Несколько карт из цыганской колоды

Скоро жизнь твоя сильно изменится и станет гораздо интереснее, хотя, конечно, многие человеческие радости уже будут тебе недоступны. Но тебе будет не до них, поверь мне пока что на слово.

И вот еще, что ты должен знать. Пока что об этом можешь не думать, но, полагаю, спустя два-три рождения, ты почувствуешь необыкновенную легкость бытия. Это описать нельзя, это можно только почувствовать. Обычно, это знак, что настоящая жизнь может стать последним воплощение в этом земном аду. Но уйти просто так нельзя. Во-первых, сама смерть должна быть строго определенной. Какая именно становится ясным примерно за год-полтора. Во-вторых, нужно подготовить преемника. И дело совсем не в том, чтобы «цепочка не прерывалась».  Суть в том, что для окончательного перехода не хватает энергии одного человека, каким бы сильным он ни был. Это похоже на взрыв, прорыв, и потому нужно найти другого сильного человека, который станет преемником. Найти его очень непросто, и нужно потратить много времени и сил. Именно поэтому на последнем воплощении многие уходят в странствия… или просто ищут, переезжая из города в город, занимаясь попутно чем-то: работа коммивояжером, в бродячем цирке – где угодно, в общем. Мне повезло, я нашел тебя, хоть уже и почти в конце жизни. Но найти преемника – это тоже только полдела. Его нужно «перековать», так сказать, изменить… Нужно перенаправить его мыли, изменить ценности. В каком-то смысле я был акушером, и принял твое новое земное рождение. Однако, в отличие от обычных родов, «рождение преемника» никогда не происходит сразу, но всегда очень постепенно. Когда придет время готовить преемника, ты почувствуешь, что именно нужно делать. Конкретных рецептов тут нет, я уверен, поскольку все это очень индивидуально. В крайнем случае, ты получишь самое прямое знание в медитации или молитве.

Не знаю, как найти подходящие слова, чтобы не испугать тебя. В общем, преемник, обычно не живет долго после ухода наставника, и скоро умирает. Редко, кто живет более полугода. Такая отдача энергии, очевидно, имеет и обратную сторону. А может быть, просто уже нет никакого смысла в настоящем воплощении, ибо выполнена чрезвычайно важная задача, которая списывает многие «долги». Но ты, Андрюша, главное – ничего не бойся, поверь, все будет хорошо. Ты не обязательно умрешь от болезни. Часто это бывает нечто мгновенное, вроде аварии. Я ведь тогда немного покривил душой, сказав, что погиб задолго, до смерти Иешуа. Нет, я был его преемником, и я умер после – был повешен людьми первосвященника. После этого у меня было всего четыре земных воплощения, но я вспомнил при этом и все предыдущие. Думаю, с тобой произойдет нечто похожее.

Теперь, как я уже сказал, у тебя будет другая жизнь. Ты будешь знать почти все, но никогда, ни при каких обстоятельствах ты не должен  показывать эту особенность другим людям, и уж тем более – хвастать этим или, того пуще –  продавать эту способность кому-либо. Это самое худшее, что может быть! И если ты вдруг все-таки оступишься и поддашься соблазну… в общем, за этим скоро последуют очень тяжелые последствия, и примеров тому, к сожалению, много. В общем, ты теперь «не от мира сего», как говорилось когда-то. Впрочем, ты и сам скоро это поймешь. Главное – верь себе, как я и говорил.

В общем, я не прошу у тебя прощения за то, что сделал тебя другим, без твоего ведома, равно как и за то, что обрек тебя на скорый уход из этого мира. Знаю, что теперь тебе страшно, но это только в первый раз. Верь мне, Андрюша, смерть не страшнее замены костюма! Я ведь тебя никогда не обманывал и уж тем более не подставлял. Одним словом, доброго тебе пути, легкого последнего часа, и еще раз спасибо, что приехал.  Прости, что так и не сумел напоследок тебя обнять.

Твой ПК

Hope Town, Canada

2015

Любовники

(Аркан VI)

Из глубины поднимается масса событий

вместе с любовью когда-то застывшей, как город.

