Санктуарий

Дэниела нет – но я ему все равно нужна.

Бриджит ни о чем не спрашивает, пока я не наедаюсь, отодвигая салатницу. К ней Сара привязала бирку, написав своим округлым почерком: «Люблю тебя и сделаю все, ты только скажи, С». Я тереблю записку, пересказывая Бриджит то, что сказал мне голос в телефоне. Слова застревают в горле.

– Это был репортер, я не разобрала откуда, с ужасными вопросами. Дэн употреблял наркотики? Пил? Были ли на вечеринке наркотики и спиртное? А потом… Глупости. Гадости, – мне приходится остановиться, чтобы взять себя в руки. – Какая-то чушь насчет показа порно на вечеринке.

Едва эти слова слетели у меня с языка, как я уже жалею, что сказала про это. Но, с другой стороны, если репортеры знают, то, конечно, и полгорода тоже. Уверена, что Черил соберет все сплетни, гуляющие по школе, и передаст их Бриджит за ужином. Еще пара часов – и моя подруга будет знать больше, чем я.

– Порно?

Бриджит недоумевает. Она бывает такой простушкой – как ее глуповатая дочка. Наверное, она впервые рада, что Иззи изгой и не получила приглашения на вечеринку, которую местный телеканал уже назвал «кошмаром любого родителя».

– Оказывается, несколько ребят сказали копам, что на стену спроецировали кое-что. И не просто выбранное наугад порно: съемку Дэниела с девицей.

– С девицей? Дэниела с Харпер?

– Откуда мне знать. Просто какие-то ребята сказали какую-то чепуху. Ребята, которые были пьяны и находились в здании, полном дыма, Бога ради!

– Звучит…

У Бриджит нет слов. Не знаю, существуют ли вообще слова, чтобы описать происходящее. И вдруг я уже не горюю – я в ярости.

– Та журналистка сказала, что просто «следит за ходом расследования». Какого расследования? Тэд Болт стоял со мной, пока Майкл опознавал тело нашего сына, и обещал позаботиться, чтобы следователь от штата быстро составил доклад и оставил нас в покое. И вот теперь кто-то начал копаться в грязном белье. Разве мало того, что его больше нет? Моего малыша больше нет…

И я снова срываюсь. Слезы. Сопли. Меня трясет. Полный набор. Я теперь всегда буду так жить? Мечась от горя к ярости и обратно? Без передышек. Получая удары снова и снова, со всех сторон.

Бриджит кладет руку мне на спину и обводит взглядом мой пустой дом.

– А где же Майкл?

– Совещание на факультете. Вечером вернется. Работа поможет ему держаться.

Или так он мне сказал. А я заорала, что наш единственный ребенок мертв и пусть его совещание катится к чертям, но он все равно поехал.

Может, это и правда ему поможет. Я не должна обижаться из-за того, что он может сбежать, утопить горе в работе. А у меня такой отдушины нет: ведь я перестала преподавать, когда мы поженились.

И только тут я понимаю – по-настоящему понимаю – сколько же я потеряла. Мужа, которого я вижу только в выходные. Карьеру, которую я бросила. И все это мне всегда компенсировал Дэниел.

А теперь у меня нет ничего. Вообще ничего.

И какой-то следователь решил извалять моего сына в грязи, когда он еще даже не в могиле!

Я этого не допущу.

Я начинаю искать сумочку и ключи от машины.

– Эби? Я не дам тебе сесть за руль, – говорит Бриджит.

– Ну, тебе меня не остановить.

– Ладно. Давай я поведу. Куда нам?

Я подталкиваю ключи к ней по столешнице – и снова вижу записку от Сары. «Сделаю все…»

Мне приходит в голову сумасшедшая мысль. Вместо того чтобы ехать к копам, я могу поехать к подруге-ведьме.

Но это безумие.

– В отделение полиции, конечно. У меня есть вопросы.

5

Мэгги

Я вчера заходила в больницу, чтобы поговорить с Харпер Фенн и другими ребятами, которых госпитализировали, и знаете что? Отравление продуктами горения и ожог трахеи означают, что ей строго запрещено разговаривать как минимум тридцать шесть часов. Да и потом стараться молчать. Если она хоть немного похожа на двух ребят моей кузины, мы могли бы провести опрос смс-ками.

