Угодный богу

– Но если фараон не захочет жениться на достойнейшей? – осведомился жрец надтреснутым голосом.

– Или вообще откажется от женитьбы? – подхватил тонкогубый. – Он так странен и дик!

– Есть средство, которое можно применить в крайнем случае, – вкрадчиво промолвил верховный жрец и выразительным взглядом указал на статую.

– О, мудрый Такенс, до праздника долины еще очень много времени.

– Фараон не торопится, но он не посмеет ослушаться священного оракула! Воля Амона будет выполнена во что бы то ни стало. Для бога все равны, все – его рабы. Через несколько месяцев Амонхотеп либо женится по-хорошему, либо будет вынужден это сделать. Нужно убедить его…

В то время, как в залах храма служители вели этот разговор, в подземелье Хануахет и Амонхотеп говорили о том же.

– Он будет торопить тебя. Повелитель. Но нужно ждать прекрасного праздника долины. Тяни время.

– Зачем? – заупрямился Амонхотеп. – Наверняка у них тоже какие-то надежды связаны с этим праздником. Надежды на оракула, которым они повелевают, как хотят. Я не смогу противиться его изречению! Народ будет возмущен!

– Верь мне, повелитель. Тяни до прекрасного праздника долины, – настойчиво повторил старик.

– Но оракул будет вещать их волю! – вновь возразил фараон. – Сколько раз было так! Они найдут такую девицу, которая станет следить за каждым моим шагом!

– В этом ты прав, мой повелитель. Но жди праздника долины, – упорно повторил старый жрец.

– Если ты так уверен в своей правоте, значит, тебе известно что-то о моей будущей избраннице? – неожиданно прямо спросил повелитель.

– Это пока тайна, охраняемая богами.

– Нет, Хануахет, ты обязан, ты скажешь мне имя моей будущей супруги! – Амонхотеп зловеще приблизился к невысокой фигуре старика.

В его лице было столько решимости, что тот не выдержал:

– Имя… Имя человеку можно изменить: по своей ли воле или по воле богов… Я не могу назвать имени. На устах моих – печать молчания. Но ты увидишь ее. Сам. Смотри.

И в то же мгновение фараон ощутил где-то в голове непонятную боль, покалывание, и тут же, заслоняя реальные предметы, наплыло перед ним изображение бедной крестьянки, одетой в калазирис, без украшений. Длинные волосы, заплетенные в косички, падали на грудь, чуть обозначенную под грубой тканью. Девушка обернулась и посмотрела на Амонхотепа, прямо в глаза. От неожиданности он отпрянул, оступившись. И в тот же миг видение пропало.

– Как она прекрасна! – прошептал фараон.

– Ты видел ЕЕ.

– Кто она?

– Та, что суждена тебе богами.

Амонхотеп молчал, обдумывая увиденное.

– Она пришла, чтобы разделить с тобой свою судьбу. Она еще не знает об этом, но вскоре все станет известно. Ей только пятнадцать. Но ее сила, ее дар любить помогут тебе, о повелитель, в твоем тяжелом деле, которое ты затеешь через несколько лет.

– Какое дело? – немедленно спросил Амонхотеп.

– О, мой ученик, не спрашивай о том, что тебе до срока знать не надо. Ты должен сам постигать на опыте то, что сейчас может представляться тебе нелепым, – старик вновь уселся на каменный прохладный пол.

– Когда это произойдет? – не унимался фараон.

– Этого не знает никто. Только боги.

Владыка венцов по-мальчишески зло усмехнулся:

– И ты вновь заставляешь верить тебе на слово? А кто такой ты, Хануахет, жрец Амона, чтоб я тебе верил?

Старик повернул лицо к Амонхотепу и спокойно, с некоторым налетом печали посмотрел ему в глаза.

Повелитель несколько смутился.

– Я беспомощен и беззащитен. Я прошу у тебя совета, а в ответ… Ты потчуешь меня какими-то обещаниями, видениями о смутном грядущем. Кто же докажет мне подлинность твоих слов?

– Время, – тихо выговорил старик.

– Ну а вдруг ты заодно с верховным жрецом? – Голос Амонхотепа достиг наивысшего накала.

– Нет, – еще тише произнес Хануахет.

В глухом каменном подземелье повисла тишина. Старый жрец сидел, точно скульптура, и смотрел в пол перед собой; фараон с остановившимся взглядом и запечатлевшейся гримасой гнева стоял посреди зала и не двигался.