И. Винтерман

 Помню, ты сказала, что солнце тебя сегодня, видимо, убьет. И, правда, было тяжело. Улицы, казалось, собрали всю недельную жару, и уже не то, что подняться и пойти куда-нибудь – было трудно даже просто дышать. Но мы все же пошли. Я взял тебя за руку, и мы медленно плыли по бульвару Распай в непонятно какую сторону, а может, просто туда, где черными островами лежала тень от домов. Я плохо помню Париж в те дни, они как-то спрессовались и склеились словно бы папье-маше – слепок моего настроения, в котором только ты и присутствовала. Впрочем, тебя-то я помню очень хорошо. Вот, например, я помню твою влажную руку в моей, и почему-то немного уставший взгляд. Что-то там приключилось на твоей планете, и ты плюнула на все, и уже через несколько часов я встречал тебя в аэропорту Де-Голя. Ну, я, разумеется, понимал, что, явно непростые обстоятельства сдвинули тебя с места и пригнали сюда, и, тем не менее, не очень-то лез с расспросами. Да и какая разница? Конечно, правильнее всего было бы надраться, хотя бы просто в целях терапии, но было утро, и потому я решил просто как-то отвлечься. Мы приехали в отель, и я отправил тебя в ванную, а затем зашел с вином. Каким только? Не помню. Разумеется, с белым… Ведь было утро… Но что это было конкретно? Шабли? Нет… Вспоминаю вино, а вижу твое лицо поверх пушистой колышущейся массы. Ты отпивала из бокала, а я подносил тебе виноград, поскольку у тебя руки были в пене. Потом я тебя мыл… Вот видишь, как много я могу вспомнить? Но что именно мы пили в тот час?! Нет – эта деталь совсем пропала… Особенно ярко – словно бы наяву – я почему-то вижу, как шампунь сползал по твоей груди, и как твое тело от этого немножко лоснилось…

Кажется, в полдень мы пошли гулять – тебе уже было немного лучше. Мы еще зашли в магазин напротив и купили очень легкое платьице – какое-то оно было даже не легкое, а, скорее – ужасно легкомысленное, но ты ухватилась за него, не обращая внимания ни на какие призывы к здравому смыслу. Да, так вот, мы брели по бульвару Распай, и я видел, что ты снова мрачнеешь. Всякий раз, когда я оказываюсь в этом городе, и мне тоскливо, я бегу в Люксембургский сад – эта идея меня никогда не подводила. Я шутил, ты слегка улыбалась, потом на улице Сен-Реми мы купили тебе огромную соломенную шляпу – очень кстати, поскольку солнце уже и впрямь стало неистовым.

А вот и ворота сада, а за ними глубокая тень и прохлада, какую только способны создать многовековые деревья. Совсем другое дело, ты немного повеселела, мы болтали, я гладил твои плечи и волосы, а ты как будто и не замечала. Потом, когда мы уже делали третий круг, тебя вдруг как будто бы пронзило воспоминание, ты вскочила на какой-то камень, и повисла у меня на шее. Я чуть не задохнулся, но ты вцепилась так, что оторвать было невозможно. Тогда я просто взял и стащил тебя с камня, а ты из-за этого немного надулась. Так или нет?

Точно! Мы стояли около этого камня, наверное, несколько часов, если то не была вечность, и целовались. Нет, это невозможно было прервать, это было бы также нелепо, как перебить рассказчика детектива, когда ему остается лишь назвать убийцу, или как если бы прервать полет посреди океана… Какая ты красивая… Какие у тебя темные волосы и глубокие, словно Сомалийские колодцы, глаза… Я утопал в них всякий раз…

Время шло, накатил вечер, сторож, гремя ключами, спешил к воротам сада и мы тоже уже возвращались.

Мы не то ужинали, не то обедали в ресторанчике на улице Дорэ. Помнишь, я говорил тебе, что там часто сиживал Хэмингуэй? После мы оказались на Монмартре, когда солнце уже растратило свою чудовищную силу и стало валиться куда-то в смог за окраину многомиллионного города. По дороге обратно мы прихватили какой-то очень «пожилой» коньяк, и кажется сыр, ты не помнишь, что именно это было? У меня снова провал… дальше я помню только отель, настольную лампу, низкие бокалы и кусочки сыра. Странно, но я помню только его запах. Еще помню, что коньяк оказался удивительным! Он не обжигал совсем, и лишь отдавал очень мягкое тепло, вполне приятное даже таким теплым вечером.

Ты согласилась со мной, что все-таки еще слишком жарко, и мы, сбросив одежду, сидели друг против друга и говорили о каких-то пустяках. Знаешь, ты, правда, очень красивая… А помнишь, как получилось, что ты оказалась у меня на коленях? Я тебя посадил, или ты сама забралась? Это было так естественно, что я и не заметил. Мы снова целовались… А потом я не выдержал и, отставив бокал, осыпал поцелуями твое тело, а ты лишь прикрыла глаза. Вдруг ты накинулась на меня с такой яростью, что я думал, сойду с ума… Дальше я снова почти ничего не помню… Вот только твои волосы, разбросанные на моей груди! Это я помню очень хорошо, – они удивительно пахли – и еще как ты стонала, и как я вдруг провалился куда-то и вынырнул не скоро, наверное, через час, а ты все лежала на мне…

После душа ты совсем похорошела, и печаль твоя улетела обратно в твою страну, оставив, наконец, тебя в покое. Мы решили, что должны непременно выпить кофе и непременно где-нибудь возле Люксембургского сада. Кажется, на улице Сен-Дюк – там была такая смешная кофейня «Хитрый Жак». Нам приглянулся столик в самом углу, и мы сели лицом к саду. После мы уже почти ничего не говорили. Ты просто улыбалась, а я смотрел на тебя. И тогда пришел знак: солнце садилось и тень от острого шпиля церкви святого Якова дотронулась до тебя… И в это время где-то вдали ударил колокол…

***

Жить – это видеть сны…

Х.Борхес

 Ты говоришь, что помнишь все? Тогда скажи на милость, что заставило нас бежать из города? Кто гнался за нами? То-то… Кто теперь скажет наверняка? Я помню, что нам приснился один и тот же сон, вернее, я приснился тебе, а ты мне. В том странном сне мы вроде бы стояли посреди поля, а мимо мчались всадники… Они не обращали на нас внимания, но я все-таки, на всякий случай, прижал тебя к себе – мало ли что… Там же, на поле, ты шептала мне на ухо, что это дурной знак, и что надо бежать… Но мы так и стояли, а всадники скакали и скакали, проносясь мимо нас…

Утром, перекинувшись лишь парой фраз, мы быстро собрались и покинули отель. Опять же, единодушно решили, что машину, которая была у меня теперь, надо сдать. Затем поехали на такси в Крабентон и там сняли другую, выбирая как можно более неприметную – небольшой, серый «Renault», каких во Франции, наверное, больше, чем людей. У нас не было цели, и мы не знали куда едем. Просто я сел за руль, и двинул на юг. Через час стал накрапывать дождь, и вскоре все вокруг стало серым, или даже каким-то рвано-серым в косую беловатую исчезающе-тонкую полоску… Ты заснула, и спала, наверное, часа два. Я иногда гладил твое лицо, но ты не просыпалась.

Вдруг ты вскочила и начала тереть глаза: «Где мы?»

– Что такое? – спросил я.

– Нет, ничего… А где городок Тройе? Мы проехали?

Ты взяла карту и стала искать. Затем всматривалась в указатели и снова что-то искала в атласе. После сказала:

– Вот он! Точно! Тройе, через 35 километров. Поворот направо.

– Зачем? – спросил я.

– Надо. – Ответила ты многозначительно, и потом добавила – Заодно и позавтракаем.

После Тройе мы снова ехали, ехали… Ты изучала какой-то журнал, который подобрала в кафе, где мы останавливались и, через какое-то время вдруг сообщила, что мы направляемся в Аскону, что на юге Швейцарских Альп. Почему – я не понял тогда, но и не особенно настаивал. Мне было все равно куда ехать. Ближе к полудню было решено поменяться. Ты еще долго ерзала – все не могла подстроить под себя зеркала. Я отбросил назад спинку кресла и сразу заснул.

Знаешь, бывают сны, которые остаются с тобой навсегда – яркие и всегда вещие, хотя и не обязательно понятные. В тот раз, я увидел дом с островерхой крышей, покрытой красной черепицей, и вокруг много деревьев. Стояла какая-то странная тишина… Я подумал тогда, что, наверное, это потому, что сейчас будет кто-то говорить. И этот некто непременно скажет что-то важное, откроет мне на что-нибудь глаза, или подарит, наконец, понимание смысла жизни. Но ничего не происходило. Я бродил вокруг дома, прислушивался, пытался что-то увидеть, но все было тщетно.