Свидетели утверждают, что она «вышла из себя» в разгар вечеринки. Видели, как она орет и визжит. Никто не может сказать мне, в чем было дело, но не надо быть лучшим студентом академии, чтобы заподозрить, что это связано с тем «грязном видео», о котором упоминали несколько участников вечеринки.

Конечно, все говорят, что толком ничего не рассмотрели. Но подразумевают одно и то же. Это не просто включить ради смеха порносайт. Это видео с теми людьми, которых они знали.

По слухам там был снят сам Дэниел. Вероятно, какие-то ребята из команды прокрутили видео по приколу. Может, там с ним снята Харпер. Может, другая девица.

В любом случае, это гарантировало ссору между ними. Она в гневе удаляется. Он пытается ее догнать, но он слишком пьян, спотыкается… и падает.

– Мэм? – снова повторяет регистратор.

– Извините. Вы сказали «выписана».

– Ага, ее выписали… о, всего несколько минут назад, – регистратор хмурится, глядя на свой экран. – Это отражается у нас в системе, как только врач дает разрешение, но пациент потом обычно переодевается в свою одежду, идет в туалет и все такое. Если поспешите, то, может, найдете ее.

Немного поплутав, я оказываюсь в отделении терапии. Харпер была не единственной, кого сюда доставили с вечеринки, и благодаря открытым дверям и большим окнам в помещении царило оживление, словно в школьной рекреации. Двое подростков болтали, сидя на кроватях, вызывая раздражение немолодой дамы напротив них, которая пассивно-агрессивно стучала вязальными спицами. Еще одна девушка с плотно перевязанной рукой и блестящей от противоожоговой мази шеей пускает слюни под действием успокоительного.

Одна из кроватей отделена занавесками. Я обращаюсь к жестким синим складкам:

– Извините… Харпер Фенн?

– Не входите, – хрипит голос.

Занавеска дергается, как будто ее схватили изнутри.

– Не буду.

Я отступаю, не желая устраивать сцену. Некоторые из пациентов уже смотрят в нашу сторону с любопытством. Совет будущим правонарушителям: не совершайте преступление в больничной палате, в доме престарелых или в аудитории. Страдающие хронической скукой – самые наблюдательные свидетели.

– Я подожду в коридоре, – говорю я.

Где мама Харпер? Девочка же не думает добираться до дома одна?

Вскоре Харпер Фенн выходит. Я ее рассматриваю. Она стройная и по-жеребячьи высокая, в драных черных джинсах и куртке, которые, видимо, накануне привезла ей мать. Темные волосы в неаккуратной косе и удивительно светлые глаза. Пирсинг в носу – и еще один она как раз закрепляет на губе.

Скорее из фанаток рока, чем чирлидер. Но мне понятно, чем она могла привлечь такого парня, как Дэниел Уитмен, с его папашей из престижного университета и мамашей словно из сериала «Настоящие домохозяйки».

– Харпер? Я – агент Найт, веду стандартное расследование того, что случилось на вечеринке. Мне надо немного с вами поговорить. Давайте я угощу вас кофе внизу?

Девушка смотрит на меня. В ее взгляде есть какая-то неуверенность. Она видела, как ее парень погиб? Смотрела, как он после их ссоры проталкивается через толпу, а потом спотыкается и падает? Не начнет ли она рыдать так, что не сможет сказать ни слова?

В следующее мгновение Харпер указывает на свое горло:

– Горячее нельзя, – каркает она.

– Тогда, может, что-то холодное? Или колу приятной комнатной температуры?

Она не улыбается.

– Не могу говорить, – отвечает она и хочет пройти мимо меня.

– Всего несколько вопросов, пожалуйста. Вы видели, как Дэниел Уитмен упал?

– Нет. Меня рядом не было.

– А где вы были?

– На лестнице. Он свалился с площадки.

Так мне и говорили, и это согласуется с тем, где нашли его тело – с учетом толкотни убегающих с вечеринки ребят. Однако меня настораживает не то, что сказала Харпер, а то, как она это сказала. «Он свалился с площадки». Странная холодность – использовать так мало слов, никакого описания.

Может, она в шоке? Я уже много раз такое видела, хоть и стараюсь прогнать воспоминание о девушке, которую я опрашивала в больнице – которая так отчаянно спешила выговориться, пока ее время не истечет.

– Он пил? Были ли на вечеринке наркотики?

