Без дна. Том 1

Анатолий Иванович Сударев

Без дна. Том 1

Не по сути дело, а по делу суть.

(Такова народная мудрость)

© Сударев А. И., 2017

© Издательство «Союз писателей», оформление, 2017

Часть 1. Ожившая фреска

Авоська верёвку вьёт, небоська петлю закидывает.

(Русская пословица)

Глава первая

1

«Дружище мой дорогой! Ну не нам ли, двум хрычам старым, поиспытавшим и каких только премудростей ни вкусившим – вплоть до мудрёного постулата демократического централизма, не согласиться с тем, что у каждой нации, равно так же как и у каждого смертного, есть то, ради чего он, она, оно и проявились на этом свете. Ди-вер-си-фи-ка-ция. Кто-то, скажем, сапоги тачает, кто-то в этих сапогах по земле ходит. Об этом ещё и генералиссимус Суворов, царствие ему небесное, как-то образно сказал. Сейчас не воспроизведу, башка не та. А раз так, вот и давай теперь за Суворова. Земля ему пухом!» – «Послушай. А тебе не довольно?» – «Э нет, я знаю. Когда “довольно”, мне всегда бибикают. Сверху. Да, сигнальчик такой подают. А тебе разве нет?»

Парочка пожилых… Да, с них, пожалуй, и начнём. Почти старики. Один пришёл к другому в гости. На самом стыке тысячелетий: канун 2001 года, точнее, 29 декабря пока ещё 2000-го. Чем не повод встретиться, пожевать наполовину вставными протезами, наполовину ещё сохранившимися собственными зубами чего-нибудь вкусненького, выпить стопочку-другую веселящего напитка и, таким вот традиционным способом расслабившись, поговорить «за жизнь»? Одного поколения люди, из одного общего котла один общепитовский бульонец хлебали, а всё равно разные. Так часто бывает у друзей. Один – хозяин – склонен к меланхолии, другой – гость – скорее, холерик. Из одного искры летят, другой – холодный душ.

Того, из кого летят искры и кто с таким нестарческим апломбом рассуждает о том, кто и ради чего явился на этот свет, кличут Виктором Валентиновичем Мовчаном, сорок пятого года рожденья. Холодный душ, предупреждающий, что во всём до́лжно соблюдать меру, олицетворяется Игорем Олеговичем Танеевым. Он на пару лет своего пламенного собеседника постарше. Внешне они также разнятся. Виктор Валентинович почти вылитая копия известного в своё время писателя, публициста и общественного деятеля Владимира Галактионовича Короленко. Копия прежде всего благодаря своей пышной, вьющейся шевелюре, мохнатым бровям и богатой растительностью бороде; и то, и другое, и третье уже очень заметно побеленное сединой. Игорь же Олегович, если использовать тот же весьма удобный инструмент сравнительного описания внешности, очень напоминает другого, куда более прославившегося писателя Ивана Бунина, каким он предстаёт на фотографиях в его уже преклонном возрасте, то есть без «молодой» бородки – гладко выбритым, с редкими, тщательно зачёсанными на правый пробор, также тронутыми сединой волосами. Они не только на данный момент «собутыльники», не только друзья-товарищи, но и родственники: Виктор Валентинович приходится Игорю Олеговичу шурином. Точнее, приходился, потому что Игорь Олегович и сестра Виктора Валентиновича Тоня в разводе уже почти три десятка лет.

Познакомило же эту парочку то, что оба были когда-то «политкаторжанами». Оба получили в отместку за инкриминируемое им «враждебное отношение к существующей Советской власти» соответствующие «политические» статьи 70 ч. I и 72 УК РСФСР. Статьи одни, отбывали наказание в одном исправительно-трудовом лагере, но «нарушали» в разных географических точках страны (один здесь, в Краснохолмске, другой в тогда ещё Ленинграде), совершенно не подозревая о существовании друг друга. Разными были и переносимые ими уже на завершающем этапе их жизни хвори: Игорь Олегович вот уже седьмой год как «мирно сосуществовал» с сахарным диабетом, а Виктор Валентинович перемогал как мог язву желудка. У того и другого были, таким образом, свои пищевые и питьевые табу. Игорь Олегович, однако, мог позволить себе рюмку-другую настоящего коньяка, а Виктор Валентинович обходил запреты с помощью специальной настойки на целебных травах, которой его периодически снабжала его живущая в деревне и ещё помнящая «древние» рецепты родственница.

