вновь обратился к начальнику стражи:

– А ты говори, здесь нет чужих ушей.

Тот согласно кивнул и, неодобрительно посматривая в сторону, центуриона, начал свой доклад.

– Мы получили голубиной почтой сообщение из дворца. В нем приказ держать осаду и, подготовившись, отогнать варваров от стен вглубь Тавриды, а лодки их предать огню. С божией помощью, базилевс Константин формирует отряд для оказания помощи гарнизону Херсонеса и планирует в течение месяца лично прибыть с ним в город, чтобы совместными усилиями закончить разгром варварского кагана Владимира, а его самого пленить и доставить в Константинополь. Посему стратигу крепости Херсонес предписывается нанести варварам первичный урон и подготовить войска к переходу к наступательным действиям.

Пока письмо зачитывалось, стратиг делал вид, что внимательно слушает, думая про себя: «Господи, сплошное вранье, как его еще голубь только донес и не рухнул с неба». Глянул на невозмутимое лицо центуриона: «Молодец, все знает, а вид невозмутимый. Ох, уж это женское любопытство и длинный язык, доведут когда-нибудь до беды».

Начальник тайной стражи закончил читать послание и перевел вопросительный взгляд на стратига.

– А кто подписал, скажи, пожалуйста? – задал вопрос Андроник.

– Собственноручно печать приложил базилевс Константин, – было ему ответом.

– Ну, хорошо, будем собирать силы и готовиться к нанесению варварам первого удара под стенами крепости. Ударим, а там и помощь должна подоспеть. Неделя тебе на подготовку передового отряда. Понял меня центурион? Теперь прошу наполнить ваши чаши этим вином и выпить за здоровье базилевсов, всегда готовых прийти в трудный час на помощь своим подданным, – произнес стратиг, поднимая свою чашу, предупредительно наполненную центурионом Иоанном.

– За базилевсов! – провозгласил стратиг.

– За базилевсов! – повторили присутствующие бодрыми голосами.

Все собравшиеся за столом отпили из своих чаш.

– Ну что же, завершим наш совет, – продолжал стратиг. – Тебя, начальник стражи, прошу быть свободным, а нам с центурионом еще нужно обсудить некоторые вопросы чисто военного характера. Начальник тайной стражи не замедлил с уходом, вышел с террасы во двор, запрыгнул на своего коня и выехал в широко распахнутые ворота, в сопровождении охраны.

Центурион Иоанн подсел поближе к своему командиру.

– Что будем делать?

И центурион, и стратиг прекрасно понимали, что выполнять приказ базилевса придется. И что помощи из Константинополя они не получат.

Базилевс Константин в империи не играл никакой весомой роли, фактически передав всю военную и политическую власть в руки своего брата Василия II. И поэтому на подпись и рассмотрение ему приносили либо ничего не значащие бумаги, либо те, под которыми по тем или иным причинам Василий не хотел ставить свою печать. Сейчас был именно тот случай.

– Мало того, что они не пришлют нам помощь, так еще и толкают нас на самоубийственные действия. Атаки на варваров приведут лишь к людским потерям, снизят боевой дух гарнизона. И в случае неудачи дадут русским шанс ворваться на наших спинах в город. Совсем они там, у себя в столице, последнего ума лишились? – позволил себе возмутиться Иоанн.

– Да нет, центурион. Это просто писал тот, кто ничего не соображает в военном деле, а тот, кто поставил под всем этим свою печать, так до конца не понял сам, под чем подписывается. Результат всего может быть для нас очень плачевным. Не выполнить приказ императора я не могу. И если в течение недели мы с тобой не предпримем конкретных действий, уйдет донос императорам об измене. А дальше сам знаешь, что будет. Разбираться никто не станет, – ответил ему стратиг.

– Да, командир, положение сложное. Выходит, мы с тобой должны отправить на верную гибель, под стены города, треть наших людей, только для того, чтобы угодить идиотам в Константинополе?

