Обычные командировки. Повести об уголовном розыске

Хозяин выглянул из-за плеча своей мощной супруги, видимо, хотел что-то объяснить, но женщина оттеснила его, заявив, что больше они ничего на знают и сожалеют, что остались ждать «скорую», а не ушли, так же как тот симпатичный мужчина. Зотов перебил женщину:

– А разве вас в милиции допрашивали не вместе с тем симпатичным и хорошо одетым человеком?

– Нет. Нас допрашивали вместе с Георгием, а тот человек повернулся и ушел. Он сказал, что торопится.

Зина тоже что-то хотела спросить, но ее жестом остановил Зотов.

– Мы, в общем-то, к вам по другому вопросу. Вы не знаете, куда уехал ваш сосед Ручкин?

– Конечно знаю! В деревню к своей тете. Я говорю ему: «Слушайте, Степан, зачем вам везти Олечку, оставьте ее нам. У нас с Георгием детей нет, и мы за ней присмотрим». Он сказал, что девочке лучше будет у тетки… Где живет тетка? В деревне… В какой? Вот в какой, мы не знаем. Спросите Степана сами… Когда он приедет? Наверное, скоро.

Когда молодые люди вышли из квартиры, Зина спросила:

– Как ты думаешь, Петя, стоит нам рассказывать полковнику про этого «видного из себя и хорошо одетого человека»?

– Стоит, Зиночка, стоит, только давай сначала попытаемся узнать, как его фамилия или как зовут. Мы еще вон сколько квартир должны обойти. – Он протянул Мальцевой список.

– Хорошо, – согласилась Зина.

В этот вечер дружинникам ничего существенного найти не удалось. Ребята расстроились, и Дорохов их успокоил:

– Ладно, друзья, не огорчайтесь. Вы ведь и третьей части квартир не обошли. Возможно, и найдутся благоприятные новости. Завтра, я думаю, собираться здесь не стоит. Отправляйтесь прямо по квартирам, а вот вечером приходите в городской отдел, отчитаетесь. А может быть, – полковник сделал паузу, – и я вам что-нибудь сообщу. А сейчас всего доброго.

Зина задержалась в кабинете, видно, хотела что-то сказать, но ее потянул за руку Зотов:

– Пойдем, пойдем, ведь договорились!

По привычке проснувшись чуть свет, Александр Дмитриевич отправился в душ. Вернувшись в номер, хотел бриться, но потом решил: в парикмахерской. Наскоро проглотил несколько бутербродов, стакан кофе в гостиничном буфете и вышел на улицу.

На огромной стеклянной коробке неоновые трубки причудливо выписали французское слово «Салон». Ночью они светились, а сейчас, темнея, торчали над фасадом. Александр Дмитриевич смотрел сквозь стеклянную стену и встретился взглядом с брюнеткой, которой мастер заканчивал прическу. Женщина не отвела глаз, наоборот, с любопытством рассматривала Дорохова. Полковник улыбнулся ей и вошел в салон.

Он еще вчера узнал, что тот самый Жорж Бронштейн, о котором говорила мать Славина, работает в утреннюю смену, на втором этаже, в мужском зале. Большинство мастеров, скучая, ждали клиентов. В углу направо средних лет мужчина с черными как смоль усиками и буйной копной волос склонился над своими инструментами. «Он», – решил Александр Дмитриевич и направился к креслу парикмахера с усиками.

– Можно к вам?

– Пожалуйста, – ответил мастер, разглядывая незнакомого посетителя. – Вы у нас впервые?

– Да, вот хочу побриться.

– Прошу!

Руки Жоржа действовали уверенно, быстро, бритва была отлично направлена, и Дорохов даже закрыл глаза от удовольствия. Когда исчезли с лица остатки мыльной пены, Александр Дмитриевич согласился на компресс и начал разговор:

– Собственно, я к вам еще и по делу. Хотелось расспросить о Славине. Мне поручили вести расследование.