Затем ты меня растолкала и сообщила, что сегодня мы рулить больше не будем, и что остаемся на ночь в этом мотеле: ты как раз подъезжала к нему. Я сам не знаю почему, но он мне тоже довольно-таки понравился. Маленькое одноэтажное здание, в котором редко останавливаются туристы. Сам дом был опрятный и располагался на холме, с вершины которого было видно все, до самого края земли… Солнце уже садилось в реку на горизонте. Вот оно сплющилось, и, разрывая багровыми лучами черные тучи, стало пробивать себе путь к земле. Я стоял у окна и не мог оторваться от этого удивительного зрелища, а ты подошла сзади и обняла меня. Было очень хорошо. Тот сон словно бы отступил, я уже более не думал о нем, но вот деревянный дом с островерхой крышей и тишиной все же засели где-то внутри, как нечто реальное, и я все время пытался что-то понять или вспомнить. Так мы стояли у окна, я уткнулся носом в твои волосы, а ты прижалась ко мне, и тоже смотрела куда-то вдаль.

Потом совсем стемнело. Мы достали из бумажного мешка вино, оливки, коробку салата с креветками, купленными в Тройе, и сели ужинать. Дверь на задний двор оставили открытой, чтобы звезды светили прямо на нас: нам казалось, что так веселее. Да, точно: небо как-то быстро к вечеру прояснилось – тучи ушли…

 Помнишь, вино было таким темным, что едва просвечивалось через лампочку? Ты поедала оливки, и все время смеялась, рассказывала какие-то смешные истории, я кивал, но не особенно слушал, ибо тишина за дверью показалась мне страшно знакомой. Я просто ждал. Ты немного захмелела, и мы вышли на задний дворик, который, впрочем, нельзя было так назвать, поскольку он не был ничем огорожен. То был, скорее, длинный луг, сбегающий вниз с холма, в кромешную темноту. Мы сели на скамейке у двери, и ты обняла меня. Ты целовала меня и шептала, что тебе хорошо. А еще ты говорила о том, что нам следует что-то вспомнить…

Я спрашивал тебя, что именно, но ты только смеялась в ответ. Знаешь, ты, наверное, и вправду ведьма. Я даже как-то видел сон – помнишь, я рассказывал – где ты сидишь на камне у моря, а вокруг тебя цыгане. Ты как-то странно посмотрела на меня, и я проснулся. Но после того сна, я окончательно перестал понимать, почему так люблю тебя? Это какое-то помрачение, но когда ты прижимаешься ко мне, в мире что-то смещается и теперь уже ни я сам по себе, ни ты сама по себе более не существуем. Теперь появляется что-то третье – мы вместе.

Я взял тебя на руки и принес в комнату. Я разбросал твою и свою одежду как попало, и накинулся на тебя, а ты закрыла глаза и подставляла моим поцелуям шею, грудь… Я вошел в тебя, а потом получилось опять странно. Я тотчас словно бы провалился… Но нет, не то!.. Точнее, я провалился в сон! Я снова увидел тот дом и услышал тишину, но что особенно странно – я увидел и тебя. Ты взяла меня за руку и повела вовнутрь, в гостиную, я думаю… Ты говорила шепотом, и потому я почти ничего не слышал. Ты показывала на разные предметы, и что-то шептала, а я тщетно пытался понять хотя бы что-нибудь. После в твоих руках оказалась какая-то старинная книга – помню, у нее на обложке была нарисована бабочка. Помню, как я беру ее у тебя, и вдруг все меняется, расцветает, и вот мы уже где-то в другом мире, и стоим посреди дороги, по которой снова проносятся всадники. И тогда я четко услышал твои слова:

– Если ты не вернешься, – то мы все равно встретимся. – Ты не думай, ты верь мне. Смерти нет, и я найду тебя.

Я лишь успел тебя поцеловать… В следующее мгновение я уже летел, словно бы подхваченный черным ветром: всадники уносили меня прочь… Ты быстро превращалась в белую точку и затем наступила тьма… Помню, я очнулся и вдруг почувствовал необыкновенный прилив нежности. А ты лежала и улыбалась…

Мы встали и после душа отправились на задний дворик допивать вино.

– С тобой ничего не происходило странного в этот раз? – спросил я.

В ответ ты лишь удивленно посмотрела на меня, и казалось, что ты хочешь плакать. Что-то все-таки оставалось недопонятым, а назавтра нас уж ждала другая дорога. Дорога в Альпы.

 ***

Теперь ты понял, зачем понадобилось заезжать в Тройе? – спросила я. Но ты не отвечал. Ты все стоял и молчал, словно бы не верил своим глазам.

– Мне приснился этот журнал и там это объявление… Ха-ха-ха, мы на острове! – я смеялась, кружась. – Этот дом, наверное, принадлежит кому-то, но никто сюда не придет. Это я точно знаю.

Но ты все равно молчал. Стал ходить по комнате, выглядывать в окна… Нет, ты все-таки неисправим… Как бы тебя назвать? Ну, привела тебя судьба, вернее, я привела – так радуйся! Чего ты надулся?

– Посмотри, как здесь красиво! Здесь никого нет, только ты и я. Одежда не нужна, – и я в минуту сбросила с себя все.

– Остановись-ка, я получше рассмотрю тебя, – сказала я, – не знаю, что здесь произойдет и как это будет, но я немножко волнуюсь, и легкая внутренняя дрожь уже пробегает редкими импульсами сверху вниз до самого кончика хвоста. Да-да, в том сне, где я видела этот дом, я захотела, чтобы у меня был хвост! Я подумала, что я смогу обнимать и прижимать тебя к себе, обвивать… Странно, да?

Я раздела тебя сама, потому что ты все еще стоял какой-то странный и лишь озирался по сторонам.

Вот я смотрю на твои руки, пальцы, трогаю твои ладони, касаюсь твоей бороды, ты хочешь обнять меня за талию, но я еще не нагляделась на твою грудь. Наш остров медленно поплыл, покачивая и нас, и небо, и весь мир.

Мы стоим на коленях лицом друг к другу, ты смотришь в мои глаза, там разместился большой и немного печальный, но тихий и добрый желто-коричневый мир. Я начинаю нервно вздрагивать хвостом (мне он так понравился в том сне, что я не могу с ним расстаться даже теперь). Страсть так стремительно захватила нас, мы целовались… Я целовала твои глаза, касалась губами век, бровей, сначала одной, потом другой… Так приятно было потереться щекой о твою бороду, а после мне хотелось откинуть голову, чтобы ты целовал мою шею… целовал и целовал бесконечно. Ноги не держали больше, куда-то потерялась способность к ориентации в пространстве – мы упали на мягкую волшебную поверхность. Ты хочешь дождя? Нет, не думаю. Ты гладил меня. А я потягивалась за твоими движениями. И еще этот запах, запах твоего тела – от него можно сойти с ума. Я понимаю, что поверила всем твоим рассказам и словам. Мне было все равно – есть в этом правда или нет, я просто хотела верить в это. Я смеялась, а в дремлющем сердце моем был переполох. А ты улыбался, глядя на меня. Тебе было хорошо со мной?

Очень осторожно, очень нежно ты вошел в меня… Движения, эти покачивающие движения, словно легкие волны, поднятые вечерним бризом. Я двигаюсь навстречу тебе, как все та же мягкая послушная волна движется навстречу кораблю, который вонзается в нее. Время остановилось, я уже не чувствую своего тела, я слизываю капли пота с твоей груди и шеи, я глажу твои сильные ноги. Электрический ток пробегает по спине, внутри бедер и дает разряд в кончиках пальцев ног. Это больно, но и очень приятно, короткое замыкание повторяется чаще, чаще и становится постоянным, я кричу и плачу, судорогой сводит ноги. Твои движения становятся быстрее и резче. Ты крепко держишь меня за бедра, они дрожат…

 Что было дальше? Я не знаю. Наверное, за окном пошел теплый дождь, и вроде бы ты кричал? Или нет?

Знаешь, это первый раз, когда я не хотела, чтобы время текло себе и текло… Я и сейчас хочу только одного: упасть в твои объятия, спрятать голову на груди, закрывшись твоими руками, затихнуть и снова уснуть, вдыхая твой запах, чувствуя тепло твоего тела, слушая удары самого милого сердца на свете, подрагивая кончиком хвоста…

 ***

Ну конечно, так все и было. И вообще, именно там, в глухом горном лесу, в той избушке за Асконой, я вдруг понял одну странную вещь. Настолько странную, что я даже сперва испугался – не наваждение ли это, не колдовство ли твое? Ведь я действительно всякий раз утопаю в тебе, теряю счет времени и дням, чувствую глухую тоску, когда ты улетаешь обратно на свою планету…

Так вот – я заметил, что часто ясность приходит ко мне в те минуты, когда я сливаюсь с тобой! Если меня гложет неразрешимая проблема, то мне снится сон-вестник, в котором дается совет, но сам совет становится ясен, лишь когда я проникаю в тебя, и именно в том момент, когда весь мир обрушивается и мы слышим где-то далеко наши собственные стоны. Да, я даже как-то подумал, что когда мы вместе, то я всегда подобен парусам, либо – гребцу, а ты словно бы компас или штурвал… А вместе мы, сливаясь, становимся кораблем, который плывет, ведомый моей силой и твоим колдовством.