Стратиг выразительно глянул на центуриона и приглушенным голосом произнес:

– Ты вообще-то потише говори, даже в моем собственном доме у стен могут быть уши. А насчет идиотов, ты не прав. Такая политика в империи уже давно. Я видел Константина. На идиота он не похож. Просто так задумано, чтобы свои промахи всегда было можно на кого-то списать. А заслуги присвоить себе. Византия уже не раз проходила двоевластие. За этим всегда скрывался кто-то умный и хитрый, тот, кто из этой ситуации извлекал для себя максимальную пользу, оставаясь невидимым для всех остальных. Ничего нового пока никто не придумал. Ну, хватит об этом, а то уже и так наговорили достаточно. Давай лучше подумаем, как будем выкручиваться.

– Я предлагаю за неделю подготовить до пятисот человек из городского ополчения, дополнительно придав им сто моих воинов. И всей этой группой ударить по русским под утро, со стороны западных ворот. Воинов поведу я сам. Если уже терять людей, так с толком. Вблизи стен, в случае отступления, нас прикроют лучники, на более дальней дистанции баллисты и катапульты отсекут преследующих. Если удача улыбнется, и мы застанем варваров врасплох, сомнем и погоним в сторону от города, то возможно удастся захватить или убить их кагана Владимира. Тогда и конец осаде.

В случае неудачи, будем отходить к воротам. Если увидишь, что русские прорываются вслед за нами, просто закроешь их, а те, кто останутся снаружи, будут умирать под стенами. Другого выхода я не вижу, – изложил свои мысли центурион.

– Я тоже не вижу другого выхода. С планом согласен, однако не вижу смысла тебе в этом участвовать самому. Ты мне нужен в городе, – рассудил стратиг.

– Кроме меня ставить во главе отряда некого. Остальные центурионы не имеют такого боевого опыта. Без толку людей положат.

– Давай, Иоанн, пока закончим про дела, а то уже и голова разболелась. Расскажи лучше, что тут в городе творилось, пока я лежал без памяти, -попросил его стратиг, подливая в чаши вино. Они сидели еще долго за неторопливой беседой, попивая разбавленное вино, пока солнце не стало клониться к закату, и не загудел колокол на соборе, собирая прихожан на вечернюю службу.

На террасу вышли жена и дочь стратига. Марина приветливо поздоровалась с Иоанном и спросила отца, пойдет ли он с ними на вечернюю службу?

– Нет, дочка, – ответил Андроник, – идите с мамой вдвоем, я пока еще не совсем здоров. Да и о многом следует еще подумать. Только возьмите с собой мою охрану. Не выходите в город сами. В военное время это небезопасно.

– С твоего позволения, стратиг, я составлю им компанию, тоже пойду на службу. А потом провожу обратно до дома. Если дамы не возражают? – предложил Иоанн.

По лицам жены и дочери Андроник прочел – дамы не возражают.

– Ну, раз так, идите с богом. Только после службы сразу домой. По лавкам не бегать. А то знаю я вас, до ночи за покупками ходить будете, центуриона замотаете, а у него завтра много дел и забот.

– Конечно, папочка, мы сразу домой, – прощебетала Марина, лукаво поглядывая на Иоанна, подбежала к отцу, чмокнула его в щеку и взяв центуриона под руку, важно прошествовала к воротам.

Отец с улыбкой глядел ей вслед. Жена подошла к нему и нежно поцеловав, молвила:

– Милый, мы быстро, не скучай тут без нас.

Когда вся процессия покинула пределы двора, стратиг присел, от охватившей его слабости, за мраморный стол летней террасы. Солнце клонилось к закату, завершался еще один – восемьдесят третий день осады Херсонеса.

Глава 8. Чудеса да и только

Где Волк, он же Жробейн в переводе с варяжского – Серые Лапы,

выздоравливает.

Жробейн резко пробудился оттого, что земля под его телом заколыхалась. Голубое небо потемнело, и облака, повисшие на нем, как-то неправдоподобно задвигались в сторону. За спиной он услышал чье-то сопение, и низкий женский голос произнес по-гречески:

– Ну и тяжелый ты, варяг. Полчаса тебя в дом затащить пытаюсь. А ты спишь как убитый и все никак проснуться не можешь.