Руки Жоржа чуть сильнее прижали к его лицу горячую компрессную салфетку. «Хорошо, что салфетка, а не бритва», – подумал Дорохов.

– «Шипр»? – словно оттягивая предстоящий разговор, спросил Жорж.

– Терпеть не могу «Шипра»! – Александр Дмитриевич взглянул на выстроившиеся флаконы и попросил: – «Свежесть», пожалуйста.

– Странно. Все ваши коллеги любят «Шипр», – удивился Жорж, меняя пульверизатор. – А Славина я знаю давно. Мы вместе с ним в доме приезжих работали, а здесь… – Жорж на секунду замолчал и указал в сторону кресла у стеклянной стены, где, устроившись с комфортом, читала книгу молодая мастерица, – вот его место. Хороший был мастер, ничего не скажешь.

Он вместе с Дороховым подошел к кассе, подождал, пока полковник расплатится, и попросил:

– Может, нам лучше поговорить там, внизу, у директора? Я только уберу инструменты.

– Хорошо, – кивнул Дорохов.

В кабинете директора за маленьким столиком сидела та самая брюнетка, которую он только что видел через стекло. Дорохов протянул ей свое служебное удостоверение, женщина прочла и рассмеялась:

– Вот уж не думала, что вы из милиции! Когда вы меня рассматривали там, – она кивнула в сторону дамского зала, – подумала, что хотите со мной знакомиться.

– Верно. Решил познакомиться. Еще вчера. А увидев сегодня, старался отгадать вашу профессию… Но, откровенно говоря, мне и в голову не могло прийти, что вы заведуете этим стеклянным ящиком…

Женщина развела руками и предложила стул.

– А как вас величать прикажете?

– Наталья Алексеевна. Что же вас интересует в нашем заведении?

– Модные прически и красивые женщины… Не найдется ли у вас комнатушки, где можно побеседовать с вашим сотрудником Бронштейном?

– Разговаривайте здесь, а я пойду по своим делам. Понадоблюсь, Жорж меня найдет.

– Понадобитесь, Наталья Алексеевна, обязательно понадобитесь!

Жорж, Григорий Абрамович Бронштейн, наморщив лоб, старался подобрать нужные слова, о покойнике худо говорить ему не хотелось.

– Трудно мне, товарищ полковник, в двух словах рассказать, какой был Сергей. Одно время я с ним дружил, вместе гуляли, иногда выпивали, иногда в одной компании бывали, а потом у нас дружба разладилась. Не ссорились, не ругались, а встречаться стали только здесь, в парикмахерской.

– Это почему же?

– Не знаю.

– Может, простите, женщина тому причиной?

– Да нет. Зачем же. У нас разные вкусы. – Жорж замялся. – В общем, чепуха какая-то. – Он пожал плечами, наконец полураздраженно бросил: – Сегодня я заплатил, завтра я, послезавтра я… В общем-то, я нежадный, поймите меня правильно. Но почему же так, где справедливость? Если он отлучится, я его клиента не возьму, попрошу вежливо, чтобы подождал минут пять – десять… А ведь если меня минуту нет, скажет: совсем ушел… Короче, уж больно деньги любил, – решительно заключил Бронштейн. – Больше, чем своих друзей. А я ему даже помогал. Попросит: подмени на час-другой, я – пожалуйста. И всю работу в его карточку записывал.

– Добрый вы человек, Григорий Абрамович. И часто вам так приходилось?

– Да бывало… Девчонку он какую-то завел, никому, правда, не показывал. Парень от нее бегал к нему с записочками. Телефона-то в нашем заведении все нет.

– Особа-то, видно, великосветская, если еще и рассыльного имела… Брат, наверное?

– Да нет, – рассмеялся Жорж. – Борька Воронин с завода, у него и сестры-то нет.

