Трудное бабье счастье

Так же внешне неброско, но вроде удачно складывалась её женская доля. Через год после свадьбы родила дочь Лиду. Через два года – дотерпели до момента, когда покинут общий дом, переберутся на квартиру в доме городского типа на улице Газовиков, – подарила мужу сына. Назвала его в память о своём отце Николаем. На этом с семейным пополнением Федорычевы решили закруглиться. Ещё через какое-то время Павел ушёл из ПМК оператором на открытую в 1971 году компрессорную станцию от «Севергазпрома». Жалование там было заметно больше, а продуктов к столу поразнообразнее: для работающих «на газу» функционировала специальная лавка со снабжением товарами напрямую из Москвы.

Так, в относительном благополучии, без ощутимых потрясений, не испытывая больших радостей, не получая ярких впечатлений и в то же время избегая крупных размолвок, деля жизнь между работой и домом, Федорычевы прожили вместе двадцать два года. Старшая дочь к тому времени успела выйти замуж. Мужем её стал местный парень, на момент свадьбы оканчивающий военное училище в Ярославле.

С сыном же вот какая история. Проблемы начались прямо с его рождения. Он появился на свет недоношенным, весом около девятисот граммов. Этим, возможно, объясняется, что ребёнком он был хилым. Чем только ни переболел! С годами, правда, выправился, но в армию его всё равно не взяли. Нашли какой-то шейный плексит. Он же с великой радости, что избавился от армейской лямки, взял да и обзавёлся другой уздой: скоропостижно, года через полтора после школы, на девятнадцатом году оженился!

Жену выбирал по себе. Из бывших одноклассниц. Из местных. Поставил мать и отца, как говорится, уже перед свершившимся фактом, когда по штампу в паспорт получили. Павел отнёсся к этому спокойно, а у Надежды Николаевны сердце защемило: во-первых, сыну бы ещё погулять, а во-вторых, уж больно нехорошая числилась за новоявленной невесткой репутация. Каких только сплетен вокруг её похождений по Кошкино ни гуляло! Попробовала было по праву матери открыть сыночку глаза – но куда там! Слушать не захотел. Жить молодые устроились у родителей невестки: у них жилплощадь была попросторнее. Федорычевы остались одни.

10

Только отыграли свадьбу сына, тут уже пора и самим Федорычевым справить двадцатидвухлетие собственной свадьбы. По завершении застолья изрядно выпивший, еле держащийся на ногах Павел пожелал проводить гостей. Федорычевы жили на третьем этаже. Немного не добравшись до первого, Павел оступился и упал. Правда, само падение обошлось без серьёзных последствий. Только ударился головой и набил шишку.

Со дня торжества прошла примерно неделя, когда Павел пожаловался жене, что у него под мышкой «чего-то жгёт». Надя заглянула и заметила, что поселившаяся здесь ещё с незапамятных времён крупная родинка исчезла и на её месте разрослось багровое, пупырчатое пятнышко. Мысленно связала исчезновение родинки с падением мужа и пришла к выводу, что родинку он при падении просто сковырнул. Ещё не думая ни о чём дурном, просто смазала это место йодом. Но не тут-то было! Пятнышко продолжало доставлять Павлу беспокойство. Более того, оно разрасталось, разрыхлялось, а в натянувшейся поверх него коже стали проступать очертания мельчайших кровеносных сосудов. Только тогда Павел счёл необходимым обратиться за советом к врачу.

Врач-терапевт, исследовав пятнышко, без разговоров направил Павла к онкологу. Специалисту достаточно было бросить один взгляд на «болячку», чтобы сразу выписать направление в ярославскую онкологическую больницу. Там Павла ничего хорошего не ждало: рак кожи, никаких вопросов. Ему предложили как можно скорее сделать операцию. Сделали. Павел вернулся домой. Однако и месяца не прошло, как все симптомы возобновились. Новая поездка в Ярославль, новая операция, ещё одно возвращение домой, месяц передышки – и всё вернулось на круги своя: заболевание дало метастазы. Тут Павел и Надежда окончательно поняли, что спасения от недуга ни в Ярославле, ни где бы то ни было ещё им уже не найти. Пришлось смиряться с неизбежным.

А дальше болезнь надвигалась стремительно. Каких-то двух месяцев не прошло с последней неудачной операции, а Павел уже ослабел настолько, что не мог подняться с постели даже по нужде. Надежде Николаевне пришлось туго. Она было попыталась вызвать к себе на помощь дочь, но та сама была уже, что называется, на сносях. Попробовала разными посулами завлечь к себе новоявленную кошкинскую невестку Лариску. Не тут-то было. Даже глазом не моргнула и ухом не повела. Да, начинали сбываться недобрые предчувствия Надежды Николаевны.