Волк повернул голову и увидел знахарку, сидевшую на высоком пороге дома и вытиравшую пот с лица.

– Если бы не твой дурацкий порог, я был бы уже далеко отсюда. Я могу ходить.

Знахарка недоверчиво глянула на варяга, но возражать не стала, помогла ему подняться и, поддерживая, довела до постели.

– Хуух…. Наконец-то добрались, аж вспотел весь, – глубоко выдохнул Волк. Но сил вроде как начинает прибавляться.

– Странно, воин, что ты вообще пошел. Утром рана была открыта и кровоточила. А сейчас я не вижу на повязке следов свежей крови. Так быстро зажить не могло. Давай посмотрим, что у тебя там?

– Смотри на здоровье, – согласился Волк. – Только я смотреть не буду, а то от вида собственной крови сразу теряю память. Чужая – мне хоть бы хны, даже когда ручьем течет.

Знахарка поставила рядом с ним глубокую глиняную миску с заваренными в ней ароматными травами, в которой лежала заготовленная свежая повязка. Воин отвернулся, когда женщина принялась аккуратно снимать старую повязку, наложенную через всю грудь и спину и заканчивающуюся у левого плеча. Волк щурился и прикрывал глаза, ожидая резкой боли. Но боли он так и не почувствовал, а вскоре испачканная запекшейся кровью тряпка упала к его ногам. Первое, что он увидел, открыв глаза, это удивленный взгляд знахарки, направленный на его плечо.

Волк осторожно скосил глаза влево, где по его расчетам и должна была находиться рана. От изумления он вскрикнул. На месте раны осталось только небольшое, величиной с земляной орех, углубление, затянутое молодой кожей.

– Ого! – сказала знахарка. – Я многое видала на своем веку, но чтобы такая рана заживала за полдня, первый раз.

– Ничего нет, только рубец, – согласился Волк вслух, с опаской трогая то место, где его пронзила стрела. И, ощутив острый приступ голода, предложил:

– Давай, уважаемая, на радостях что-нибудь съедим.

Она в ответ кивнула, продолжая оставаться в глубокой задумчивости. Жробейн гораздо уверенней дошел до входной двери, переступил через злосчастный порог. Знахарка пристально смотрела вслед карими немигающими глазами.

Выйдя во двор дома, обнесенного, как оказалось, забором из связанных ивовых прутьев и закрепленных на вбитые в землю, грубо обтесанные деревянные колья, Волк огляделся. Слева стояла нехитрая выгородка из ивняка, в которой копошилась и кудахтала домашняя птица.

Перед курятником – грубое деревянное корыто, на одну треть заполненное водой. Справа аккуратно сложенный сухой валежник для очага. Волк открыл калитку, из ивовых прутьев, и вышел в сосновый лес, который окружал дом, образуя искусственную поляну. Легкий верховой ветер едва покачивал кроны высоких сосен. Где-то рядом послышался плеск воды. Волк пошел на этот звук и обнаружил ручеек, стекающий с каменистого пригорка в ложбину, образующую небольшое озерцо. Вода в нем была чиста и прозрачна настолько, что сквозь нее просматривалось дно с гранитными валунами, поросшими желто-зелеными водорослями. Жробейн посмотрел на свое отражение и вошел в воду.

Она была прохладной и приятно обволокла тело варяга. Сделав еще несколько шагов в глубину, он поплыл к впадающему в озеро ручейку, осторожно работая руками. Плавать Волк очень любил. Вода всегда его успокаивала. Хотя где-то внутри он и побаивался бездны морей и рек, понимая всю ничтожность человека перед этой стихией, но всегда стремился быть с нею рядом. Проплыв совсем немного, Волк оказался рядом с ручейком, стекавшим водопадом с высоты, образованной грядой гранитных камней.

Он нашел опору – большой плоский камень, скользкий от водорослей, – и встал под струи обжигающей воды. В самом ручье она была гораздо холодней. Вернувшись назад, он стряхнул воду с длинных русых волос и пригладил их руками.