Александр Дмитриевич, услышав фамилию приятеля Левы Ершова, по инициативе которого была написана жалоба на дружинников и Лаврова, насторожился и подумал: «Хорошо, что не успел поговорить с этим Ворониным. Теперь-то разговор будет более предметным». Не показав вида, что заинтересовался Ворониным, спросил:

– А новых друзей Сергея вы знаете?

– По-моему, друзьями он так и не обзавелся. Встречал я его в разных компаниях, сегодня с одними, завтра с другими.

– Выпивал часто?

– Когда угощали. В прошлом году задумал машину купить, так копейки зря не тратил. Пойдет в кафе обедать, берет самое что ни на есть дешевое.

– Бывали ли случаи, когда Славин ссорился, угрожал кому-нибудь или дрался?

– Нет, товарищ полковник. Я не слышал, чтобы Сергей кого-нибудь оскорбил или ударил. Но вот почему-то парни его побаивались. У нас в сквере беседка есть. Я часто туда хожу песни послушать. Приду, сяду где-нибудь в сторонке на скамейку и слушаю. А Сергей всегда прямо в беседку. Ему там и место кто-нибудь уступит, и водки нальют. Как-то, года два назад, пристали ко мне возле самой беседки несколько парней: «Похмели да похмели». Я уже хотел было от них откупиться, да вдруг приходит еще один, постарше: «А ну, мотайте отсюда, – говорит, – чего к Серегиному другу пристаете?» И тех будто ветром сдуло. На следующий день я Сергею рассказал, а он только смеется…

Дорохов попросил отыскать Наталью Алексеевну и показать ему шкаф, где хранились личные вещи и инструменты Славина.

В подвале в большой комнате, отделанной кафелем, по стенам длинной вереницей стояли узкие высокие шкафы. «Как в отеле “Мажестик”», – вспомнил Дорохов один из романов Жоржа Сименона. Все шкафы закрывались на внутренние замки, и Наталья Алексеевна принесла с собой целую связку ключей.

– Это дубликаты, – объяснила она, – я храню их у себя на всякий случай, а так у каждого есть свой ключ. Вот этот шкаф – номер четырнадцать – был закреплен за Славиным.

Она отыскала ключ и открыла дверцу.

На вешалке сиротливо висел белый халат, под ним стояли летние туфли, а рядом – небольшой черный спортивный чемоданчик.

Дорохов сначала осмотрел карманы халата. В нижнем оказалась начатая пачка «Беломора» и металлическая газовая зажигалка, в другом – носовой платок, в верхнем торчала трехцветная шариковая ручка, а в глубине оказалась маленькая, сложенная вчетверо бумажка. Александр Дмитриевич бережно ее развернул. На листке, вырванном из небольшого блокнота, четкими, почти печатными буквами было выведено несколько слов: «Сегодня, а не завтра, как договорились, жду в буфете возле ЖДС». Ни подписи, ни даты не было. Не было и имени, кому она адресована. Записка могла пролежать в кармане Славина и неделю, и месяц. Дорохов протянул ее Бронштейну, тот прочел и иронически усмехнулся:

– Лихая, видно, женщина! Сама назначает свидание, сама идет в буфет и, наверное, сама будет платить, потому что вряд ли Сергей стал бы тратиться даже на самую красивую. По-моему, эту записку принес Борька, когда Славин ушел обедать. Я ему советовал подождать, а он говорит: некогда, и убежал… У меня как раз были два клиента, и я их обслуживал. Когда вернулся Сергей, я сказал, что был Борька и оставил ему под мыльницей послание.

– Когда это было?

– Не помню точно, наверное, дня за три-четыре до убийства. В тот день я пришел с обеда, а Сергей ко мне: «Жорж, будь другом, выручи, поработай за меня, я часа на полтора раньше смотаюсь, потом за тебя отработаю». Я согласился и несколько человек обслужил на его имя. У нас с планом строго. – Бронштейн взглянул на Наталью Алексеевну: – Крутая женщина наш директор.