Стоял поздний май 1992 года, когда мужа не стало. Грешно говорить, но его смерть принесла Надежде Николаевне какое-то облегчение. При этом слёзы тоже были. Как же без них? Как-никак, двадцать два годочка совместной жизни… Пролетели как-то незаметно. Связали их воедино. Уже вросли один в другого.

После похорон, когда отошла от скорбных забот, когда наконец выдалась пара-другая праздных минут, как будто посмотрела на себя со стороны. Той прежней, наивной, робкой девочки, вынужденной на рассвете, спотыкаясь во тьме, в любую погоду, без выходных, ходить на скотный двор, уже не существовало на свете. А была отнюдь не молодая (шёл сорок четвёртый год), успевшая основательно устать от жизни женщина, без пяти минут бабушка. Если б сейчас ей кто-то сказал, прошептал на ушко, что самое значительное в её жизни ещё только предстоит, что её ждут головокружительные перемены и она взлетит так высоко, что аж дух займётся, а потом ото всего обретённого, достигнутого, «заграбастанного», как будут выражаться некоторые её недоброжелатели и завистники, будет добровольно избавляться, – если бы обо всём этом она услышала, то ни за какие бы коврижки не поверила. Подумала бы: «Ну и ну! Врать – не мослы жевать, не подавишься. Хотя врать-то ври, тебе никто не воспрещает, но и не завирайся!»

Глава 2

Она проснулась

1

У Надежды Николаевны имелась давняя привычка просыпаться ровно в шесть, независимо от того – надо ли ей на работу или она сегодня выходная. Впрочем, такого она бы и не припомнила, чтоб у неё было хоть одно свободное от забот утро… Вот и сегодня с поминок осталась гора немытой посуды.

А утро выдалось дождливое. Надежда Николаевна только сунулась было на балкон – вспомнила, что повесила там накануне скатёрку, – её тут же обдало дождевой пылью. Небо обложено чёрными тучами. И как-то сразу захотелось вернуться в тёплую, уютную постель, укрыться одеялом, подоткнуть его, чтобы не просочилось ни струйки прохладного воздуха. В итоге так и сделала: легла и укрылась, а через пару-другую минут беззаботно уснула.

Когда вновь проснулась, день уже был в полном разгаре, небо освободилось от туч, светило яркое солнышко. Подымаясь, Надежда Николаевна почувствовала себя совсем другой, чем накануне: действительно окрепшей, отдохнувшей. Чуть-чуть поклевала из того, что оставалось с поминального ужина, и решила приняться за мойку посуды. Обнаружила, что нет ни порошка, ни – на худой конец – хозяйственного мыла. Решила попросить у соседей. Позвонилась в одну дверь – ей никто не ответил. Позвонила в другую, и вновь тишина. Наконец, когда уже собралась было спуститься этажом ниже, из-за двери раздался детский голос:

– Кто там?

– Машенька, это я, тётя Надя. А где твоя мама?

– На работе.

Подумала: «Как на работе? Сегодня же воскресенье». Однако допытываться у ребёнка не стала. Спустилась на этаж ниже и ещё раз позвонила. На этот раз ей незамедлительно открыли: в этой квартире жила пара престарелых пенсионеров, и они всегда были начеку.

– Ой, Надюшенька! – обрадовалась пожилая соседка. – Заходи, заходи… Спасибочки тебе, так нахорошо мы все у тебя посидели! Такое удовольствие получили! Земля твоему Павлу пухом.

Уже стоя в прихожей в ожидании, когда ей принесут что-нибудь моющее, Надежда Николаевна бросила взгляд на отрывной настенный календарь. Листок на календаре был чёрно-белым, на нём стояла дата: июнь 8, понедельник.

«Почему понедельник, если сегодня с утра было воскресенье?!» – ещё раз удивилась она. И когда соседка вернулась, решила уточнить:

– А почему у вас на календаре понедельник? Разве сегодня не воскресенье?

– Так… – соседка сначала вопросительно глянула на Надежду Николаевну, как будто не поняла вопроса, потом перевела взгляд на календарь. – Да не, с чего ты взяла, что сегодня воскресенье? Вчерась было воскресенье. А сегодня, выходит, понедельник.