Знахарка, посмотрев на мокрого и по пояс обнаженного Жробейна, произнесла:

– Иди в дом, там все чистое приготовлено. Как все сделаешь, позовешь, а то еда уже на столе, только тебя и жду.

Волк переоделся в простые холщовые штаны и такую же рубаху, присел на дубовую лавку за накрытый стол и позвал хозяйку. Она села напротив варяга.

– Бери, что видишь, все на столе, не стесняйся.

Волк и не стеснялся. Вдыхая запах жареного мяса, заворачивая его в тонкую необычную лепешку, он только сейчас понял, как проголодался за все это время. Хозяйка налила в деревянные кружки какого-то незнакомого напитка. Жидкость приятно обожгла гортань и язык, голова слегка закружилась.

– Ты заедай, заедай, напиток-то он крепкий, но полезный, на целебных травах настоянный.

Волк ел молча, внимательно рассматривая хозяйку дома. Одета она была в длинный, почти до пят, цветной балахон из дорогого шелка. Такую ткань он видел в Византии, у купцов с востока – мусульман. Стоила она дорого, потому что привозили ее из далекой страны, и, как говорили купцы, над производством нитей для этой ткани трудились тысячи червяков. Варяг тогда, посмеялся и не поверил.

Ноги знахарки были обуты в греческие сандалии из телячьей кожи. Длинные черные с проседью волосы обрамляли крупное лицо. Выразительные добрые карие глаза насмешливо наблюдали за жадно поглощающим пищу варягом. На шее хозяйки Волк приметил большой серебряный крест с распятием. «Такие кресты носят только христиане, – подумал он, – и знахарка явно одна из них».

Трапеза подходила к концу. Жробейн ощущал приятную истому во всем теле. Его начало клонить в дрему, но он понимал, что послеобеденный сон самое удобное время застать воина врасплох. Да и момент очень уж удачный выдался поговорить со знахаркой по душам. Слишком много накопилось вопросов, а ответы на них могли многое разъяснить и поменять в его жизни.

Жробейн это почувствовал тем внутренним чутьем, которое не раз выручало его в трудных ситуациях. Варяг внутренне встрепенулся, победив послеобеденную дрему, и задал первый вопрос:

– Как называть себя позволишь, хозяюшка? А то столько дней у тебя живу, а имени твоего не знаю. Ты про меня вроде все ведаешь. И звать меня как, и откуда я. А я в неведении маюсь, просвети недалекого.

Варяг с удивлением заметил, что его собеседница просто захлебывается от беззвучного смеха, глядя на лукавого гостя.

Обладая природной сообразительностью, Жробейн сразу понял, что знахарка если не читает его мысли, то каким-то непостижимым образом просчитывает его на два-три хода вперед, поэтому и отбросил все уловки.

– Ладно, тетушка, – определить возраст сидевшей перед ним женщины он так и не смог, а посему подобрал самое вежливое, с его точки зрения, обращение, – выкладывай все начистоту, я очень хочу понять, что же все-таки со мной произошло и почему все так, а не иначе. Зажившая буквально на глазах рана и странные сны, твой дом и этот лес с озером. Ты спасла мне жизнь. Не знаю, как и отблагодарить тебя.

Знахарка, вдоволь насмеявшись и поняв, что собеседник отбросил свои опасения и уже готов к доверительной беседе, налила в две одинаковые, похожие на пиалы, глиняные чаши душистый горячий отвар, выставила горшочек золотистого меда и, положив деревянные ложки на стол, сказала:

– Зови меня Софьей. Тетушкой Софьей.

Зачерпнув из кувшина мед, она опустила его в горячий отвар и стала неспешно помешивать. Варяг последовал ее примеру. Выпив отвар, Волк почувствовал, как приятное спокойное тепло разлилось по всему телу. Воздух заполнился душистым ароматом, дышать стало легче. И вскоре он ощутил, что его усталость и раздражение куда-то улетучились. И сейчас за столом перед знахаркой сидел прежний, полный сил варяжский воин – Волк, вольный дружинник князя Киевского Владимира.