В чемоданчике оказались бритвы, машинка для стрижки и несколько флаконов одеколона. Директриса отметила, что одеколона этих марок она со склада не получала.

Прощаясь, Дорохов пообещал:

– Теперь, Наталья Алексеевна, я каждое утро у вас бриться буду. Жаль только, что не вы меня будете обслуживать.

– А что, я вас плохо побрил? – в шутку возмутился Жорж.

– Могу и я, – улыбнулась женщина. – Я ведь тоже мастер, причем мужской и первого разряда.

– Тогда, Жорж, извини, в следующий раз я к Наталье Алексеевне. – И Дорохов направился к двери.

На улице, отойдя на приличное расстояние от салона, Дорохов остановился и еще раз прочел записку. «Буфет у ЖДС» – что это такое? Железнодорожная станция? Он знал, что железнодорожные пути к городу еще не подведены, что до ближайшей станции сорок километров. Не могла же знакомая Славина назначать свидание так далеко от дома. Не могла? А почему? Если она не хотела афишировать свое знакомство со Славиным, ей нужно было просто сесть в автобус или такси… А может быть, в городе есть какое-то предприятие, учреждение или завод, который называется этими тремя буквами? Нужно спросить у Киселева или Рогова.

Кстати, Рогов… Нет, не так-то прост этот парень. Ловко он вчера его, старого воробья, заставил проверять ершовские показания. И ведь знал, что Левка наплел, но не стал убеждать его в этом. Сообразил, что ему, Дорохову, самому следует убедиться, что Ершов прет. И ни слова не сказал о Плетневе. Все-таки неясно, зачем понадобилось Воронину и Ершову оговаривать дружинников, особенно Лаврова? Что это они, по собственному почину или по чьей-то подсказке? Случайно ли, что Воронин носил записки парикмахеру, а потом дал ложные показания на того, кто обвиняется в его убийстве? Надо иметь в виду, что осужденные по указу о мелком хулиганстве хоть и отбывают наказание в камерах предварительного заключения, но днем их водят на работу, и они могут встретиться с кем угодно. «Посоветуюсь с Роговым. Он их тут всех знает. Интересно, как у него дела? Кого они с дружинниками разыскали сегодня?»

Дорохов, размышляя, шел на завод знакомиться с Константином Богдановым, еще с одним приятелем Славина, о котором также слышал от его матери. Может быть, тот даст наконец какую-нибудь новую зацепку, наведет на след?

В заводском комитете Дорохову предоставили свободную комнату и вызвали Константина Богданова. Это был мужчина невысокого роста лет тридцати трех – тридцати пяти. На нем ладно сидели джинсы. Короткие рукава черной шелковой рубашки едва прикрывали хорошо тренированные бицепсы и всем напоказ открывали довольно грубые татуировки. На левой руке красовался массивный браслет с квадратными японскими часами «Сейка». Достать «Сейку» даже в Москве не так-то просто. Дорохов знал, что эти часы весом больше ста граммов стали входить в моду, поэтому и продают их с рук втридорога. Вошедший задержался в дверях. На его лице было недоумение. Дорохов еще раз оглядел всю фигуру Богданова, заметил мягкие замшевые туфли, предназначавшиеся не для работы, и про себя решил: «Пижон».

– Вы Богданов?

– Да…

– Это я просил вас зайти. Садитесь, пожалуйста.

Богданов устроился на крае стула и продолжал с явным недоумением рассматривать Дорохова. Полковник протянул ему служебное удостоверение. Богданов прочел его раз, другой и, возвращая документ, с удивлением спросил:

– Что же вам от меня нужно?

– Мне поручили дело об убийстве Славина.

– А-а… – протянул Богданов. – Я знал Сергея. Жалко. Был славный малый.

– Так вот, у меня есть кое-какие неясности, а мать Славина рассказала, что вы с ним дружили.

Богданов вздохнул.

– Дружил. Может быть, особенно крепкой дружбы у нас и не было. Но мы встречались. Сергей бывал у меня дома. В прошлом году вместе ездили в отпуск в Сочи.

– Расскажите о Славине поподробнее, пожалуйста.

– Да что рассказывать-то? Парень он был хороший. Добрый, отзывчивый. Увлекался музыкой. У нас обоих магнитофоны. – Богданов говорил медленно, четкими, короткими фразами. – Я не сторонник пьянства, да и Сергей не очень-то любил выпить. Вот это нас пожалуй, и сблизило. Он был холостой, я тоже. Иногда ходили на танцы. Иногда к знакомым девушкам. Три года назад я купил «Москвич-407», не новый, и сам его ремонтировал. Славин в это время учился на курсах шоферов, он ведь, вы, должно быть, уже слышали, тоже мечтал купить машину. Когда мы познакомились, я как раз приводил в порядок свое детище, и Сергей напросился мне помогать для практики.

– Вы знаете, как он погиб?

– Со слов матери и из разговоров знаю, что его убил какой-то дружинник. Во время ссоры.

– А из-за чего они могли поссориться?

– Трудно сказать, но говорят, этот дружинник уж больно задиристый. Конечно, наводить порядок нужно, дело это доброе, но ходят слухи, что дружинники не всегда пользуются, так сказать, дозволенными средствами.

Перед Дороховым сидел мудрый, взрослый человек, сдержанная настороженность или, скорее, удивление, явно проявившееся вначале, совершенно прошло. Говорил он спокойно, уверенно, смотрел прямо, крупные черты лица, под стать фигуре, олицетворяли силу.

– Скажите, а что за девушка была у Славина?

– У него разные были, постоянством он не отличался. Последнее время дружил с одной медичкой. Серьезная женщина. Раза три мы вместе выезжали за город на моей машине.

– Как вы думаете, не знаком ли с ней дружинник?

– Не знаю. Думаю, что нет. Дружинник-то, говорят, совсем мальчишка, а эта женщина в возрасте. Мне лично представляется, что это несчастье не имеет какой-либо серьезной почвы. Этот парень мог сделать Славину замечание. Сергей – человек вспыльчивый, что-нибудь ответил резкое, дружиннику не понравилось. Больше того, допускаю, что Сергей мог его ударить, а тот, говорят, самбист – не рассчитал своих действий.

Дорохов достал сигареты, закурил, предложил своему собеседнику, но Богданов отодвинул пачку:

– Нет, спасибо, не курю.

– Лавров показывает, что Славин ему угрожал, даже собирался его убить, в руке у него был нож. Что вы об этом думаете?

– Наверное, этому Лаврову ничего не остается, как свалить все на Сергея. Но если бы у Славина появился враг, думаю, мне бы он рассказал. А нож у Сергея был, – Богданов опередил очередной вопрос полковника. – Складной, туристский, с вилкой и ложкой. Он с этим ножом всегда за город ездил да и в отпуск тоже брал.

– Лавров описывает другой нож: большой, охотничий, с пластмассовой ручкой.

– Такого ножа я у Сергея никогда не видел.

– Я хочу вас попросить: напишите все, что мне рассказали.

– Уж лучше вы сами, а то почерк у меня дрянной, да и не силен я в изложении.

Дорохов достал из папки несколько чистых листков бумаги, записал биографические данные Богданова, предупредил его об ответственности за ложные показания и быстро написал протокол. Как выяснилось, Константин Богданов в прошлом был моряк, служил на Северном флоте. Он очень внимательно прочел написанное, взял ручку и в конце показания под диктовку вывел: «Мною прочитано, записано с моих слов верно, в чем и расписываюсь».

На улице парило нестерпимо. Дорохов снял пиджак, перекинул через руку и направился к себе в городской отдел. Наступил обеденный перерыв, а идти в столовую или кафе совсем не хотелось.

– Скажите, пожалуйста, где у вас рынок? – остановил он проходившую мимо женщину.

– Рынок? – улыбнулась та. – Рынка у нас нет. У нас базар… Направо пройдете два квартала и там увидите.

Дорохов направился в указанную сторону. Он знал эти южные базары, крикливые, расцвеченные всеми летними красками. С удовольствием побродил бы сейчас, забыв о том, что привело его в эти края. Но мысли упрямо возвращались к делу. Вчера он надеялся, что беседы с приятелями Славина внесут какую-то ясность, а сегодня, наоборот, все запуталось. Жорж говорит, что Славин жадный, а Богданов, наоборот, считает добрым. Жорж рассказывает, что Сергей никогда не ввязывался в драки, а Богданов говорит, что Славин был вспыльчив, следовательно, запросто мог повздорить с первым встречным, и не только повздорить, по и при случае ударить…

Тем временем он подошел к базару, зажатому в бетон, стекло и пластик. Сделалось как-то грустно, что среди чинных столов из серых мраморных плит, укрепленных на металлических рамах, где были разложены овощи и фрукты, нельзя увидеть добрую, усталую лошадиную морду и телегу, доверху заполненную корзинами с фруктами. Не торгуясь, Дорохов купил большой полосатый арбуз, пристроился с ним возле продавца и попросил у него нож. Пожилой мужчина – скорее, даже старик с прокуренными желтыми усами – протянул ему основательно сточившийся, с узким лезвием нож. Дорохов сразу же узнал узбекский пчак. Вкрапленная в клинок позолота на трех полумесяцах еще сохранилась, а вот отделка на тонкой ручке вся высыпалась. Александр Дмитриевич разрезал арбуз, с удовольствием откусил красную прохладную мякоть и стал рассматривать нож. Есть у него дома в собственной коллекции несколько пчаков, но все их лезвия украшены маленькими пятиконечными звездочками, а здесь полумесяцы; очевидно, этот пчак намного старше своего хозяина и сделан до революции. Продавец, с симпатией поглядывавший на Дорохова, протянул ему кусок белого домашнего хлеба. Хлеб был мягкий, свежий, наверное, испекли его рано утром, прежде чем отправить хозяина с арбузами на базар. Дорохов ел арбуз и мысленно возвращался к разговору с Богдановым и не мог понять, что именно в этом разговоре его насторожило, и в горотдел милиции он шел, размышляя над тем, что же ему не понравилось в облике Богданова. Татуировки? Большой, неуклюжий, от локтя до кисти якорь, обвитый цепью. На правой руке – спасательный круг, на пальцах той же руки – четыре буквы: «Море», обычные морские наколки, выполненные плохим специалистом. Конечно, неприятно, что молодой человек обезобразил себя такими аляповатыми рисунками…

Пристроив пиджак на спинку стула, Дорохов достал из сейфа дело о прошлогодней краже и начал листать документы.

Внезапно, отодвинув в сторону папку, на чистом листе во всю длину Александр Дмитриевич нарисовал пчак, которым только что резал арбуз. Узкое, сточенное лезвие показалось ему каким-то нереальным, незаконченным, и полковник пририсовал к первому второй нож, лезвием в противоположную сторону. Старый, мирный, предназначенный для арбузов и домашнего обихода нож сразу превратился в хищный обоюдоострый кинжал. Александр Дмитриевич взял мягкий черный карандаш и обвил кинжал неширокой лентой. У вершины ручки лента закончилась злой треугольной головкой с раскрытой пастью, маленьким глазом и длинным тонким жалом. Полюбовался своим рисунком, даже посмотрел на него издали, словно проверяя, так ли уж он хорош. Видно, хотел еще что-то дорисовать, но вошел капитан Киселев, и полковник отодвинул свое «художество» в сторону.

– Скажите, капитан, что такое ЖДС?