«Вот это да! Выходит, я целые сутки как убитая проспала?! Так, что ли, получается? Ничего себе! Мне же давным-давно надо быть на работе!»

Бросилась к себе. Первым делом, как занесла ногу через порог, глянула на часы: скоро полдень! «Проспала, проспала!..» Такого с ней за всю её долгую трудовую жизнь никогда не случалось. Лихорадочно оделась, выскочила на улицу… Ей в ноги бросилась беспризорная собачонка – Надежда Николаевна частенько её прикармливала, но сейчас было не до того.

– Ой, да отстань ты! – побежала трусцой по безлюдной улице.

Собачонка, видимо решив, что с ней затеяли какую-то игру, восторженно лая, помчала следом, делая вид, что вот-вот укусит за пятку.

«Позорище-то какое! С каким лицом я сейчас явлюсь перед начальством?.. Вот такая передовая, ага… “Равнение на Надежду Николаевну Федорычеву!” Лучше б самой умереть, честное слово!»

Бежать пришлось долго, поскольку Федорычевы жили в районе новостроек, а валяльня, как открылась почти век назад на краю старого посёлка, с тех пор там и стояла, от дряхлости аж в землю вросла. Уже на полпути Надежда Николаевна почувствовала, что бежать дальше невмоготу: стала задыхаться. Остановилась, прислонилась спиной к фонарному столбу.

В это время проезжала на велосипеде хорошо знакомая ей почтальонша.

– Чего с вами? – остановила велосипед.

– Ой и не спрашивай! На работу проспала.

– Ну и ладно, – успокоила почтальонша. – Делов-то? Вы вон какая… Вы заслужённая. Вам проспать можно.

Обронила, поехала дальше, а Надежда Николаевна подумала: «И в самом-то деле… чего уж я… так? Ну проштрафилась… один-то раз. За всю-то жизнь. Есть на то и уважительная причина. Как-никак мужа накануне похоронила. Да и… разве мало я за всё время, как работала на валяльне, оставалась на сверхурочные? Бывало, конечно, чего-то за это и подбросят, но чаще одним спасибо отделаются или очередной грамотой наградят».

Так подумала – и сразу успокоилась, и сердце тревожно биться перестало. А ещё через пару минут, когда уже не бежала, а брела вдоль улицы, почувствовала: ей так не хочется в валяльню! Под эти низкие, как в каком-нибудь каземате, потолки, где даже в разгар летнего дня приходится зажигать тусклый электрический свет. В этот смрадный, напоённый испаряющимися кислотами, пропитанный пылью воздух…

А день стоит такой замечательный! Солнце в зените. Лето в самом зачине. Зелень ещё не успела пожухнуть, повянуть. Из-за свежепокрашенных заборов выглядывает только что распустившаяся черёмуха. Над головой то и дело проплывают спешащие от соцветья к соцветью майские жуки, снуют пчёлы, шмели. А какой птичий гам поднялся, когда ступила на прибазарную площадь! Кого только тут нет! Воробьи, голуби, вороны… Все, кто уже привык жить на дармовщинку. Тут же, растопырив ноги, поводя ушами, стоит молодой жеребёнок. Его мать, запряжённая в повозку, терпеливо ждёт у продуктового склада. Из его подвала хорошо знакомые Надежде Николаевне крепкие, мускулистые мужички выносят тяжёлые мешки, грузят в повозку…

«А не пойду я сегодня на работу! – вдруг решилась она. – Всё равно уже поздно, день пропал, а завтра выйду и вся как есть, как на духу объяснюсь. Авось… не убьют же меня за это…»

2

Подумано – сделано. Надежда Николаевна широким, решительным шагом вернулась домой, разделалась со злосчастной, дожидающейся её с поминок посудой, постиралась, прибралась в квартире.

На своём рабочем месте (последнее время ей приходилось трудиться у барабанов, где стирались заготовки валенок) появилась только на следующее утро. И в общем-то надежда, что прогул сойдёт ей с рук, оправдалась. Начальство отнеслось с пониманием, только мастер укоризненно покачала головой: ей самой вчера пришлось «отдуваться» за прогульщицу. Надежда Николаевна облачилась в прорезиненную робу, натянула на руки длинные, почти до локтей, резиновые перчатки и приступила к работе.

Барабанов было много, все они теснились в длинном узком коридоре, в них булькала вода. В одном месте, видимо, исхитрилась появиться лазейка, поскольку жидкость выбивалась наружу, стекала крохотным ручейком, а на крутом повороте иногда с шумом и фырканьем попросту выплёскивалась фонтаном. Хоть мастер и потрудилась вчера за Надежду Николаевну, но явно со своим заданием не справилась (сноровки не хватило) – дел накопилось много. Надежде Николаевне, чтобы справиться со всем этим, даже пришлось поступиться обеденным перерывом. Ближе к концу рабочего дня она почувствовала себя неимоверно уставшей, и ноги под ней как будто стали подламываться.

– Тёть Надь, ну ты чего? – мимо пробегала мастер, ей не было ещё и тридцати, она излучала энергию.

– Сама не знаю, – честно призналась Надежда Николаевна. – Чего-то вдруг… как-то… не по себе.

– Ну ладно, ты всё ж таки держись, – посоветовала мастер и убежала.

«А я что делаю? – не без неприязни подумала Надежда Николаевна. – Шустрая какая!»

Она, кажется, впервые за многие годы почувствовала какую-то вражду к тем, кому повезло в жизни хотя бы ненамного больше, чем ей самой, тем, кому удалось ещё где-то поучиться, пробиться хоть в какое-то начальство. «Я бы тоже могла». Она никогда не забывала, какие похвалы получала в школе за своё усердие, на что рассчитывала и настраивала себя в те далёкие времена. Что за труд – пробежаться несколько раз за день, кому-то за что-то дать взбучку, где-то что-то подправить? Опыта, так же как и природной смекалки, ей не занимать. Могла бы, возникни в том нужда, заменить любого из начальников (кроме разве бухгалтерии). Беда только в том, что не обзавелась формальным правом на это («Без бумажки ты букашка»). Всё это когда-то отняли у неё сначала скотный двор, потом семья, дом… Ну и сама, конечно, виновата, что вовремя не подшустрила.

И вдруг возникло желание насолить тем, кто волею случая вознёсся над ней, простой труженицей. А насолить она может вот как. Самым наипростейшим образом. «Возьму-ка я и слиняю – назло всем – в законный отпуск!»

С отпусками в валяльне всегда была напряжёнка: рабочих рук не хватало, заслуженный отдых приходилось выпрашивать чуть ли не на коленках. Вот и с Надеждой Николаевной вышла та же заморочка.

– Ну ты, Николаевна! – только и нашёлся вначале что сказать самый главный по части отпусков, замнач по производству. – Вроде как мы с тобой так не уговаривались. Дай хоть нам этот квартал добить. А там, так уж и быть… Коли тебе так приспичило.

До конца квартала оставался почти целый месяц. Да и «так уж и быть» совсем не обнадёживало.

– Не, мне прямо сейчас надо.

– Да что с тобой вдруг такое стряслось?.. – занервничало начальство. – Ну мужа похоронила. Это мы очень даже хорошо понимаем. Сочувствую тебе! Все сочувствуют. Так горе-то лучше всего как раз работой и пересиливается. Всё лучше, чем сидеть сложа руки да плевать в потолок.

– Я сидеть сложа руки не стану.

– А чего собираешься делать?

Говоря по правде, Надежда Николаевна и сама пока этого не представляла. Однако в ней жила убеждённость, что занятие себе какое-то она обязательно найдёт.

– Дайте мне передохнуть, Семён Ильич… Я же у вас никогда за так ничего не просила. Верно?

– Верно, верно – вздохнув, согласился замнач. – Ты у нас всегда была безотказная. Ладно! Режешь ты нас без ножа, но раз на тебя такая охота напала… Давай, где там твоя бумажка? Так уж и быть – подмахну.

Этот день как был с утра пасмурным, таким и оставался. Но стоило лишь Надежде Николаевне выйти за воротца с зажатой в руке заветной разрешительной бумажкой («Отпускаю!»), солнце одним своим боком выглянуло из-за облаков. «Ну-ну, – как будто говорило оно довольной отпускнице, – посмотрим, что у тебя из твоего отпуска получится… Куда, интересно, и на что ты его потратишь?»

«Да уж потрачу, не переживай так за меня!» – ещё до того, как его закрыло набежавшее облако, успела подумать она.

3

Домой намеренно возвращалась не спеша. Уж и запамятовала, когда в последний раз шла вот так, едва переставляя ногу за ногу. Да и было ли когда-нибудь в её жизни такое? Вечно куда-то торопилась, едва успевала, даже по сторонам остерегалась смотреть, чтобы не тратить время на пустяки. На этот раз Надежда Николаевна заставила себя чуточку свернуть с привычного пути. Праздно прогулялась по Верхнему бульвару, села на только что оставленную парочкой молодых скамеечку на берегу Волги.