Словно угадав в нем все эти перемены, знахарка продолжила:

– Благодарить надо не меня, Жробейн, а Господа нашего. Услышал он твой призыв, дал мне найти тебя и силы дотащить до дома. А там уже только воля Его позволила ране твоей зажить так быстро. Лекарства мои помогают, но на чудеса они не способны. Так что Бог бережет тебя, варяг.

А насчет врагов своих не беспокойся. Мало кто знает про это место, а если кто и знает, сам без моей воли и Божьей помощи найти не сможет. Защищено оно от глаз людских. Днями будешь по лесу бродить, рядом пройдешь, а домик мой не увидишь. Проверено это уже не раз.

Благодарность мне твоя, воин, приятна, но не нужна. За добрые дела не жди благодарности. Дела добрые самому Богу угодны. И потому для тебя нужны много более, чем для других. Добро и зло на небе и на земле несмываемым письмом пишутся, а затем к сотворившему их возвращаются рано или поздно. На чаше весов они постоянно, мера их ведет счет деяний жизни нашей земной. По ним и суд нам будет.

– А кто же судить нас будет, тетушка Софья? Бог? После смерти? – перебил вопросом знахарку Жробейн.

– Да, Бог – это высший судья над человеком. Но он любит всех одинаково, и всякий раз дает своим детям шанс исправить сделанные ими ошибки. И чем неразумнее его дитя, тем больше шансов к исправлению. Но с тебя, меня и таких, как мы, спрос гораздо строже будет. Ибо для суть ведающих, чьи глаза открыты, спрос не за ошибки, а за подлость, учиненную вдвойне, а то и втройне, потому что ведаем, что творим.

И нет для человека судьи более беспощадного и справедливого, чем он сам. И нет наказания страшней, чем от собственной совести наказание, убежать от которого невозможно, так как бегство от самого себя невозможно.

– А что же, если Бог все ведает, он не подскажет человеку, не вразумит, не даст по голове, чтобы одумался, исправился?

– По голове, говоришь, дать? Это можно, конечно. Да толку немного будет. Ведь сам подумай, силой только подчинить и заставить можно, но любить и понимать – никогда, хотя, наверное, бывают и исключения.

Жробейн задумался: «А тетушка-то права. Сколько раз он сам задавал себе эти же вопросы? Сколько раз круто менял свою жизнь, в поисках не столько лучшей доли, богатства и славы, а лишь в целях найти на них ответы. И каждый раз убеждался лишь в одном, что либо нет на этой земле правды, либо он, Волк, не там ее ищет.

Богатство, нажитое грабежами, не радовало. Слава, омытая кровью невинных людей, которые гибли в результате грабительских набегов на чужие земли, когда ради устрашения и наживы, а когда и просто потехи ради, победители не щадили никого, вырезая всех, даже детей и стариков.

Да, он служил и выполнял приказ, делал то же, что и все, но слабая это отговорка для собственной совести. Пытался забыть, залить вином, не получилось. Лишь со временем стал понимать, что кто бы ни отдал тебе приказ, ты всегда сам в ответе за содеянное тобой. А теперь еще знахарка то же говорит. Она права, от себя бежать некуда».

Вот почему последние пять лет он не нанимался ни к кому на воинскую службу. И даже от друга своего князя Киевского был независим. От предложений поступить к нему в дружину уклонялся. Хотя в свое время оказал ему немалую услугу, поддержав со своим северным отрядом его борьбу за Киевский стол.

– Так как же жить дальше, тетушка Софья? Как раньше жил – уже не живу, а как по-другому, не знаю. В чем найти опору?

– Ответ мой для тебя, воин, один, – молвила, указав на иконы за горящей масляной лампадкой, Софья. – Путь твой тоже один. К вере Христовой лежит он. И нет у тебя другого.

– Но примет ли меня Господь, ведь столько зла за плечами. Я не могу воскресить убитых, вернуть все вспять, и нет другой жизни у меня.