Я ожидаю обычного для преданной подружки отрицания, но она снова меня удивляет.

– Это была первая большая вечеринка этого лета. Сами как думаете?

– Вы с Дэниелом тем вечером поссорились?

– Я была им недовольна.

– Свидетели говорят, что вы кричали.

– Да.

– На него? Почему?

– Не на него.

– А на кого?

Но она не говорит: растирает горло руками. Медсестра хмурится и идет к нам.

– Харпер, у вас есть основания считать, что падение Дэниела не было случайным?

– Случайным? – звук, который у нее вырывается, странно похож на смех. Хриплый и болезненный. – Дэн Уитмен не стал бы убиваться из-за такой мерзкой шлюшки, как я.

Ее слова меня потрясают. Как и ее ясный бледный взгляд, кодга она их произносит.

Чуть кивнув, Харпер Фенн уходит.

6

Мэгги

Когда я возвращаюсь в полицейский участок, в дежурной сидит Мерзкий Коп.

– Есть кое-что для тебя, – говорит он, – очень пикантное.

Он тычет пальцем в сторону задней комнаты, где Тэд Болт, явно не рассчитывающий долго принимать меня в своем отделении, выделил мне стол и компьютер, которые выглядят так, словно их выудили из мусорного бака. Или, может, со дна канала.

Я вчера Болта вообще не видела. Он оставался с сыном, который очень тяжело воспринял смерть Дэна. Джейк Болт тоже не смог вчера со мной разговаривать. Мне надо поскорее до него добраться.

Его папочке не понравятся вопросы, которые я задам. Я помню его практически прямое предостережение избегать всего, что может вызвать скандал. И мне это понятно, на самом-то деле. Двое родителей оплакивают сына. Школьники горюют об однокласснике. Город горюет о местной звезде. Зачем продлевать боль ненужным расследованием?

Вот только расследования не бывают ненужными. Смерть восемнадцатилетнего парня не должна остаться без объяснений, потому что ее не должно было быть.

Пока смерть Уитмена выглядит вполне понятной. Только две вещи меня тревожат. Первая – это пожар. Смерть и пожар – это типичная стратегия убийства с сокрытием улик, но обычно это происходит вдали от зрителей. Обгоревшие трупы находят в брошенных машинах или пустых контейнерах. Надо быть или сумасшедшим, или просто гениальным преступником, чтобы убить паренька в разгар многолюдной вечеринки, а потом поджечь дом, чтобы скрыть следы.

Самым простым объяснением было бы то, что что-то взорвалось – неисправный прибор или фейерверк – и спровоцировало пожар. Надо надеяться, что эксперты быстро дадут ответ.

Вторым триггером в этом деле была запись с чьими-то сексуальными похождениями. Можно предположить, что в понимании дежурного «нечто пикантное» относится именно к этому, а не к данным экспертизы.

На экране моего компьютера идет зернистая съемка. Через плечо второго полисмена, который изучает ее с подлинным рвением, я вижу танцующую девушку, высоко поднявшую банку «Доктора Пеппера». На ней малюсенькие шортики и короткая маечка, и ее немалый бюст колышется перед камерой.

– А-га! – говорит коп.

Может, он и не пускает слюни на мою улику. Может, он настолько предан своему делу, что помогает в моем расследовании в свой обеденный перерыв. Может, меня зовут не Мэгги Найт.

– Выглядит захватывающе, – говорю я. – Съемка с вечеринки, да? Откуда она у вас?

Он вскакивает, хмурится.

– Прислала по почте одна из опрошенных вчера. Думала, это будет полезно.

Молодец, таинственная участница вечеринки. Даже если в напитках хреново разбираешься. Я запускаю съемку с начала.

Там темно и людно, так что телефонная камера мало что ловит. Я все смотрю, ожидая, что вот-вот увижу нечто шокирующее: как падает Дэниел Уитмен или вспыхивает пожар. Но ничего не происходит. Песня заканчивается, девушка прекращает танец, а объектив устремляется к полу до смены мелодии. Мой взгляд ни за что не зацепился.

Я просматриваю запись снова, пытаясь определить местонахождение увиденного по схеме этажа, по фотографиям сдававшего виллу агентства и по нашим собственным снимкам обуглившихся развалин. Мы находимся в комнате, примыкающей к центральному вестибюлю, где упал Дэниел Уитмен.

Я прокручиваю ее в третий раз, гадая, что же я упускаю. Может, тут вообще ничего нет, а приславшая запись девица – просто из сверхсознательных. Нам следовало бы просмотреть профили из социальных сетей всех, кто там присутствовал. Просмотреть все снимки и запостить призыв, чтобы нам добровольно прислали то видео, потому что реквизировать телефонные съемки можно только по постановлению суда, а у меня пока для этого нет оснований.

А потом я вдруг вижу. Полоса яркого света появляется в верхней части картинки примерно на сороковой секунде. У моего монитора плохое разрешение, но там явно – движущееся изображение, проецирующееся на стену вестибюля позади танцующей девицы.

Я ее останавливаю и увеличиваю – и вижу светлую кожу на фоне темной простыни. Явное очертание женской ноги.

– Вы ведете расследование?

Миниатюрная блондинка врывается в двери пастельным ураганом. Дежурный вбегает прямо за ней и пытается схватить ее за руку. Она бьет его, и при иных обстоятельствах это было бы забавно: чихуахуа, превратившаяся в бойцового пса. Но я понимаю, что это Эбигейл Уитмен, мать погибшего парня. У нее карт-бланш на плохое поведение.

– Миссис Уитмен? Соболезную вашей утрате.

Она осматривается: голова высоко поднята, взгляд грозный.

– Мой сын мертв, а вы пытаетесь доказать… что… это он в чем-то виноват? Что он был пьян или под кайфом? Все, о чем спрашивала та репортер – это ложь. Это был несчастный случай!

Репортер?

– Никто не пытается ничего «доказать». Это – рутинная процедура. На данный момент несчастный случай представляется наиболее вероятным. Но мне положено рассматривать все варианты.

– Все варианты? Вы хотите сказать, что кто-то его убил?

Задержавшийся дежурный выгибает брови. А потом разворачивается на месте, и в его походке ясно читается радостное «все скажу шефу». Точно засранец.

Но важнее то, что женщина рядом со мной только что потеряла сына. В таких случаях уберечь родителей от боли нельзя, но можно хотя бы ее не усиливать. Эбигейл Уитмен выглядит почти такой же собранной, как на семейных фото, которые я видела: на них она либо держит руку на плече своего мальчика, либо обнимает его за талию. Однако в ее взгляде я вижу легко узнаваемый блеск. Это дикое, яростное горе, которое она едва сдерживает.

– Нет. Я не говорю, что вашего сына убили. Я хочу сказать, что, когда погибает юный человек, это всегда трагедия, и люди, в особенности родители, заслуживают исчерпывающего объяснения.

– Мой муж профессор медицины в Йеле. Мы тщательно изучим все результаты токсикологических анализов, все, что вы вытащите, пытаясь его очернить. Если ваши гении пробирок сделают хоть малейшую ошибку, мы подадим иск за клевету.

– Мы не собираемся никого очернять, миссис Уитмен. У меня простая задача: разобраться с тем, что произошло. Надеюсь, это принесет вам облегчение.

Миссис Уитмен трясется. Так бывает, когда потеря внезапная и жестокая, и обрушивается на вас внезапно, вырывая половину сердца. Только что – ярость, а в следующую минуту – беспомощность и отчаяние. У Эбигейл Уитмен впереди долгий, трудный путь. Она будет идти по нему всю оставшуюся жизнь.

Однако она идет по нему не одна. Не знаю, где ее муж, но приехавшая с ней подруга мягко ее усаживает.

– Ты же слышала, Эби. Так положено. Надо просто исключить преступление, – подруга поворачивается ко мне. – Вы ведь исключаете преступление, да?

– Не могу ничего сказать на данный момент, мисс…

– Миссис, – поправляет она меня. – Бриджит Перелли-Ли. Моя жена – Черил Ли, директор школы. Как вы понимаете, у нее на руках сейчас масса выбитых из колеи ребят.

– Могу себе представить. Итак, миссис Уитмен, я делаю все возможное, чтобы разобраться с этим, и буду держать вас с мужем в курсе любых подвижек.

– Будете, да? Наверное, поэтому мне звонят и спрашивают насчет какого-то порно-видео с моим сыном, которое показывали на вечеринке.

– Тот звонок… вы сказали, это был репортер?

Если кто-то сейчас задает вопросы, разговаривает со свидетелями, мне необходимо быть в курсе. Это может привести к искажению показаний – особенно в таких вот небольших городках. А еще может возникнуть представление, будто было совершено преступление, тогда как на самом деле это вовсе не так.

Пока я раздумываю насчет любопытного репортера, взгляд Эбигейл Уитмен устремляется мне за спину, к моему компьютеру. К экрану, который не изменился с того мгновения, как я вскочила при ее стремительном появлении.

К экрану с картинкой с телефона.

В ней снова вспыхивает ярость. Наверное, пожар на вечеринке был вот таким, внезапным и обжигающим.

– Это с той ночи, да? Значит, это правда: ты копаешь. Сучка! Оставь его в покое!

Она бросается на меня, собираясь расцарапать лицо. Однако она тут же сдувается: ярость гаснет, едва вспыхнув. Осталось только горе, рассыпающееся, словно хлопья сажи. Она падает мне на грудь.

– Мой мальчик умер, – шепчет она. – Умер.

Сколько раз ей придется говорить это себе, пока она в это не поверит?

– Можно? – спрашивает миссис Перелли-Ли, указывая на экран. – Просто…

Я киваю. Картинку сложно разглядеть, но в ней нет ничего непристойного. Перелли-Ли наклоняется, всматриваясь в нее. Она указывает на скопление точек, которые я приняла за выгоревшие пиксели на старом экране. Но теперь, когда она указала на них, я поняла, что они расположены на обнаженной коже девушки.

– Вон там – вот это? Похожее на бабочку? Такая у Харпер, Иззи от них без ума. Перерисовывает себе в ежедневник и умоляет меня разрешить ей тоже сделать такую. Ну, как же!

Значит, на видео и правда Дэниел и Харпер. Это объясняет ссору на вечеринке. Никакой девушке не захочется, чтобы интимный эпизод с ее участием показали всем ее одноклассникам. И я в который раз удивляюсь двойным стандартам нашего общества, когда для парня съемка того, как он трахает девушку – это знак доблести, а для нее – позорное клеймо.

А потом мне вспоминаются горькие слова Харпер, брошенные при ее уходе из больницы. «Такая мерзкая шлюшка, как я».

А что если парень на видео – это не Дэн?

7

Сара

Табличка у меня в витрине перевернута на «ЗАКРЫТО», но меня ждет работа.

Надеюсь, днем я смогу забрать Харпер из больницы. Ей понадобится то, что я завариваю. И Эбигейл тоже понадобится. Моя дочка и моя бедная подруга потеряли парня, который был для них важнее всего.

Для того и существует мое искусство. Современное общество считает, что нашло такие способы облегчить наш жизненный путь, которые работают лучше колдовских: таблетки от печалей, приборчики для любви. Страховка от болезни и лотереи для обогащения. По всей Америке с главных улиц исчезают лавки ведьм.

Вот только нет более действенного лекарства от душевной боли, лучшего бальзама для разбитого сердца, чем то, что я сейчас варю у себя в мастерской.

Время все лечит. Но когда времени нет, сгодится колдовство.

Я снимаю с полки три банки из цветного стекла, а потом собираю в саду свежие ингредиенты. Закончив с этим, я не спеша выбираю самый подходящий для моих целей рецепт. Тот, на котором я останавливаюсь, очень старый, так что я осторожно вынимаю его из неглубокого ящика комода и переношу на дубовый ритуальный стол, который принадлежал еще моей бабке. Я осторожно разворачиваю фетровую подложку и придавливаю углы бумаги со схемой ритуала бронзовыми гирьками, чтобы она лежала ровно.

Погружаясь в приготовление, я чувствую, как шея и плечи расслабляются и душа успокаивается – впервые с той ночи у Бриджит. Я взвешиваю корень валерианы на аптекарских весах, а потом расплющиваю кусочки плоской стороной серебряного ножа. Эйра трется мне о ноги, мяукает. Она знает, что я работаю.

Эти ритмы пришли из древности. В период Ренессанса это называли Veteris Opus: Древнее Ремесло. И люди всегда были охочи до ведьмовских обрядов. Едва нас прекратили гнать и преследовать, как Освободительная война снова подкинула нам работы. Генералам требовалось, чтобы ядра летели точно, солдаты жаждали получить талисманы на удачу, а девицы умоляли о чарах верности. В Гражданскую войну было то же самое. И во Вьетнамскую, как мне рассказывала бабушка. Ведьмы отлично зарабатывают на войне.

И душевная боль нам на руку.

Пока я нарезаю, толку и произношу заклинания, я добавляю в рецепт любовь к Харпер и Эбигейл.

Я смешиваю порцию спокойствия с настойкой разбитого сердца: стандартное сочетание. А еще я добавлю чайную розу и душистый горошек: первое для памяти, второе – чтобы ушли боль и горе, а человек мог простить. Я хочу, чтобы они обе лелеяли свои воспоминания о Дэниеле, но также оставили позади эту ужасную потерю. Для чего требуется последний ингредиент.

Я достаю ключ, который постоянно висит у меня на шее. Верхняя часть моего шкафчика – это картотека клиентов, которую я веду так же кропотливо, как любой терапевт или психиатр: в эти дни мы связаны одинаковыми законами о неразглашении информации. Нижняя часть отведена под архив. Он тоже собран в алфавитном порядке, а внутри каждой папки с этикеткой – маленький герметично запечатанный пакетик.

Его содержимое неизменно отдается добровольно. Это обязательное условие действенного колдовства. Мы, ведьмы, знали об обязательном согласии задолго до того, как о нем начали рассказывать на уроках сексуального образования. Однако никто никогда не спрашивает, что происходит с… тем, что осталось после ритуала.

Здесь все те, для кого я когда-либо колдовала.

В папке с надписью «УИТМЕН, Дэниел» лежат два пакетика. В обоих волосы: два оттенка белокурых, одна прядь темнее и грубее другой. Более старую и светлую давно надо было выбросить. Я тру между пальцев содержимое герметично запечатанного пакетика: волосы там шелковистые и тонкие. Я сожгу их, когда Дэниела похоронят.

Но не сегодня. Я возвращаю пакетик на место, а второй несу к столу. Я срезала его содержимое в прошлый игровой сезон, когда Дэниел получил травму связок и рвался вернуться на поле. Настолько сильно рвался, чтобы обратился ко мне, а не только к физиотерапевту команды и специалисту по спортивной медицине, работу которых покрывала отцовская страховка.

Я вскрываю пакетик серебряными ножницами и выкладываю на стол семь волосков. В рецепте говорится, что надо еще немного подождать, прежде чем их добавить.

Кончики пальцев покалывает, когда я веду ими по вписанным друг в друга и переплетенным кругам, треугольникам, пентаграммам и гексаграммам. По спиралям, начертанным символам и подразделам с буквами и числами. На них и творится магия. Эти диаграммы – живое воплощение колдовства.

Пусть эти схемы и выглядят загадочно, но на самом деле это просто карты. Карты со множеством поворотов и развилок. Волшебство – это искусство выбора наилучшей дороги туда, где вы хотите очутиться. Как и в жизни, место, где вы окажетесь – это результат сделанного вами выбора.

Когда Харпер была маленькая, она сидела рядом, рисовала и раскрашивала, пока я работала. Время от времени она поднимала свою темную головку и серьезно спрашивала, что я делаю. Однако я видела, что она толком не понимает моих объяснений. До того дня, когда я взяла фломастер, которым она рисовала – всегда невероятно талантливо – и сказала: «Ингредиенты и предметы – это твои чернила. Карты и символы – твоя бумага. А магия – это рисунок, который у тебя получается».

Никогда не забуду, как широко она улыбнулась.

Харпер не терпелось стать ведьмой. А мне не терпелось учить ее – как меня учила моя бабушка. Каждый жест и магическая формула соответствуют символу или букве. Обрывки арамейского, египетского и других языков – настолько древних, что они исчезли с лица земли. Сложные движения и знаки пальцами, которые мне приходилось долго отрабатывать. Если я делала ошибку, бабуля била меня линейкой по ноге – не по пальцам или кисти, потому что руки нужны были в работе. Бабуля была мне не просто бабушкой. Она была моей матерью в колдовском искусстве. Каждой ведьме нужна такая. Тропы, которыми мы ходим, слишком опасны, чтобы ступать на них в одиночку.

– Когда-нибудь ты будешь ее учить, – сказала мне бабуля, когда родилась Харпер.

Мы обе любовались ее ясными невинными глазенками и пухленькими ручками и ножками. Моя бабушка не дожила до тринадцатого дня рождения Харпер и не узнала, что ее правнучка – никакая не ведьма.