– Ты просил доказательств? – все так же тихо спросил старик. – Ты получишь их. Но не называй это чудесами. Способен ли ты теперь вместить это?

Он что-то пробормотал себе под нос, быстро шевеля губами, и тут же весь нижний храм осветился неведомым голубоватым светом. Странные прекрасные звуки неизвестной музыки полились в уши молодого фараона. Огонь факела приобрел очертания человеческого лица, и мирный, невероятно низкий голос раздался у Амонхотепа в голове. Его раскаты трудно было различить, но фараон все понимал без труда, точно мозг работал у него иначе, чем всегда.

– А-а-мон-хо-те-эп, – громыхало в сознании. – Будь мудр, Амонхотеп. Ты еще не готов к истине-э. Я говорю с тобой через учителя Ха-нуахета. Его устами говорит бог…

Огонь стал обыкновенным, свет померк, музыка исчезла.

Фараон, будто очнувшись, новым взглядом обвел помещение.

– Не спрашивай боле ничего, – сказал старик. – Иди и помни об одном… жди прекрасного праздника долины.

Амонхотеп постоял еще мгновение, затем быстро подошел к старому жрецу, пал на колени и порывисто стал целовать ноги учителя.

Старик опешил.

– Я все понял, – сказал фараон, – Я буду ждать священного праздника. Я постараюсь как можно дольше хранить в сердце правду. Я все выполню так, как советуешь ты, мудрейший жрец Египта.

Рука старика легла на непокрытую голову фараона, на едва успевшие отрасти короткие черные волосы. Губы жреца улыбались чему-то далекому и прекрасному, а на лбу зачернела глубокая скорбная складка.

Египет. Предместье Ипет-Исута.

В эту ночь полноликая луна щедро освещала покосившуюся хижину, одну из сотен малых крестьянских построек среди полей, примыкавших к пустыне. Крестьянин в белой повязке на бедрах, немного прихрамывая, вошел в дверь. Внутри его встречала темнота.

– Дочка, – протяжно и тихо позвал он, желая в косом лунном луче, падающем из дверного проема, разглядеть кого-то. – Доченька, проснись, Нефру!

Где-то в углу послышалось движение.

– О, отец! – воскликнул молодой женский голос. – Я думала, ты придешь на рассвете. Сейчас я зажгу огонь.

Загромыхала глиняная посуда, зашелестела солома, – она принялась раздувать тлеющие в посудине угли.

Солома весело вспыхнула, и красный огонь осветил хижину. Юная девушка бойко подбрасывала к соломе сухие ветки и траву. Длинные волосы, заплетенные в косички, падали на грудь, чуть обозначенную под грубой тканью калазириса. Даже при плохом освещении бросалась в глаза ее необыкновенная, тонкая красота.

Сделав пламя побольше, она присела рядом с отцом, случайно задев его правую ступню.

Крестьянин застонал.

– Что случилось, отец? – забеспокоилась девушка и стала бережно ощупывать отцовские ноги. – О, да у тебя здесь кровь! Ты сбил ноги!

Она бросилась искать ткань для перевязки и кувшин с водой, чтобы промыть рану:

– Потерпи.

– Мне не больно, дочка.

– О, отец, – укоряла она его. – Зачем нужно было так далеко идти? Праздник! У тебя же нет обуви, а завтра ты опять пойдешь работать на весь день, не разгибая спины. Нужно где-то взять пальмовых листьев и сплести тебе обувку.

– Ничего, дочка. Теперь-то уж мы не будем ни в чем нуждаться, – с нескрываемой радостью произнес крестьянин. – Посмотри, что я раздобыл сегодня!

– Ты нашел золото? И мы сможем купить быка, чтоб обрабатывать землю и перевозить тяжести?

– Нет, дочка, но это получше, чем деньги. Вот, смотри, – и крестьянин достал маленький белый лоскутик какой-то очень дорогой ткани, переливающейся при отблесках пламени.

– Что это? – удивилась Нефру.

– О, моя девочка! Это очень ценная вещь, – отвечал отец. – Кусочек ленты с носилок самого фараона. Мне удалось отвоевать это для тебя.

– Зачем, отец? – не поняла девушка. – Какая польза от крохотного клочка, даже если он такой красивый?

– А польза в том, что теперь в нашем доме поселится счастье и благополучие, – ответил крестьянин. – Лента упала прямо мне в руки, лента Амона. И это произошло в день коронации.

– Если так хорош лоскутик, каково же богатство самого фараона? – произнесла Нефру, крепко перевязывая пораненную ногу.

– Да, он неслыханно богат, – сдерживая стон, ответил крестьянин.

– А ты видел фараона? – быстро спросила девушка.

– Видел! – воскликнул он и тут же пожалел о сказанном.

– Какой же он? Расскажи!

– Зачем тебе?

– Отец, я хочу знать, ради кого ты ходил в такую несусветную даль!

– Глупая девочка! Блеск фараона способен ослепить любого, кто на него взглянет.

– И ты решил сберечь свое зрение? – хохотала та.

– Да знаешь ли ты, что там происходило? – Рассердился крестьянин. – Я не мог протолкаться, люди ликовали, бросались из стороны в сторону. В этой сутолоке мне поранили ногу…

– Ах, вот оно что? – Нефру хотела сказать, что никакой фараон с его лентами и богатством не стоит человеческих страданий, но встретилась взглядом с отцом и ничего не произнесла, а только улыбнулась.

– Ничего, – успокоил ее крестьянин. – Все заживет, не впервые. Другим пересчитали зубы на ступенях храма, но и они не жалуются.

Он еще долго рассуждал о пользе своего похода и ничтожности раны, которая не идет ни в какое сравнение с теми благами, которые начнут сыпаться на их хижину, одну из тысяч и тысяч в Египте, и превратят ее в настоящий дворец, окруженный тучными полями – в самое ближайшее время.

Нефру молча принесла ему лепешку и миску с водой и, когда он принялся за еду, присела перед ним на корточки, подперев кулачками подбородок. Узкая одежда плотно облегала ее стройную фигурку с острыми коленками и узкой талией. Она смотрела на отца влажными лиловыми глазами, казавшимися совсем черными в свете огня, и думала о чем-то известном только таким вот молоденьким девушкам.

– Отец, покажи мне нашего повелителя, – неожиданно попросила она с детской непосредственность.

– Зачем? – кусок застрял в горле крестьянина.

– Не знаю, – задумчиво отозвалась Нефру. – Обещай, что покажешь его. – Она положила свою голову отцу на колени.

– Ну хорошо, девочка моя, – сдался тот. – Хоть это и будет нелегко, да и нескоро… может, через месяц, а может, через год, на праздник Сед или день Амона… Я проведу тебя к храму, хорошо?

Нефру не отвечала.

Он взглянул на нее и увидел, что веки ее смежены, ресницы опущены. Она спала у его ног, как двенадцать лет назад, когда ее, малышку, мать оставила на волю богов в тени больших пальм Западного оазиса.

Глава 4.

Хеттское царство. Хаттус.

По знойным пыльным улицам столицы Хеттского государства медленно брели измученные тяжелой дорогой женщина, еще сохранившая следы молодости на лице и в фигуре, и мальчик лет десяти. Засушливое короткое лето в этой горной местности было беспощадным к непрошенным гостям. Их движения напоминали неосмысленные действия животных под ярмом. Что-то вело этих двоих мимо бедных построек по лабиринтам улиц прямо туда, где среди рукотворных садов скрывался дворец хеттского царя Суппиллулиумы.

Женщина ничем не отличалась от дочерей Малой Азии, а мальчик обращал на себя внимание редких прохожих не столько удивительным красивым, бронзовым оттенком кожи, сколько странным убогим одеянием. Он был завернут в кусок черной ткани, который постоянно разматывался, мешая идти. Когда пришлось пересекать обширную грязную площадь, засыпанную битой глиняной посудой и мусором вперемежку с навозом, на оборванцев обратили внимание чумазые подростки, вывернувшиеся им навстречу из соседней улицы. Других людей поблизости не было. Жара разогнала всех по домам и укрытиям.

– Посмотри, какие чудеса еще можно увидеть в нашем городе! – бесцеремонно воскликнул один из подростков, самый низкорослый, бесцеремонно хватая мальчика за края ткани, заменявшей тому одежду. – Тебе не слишком жарко?

Сам он ростом был не намного выше мальчика.

– Нищие на нашей территории! – захохотал другой, кривя рот. – Это незаконно!

– А, может быть, они прокаженные? Или чумные! – закричал третий с квадратным лицом, изображая испуг и шарахаясь в сторону. – Интересно, чем они болели, прежде чем попасть к нам?

– А давайте их осмотрим! – предложил первый подросток. – Я видел, как это делают придворные лекари!

– Не ври! Где ты мог это видеть? – вновь засмеялся второй.

Первый, мелкий, состроил смешную рожу и подмигнул, чем вызвал новый приступ смеха у своего веселого криворотого приятеля.

– Сперва надлежит осмотреть красотку! – крикнул третий негодник, нахально ухмыляясь и двинулся на женщину, которая в это время прижимала к себе мальчика и пятилась к стене дома.

Но маленький опередил своих друзей. Он оказался вплотную к женщине и напирал на нее, не замечая ребенка, прижавшегося к матери:

– Чего ты боишься, дура? – спросил он, не сводя глаз с незнакомки. – Мы не разбойники. Нам ничего не нужно, только познакомиться с тобой поближе.

– Я прошу вас пропустить меня и моего сына, нам надо идти. К царю, – быстро проговорила женщина, странно выговаривая слова, будто очень долго не общалась на этом языке.

– О, да ты не местная! – вскричал парень с квадратным лицом. – Ты говоришь, как иноземка! Откуда ты такая здесь взялась?

– А раз ты пришлая, кому ты тут нужна! – захохотал криворотый. – Кто станет за тебя заступаться!

– Я долгое время не была дома, а теперь возвращаюсь, – в голосе женщины вдруг зазвучали волевые нотки. – Пустите нас!

– Как бы не так! – хихикнул малютка. – Ты такая красавица!

Все трое обступили женщину, облизываясь от гнусных предвкушений. Мальчик прижимался к матери и, казалось, не понимал ни слова. Он испуганно таращился на негодяев и время от времени облизывал пересохшие губы. Он переводил взгляд с одного обидчика на другого, и его глаза горели гневом. Мать прижимала его к себе все сильнее, инстинктивно пытаясь защитить. Но она понимала, что дольше медлить нельзя.

– Я сказала, отпустите нас! – твердо сказала женщина. – Я дам выкуп!

– Как это здорово! – веселился маленький. – У тебя даже есть, чем расплатиться с нами за удовольствие, которое мы тебе сейчас доставим? Вы когда-нибудь такое слыхали?

Криворотый согнулся в приступе хохота.

– Что дашь? – угрюмо поинтересовался парень с квадратным лицом.

– У меня есть золото, – с готовностью ответила женщина, сорвала с ноги широкий браслет и протянула ему.

Квадратнолицый взял украшение, и остальные набросились на драгоценность, желая получше ее разглядеть. Они толкались рядом с женщиной и ребенком, не давая тем прохода.

Они вырывали браслет друг у друга, пробовали на зуб, подносили к глазам, царапали грязными ногтями:

– Он настоящий! Это не медь!

– А какой тяжелый!

– И явно из дальних стран, тут таких не делают.

– Ты только глянь!

– Эта дуреха украла его у какого-нибудь купца! – догадался мелкий.

– Так и есть! – поддакнул квадратнолицый.

– Нет! – вскричала женщина. – Это подарок моего мужа, Амонхотепа, фараона Египта.

На мгновение негодяи застыли, глядя на нее.

– Да? – первым нарушил паузу маленький и разразился громким смехом, который подхватили остальные.

Он припрятал добычу в мешок на поясе и подал едва заметный знак остальным.

– Ты заплатила. Пора оказать услугу! – омерзительно улыбаясь, сказал он.

Круг снова стал сжиматься.

Женщина поняла, что добром дело не кончится, и шепнула сыну по-египетски:

– Беги, Рабсун. Ты должен попасть во дворец и все рассказать царю. Отомсти за себя Египту, заклинаю тебя!

Мальчик глянул на мать и в этот момент словно перестал быть ребенком.

– Я отомщу, – прошептал он. – Всем отомщу!

– О чем разговор? – осведомился квадратнолицый, наступая на женщину.

Она заслонила собой сына и боком подвинулась вдоль стены, туда, где между домами был узкий проем.

– А ну показывай, нет ли у тебя еще золота! – приказал маленький.

Криворотый заливался радостным смехом.

– Я отдала вам последнее, что у меня было, – дрожащим голосом ответила женщина. – Мне пришлось заплатить страже, чтобы нас пропустили в город.

– Врешь, красотка, – тихо сказал маленький и с силой рванул несчастную к себе.

Раздался треск раздираемой ткани и отчаянный крик:

– Беги, Рабсун!

Мальчик, уже было юркнувший в щель между домами, на миг остолбенел, глядя на картину происходящего с его матерью. Но, быстро очнувшись, он дернулся и вприпрыжку помчался прочь, волоча за собой шлейф размотавшейся ткани.

– Смотри, щенок убегает! – крикнул квадратнолицый маленькому, и тот погнался за ребенком с азартом дикого зверя.

В считанные мгновенья он настиг жертву и прыгнул на ткань, волочившуюся по земле. Ребенок с разбега рухнул на камни, разбивая колени и лицо. Низкорослый негодяй разразился злорадным смехом и, наслаждаясь победой, некоторое время стоял над лежащим мальчишкой, а потом, боясь опоздать, кинулся прочь, туда, где были слышны приглушенные женские крики, возня, смех и ругательства. Мальчик поднял от земли залитое кровью лицо и с ненавистью посмотрел вслед своему врагу. Кровь хлестала из разбитого носа, сочилась изо рта. Мальчик утерся краем одежды, сел, потер окровавленные коленки, поплевал на них, размазывая грязь, а сам все это время смотрел в ту сторону, откуда доносились крики его несчастной матери и голоса троих подонков.

Внезапно все смолкло. Всхлипывая и растирая слезы и кровь по грязному лицу, он побрел в направлении дворца, видневшегося среди низких построек Хаттуса. Плечи мальчика вздрагивали, а полуоторванный лоскут, подобно хвосту, волочился за ним следом.

Китай.

Местечко, где пересекались караванные пути, находилось поблизости от Великой Желтой реки. Через три столетия на этом месте вырастет город Лоян, впоследствии – столица Китая, а пока здесь располагался рынок, ломившийся от обилия товаров. Недавно прибыл очередной караван, и шла бойкая торговля тканями и скотом, посудой и людьми.

Бесконечной вереницей, напоминающей гигантского удава, вытянулись ряды караванщиков. Несколько в стороне располагался ряд, где торговали продавцы-одиночки. Иноземец с длинной курчавой черной бородой и глубоко посаженными глазами следил из-под нависших смоляных бровей за тем, как хорошо идет распродажа у караванщиков. Он не кричал на весь рынок, вознося хвалу своему товару, а молча стоял, держа в одной руке повод своего верблюда, а в другой – длинную прочную веревку, противоположный конец которой крепким узлом охватывал ногу сидящего поодаль молодого человека, выделявшегося среди остальных рабов необычайно белым цветом кожи. Одеждой ему служил кусок некрашеной ткани, охватывающей бедра.

Этим молодым человеком был Тотмий. Он старался делать вид, что не замечает происходящего, и сосредоточенно водил пальцем правой руки по толстому слою пыли, покрывающей землю. Возникали очертания человеческого лица; юноша проводил по изображению ладонью, стирая созданное, и начинал рисовать снова.

Как он оказался здесь – он и сам с трудом понимал: бесконечные путешествия и постоянные лишения превратились для него в обычную жизнь. Когда корабль финикийца достиг восточного побережья Средиземного моря, Тотмия отправили дальше на восток, вместе с караваном, перевозящим ткани и другие товары финикийца. Сначала ехали на лошадях, а потом пересели на уродливых двугорбых животных. Какие страны они пересекали, Тотмий не знал. Но везде, где они были, он видел суетящихся бестолковых людей, голодных детей, просящих подаяния, и слезы слабых, истязаемых сильными. Тотмий давно потерял смысл своего путешествия, понимая, что с каждым днем все больше удаляется от своей цели. Иногда он думал про девушку-рабыню, стараясь воссоздать в памяти черты ее лица, но кроме глаз ничего вспомнить не мог и тогда дорисовывал в мыслях ее образ, который получался слишком красивым, чтобы воплотиться в реальном человеке. Тотмий хотел закрепить этот идеал в рисунке или в глине, но даже если удавалось раздобыть подходящий материал, все выходило настолько неумело и беспомощно, что юноша проклинал свое бессилие и злился на себя.

Так, пересекая землю за землей, страну за страной, караван очутился там, где люди были так смуглы, что кожа их казалась зеленой, а глаза были похожи на горящие уголья. И там финикиец, наконец, продал Тотмия какому-то чернобородому человеку за такую сумму, на которую рассчитывал.

Покупатель хотел показывать редкостного раба, как диковинку, а тот в первую же ночь попытался убежать. Чернобородый хозяин поймал его и сгоряча там избил, что несколько дней после этого Тотмий приходил в себя на грязной соломе в сарае нового хозяина. Едва поправившись, он снова сбежал, и его привели назад слуги чернобородого. Тогда разгневанный хозяин чуть не перерезал ему горло, но вовремя вспомнил о ценности раба и спрятал кинжал в ножны. А Тотмий получил несколько ударов по пяткам и снова на некоторое время утратил способность быстро бегать. Его пять ждали сарай и соломенная подстилка. Он был в отчаянии, не зная, что предпринять. Ночами звал кого-то, и этот образ приходил к нему в мутном лунном свете. Страна грез окружала его в каждом сне. А впечатления от новых земель добавляли в фантазии свежие яркие краски, вливая в Тотмия новые силы.

Когда его вернули в третий раз, ему в назидание разозлившийся хозяин собственноручно снес голову одному из своих рабов, и прибежавшие собаки принялись лизать толчками вырывающуюся из тела и растекающуюся по земле кровь несчастного. А хозяин вытер клинок полой одежды и что-то прокричал слугам. В тот же день хозяин снарядил верблюда и, взяв с собой Тотмия, связанного по рукам и ногам, отправился в восточном направлении. А у юноши перед глазами все стояла картина: собаки, лижущие теплую человеческую кровь…

Они побывали на разных рынках. И хотя многим нравился белокожий раб, никто не давал такую сумму, которую запрашивал хозяин, и приходилось ехать дальше.

Так они и добрались до рынка на Великой Желтой реке, где оказались не в самый благоприятный день: недавно прибывший караван привез много красивых рабынь и рабов, и люди толпились около караванных рядов, а к чернобородому иноземцу с его рабом пока еще никто не подходил, и тот не скрывал досады.

Неожиданно рынок еще больше зашумел и ожил. Караванщики сбились в кучу вокруг какого-то человека в зеленом халате. Они кричали и расталкивали друг друга. У одного из них в руках оказалась какая-то маленькая вещь, разглядеть которую с расстояния, разделявшего толпу и иноземца, было невозможно. Но, судя по тому, как она вспыхивала на солнце, ценность ее была необыкновенной.

Вдруг толпа двинулась вправо, влево, а затем раздалась. Из самого ее центра вышел китаец в традиционном одеянии с небольшой шкатулкой в руках, что-то положил в нее и степенно проследовал вдоль рядов каравана. Счастливчик, зажав в кулаке сверкающую вещицу, бежал за ним, о чем-то горячо рассказывая и размахивая руками, но китаец, мало понимая в его болтовне, даже не старался прислушиваться к словам собеседника. Они подошли к товарам караванщика, где обнаженные рабы и рабыни, привезенные, судя по всему, из Ассирии, восхищали статностью фигур и изысканными линиями тел, едва прикрытых клочками ткани. Китаец внимательно осматривал мужчин, заставляя их вставать и двигаться, потом сажал на место и качал головой. Караванщик суетился и сыпал словами на непонятном языке.

Уже все рабы были забракованы придирчивым китайцем. Караванщик делал отчаянные попытки продать кого-нибудь из девушек, но покупатель только отрицательно покачивал головой. Сзади пристроился внушительный хвост из зевак, завистников и тех, кто тоже желал совершить сделку с китайцем. Но тот, словно не замечая никого, медленно повернулся и направился к рядам, где торговали одиночки. Чернявый иноземец угрюмо за ним следил, а белокожий раб в пыли выводил грязным пальцем портрет прекрасной женщины с бровями вразлет, миндалевидными большими глазами и длинной шеей. Как раз в тот момент, когда он трудился над линией губ, его резко дернул за веревку мрачный хозяин. Палец сорвался и прочертил рот до самого уха. Юноша со злостью обернулся на хозяина и увидел, как тот жестами объясняется с каким-то китайцем в лоснящейся ярко-зеленой одежде и в такого же цвета головном уборе, наподобие миски. Китайцу было лет сорок-пятьдесят. Точнее определить просто не представлялось возможным, так как сбивало с толку моложавое, без единой морщины, широкое круглое лицо и немного суженные глаза, с интересом смотревшие на молодого человека.

Хозяин сделал рабу резкий жест приблизиться. Иного общения между ними не существовало. Раб подошел вплотную к хозяину.

Китаец же уставился в его глаза, будто стараясь проникнуть до самого дна души.

Юноша удивленно глянул на хозяина, на его сердитую физиономию, потом – на красивую шкатулку, обтянутую материей и расшитую цветными паутинками, которую китаец держал в руках, о чем-то поразмышлял, а затем дерзко распахнул на покупателя свои голубые глаза.