Тогда я не знал, зачем мы приехали на этот «остров». Я понимал, что не зря, но не спешил, затаился и лишь дышал тобой. Мы разожгли огонь в камине и налили в бокалы вино. Дождь усилился и неистово стучал по крыше, а где-то далеко уже шумели, набирая чудовищную силу, горные потоки… Ты молчала и смотрела в огонь. Я отпивал вино и любовался тобою. Мир снова сдвинулся и я ощутил, что пришло состояние «мы-вместе». Я сел сзади и обхватил тебя руками, а ты положила голову мне на грудь. Я целовал твои волосы, гладил шею, грудь… Мы лежали у огня, молча глядя друг на друга. Ты гладила мое лицо, а я просто положил руку тебе на живот и тихо «улетал» в какие-то далекие небеса…

Я тогда почувствовал, что вот-вот накатит это видение, но не мог сдвинуться с места. Ток бежал по всему моему телу, и реальность потеряла, какие бы то ни было, ориентиры. Но все-таки я вырвался, и после накинулся на тебя… Не успел я сделать и нескольких движений, как на меня снова нахлынуло наваждение. Это, кажется, было ключевое событие во всей этой цепи, ты сама говорила, помнишь? Я же помню, что по телу вдруг разлилось удивительное блаженство, и я увидел наш «остров» будто бы сверху и едва заметную тропку, убегающую в лес. А потом все пропало, и видение ушло…

Мы снова сидели и глядели в огонь, пили вино, и ты вдруг сказала странную фразу:

– Наверное, та дорога от разрушенной крепости ведет к нашей избушке. Помнишь, я удивился тогда:

– Какая дорога? От какой крепости?

– Ах, да… – Я видела крепость, когда ты вошел в меня… Где-то там, – ты махнула рукой в сторону окна, – есть старая разрушенная крепость. Я ее видела. И от нее дорога… или, вернее сказать – тропинка… Завтра, если дождя не будет, давай разведаем?

Я пожал плечами – ладно…

В ту ночь мы заснули прямо на ковре у огня и проснулись под утро, оттого, что огонь потух, и стало прохладно. Приближался самый важный и трудный день…

 * * *

Каплями страсти и мутных слез,

В сердце твое стучит – дождь.

И. Винтерман.

Наутро дождь, казалось, даже усилился, но мы все равно решили идти. Мы нашли какие-то старые плащи в кладовке, набросили их и двинулись в путь. Дорога вела через лес, наполненный шорохами капель и шумом обретших силу ручьев. Мы перебирались через мокрые валуны, поваленные деревья и какие-то колючие кустарники. Лес был безразличен к нам, он был занят собой. Наверное, он плакал о чем-то или же пытался что-то понять. Временами тропа почти исчезала, но потом снова вдруг выныривала из-под очередного завала. Через два часа мы присели отдохнуть у небольшого ручья. Ты нагнулась и стала пить воду словно лань… Затем ты села на пень, и облокотившись о поваленное замшелое дерево, сказала, выдохнув:

– Пришли.

– Что?– удивился я.

– Пришли. Я узнала этот ручей. У него тот же вкус, что и тогда был во сне. Я пила во сне из него и чувствовала его вкус, я разве не рассказывала?

– Нет.

– Ну, неважно. Крепость тут, на горе. Рядом. Отдохнем немного еще.

Мы сидели, молча, и я смотрел на воду, прозрачную, словно драгоценный хрусталь. Дождь бил по ее поверхности, оставляя множество кругов, которые пересекались, сливались, отражались друг от друга, но вода нисколько от этого не мутилась.

Мы встали и пошли по склону вверх, цепляясь за ветви кустарников. Весь склон, казалось, был сплетен из корней, и потому идти было не трудно. Несколько раз мы перепрыгивали через довольно глубокие рвы с темной стоячей водой. Вернее, я перепрыгивал, а потом ловил тебя с другой стороны. Ты с визгом перелетала и падала в мои объятия. Кажется, мы один раз даже, оступившись, повалились в воду, но это нас страшно развеселило. Мы вскочили и потом еще долго смеялись. Помнишь?

– Да… Кажется…

– А что потом? Крепость – это было одно название. От нее остались лишь едва заметные очертания фундамента, и еще вокруг нее, оставались теряющие свою прежнюю форму, уже не особенно глубокие рвы, в которые когда-то давно падали со стен неприятельские солдаты. Да… Но мы тогда ничего так и не поняли, верно?