Только что пошёл одиннадцатый час, и Виктор Валентинович начал собираться в дорогу. Он жил в спальном районе, то есть на окраине, в городском подбрюшье; Игорь же Олегович – в самом сердце города, напротив епархиального храма Богоявления.

«Я тебя немножко провожу», – предложил Игорь Олегович. Знал, что погода сейчас идеальная для прогулок: лёгкий морозец, редкий снежок. Да и содержимое трёх выпитых им рюмок гнало его из тесной душноватой квартирки. «Где ты Новый год-то собираешься встречать? – поинтересовался Виктор Валентинович, когда они уже вышли со двора на улицу и направились в сторону ближайшей автобусной остановки. – Опять один? Приходил бы к нам. Всё веселей».

У Виктора Валентиновича обширное (по современным, разумеется, понятиям) семейство: сын и две дочери, у которых уже давно свои сыновья и дочери, все удивительно похожие на Виктора Валентиновича громкими, звонкими голосами, шумным темпераментом – все неуёмные спорщики и любители поесть, попить и попеть. С ними было бы действительно весело, но лишь в самом начале, а потом пришли бы ощущение усталости и желание поскорее уединиться. Игорь Олегович через это уже проходил, и повторяться не хотелось.

«Тонька-то, я знаю, тебя не забывает. Надеюсь, всё-таки и на этот раз навестит?» «Тонька» – это его сестра, бывшая жена Игоря Олеговича. Однако хоть и бывшая, но время от времени по определённым датам заглядывающая к Игорю Олеговичу «на огонёк». «Да, – с удовольствием подтвердил Игорь Олегович, – мы договорились. На первое». – «Всё-таки что меня сейчас больше всего волнует, – до автобусной остановки едва ли не рукой подать, когда Виктором Валентиновичем овладело желание поговорить на какую-нибудь “высокую” тему, – это проблема почти неизбежного, лоб в лоб столкновения двух, а то и трёх цивилизаций сразу. А предпосылок к такому столкновению воз и маленькая тележка. Вот и будет нам всем полный… Послушай, старче… Погодка-то какая! Чуешь?.. Не хочется опять в четырёх стенах. Проводи меня до следующей остановки, а по дороге про неизбежный Армагеддон и поговорим».

Приятели одолели примерно треть пути, когда всё же решились расстаться. Виктор Валентинович «оседлал» кстати подкативший автобус, а Игорь Олегович поддался желанию вернуться к себе наиболее примитивным способом, то есть пешочком. Будущий вселенский Армагеддон это, конечно, интересно, волнительно, но как быть с ощущением, что какой-то маленький игрушечный Армагеддон с тобой лично УЖЕ случился? И сказывается он в том, что данную тебе ради чего-то жизнь ты, мягко скажем, проворонил, потратил на пустяки. Не на пустые забавы, нет! – на бесплодные химеры, на нереальные, не выдерживающие первого же столкновения с грубой действительностью проекты. Как с этим-то быть?.. Вот что сейчас занимало потревоженный отчасти экспансивным другом, отчасти несколькими рюмками четырёхзвёздочного армянского коньяка ум неспешно, нога за ногу, бредущего Игоря Олеговича.

Разными у только что расставшихся приятелей были не только нажитые ими физические недуги, но и степень их «враждебности к существующему строю», равно как и полученное ими за эту «враждебность» наказание. Витя Мовчан до поры до времени был более чем лояльным по отношению к «существующему строю», даже его адептом, свято верил в цели и идеалы «строителя коммунизма», был активным комсомольцем. Вплоть до момента, когда одна из его сокурсниц (а он тогда был студентом исторического факультета краснохолмского пединститута) не поделилась с ним, что забеременела от «главного комсомольца» на факультете и не представляет, как ей быть дальше, потому что «он ведь теперь даже на меня не посмотрит». Витю Мовчана, как человека пылко ратующего за «справедливость» везде и во всём, такое поведение возмутило – покатил бочку на главного комсомольца, и вот… Как-то ранним утром в комнатку в институтском общежитии нагрянула команда «карателей из органов». Улов оказался не ахти, можно сказать, стандартный для хотя бы мало-мальски задумывающегося студента исторического факультета: пожелтевшие вырезки из старых газет времён разоблачения «предательских шаек» Бухарина, Каменева и Зиновьева, номер «Нового мира» с «Одним днём из жизни Ивана Денисовича», распечатанная на пишмашинке книга «Крутой маршрут» и, что самое страшное, фотокопия книги югославского коммуниста-ревизиониста Милована Джиласа «Новый класс». Но этого оказалось достаточным, чтобы приговорить Витю Мовчана к двум с половиной годам строгого режима с отбыванием срока в исправительно-трудовом лагере.

Иное дело – Игорь Танеев. Он шёл по пути «враждебной организованной деятельности в целях подрыва Советской власти» (цитата из приговора) довольно долго, не один год, и не в одиночку, а в компании с единомышленниками, с какими-то планами по преображению страны и с полным осознанием, чем ему это грозит. Ко всему прочему, в арсенале «антисоветской группы» был ржавый, уже отказывающийся по причине старости стрелять револьвер системы «наган» времён, пожалуй, гражданской войны. Понятно, что и вынесенный конкретно Игорю Танееву приговор в Ленинградском областном суде оказался весьма суровым: шесть лет строгого режима. Ко времени, когда Игоря Танеева доставили в Дубравлаг, Витя Мовчан уже превратился в «бывалого» заключённого: до отбытия положенного ему срока оставалось около полугода. Он трудился на пилораме. В подручные к нему и направили новичка Игоря Танеева. Так между ними завязалась до сих пор не развязывающаяся дружба.

Скоро одиннадцать, время для «жаворонка», каким является Игорь Олегович, довольно позднее, и он решает чуточку подсократить себе дорогу: сворачивает с улицы и идёт дворами. Чуть-чуть не дошёл до ограды, огибающей прихрамовый скверик (только обогни скверик – и окажешься лицом к лицу со своим домом), когда заметил, что из-за ствола одного из окружающих его сейчас со всех сторон деревьев высовывается чья-то голова. Да не просто голова, но и рожки как будто какие-то ветвятся. Вот хоть далеко уже и не ребёнок Игорь Олегович – да и ребёнком-то он никогда ни в какую чертовщину не верил – а тут вдруг как-то сразу оторопь взяла. Да, жутковато стало. «А что, если… Да нет! Ерунда какая! Это всё наше недавнее… переливание из пустого в порожнее. Да ещё три стопки коньяку. Всё в ту же корзину. Поэтому мне сейчас и мерещится».

Игорь Олегович не спускает глаз с жутковатой головы, и в этот же момент из-за его спины раздаётся ломающийся, как у подростка, голос: «Дяденька, это случайно не вы обронили?» Игорь Олегович живо оборачивается: метрах в пяти от него какой-то паренёк… Нет, на чёрта ни капельки не похож. Пацан как пацан. Не страшный. Протягивает Игорю Олеговичу какой-то свёрток. Игорь Олегович такому обороту даже обрадовался. Чего бы этот паренёк с его свёртком ему сейчас ни сулил – всё лучше чёрта. «Нет-нет! С чего ты взял? Это не моё!» – «А вы посмотрите. Может, всё-таки ваше?» – настырный паренёк приближается к Игорю Олеговичу, протягивая всё тот же злополучный предмет. «Да нет же! Я уже сказал. При мне не было никакого свёртка!»

Только успел отречься, из-за деревьев начинают выползать, как тараканы из щелей… нет, не черти, обыкновенная гопота-мелюзга. Действуют по всем правилам боевой операции: окружают, берут Игоря Олеговича в плотное кольцо. Среди них и тот, кто напугал его своим чертовским подобием: в вязаной шапочке с парой длинных отростков. Что-то типа шутовского колпака, только без бубенчиков. Вот вам и рога! Догадался Игорь Олегович, во что он попал: нет, не в прошлую Россию с её причудливыми типами, забубёнными, скажем, головушками, подвыпившими мастеровыми или купчиками, а в Россию нынешнюю, с её беспризорной, без бога и без царя в голове, бестолковой, промышляющей кто во что горазд недорослью.

«Что вам от меня надо?!» – «Часы, дедушка, сымай», – это тот, с кого началось приставанье со свёртком, по-видимому их вожак. «Они у меня старенькие. “Ракета”». – «Неважно. Сойдёт и “Ракета”. И кошелёк». В кошельке у Игоря Олеговича, что и в кармане – то есть вошь на аркане, поэтому даже спорить с вымогателями не стал. «А больше-то вам и поживиться у меня нечем, – он даже как будто пожалел лихих малолеток-разбойничков. – Что, видимо, совсем плохо приходится, если на такую гадость решились?» – «Да пошёл ты…» – как-то совсем без огонька отбрехнулся вожак. «А можно?» – Игорь Олегович в меру сил пытается сохранять хладнокровие. Разбойнички-малолетки молча расступились, а обездоленный Игорь Олегович возобновил своё передвиженье в сторону дома. Такова цена ночной прогулки с другом. В следующий раз, может, будет умней. А впрочем, едва ли: умней он уже никогда не станет, таким же дурнем и умрёт.

2

Краснохолмский губернатор Николай Юрьевич Поваров покидал один из многочисленных подъездов Белого дома крайне раздосадованным. Он очень долго и тщательно готовился к этой встрече. Помощники, секретари, замы, консультанты, эксперты подготовили ему подробную записку, суть которой сводилась к призыву: «Люди добрые! Последнее доживаем! Караул! Спасите!» И всё – упс! – коту под хвост. «Нет на вас лишних денег. Кризис. Казна пуста. Изыскивайте сами. Вы же человек далеко не бедный – поскребите по сусекам. А мы, к сожаленью…» И прочее и прочее.

«Это всё оттого, что я не их масти, – подумал он, усаживаясь в дожидающийся его у подъезда “бьюик”. – Выбирался б я, допустим, от “Россия, вперёд!”, смотришь, и разговаривали бы тогда совсем по-другому. А так, в их даже интересах, чтобы Краснохолмская область пошла ко дну. Наука другим». Такого рода пасынком в глазах федеральной власти Николай Юрьевич ощущал себя уже при бывшем правителе Ельцине, а с недавним воцарением этого белобрысого питерского выскочки с пронизывающим холодным взглядом (глянет на тебя – аж мурашки по коже) ничего не изменилось. Наоборот, Николай Юрьевич, кажется, стал им казаться ещё большим изгоем. Да, он избирался на пост губернатора – не в силу каких-то убеждений (не было у Николая Юрьевича никогда каких-то особых убеждений, хотя и состоял прежде в КПСС и даже исполнял обязанности партийного функционера среднего звена), а так уж обстоятельства сложились – от неугодной, хотя и терпимой властью ЛДПР.

«Теперь в гостиницу, Вася. Оттуда сразу на вокзал», – распорядился Николай Юрьевич, уже оказавшись в машине. Ему необходимо было быть в Краснохолмске уже ранним утром: на десять ноль-ноль была намечена последняя в 2000 году сессия, на которой ему предстояло выступить с предновогодней речью. Жена, в силу состояния её здоровья, не переносила длительные автомобильные поездки, поэтому возвращаться должны были скорым Москва – Челябинск. Отправление – двадцать два двенадцать, а с Марией Павловной обычная женская история: ещё не успела собраться. «Не волнуйся, у нас ещё достаточно времени».

Мария Павловна – коренная москвичка. Николай Юрьевич высмотрел её ещё студентом Московского института железнодорожного транспорта. Но хотя и москвичка, её как будто перенесло на машине времени из какой-нибудь тургеневской усадьбы прямо в конец железобетонного двадцатого столетия. К тому же, как оказалось, Коля Поваров был ещё и первым мужчиной в её жизни. А ведь ко времени их первой брачной ночи ей стукнуло солидных двадцать четыре! Как после этого плохо относиться к жене? Это же в наше время настоящий уникум! Уже по дороге на Ярославский вокзал услышал от неё: «Знаешь… Я этим утром разговаривала с Бенедиктом Бенедиктовичем, он позвонил…» – «Да… И что?» – «Поинтересовался, как у нас дела. Я ответила, что всё в порядке. Очень жалеет, что слишком поздно узнал, что ты в Москве. Попросил передать, чтобы ты с ним при удобном случае как-то связался». – «Свяжусь».

Этот Бенедикт Бенедиктович… Где-то с полгода назад Николай Юрьевич встретился с ним во время одной из такого же рода блиц-поездок в Москву. Встретился по инициативе именно Марии Павловны (она, так уж получилось, познакомилась с ним раньше), и он предложил краснохолмскому губернатору проект, прямо скажем, весьма неординарный, вызвавший у него поначалу серьёзные сомненья. Сомненья оставались, но Рубикон уже был перейдён, дело двигалось к завершению. Отступать было поздно.

«Ты не сердишься на меня?» – осторожно поинтересовалась Мария Павловна. «В смысле?» – «Что я ему так сказала. Насчёт порядка. Ты же действительно, помнится, мне говорил, что дом к февралю будет полностью готов». – «Да нет, всё нормально. Я знаю, там сейчас идут последние отделочные работы. Однако мой тебе совет. Как бы ты к этому Бенедикту ни относилась, но… ты человек не деловой, держись подальше от него. Если у него какие-то вопросы – пускай в следующий раз дождётся меня, обратится напрямую ко мне».

Николаю Юрьевичу в принципе не нравилось, когда что-то делалось за его спиной, а потом ему приходилось отдуваться за последствия. А этот Бенедикт Бенедиктович… Да ещё с какой-то зловещей фамилией Вельзевулский… Личность скользкая, так пока и недовыясненная Николаем Юрьевичем. Он уже и свою службу безопасности поставил на уши, чтобы те – кровь из носу – раздобыли об этом Вельзевулском подробную информацию: порядочно времени прошло с их первой встречи, но воз почти и ныне там. Осторожный человек. Почти никаких следов после себя не оставляет. Речь же сейчас шла о доме на территории пришедшей в полный упадок и запустенье усадьбы, принадлежавшей ещё до той, далёкой революции очень известной в Краснохолмске дворянской фамилии Танеевых и пользовавшейся до сих пор в народе широкой известностью под именем «Танеевой дачи». Именно вокруг неё и затевался весь этот шурум-бурум, слегка смущающий Николая Юрьевича своей экстравагантностью и пока неясными последствиями и для его личной карьеры, и для всей Краснохолмщины, хозяином которой он сейчас считался.

Как ни старался водитель, ещё чуть-чуть, каких-то, может, минуты три – и скорый ушёл бы без них. Но, слава богу, успели. Итак, одиннадцатый час. Около восьми утра будут в Краснохолмске. Только тронулся поезд, уставший за день Николай Юрьевич стал готовиться ко сну. «Ложись, ложись, – разрешила Мария Павловна. – Я ещё немного почитаю». Мария Павловна – большая любительница почитать, особенно на сон грядущий, чего не скажешь о Николае Юрьевиче. Зато у него крепкая нервная система, он обычно засыпает почти мгновенно, стоит только положить голову на подушку. Сегодняшняя ночь не стала исключением.

Предки Николая Юрьевича Поварова представляли когда-то могущественный клан, им принадлежало почти сорок процентов мукомольной индустрии в Вятской губернии. После случившегося в 1917 году государственного переворота большинство Поваровых быстренько смекнуло, что к чему, и переметнулось за границу. Прямой же предок Николая Юрьевича по каким-то своим соображениям остался в новом государственном образовании, но, спокойствия ради, переехал из Вятки в Краснохолмск, где Поваровых совсем не знали, и продолжил существование в роли скромного совслужащего. Настолько скромного, что сумел пережить все разразившиеся во времена распоясавшегося ГПУ кровавые чистки. Отец же Николая Юрьевича был очень популярным в Краснохолмске стоматологом-протезистом. Чтобы стать его клиентом, желающие занимали очередь перед дверями клиники за пять-шесть часов до открытия. А ещё, пользуясь своими знакомствами в среде власть имущих, он приобрёл патент и стал на совершенно легальных основаниях заниматься весьма доходной, по советским, разумеется, понятиям, частной практикой.

Детство и юность Коли Поварова были вполне безоблачными. Судя по скромным советским меркам, он не знал недостатка ни в чём. И якшался, как правило, только с отпрысками тех, чьи родители были причастны к управлению городом и областью. Он ни в чём от них не отставал, по уму, сообразительности многих превосходил, и всё равно его никогда не оставляло ощущенье, что на него в их компании смотрели как на сына лакея, которому дозволено появляться в гостиной господ. Он не завидовал своим сверстникам, чьи родители были высокопоставленными советскими чиновниками, он их тихо, незаметно ненавидел и мечтал о времени, когда всё изменится. Когда последний станет первым. Отец хотел, чтобы сын унаследовал его профессию, но Николаю омерзительно было даже думать, что ему тоже придётся заниматься чьими-то чужими пломбами и кариесами. Он поступил вначале на заочное отделенье МИИТ, а через пару лет перебрался на дневное. Учился неплохо, но главной для него стала общественная работа – вначале на уровне факультета, под конец – института в целом. Став дипломированным инженером со специализацией «Управление техническим составом железнодорожного пути», Николай получил направление в родной Краснохолмск на должность главного инженера станции Краснохолмск-товарная, но долго на этом скучном месте его не мариновали. Молодой энергичный коммунист был приглашён на работу инструктором в районный комитет партии, через пару лет перебрался в хозяйственный отдел горкома, занимался разными проблемами, но перестройка застала его в тот момент, когда ему было поручено навести порядок в завшивевшей сфере погребальноритуальных услуг. Он, как лесной почуявший добычу клещ, вцепился в эту должность. Через пять-шесть лет, когда горком в прежнем виде перестал существовать, своевременно расставшийся с уже ненужным партбилетом Николай Юрьевич стал полновластным хозяином всех погостов и агентств ритуальных услуг в Краснохолмске и Краснохолмской области. Он добился почти всего, чего хотел: сын лакея, прислуживающего господам, сам превратился в господина, дарящего право своим бывшим хозяевам найти вечный покой ровно в том месте, где б им самим или их потомкам хотелось упокоиться больше всего. Поток денег, который и в самом волшебном сне, наверное, не снился стоматологу Поварову, хлынул в карманы президента компании ОАО «В Вечность с комфортом». Но амбиции Николая Юрьевича, конечно же, простирались куда дальше и глубже. Деньги это, разумеется, хорошо. Кто спорит? Но вкупе с властью это намного лучше. Так что, исходя из этих прагматичных соображений, уже два с половиной года как он включился в очередную предвыборную гонку на пост краснохолмского губернатора. И выиграл её! Пусть даже и с ничтожным преимуществом (ноль десятых процента), отчего в городе было много пересудов, исков, пересчётов (словом, победа висела на волоске) – и всё-таки оказался победителем. Теперь Николай Юрьевич работал, мечтая перебраться в Белый дом, в котором ему сегодня дали откровенного педеля под зад. Да, не любят его там и ничуть не скрывают этого. Однако смеётся тот, кто смеётся последним, не так ли?..

3

Ровно в 4 часа 31 декабря…

Впрочем, нет! Стоп. Вначале скромные авторские «пять копеек». Мы живём в алгоритме всё усиливающегося ускорения, это никакое не открытие Америк – общее место. Нам всё чаще не хватает элементарной выдержки, не говоря уже о долготерпении. Это касается всех сфер жизни, в том числе и той, где речь идёт о чтении книг. Это в прошлом, когда тебя ждёт ничем особенным не заполненный, бесконечно тянущийся вечер, и чем толще томик в руках, тем радостнее: скука тебе не грозит. Сейчас… едва открыл книгу, только-только разобрался, кто с кем, – хочется поскорее развязки. Поэтому раздражает, утомляет всё, что не имеет прямого отношения к «экшн»: пейзаж, фон, интонация, настроение, атмосфера. «Долой!» Специально для такого рода читателя рекомендация от автора: можете спокойно, не испытывая ни малейших мук совести, перепрыгнуть через нижеследующий текст. Возобновляйте чтение с раздела 4. На вашем восприятии интриги повествования это ни капельки не скажется.

Итак, ровно в 4 часа 31 декабря 2000 года от Рождества Христова ожила звонница главного в Краснохолмске Богоявленского храма, перекличкой колоколов заблаговестила о начале заутрени. И это как будто послужило сигналом: вскоре Краснохолмск стал привычно расставаться с утренними сновидениями. Последние четыре часа над городом витийствовала снежная буря. Правда, сейчас она уже улеглась, но видимые следы её деятельности остались: побелевшие крыши, тротуары, ещё более отягощённые пухлыми наростами, пригнувшиеся к земле ветви деревьев. И вообще весь город выглядел так, будто его накрыло белым саваном. Если посмотреть откуда-нибудь сверху (с той же звонницы, например), на этом саване, там, где есть по соседству электричество, особенно заметны чёрные копошащиеся точки: прежде всего, это выходящие из подворотен вооружённые деревянными лопатами и железными скребками дворники. Работы им непочатый край. Право же, не позавидуешь. Вслед за дворниками, с получасовым интервалом, задвигались точки пожирнее: членистоногие каракатицеподобные снегоуборочные машины. В основном суетятся там, где по традиции кучкуется основная масса сановных административных зданий, то есть по центру; а на всякого рода плебейские кварталы их уже катастрофически не хватает.

Прошло ещё с полчаса, и побежали-побежали – как потревоженные таракашки, кое-как преодолевая, объезжая ещё не убранные снежные заносы, сугробы, – юркие легковушки, а вслед за ними машины и посолиднее, погрузнее, те, например, что развозят по булочным только что испечённый на хлебокомбинате имени знатного смутьяна Степана Разина разнообразный, пахнущий особенно аппетитно по утрам хлебный товар. Ещё чуть-чуть – и на пребывающей в зимнем отпуске, вросшей в лёд с припорошёнными рыбачьими лунками приволжской пристани вспыхнули многоцветные, развешанные, как бусы на женской шее, новогодние гирлянды. Обычно не очень заметные, сейчас, на общем тёмном фоне, они выглядят необыкновенно, почти ослепляюще яркими. Отбрасываемый ими свет настолько эффектен, что взбодрился и пребывающий до сей поры в кромешной тьме противоположный речной берег: стали заметными ближе всех вынесенные к речному урезу пёстрые сельские избушки на курьих ножках. А потом настал черёд приступить к активной жизни и спальным кварталам города. Тем, где преимущественно селится самый энергичный, вперёдсмотрящий, добивающийся исполнения своих желаний и потребностей работящий люд – будь это служащие или пролетарии. И только вслед за ними, в самую последнюю очередь, открывает, протирает глаза так называемый «Старый город». Тот, где, помимо уже упомянутых чиновных административных зданий, толпятся ещё и старой, дореволюционной постройки трёх-, четырёхэтажные, ещё держащиеся на древнем цементном чудо-замесе, упрямо не поддающиеся распаду и тлению дома. В них, ютясь в коммуналках, в основном доживает свой век неприхотливая, робкая, застенчивая (словом, такая, как и везде) краснохолмская интеллигенция. Или уже отчаявшиеся добиться чего-то более их достойного, махнувшие на всё рукой, уже дышащие на ладан дряблые старички-пенсионеры. А вот горделиво возвышающаяся на центральной Советской площади главная городская новогодняя ёлка так всю ночь ни на секунду и не угасала. Не только горит, но ещё и многозначительно подмигивает просыпающимся краснохолмчанам своими бесчисленными огоньками. А венчает эту ёлку уже не пятиконечная, как бывало в недавнюю советскую пору, звезда, а гордо, невозмутимо взирающий одновременно на Запад и Восток двуглавый орёл.