Почти прямо перед нею, на другом берегу, высвечивалась под лучом уже заходящего солнца наполовину укрытая строительными лесами маковка охотинской церкви, той, где когда-то венчались молодые Надя и Павел. Пока смотрела на маковку, в поле её зрения показался белоснежный теплоход и до слуха донеслась беззаботная музыка. Отсюда, где она сидела, пассажиры представлялись крохотными муравьишками и вели себя как муравьи: часть их двигалась в одном направлении, часть – в другом. Надежда Николаевна всю жизнь провела на Волге, но на теплоходе до сих ни разу не проехалась. Такое могли себе позволить только те, кто жил в каком-нибудь большом городе или у кого были лишние деньги. Пассажиры с этих теплоходов величались почтительно – «туристами». Прежде они были исключительно её соотечественниками, но в последние годы всё чаще попадались иностранцы. У них уже существовало другое, более почтительное именование – «интуристы». Во время стоянки – ну до чего ж любопытные! – гости успевали сойти на берег, заглянуть на базар. Чаще просто присматривались, щёлкали фотоаппаратами, приценивались на ломаном русском, редко что-то покупали из местных продуктов. Как какую-нибудь диковинку.

«Прогуляюсь-ка я завтра с утречка к себе в деревню, – подумала, провожая глазами теплоход, Надежда Николаевна. – Давненько там не гостила».

В отчем доме давно хозяйничала её младшая сестра Ольга. Брат перебрался на постоянное жительство в Рыбинск. Сестра работала учётчицей в леспромхозе и вроде была при муже. «Вроде» потому, что тот приехал из Приднестровья и никак не мог определиться, где ему живётся не так горько. Видимо, его не устраивало ни там, ни здесь, потому что он постоянно мотался из одного края страны в другой. Когда в Москве вроде бы установилась новая власть, а Советскому Союзу пришёл карачун (новость эту Надежда Николаевна подслушала у других людей, поскольку на себе никаких перемен не ощущала), Ольгин муж и вовсе застрял в Тирасполе и не появлялся в Сосновцах порядка полутора лет. Ольге он отписывал, что у них там начинается какая-то «заварушка».

От незадачливого мужа у сестры была одна дочка Света. Она уже окончила школу, пристроилась на работу поваром в столовую при доме отдыха от Мосэнерго в Охотино, а прошлым летом приглянулась какому-то гостю-москвичу, всё это время переписывалась с ним, и сохранялась надежда, что он рано или поздно позовёт её к себе.

Во время приезда Надежды Николаевны родная изба пустовала: Ольга с племянницей были на работе, но её это не смутило, она хорошо знала, где хранится ключ от двери. Благополучно открыла дверь, вошла в дом. Не могло не броситься в глаза, как всё не только обветшало, но и потеряло прежний стройный порядок. В огромном цинковом тазике ворохи нестираного белья, разбросанные по полу картофельные очистки, надоедливые, снующие туда-сюда огромные, отъевшиеся мухи. Сестра никогда не отличалась любовью к чистоте; всё, что она ни делала, носило на себе отпечаток «абы-кабы». В кого такая пошла? Непонятно. И мать и отец были опрятными. Вот и Надежда Николаевна не терпела грязь, при виде любой лежащей не на месте вещи, тряпки (даже если это был не её дом) возникало острое желание вмешаться, поправить. То же случилось с ней и сейчас. Стоило только оглянуться вокруг, подумать: «Мать честная!» – сразу зачесались руки. Быстренько переоделась, взяла метлу и тряпку в руки.

Часа через два, удовлетворённая тем, что сделала, она уселась на скамье перед широко открытым оконным ставнем. Ходики на стене показывали почти четверть второго. Времени до того, как вернутся хозяева, было более чем достаточно. Чем бы заняться? Посидела, подумала. «А подымусь-ка я на потолок… Там ведь, поди, вообще чёрт ногу сломит!»

Верно. Опасения Надежды Николаевны сбылись вполне: на потолке образовалась самая настоящая свалка. Чего тут только нет! Старая кровать, на которой, вероятнее всего, была когда-то зачата сама Надежда, даже её колыбелька; тут же порванные гужи, вожжи, чересседельник. Всё густо пропитано ещё не выветрившимся лошадиным потом. Пыльные, в кляксах школьные учебники, тетрадки, дневники. Прялка, которой пользовалась ещё их давно умершая бабушка. Пожранные жучком старые оконные ставни. Побелённые въевшейся за множество трудовых лет мукой жернова.

Надежда Николаевна настолько увлеклась всем этим старьём, воспоминания так нахлынули на неё, что она не заметила, как пролетело время. Опомнилась, лишь когда услышала, как стукнула дверь на крылечке. И поспешила к лесенке.

Уже на ходу заметила на соломе какой-то предмет. Наклонилась, взяла в руку. Глиняная жар-птица! Свистулька. Нанесённые когда-то краски поблёкли, местами осыпались. Кончик хвоста отломан. И всё-таки ещё живая! Надежда Николаевна дунула в отверстие, и жар-птица охотно откликнулась – как будто просвистела в ответ: «Привет!»

– Кто там? – послышался сестрин голосок. – Кого туда чёрт занёс?..

– Да это я, не бойся! – Надежда Николаевна уже спускалась ненадёжной лесенкой.

– Ой! – обрадовалась Ольга. – А то я подумала, какой-нибудь ворюга забрался!

Благополучно одолев спуск, Надежда Николаевна подошла к рукомойнику, смыла с находки накопившуюся пыль-грязь. Жар-птица, как будто в благодарность за это, словно окончательно взбодрилась, ожила, и нанесённая на неё когда-то глазурь воссияла с новой, первозданной силой.

– Откуда это у тебя? – поинтересовалась сестра.

– Да с потолка с твоего, откуда ж ещё? Это, между прочим, я сама когда-то сотворила.

– Иди ты!

– У меня там ещё много такого. Надо будет только поискать.

– Слушай… – Ольга отобрала свистульку из сестриных рук, внимательно её оглядела. – Я таких ещё ни разу не видела… Это тебя папаня научил?

– Нет. Папа тоже делал, но из деревяшек. И он их совсем ничем не раскрашивал. А это… Может быть, помнишь? В баньке женщина какое-то время жила… Тётя Вера.

Нет, сама Ольга тогда была ещё совсем мала, и в памяти у неё ничего не сохранилось.

– И что? Так это она тебя?..

А Надежда Николаевна уже задумалась. Настолько задумалась, что и не услышала последнего сестриного вопроса.

4

За три десятка лет, что прошли с того лета, Надежда Николаевна редко вспоминала о когда-то захватившем её увлечении. Только сейчас, имея перед глазами неоспоримое вещественное доказательство в виде прежде переливающейся свежими красками, а ныне потускневшей, местами словно облысевшей жар-птицы с обломанным хвостом, – память словно сбросила с себя покрывало. Или был снят кем-то преднамеренно наложенный запрет. «Интересно, сохранились ли ещё та печка и всё остальное? Да нет, едва ли… Если только чудом…»

Но чудо всё-таки случилось! Надежда Николаевна прошла в сарай, где много лет назад спрятала под соломой тёти-Верин подарок, – и вот оно, неопровержимое свидетельство. Печка была жива! Хотя и не под соломой, а надёжно укрытая рулонами когда-то неиспользованной и ныне пришедшей почти в полную негодность толи. Возможно, это дело рук покойной матери. Внутри – обильный мышиный помёт. Мешочек с инструментом, кое-какие краски. Надежда Николаевна при виде всего этого добра даже прослезилась.

«Интересно, а та волшебная белая глина ещё сохранилась?.. И, если вдруг понадобится, отыщу ли я её?»

Только подумала – и сразу захватил азарт. Ничего не объяснив сестре, прихватила с собой бадейку и лопату поострее, пустилась вниз по ручью.

Место она приблизительно помнила. Отмечала про себя в детстве кое-какие выдающиеся признаки вроде бородавчатой черёмухи, берущей своё начало из одного ствола, а потом раздваивающейся наподобие змеиного жала. Где-то метрах в двух-трёх от неё и располагалась та скважинка, откуда тётя Вера черпала погружённую в сон глину.

Но прошло так много лет! С природой, как и с человеком, происходят постоянные перемены. Неудивительно, что Надежда Николаевна почти не узнавала местность. Той памятной для неё черёмухи не было и в помине. Уже отчаявшаяся Надежда Николаевна совсем было собралась вернуться не солоно хлебавши, когда до её слуха донеслось возбуждённое стрекотанье сорок. Любопытства ради она направилась в их сторону. Сороки, завидев её, ещё более возбудились, а одна из них снялась с места и пролетела почти над самой головой. От Надежды Николаевны не ускользнуло, как из сорочьего хвоста оторвалось пёрышко, подхваченное ветерком. Оно немного «поплавало», а потом спланировало на землю.