«Ну вот, вчера “Снежок”, сегодня ЖДС! Кинжал какой-то со змеей нарисовал… Делать, что ли, ему нечего?» – подумал, а вслух сказал:

– Железнодорожная станция, наверное, в сокращенном виде.

– И я так думаю. Но ведь у вас в городе нет железнодорожной станции.

– Нет, товарищ полковник. До ближайшей сорок километров. Ведут к нам железную дорогу, наверное, на будущий год и у нас будет станция.

– А может быть, есть какое-нибудь учреждение с таким сокращенным названием? Нате, прочтите сами, – и отдал записку, что нашел в кармане халата Славина.

Киселев повертел записку, даже посмотрел ее на свет.

– Может быть, Александр Дмитриевич, это какой-нибудь Жуков Дмитрий Сергеевич.

– Возможно. Но самое интересное, что записку Славину принес Борис Воронин. Тот, что сидит у вас за мелкое хулиганство и уговорил Ершова написать на дружинников. Не думал я, что он еще и в роли почтальона выступал у покойного Славина.

– Давайте его вызовем и спросим.

– Конечно, спросим, только позже. Нужно побольше собрать сведений об этом парне, и самых свежих.

– Да чего собирать-то? У нас его как облупленного знают.

– Неважно. Пусть Рогов им поинтересуется заново. Впрочем, я ему сам об этом скажу. У меня к вам, Захар Яковлевич, две просьбы. Первая – прикажите дежурному доставить ко мне Лаврова, и пусть этот самый дежурный не сетует, если я ему отдам передачу.

– От себя, что ли? – не выдержав, съязвил Киселев.

– Нет, капитан, не от себя, а от его невесты. И еще: поручите дежурному вызвать на завтра ко мне, ну, скажем, к девяти утра, начальников уголовного розыска Степного и Железнодорожного районных отделов вместе с сотрудниками, которые ведут дела по кражам из магазинов. С делами, конечно.

– А в связи с чем, если будут спрашивать?

– Не могу же я только одним делом Лаврова заниматься. Вернусь в Москву, спросят, какая здесь оперативная обстановка, что делают по нераскрытым преступлениям у вас и у соседей. Что я отвечу?

– Как скажете, – недовольно буркнул Киселев, выходя из кабинета.

Всего лишь двое суток прошло со дня их знакомства, а Олег заметно сдал. Под глазами появилась синева, лицо осунулось. Сейчас перед Дороховым стоял глубоко несчастный человек, начинавший терять самообладание и решивший, что все случившееся может обернуться действительно бедой.

Полковник усадил Лаврова, отпустил конвой и подумал, как же вывести парня из подавленного состояния? Он был почти убежден, что если сумеет расшевелить Лаврова, вдохнуть в него оптимизм, то получит четкий, толковый ответ на свой вопрос. А такой ответ был просто необходим. Он был сейчас основным, главным и позволил бы все расставить на свои места.

– Олег, я вчера не вызвал тебя просто потому, что замотался, некогда было. – Парень опустил голову. «Не тот ключ», – решил Дорохов. – Зато теперь я знаю о тебе значительно больше. – Помолчав, внимательно взглянул на парня, тихо добавил: – Мы ищем, ищем тот нож.

Олег сидел все так же безучастно.

– У меня вчера была Зина. Возьми вот тот портфель. Кстати, я не смотрел, что там, так уж не обессудь, взглянем вместе: не полагается передачи передавать без проверки… Хотя твоя невеста вряд ли положит что-нибудь неподходящее, или я ни черта не разбираюсь в людях.

Олег несколько оживился, тут же отставил стул, на котором сидел, и стал выкладывать содержимое портфеля. В пергаментной бумаге были завернуты булочки, видимо, домашней выпечки, кружок колбасы, несколько крупных яблок, помидоры. Учебник по сопротивлению материалов, две тоненькие чистые тетрадки и записка на клочке бумаги.