– Ты воин, Жробейн, твой путь это путь воина. Но ради чего обнажал ты свой меч? Ради кого убивал? Ответь себе сам честно на эти вопросы, подумай и пойми, наконец, что твое предназначение – не бессмысленное убийство ради славы и богатства, а защита. Защищать можно только своих родных и близких, свою землю, свой народ, веру. И только тогда ты почувствуешь правду в делах своих. А для этого важно обрести то, чего у тебя нет сейчас. Это и есть твоя твердая почва под ногами. Без нее не найдешь ты себе покоя, как ни ищи. Но все это уже скоро будет у тебя, – сказала знахарка, вставая из-за стола и давая понять, что на сегодня их разговор закончен. Однако вскоре добавила:

– Тебе есть над чем думать, ночь впереди долгая. Уйдешь к своим под стены Херсонеса завтра вечером. Так будет надежнее.

Волк, улегшись на кровати, задумчиво изучал дощатый потолок. Солнце уже окончательно зашло за горизонт. Знахарка зажгла толстую свечу и по комнате забегали блики от ее пламени.

Глава 9. Греческая вылазка

Ранним утром по улицам города пронеслась охрана стратига, сопровождающая его в направлении западных ворот. Там, между внутренней и внешней оборонительными стенами, центурион Иоанн уже построил воинов, с которыми завтра суждено ему было совершить вылазку и ударить по позициям русских варваров. А сегодня стратиг принимал у центуриона доклад о готовности отряда. Как и договаривались, отряд сформировали в основном из городского ополчения и усилили опытными бойцами, прибывшими с центурионом из Константинополя.

Стратиг миновал ворота внутренней стены и сразу оказался перед строем греческих солдат. Их доспехи поблескивали в лучах солнца. Раздалась команда центуриона. Солдаты замерли в строю. Отдав рапорт о готовности отряда, Иоанн занял свое место, слева от командира.

Достаточно было стратигу окинуть пристальным взглядом строй солдат, чтобы понять, что перед ним стоят новобранцы, и только изредка его глаза наталкивались на ветеранов.

Его друг все организовал правильно: не отделил бывалых от новичков, тем самым сделал свой отряд более управляемым и жизнеспособным, насколько в данном случае это вообще было возможно.

Стратиг подъехал на коне ближе к строю и, повысив голос, обратился к солдатам:

– Защитники Херсонеса! К вам обращаюсь я, патрикий Андроник Калокир. Беззаконные варвары-русы, не знающие культуры и веры, тщетно уже три месяца пытаются захватить наш город. Это им не удалось до сих пор и не удастся впредь. А все потому, что мощь нашей великой империи безгранична, сила ее базилевсов неисчислима, и по их решению мы завтра на рассвете нанесем варварам первый свой сокрушительный удар, от которого они не скоро опомнятся.

Воины, вам выпала великая честь быть в первых рядах тех, кто под предводительством нашего базилевса Константина, спешащего к нам на выручку, положит начало освобождению родного города. В бой вас поведет лучший центурион. Всем, кто проявит бесстрашие и храбрость, будет выплачено дополнительно из казны города по десять золотых носим. Будьте стойки в бою, не посрамите своего командира. Да пребудет с вами Бог! Все храмы Херсонеса уже молятся о победе вашего оружия. Слава базилевсам!

– Слава! Слава! Слава! – трижды нестройно и как-то понуро прокричали новобранцы.

Они явно не понимали, ради чего их оторвали от ремесел и семей и через неделю непрерывной муштры бросают в бой за крепостные стены.

Лица ветеранов, реально осознающих всю опасность завтрашней вылазки,

были суровы и серьезны. Стратиг подозвал к себе центуриона и, нагнувшись к нему, прошептал:

– Запри их в казармах, в город не пускай, разбегутся, не отыщем и через месяц. Вина дай только перед выступлением, а то со страху заранее напьются и до ворот не дойдут.

Андроник перевел взгляд на солдат и громко сказал: