Чудак на холме

Через полтора часа, то есть во время употребления третьей по счёту бутылки пива, Лёха, наконец, появляется. Он устало погружает свою немалую тушу в кресло напротив меня, залпом выдувает протянутую ему бутылку и молча закуривает. Никаких вопросов пока не задаю, потому что по собственному опыту знаю, не стоит гнать лошадей. То, что Штрудель решит рассказать, он и так расскажет, а лишнего мне не нужно. Не хватает ещё грузиться его проблемами!

– Помнишь такого человечка – Элирана Розенталя? – спрашивает он, переведя дыхание, и залпом допивает бутылку. – Это имя не раз проходило в криминальных сводках.

– Наш главный городской наркоторговец? Так его же месяц назад в машине взорвали, притом мокрого места от бедняги не осталось.

– Кое-что осталось – клочки тела да кровь, которые со всеми бандитскими почестями родственники похоронили в фамильном склепе.

– А что ты о нём вспомнил? Похоронили вурдалака – и хвала аллаху. Одним негодяем меньше на свете.

Лёха качает головой из стороны в сторону и бормочет:

– Не всё так просто. Мы тогда сразу разобрались, что его взорвали конкуренты – семейка Эли Тавризи, но подобраться к ним так и не смогли. Улик железобетонных не оказалось, а адвокаты у них – просто дьяволы. Но мы и не особенно копали, потому что эта семейка теперь полностью подмяла под себя городской рынок наркотиков, а остатки банды Розенталя после его гибели плавно перетекли к ним под крылышко. По закону сообщающихся сосудов. Всё снова успокоилось.

– Что-то я слышал об этом, – киваю головой, – но одного до сих пор не понимаю: почему Тавризи сразу не арестовали, если вам всё про него известно? Какие нужны ещё улики? Какие ещё адвокаты? Прессануть парня до появления этих проплаченных чертей, а потом уже никакой адвокат не поможет.

– Арестовать-то его проще простого, и грешков за ним числится на добрый десяток лет в каталажке, но упакуем мы его, а что потом? Думаешь, рынок наркотиков исчезнет? Придёт кто-то новый с более свирепыми замашками, и потребуется снова время, чтобы его вычислить, собрать доказательную базу и подготовить к отсидке. А пока наши мудрецы из отдела по борьбе с наркотиками доберутся до этого нового вурдалака, сколько молодёжи на улице загнётся? Вот перекроем полностью каналы поставок наркоты в город, тогда и Эли Тавризи можно будет со спокойной совестью сажать.

– А такое реально?

– Наверное, нет. Но хоть помечтаем.

– Так что за перестрелка у вас была, если никого, кроме Тавризи, на рынке наркоты сегодня нет?

– Мы ещё только начали в этом разбираться, но некоторые интересные вещи уже нарисовались. Сам понимаешь, ребята из отдела по борьбе с наркотиками многого не рассказывают, а мы, убойщики, ничего не сможем расследовать, если основательно не покопаемся в их секретах.

– Ну и?..

– После убийства Розенталя и в самом деле наступило некоторое затишье, потом рынок наркотиков вернулся к прежнему состоянию, но уже под единоличным присмотром Тавризи. Как мы и ожидали. И вдруг прошёл странный слушок, что Элиран Розенталь возвращается и грозит своему обидчику и конкуренту самой жестокой карой. В полицию об этом донесли сразу же, едва слухи пошли, но никто в это не поверил, потому что проводилась самая серьёзная судебно-медицинская экспертиза, и по его останкам был убедительно доказан факт смерти. В общем, никто из наших следаков всерьёз этот слух не воспринял. Может, решили мы, объявился какой-то новый деятель в их криминальном зоопарке, который пытается выйти на рынок наркотиков и хочет воспользоваться именем и авторитетом убитого пахана. Вполне вероятно, что это даже бывший участник его развалившейся банды, прибравший каналы поставок и возомнивший, что ему море по колено.

– Понятно, – подзываю официанта и прошу поменять пустые бутылки на полные. – Стандартная схема передела. Свято место пусто не бывает.

– Естественно, – соглашается Лёха, – однако есть одна маленькая непонятка. Все знают, насколько закрыты и недоверчивы даже друг к другу банды наркоторговцев. Уличная шелупонь, мелкие дилеры, конечно, не в счёт, их меняют каждые два-три месяца, а то и чаще. Но тут другое. Проникнуть в ядро банды и тем более занять место убитого главаря неимоверно сложно, практически невозможно. А у нас в Израиле это обычно закрытые семейные кланы… И вдруг ни с того ни с сего появляется какой-то новичок, и его сразу же принимают на ура…

– Не понимаю, что вас насторожило?

– До сегодняшней перестрелки – ничего. Шестнадцать трупов на вилле Тавризи – двенадцать из членов его семьи и охранников, и четыре – со стороны нападавших…

– А сам Эли Тавризи?

– Тоже наконец попал под раздачу – шесть пуль, три из них в голову. Туда ему и дорога… Но в руках у нас оказался один из недостреленных бойцов Розенталя. Нападавшие, видимо, посчитали его убитым и не забрали с собой, а наши медики сумели вернуть парня к жизни. Нам даже удалось провести предварительный допрос перед тем, как его увезли в больницу, и вот он-то и рассказал, что лично видел Элирана Розенталя в совершенно ином обличье. В том, что это был именно Розенталь, боевик клялся… Теперь вопрос на засыпку: как такое могло произойти?

– Ты хочешь сказать…

– Да, именно то, что ты подумал. Очень похоже на фишки, которыми некогда промышлял твой подопечный профессор Гольдберг. Имею в виду переселение душ с того света в тела современных людей.

– Ну, это, брат, фантастика! – беззаботно машу рукой и делаю большой глоток пива. – Там же был гипноз, а при гипнозе реально никто не бегает с пушками друг за другом…

– Ох, не знаю! – Лёха тоже отпивает из бутылки и мотает головой. – У меня ощущение такое, будто происходит что-то очень знакомое. Дежавю, мать его… А где, кстати, сейчас профессор Гольдберг?

– Ему же категорически запретили практиковать перемещения под гипнозом и попёрли со всех профессорских должностей, к тому же вкатали по решению суда тюремный срок, – мне всё ещё кажется, что Штрудель зарапортовался и в своей подозрительности сильно перегибает. – Да и это дела давно минувших дней.

Лёха разводит руками:

– Может, и ошибаюсь. Но проверить лишний раз не помешает.

– Как ты хочешь проверить? И что ты собираешься проверять?

Штрудель минуту размышляет, потом глаза его загораются, совсем как у кота, почуявшего сметану:

– А давай прямо сейчас смотаемся в больницу и ещё разок побеседуем с выжившим парнем.

– У тебя и ордер есть на допрос?

– Какой ордер, о чём ты?! – Лёха хитро усмехается. – Если возникнут какие-то проблемы, скажу, что я присутствовал при задержании этого парня, а тут появились дополнительные вопросы, которые не могут подождать до утра. Всё-таки я из убойного отдела, а трупов там было предостаточно. Отмазка полная. Рвение подчинённого поскорее разрулить ситуацию начальство всегда оценивает положительно.

– Мне завтра в командировку в Киев лететь, – начинаю ныть я, – хорошо бы выспаться. А ты меня в свой блудняк вписываешь! Я-то тут с какого боку-припёку?

– Не узнаю тебя, Даник, – начинает ехидничать Лёха, – раньше ты, насколько помню, рвал и метал, искры из-под копыт летели. Стареешь, что ли? Пора на покой?

– Погнали, – мрачно встаю из-за столика и бросаю рядом с пустыми бутылками купюру. – Где наша не пропадала!.. Пока пиво из нас не выветрилось…

К приёмному покою городского медицинского центра мы подъезжаем уже в сгустившихся сумерках. Лёха звонит куда-то и узнаёт, в каком корпусе и в какой палате находится наш подстреленный бандит.

У входа в палату дежурит полицейский с автоматом в руках, который, проверив наши удостоверения, тут же докладывает по рации начальству. Через минуту Штруделю перезванивает майор Дрор и без особого интереса принимается выяснять, что понадобилось заместителю начальника убойного отдела в столь поздний час от недобитого братка. Лёхины заверения в том, что ему не терпится поскорее закрыть дело с перестрелкой, начальника, кажется, удовлетворяют, и дверь в палату перед нами распахивается.

Внутри умирает со скуки ещё один полицейский, который, сдвинув три стула вместе и удобно пристроив свой рюкзачок под голову, лёжа играет на планшете в какую-то противно ухающую стрелялку.

– Надо тебя, приятель, с собой на ближайший вызов взять, – ехидно замечает Лёха, – там, может, и в самом деле постреляешь. А то скучно ему, видите ли, службу нести, драйва не хватает…

Но особой бдительности от охранника сегодня не требуется. Раненый бандит, молодой парень лет двадцати – двадцати пяти, прикован наручниками за правую руку и левую ногу к металлическим спинкам кровати. К тому же грудь, в которую он, вероятно, получил пулевые ранения, перебинтована от подбородка до пупа, свободная рука утыкана капельницами, а лицо прикрывает прозрачная кислородная маска. Зелёные экраны приборов у кровати тревожно мигают стрелками и цифрами, а сам виновник торжества находится в бессознательном состоянии.

Сразу же за нами в палату врывается разгневанная дама-медсестра и без подготовки обрушивает на нас потоки брани:

– Ну сколько можно его допрашивать?! Вы же видите, в каком состоянии человек!

– Преступник, – поправляет Лёха. – Человеком он станет после отсидки, если ещё не получит пожизненное.

– Для нас он больной, который нуждается в помощи! – гнев дамы постепенно сходит на нет. – Лечащий врач сказал уже вашему начальству, что нужно два-три дня, пока он придёт в себя, тогда и допрашивайте. Зачем вы пришли, да ещё в такое неурочное время?

Лёха загадочно кивает в мою сторону и почти шепчет ей на ухо:

– Наш следователь завтра улетает в командировку за границу, поэтому времени у нас нет. Дело безотлагательное.

– Но больной сейчас под действием сильного снотворного и не может с вами говорить.

– Сделайте, пожалуйста, что-нибудь! Можно его вывести из этого состояния хотя бы на десять минут? У нас к нему всего пара-тройка вопросов.

Дама задумывается, потом обречённо машет рукой:

– Ладно… Но только убедительная просьба: если надумаете его в следующий раз допрашивать, то не ранее чем через два-три дня. Договорились?

Горделиво развернувшись, она уходит и через минуту возвращается с какой-то ампулой, потом заученно обламывает её кончик, вытягивает бесцветный раствор шприцем и вводит его в капельницу.

– Подождите, пока он придёт в себя, потом – не более десяти минут общения. И ещё, чересчур не давите… А то я знаю ваши методы! – и, не дожидаясь ответа, гордо разворачивается и уходит.

– А ты ещё здесь? – Лёха грозно смотрит на охранника, оторопело лежащего на стульях и глуповато переводящего взгляд с незнакомого грозного посетителя на медсестру, с которой, вероятно, уже в дружеских отношениях. – Давай-ка, приятель, чеши в коридор к своему коллеге.

– Но мне запрещено… – мямлит полицейский, однако, не дожидаясь ответа, подхватывает свой планшет, ощупывает пистолет на боку и поскорее выскакивает за дверь.

Лёха подвигает мне один из освободившихся стульев, а свой ставит почти вплотную к кровати:

– Ну что, грубо побеспокоим пациента? А то он тут что-то расслабился не по делу…

3

Небритый кадык на тонкой смуглой шее неожиданно подрагивает, и парень облизывает сухие губы, однако глаза пока не открывает.

– Воды ему дать попить, что ли? – интересуюсь у Лёхи. Если уж он сегодня у нас за старшего, то я не мешаю ему надувать губы.

– Обойдётся! – мой товарищ смело трясёт бандита за руку, утыканную иголками капельниц. – Ну-ка, глазки открываем! Дядя следователь пришёл поговорить с тобой…

Хлопаю Штруделя по плечу и пытаюсь остановить:

– Ты особо его не тряси, а то этот урод очухается и пожалуется, что с ним неуважительно обращались, потом проблем не оберёшься.

Не глядя на меня, Лёха снова трясёт парня, пока тот, наконец, не открывает глаза.

– Кто вы? – похоже, раненый всё ещё не понимает, где находится. – Полиция?

– Нет! Ангелы небесные спустились, чтобы забрать тебя в ад! – Штрудель сдвигает кислородную маску в сторону, хватает его за подбородок и поворачивает голову к себе. – Ответишь на мои вопросы, будет тебе поблажка – вместо пяти пожизненных получишь одно.

– Почему пять? – удивляется тот, сразу приходя в себя. – Я никого не убивал!

– А это ещё доказать надо! Оружие в руках было?

– Нет.

– Врёшь! Там видеокамеры повсюду.

– Ну, было…

– Значит, отвечаем на мои вопросы? Принимается в зачёт только правда.

– Я ничего не знаю.

– Все так говорят перед применением пыток. Ответ ожидаемый, но неправильный… Ты лично знаком с Элираном Розенталем?

– Не очень хорошо. Ну, видел несколько раз.

– А кто тебе деньги платил за работу? Разве не он?

– Его племянник Янив. Он у него правая рука.

– Это мы и без тебя знаем, – Штрудель явно блефует, потому что племянника убитого мафиози ребята из отдела по борьбе с наркотиками, может, и знают, но убойщиков об этом никто не информировал. – Твой Янив погиб в перестрелке, а тебя удалось спасти. Цени это…

– Спасибо…

– На здоровье. Тогда следующий вопрос: опиши мне внешность Элирана Розенталя.

– Неужели у вас нет его фотографии?

– Не слышу ответа, – Лёха окончательно сдёргивает с лица раненого кислородную маску, которую тот всё время пытается натянуть на нос. – Пока не ответишь, мы от тебя не отвяжемся.

Парень начинает глотать воздух и задыхаться:

– Мне плохо, позовите врача. Я не могу дышать, мне больно…

– Будет ещё больнее, – Штрудель демонстративно тянется к капельницам. – Сейчас потихоньку начну выключать тебя, а?

– Хорошо, расскажу. Только маску верните… Что вы хотите узнать?

– Возраст, внешность, рост, манеру разговора – всё, короче.

Лёха лезет в карман за портмоне, извлекает фотографию Розенталя и суёт мне.

– Возраст – лет тридцать, может, сорок, – начинает парень. – Не старый ещё…

Разглядываю фотографию – там снят полный пожилой дядька, которому на вид не меньше шестидесяти лет. Морщинистое загорелое лицо и короткий седой ёжик. Левый глаз немного косит.

– Подожди, – обрываю его, – ты давно на него работаешь?

– Всего две недели, – парень с опаской поглядывает на меня и на всякий случай прикрывает глаза, – раньше у них какие-то проблемы были, и они сидели тихо. Но я об этом ничего не знаю. А потом снова стали набирать бойцов. С Янивом мы вместе в школе учились, вот он и позвал меня.

– Значит, раньше ты Розенталя не видел?

– Говорю же, что нет.

Лёха понимающе кивает головой и продолжает допрос:

– Вопрос остаётся прежний. Расскажи о его внешности – лицо, волосы и остальное. Рост, телосложение, какие-то запоминающиеся детали – наколки, голос…

– Рост у него средний, сам крепкий, но не толстый. Видно, боксом или борьбой занимался… А вы что, ничего про него не знаете? Он же меня потом достанет и убьёт, где бы я ни оказался!

– Пока что ты оказался здесь, а мог бы с остальными твоими собратьями сейчас прохлаждаться в морозилке морга!

– Всё равно ничего не буду больше рассказывать! Я жить хочу, – но заметив, как рука Штруделя снова тянется к кислородной маске, парень торопливо продолжает: – Лицо у него обычное, только нос поломан – ну, как у всех боксёров. Волосы русые, очень короткие, залысины есть. Что ещё? Глаза светлые, но взгляд какой-то странный. Даже когда в твою сторону не смотрит, кажется, что сверлит тебя…

– Голос?

– Голос обыкновенный. Говорит медленно, но очень внятно. С пол-оборота заводится, и тогда уже – крик.

– Что ещё?

– Всё вроде бы.

– Да, небогато, – Лёха вопросительно смотрит на меня и разводит руками. – Но мне кажется, что на фотографии совершенно другой человек.

– Это я уже понял, – подсаживаюсь поближе к раненому и пытаюсь изобразить из себя доброго полицейского: – А скажи-ка, приятель, ты видел, как с ним его родственники общаются? Ну, тот же самый племянник Янив?

– Обыкновенно общаются. Как родственники. А что тут может быть странного? – парень беззвучно шевелит губами и открывает глаза. – Да, я забыл сказать, что у него на правой руке наколка. Ближе к локтю.

– Какая?

– Скорпион.

– Нарисовать сможешь? – сразу оживляется Лёха.

– Я рисовать не умею. Наколка как наколка. Будто гвоздём нацарапана. За такую грубую халтуру в сегодняшних тату-салонах голову оторвут…

Лёха провожает меня до дома. Уже около подъезда он выбирается из своей машины и подходит к моей:

– Что думаешь обо всём?

Неторопливо выползаю из своей развалюхи, которую гордо припарковал рядом с его новенькой «хондой», и закуриваю сигарету:

– Тут два варианта. Или банду наркоторговцев, лишённую своего главаря, возглавил кто-то новый, чьи приметы тебе сейчас описали, или показали свои рожки новые проделки профессора Гольдберга с переселением душ, чего мне, честно признаюсь, совершенно не хочется. Да я и не очень в это верю. Но даже с первым вариантом масса вопросов… Как, например, крайне закрытая группа смогла принять совершенно постороннего человека и доверить ему управлять собой? Расскажи такое кому-то из местных, тебя просто засмеют.

– Меня бы всё равно больше устроил первый вариант безо всяких загробных заморочек Гольдберга.

– Пока меня не будет в стране, ты бы по полицейской базе пошуровал. Вдруг наш «боксёр» где-нибудь засветился. Да и наколка на руке… Что-то мне всё это очень не нравится. Дурно попахивает. С другой стороны, хотя бы есть, за что зацепиться. Но не дай бог, если Гольдберг опять вышел на тропу войны…

– Значит, всё же не отбрасываешь вариант, что переселение душ реально? Не исключаешь такого поворота событий?

– Не исключаю, к сожалению.

Лёха грустно качает головой и вдруг спохватывается:

– «Скорпион». Тебе не кажется, что такая кустарная татуировочка привезена не откуда-нибудь, а с нашей необъятной родины? Парнишка – не иначе как бывший спецназовец, ветеран Афгана или Чечни. Для Афгана молод слишком, значит, в Чечне успел повоевать.

– А может, бывший наркоман или парился в российской одиночке, – пытаюсь блеснуть своими познаниями в тюремных наколках. – У них такая же бяка накалывается на руке.

– Наркоман вряд ли сумеет в таком бизнесе трудиться. Скорее, всё-таки бывший солдафон, – Лёха задумчиво чешет нос и бормочет: – Одно непонятно: если он из наших, из русскоязычных, как его пустили в исконно местный бизнес? И к своим-то аборигенам, как ты верно сказал, здесь относятся с величайшей опаской, а тут не только чужак, но ещё и из приезжих… Что-то не складывается пазл.

– Вот ты с этим пазлом и постарайся разобраться к моему приезду. А если и в самом деле замаячит второй вариант… Тогда уламывай начальство подключить меня к этому делу официально и по полной программе. Всё равно ведь наши мудрые боссы рано или поздно придут к этому выводу. Хотя мне и жутко не хочется, – тут я печально усмехаюсь и выдаю набившую оскомину банальность, – входить в одну реку дважды. А здесь уже не второй, а третий раз на подходе. Кое-что просохнуть не успевает…

– Ты-то надолго в Киев?

– Сам пока не знаю, но командировку мне выписали на два дня. Чтобы, значит, казённые деньги не просаживал и не любовался нежными киевскими панночками вместо того, чтобы лицезреть сивые рожи наших скучных шефов. На месте ясно будет.

Однако утро нового дня начинается для меня совсем не так, как я планировал. Мне нужно было заехать в управление, захватив по дороге Омельченко из отеля, получить необходимые для командировки бумаги и, конечно же, отеческие напутствия майора Дрора, а потом уже спокойно, с запасом по времени отбыть в аэропорт. Но перед самым рассветом будит меня своим гнусным трезвоном телефон, который я всегда кладу на тумбочку у кровати. Чего я меньше всего ожидал услышать чуть свет, так этот знакомый, но уже давным-давно забытый голос, который и узнаю-то не сразу, хотя никогда потерей памяти не страдал.

– Привет, дорогой, ты меня ещё помнишь? – в голосе чувствуется некоторая искусственность, потому что его обладатель наверняка не сильно воодушевлён необходимостью общаться со мной, однако старается этого не показывать и фразы заготовил заранее. – Да-да, это профессор Гольдберг тебя беспокоит. Тот самый…

– Вы, профессор? – не могу скрыть удивления и потому начинаю даже слегка заикаться. – Какими судьбами? Вы же…

– Совершенно верно, – через силу хохочет он, – меня по твоей милости, Дани, если помнишь, упекли за решётку на два года, но я отсидел шесть месяцев, потому что вёл себя там как пай-мальчик, и теперь свободен, словно птица.

– Как такое возможно?! По закону же не положено четверть срока…

– Кое-кому, значит, понадобился, и врата темницы тотчас распахнулись. Можешь не беспокоиться, всё официально. Никаких проблем с властями у меня больше нет. Даже судимость снята.

– Ну, тогда поздравляю… – это всё, что мне пока приходит на ум. – О том, чем вы сейчас занимаетесь, спрашивать, думаю, не стоит? Продолжаете свои разработки?

Доктор Гольдберг немного мнётся, потом отвечает:

– Не будем бередить старые раны. Когда-нибудь, если удастся встретиться в спокойной и мирной обстановке, сядем с чашечкой кофе и побеседуем по душам. Ты человек умный, способен разобраться в мотивах чужих поступков. Я на тебя, кстати, совсем не в обиде, ты выполнял свою полицейскую работу… Я о другом сейчас. Мне твоя помощь нужна. Как всегда, когда у меня намечается новый проект.

– Между прочим, я полицейский. Вам, профессор, это ни о чём не говорит?

– Ты мне нужен сейчас именно как полицейский.

– Обратитесь тогда к моему начальству. Вы с ним, кажется, прекрасно ладите. Мне отдадут приказ, и тогда я в вашем распоряжении. Прыгать через голову чревато…

– Можно и к начальству. Бюрократия неистребима… Но тут есть некоторые щепетильные моменты, так что лучше… пока напрямую к тебе.

Насколько помню, раньше профессор Гольдберг со мной так не разговаривал. Он-то величина, о которой в научных кругах велось и до сих пор ведётся много разговоров, и каждая его статья в специальных медицинских журналах производит эффект разорвавшейся бомбы. Даже сегодня, когда он прокололся и вполне заслуженно получил наказание за свою прежнюю деятельность по несанкционированным посещениям загробного мира в интересах международных преступных корпораций, наверняка не перестал быть авторитетом в научном сообществе.

Но что ему всё-таки понадобилось от меня, мелкого винтика в его прежних играх и, в общем и целом, не сильно большого его почитателя?

– Нам бы встретиться, – продолжает настаивать Гольдберг, не дождавшись от меня ответа, – как смотришь на это?

– Не получится в ближайшие дни, – отвечаю твёрдо, – через час уезжаю в аэропорт, а оттуда за границу.

– Когда вернёшься?

– Дня через два-три, если ничего непредвиденного не случится.

– Куда ты едешь?

– Какая разница? Вы за мной следом поедете? – чувствую, что уже немного перебираю. Всё-таки профессор Гольдберг не совсем законченный негодяй, чтобы так откровенно хамить ему. – В Киев еду. Это Украина.

– Мои предки оттуда, – вздыхает Гольдберг. – Ну ладно. Подожду твоего возвращения. Только попрошу тебя сразу же позвонить мне по этому номеру, с которого сейчас с тобой разговариваю. Обещаешь? Я тебе буду очень благодарен…

И уже перед тем, как я собрался выключить телефон, профессор вдруг задаёт вопрос, которого от него я никак не ожидал:

– Скажи напоследок, как ты относишься к «Битлз»?

– Причём здесь «Битлз»? – недоумеваю я. – Какое это отношение имеет к моей работе?

– Никакого… Просто так спрашиваю.

– Нормально отношусь и к «Битлз», и к… В чём дело всё-таки, профессор?

– Всё потом расскажу, Дани, всё потом… Счастливого пути!

В самолёте мы с Омельченко сидим у иллюминатора, за которым расстилается бесконечная волнистая перина облаков. Первое время мы неотрывно смотрим сквозь стекло, потом я пробую полистать какую-то украинскую газету, принесённую улыбчивой стюардессой, но читать не хочется. В голове всё время крутятся нехорошие мысли о профессоре Гольдберге и его очередных опытах. Конечно, пока нет никакой уверенности в том, что киевское дело как-то связано с его пробудившейся активностью, тем не менее… Самое неприятное, что я волей-неволей опять буду вынужден общаться с ним. Послать его, что ли, подальше? А вдруг он и в самом деле с моим начальством созвонится, и оно даст согласие?

– У вас какие-то неприятности? – кажется, Омельченко наконец замечает моё кислое настроение.

– Всё раздумываю об этом Гольдберге. Поначалу я решил, что сейчас он может находиться где-нибудь в Киеве, если предположить, что псевдо-Столыпин его творение, но сегодня утром совершенно неожиданно он сам позвонил мне…

– Откуда?

– Он сейчас дома, в Израиле.

– О нашем деле не упоминал?

– Я не стал ничего спрашивать, потому что он мог сразу повесить трубку, и ищи его потом свищи.

Некоторое время Омельченко раздумывает, а затем согласно кивает головой: