Кремлевский клад: Cosa Nostra в Москве

Исключительному и торжественному событию возведения Гермогена в чин святого предшествовала кропотливая и продолжительная работа с архивами, летописями и прочими документами из тех далеких времен. Простым смертным было важно узнать как можно больше о будущем святом и новом небожителе. На это историческое изыскание, почти на подвиг, тогдашний наместник Чудова монастыря благословил одного из своих любимцев, – иеромонаха Серафима. Кропотливая работа этого монаха стала причиной нахождения новых упоминаний о легендарной «Библиотеки Ивана Грозного» и клада с иконами в Успенском соборе.

Несколько лет работал иеромонах в богатейшей библиотеке монастыря, – ее уже давно нет, она сгорела в 1917 году. В срок, задолго до того дня, когда в Москву прибыл император Николай II, работа была завершена. 12 мая 1913 года Патриарх московский Гермоген был торжественно возведен к лику святых Православной церкви. После многочисленных служб во всех соборах Москвы, перед отъездом в столицу, император Николай II пожелал лично беседовать с иеромонахом Серафимом, и именно так засвидетельствовал он ему свою монаршую благодарность.

Торжества прошли, и вскоре началась Вторая мировая война. Думы и заботы всех людей изменили свое направление, но иеромонах так и не вышел из вечных сумерек монастырского книгохранилища. Он чувствовал, что только слегка коснулся тайн кремлевского средневековья. Тысячи бесценных книг и рукописей дожидались тут последнего читателя, перед тем, как рассыпаться в прах в сырых подземельях или обернуться в пепел под снарядами красноармейцев.

Однако, самыми значительными находками иеромонаха, перевернувшими впоследствии его личную судьбу, и доставившие материал для этой повести, – были найденные им неопределенные ссылки на легендарную подземную «библиотеку Ивана Грозного».

Известно об этой библиотеке немного, но и это потрясает. Ядром этого собрания исторических документов и книг была библиотека византийского императора Константина III. С падением Византии библиотека была спасена и вывезена в Рим. Но она оставалась там недолго. С выходом принцессы Софьи Палеолог замуж за русского великого князя Ивана III, впоследствии царя-объединителя, – эта библиотека была включена в ее приданое и перевезена в Москву. К этому ядру стали примыкать затем новые и не менее знаменитые собрания, такие, например, как библиотека Ярослава Мудрого.

Во времена московских царей городские пожары были таким же средневековым бедствием, как бубонная чума. Во время пожаров московские деревянные избенки горели, как сухие берестяные грамоты, на которых купцы писали свои расписки. Один из таких пожаров, погубивших полгорода и даже часть Кремля, потряс царевну-иностранку, знавшую ранее только благородные каменные постройки. Начитанная и просвещенная царевна из-за боязни потерять свое бесценное приданое, распорядилась строить для ее книг подземное хранилище – своего рода бункер. Лучшим архитектором и строителем мог стать известный уже строительством Успенского собора, и лично ей знакомый в бытность ее жизни и обучения в Риме, – упоминавшийся в этой повести архитектор и инженер Аристотель Фьораванти.

Подземное книгохранилище для «библиотеки Ивана Грозного» было построено. Однако сам архитектор, по некоторым источникам, до этого не дожил. Он умер естественной смертью или был удавлен в темнице, куда был заключен за попытку бегства из России, или погиб в военном походе. Достоверно неизвестно, это и породило впоследствии множество версий судьбы многочисленных, оставленных им якобы в Кремле тайников.

Подземелье, построенное Фьораванти, защитило библиотеку от многовековых войн, пожаров и смут. Но следы, или чертежи, или медные ключи от тяжелых кованых дверей, были навсегда утрачены для потомков. Но очень возможно, это и к счастью, потому что бесценные книги остаются там до сих пор.

К настоящему времени существует более 60 гипотез местоположения библиотеки-тайника. Изредка и теперь предпринимаются попытки найти библиотеку, но безрезультатно. Одним из тех, кто ближе всех подошел к раскрытию этой русской средневековой тайны, остался именно иеромонах Серафим, инок Чудова монастыря, а впоследствии заключенный Троицкий.

Архитектор и инженер из Болоньи Аристотель Фьораванти фактически бежал в Россию со своей родины, из Италии времен Ренессанса, обвиненный в изготовлении и сбыте фальшивой монеты. Проведя несколько месяцев в римской тюрьме, он был выпущен за отсутствием веских доказательств и воспользовался первой же возможностью, чтобы убраться из солнечной Италии. Возможность такая представилась случайно, но очень кстати. Посланец из далекой холодной России Семен Талбузин как раз подыскивал в Европе архитектора для постройки в московском Кремле собора, – после того, как попытка строить его своими силами закончилась обвалом первых же двух этажей и гибелью нескольких каменщиков.

Сборы Аристотеля были краткими, если они вообще были из-за спешки. Начиналась зима, предстоял долгий санный путь по полудиким замерзшим просторам. Вот перевод, сделанный иеромонахом Серафимом с церковной кириллицы летописей тех времен, с его личными дополнениями и пояснениями.

«Шестидесятилетний Аристотель Фьораванти, знаменитый архитектор и искусный инженер, принял приглашение и отправился на службу в полудикую, холодную страну вместе с сыном Андреа и помощником Петром (в летописи: «паробком Петрушкой»). Жалование ему положили хорошее, десять рублей в месяц.

Он выбрал санный путь через Германию, Польшу, Минск, Смоленск, Вязьму. Путешествие было тяжелым, но им удавалось покрывать до 100 верст в сутки. Через три месяца, 26 марта 1475, с Поклонной горы путешественники увидели Москву. На холме теснилась серая масса деревянных изб и строений, окружавших Кремль. Его некогда белокаменные стены и башни, построенные еще при Дмитрии Донском, совершенно обветшали, закоптились от многочисленных пожаров и были укреплены деревянными заплатами и подпорками. В городе не было и десятка каменных церквей, а общественных зданий не было вообще. Эта картина произвела тягостное впечатление на живших в солнечных городах Италии путешественников».

Можно вполне предположить, что Фьораванти обладал явной авантюристической жилкой. На это указывают и знакомства, которые он водил у себя на родине. Это и фальшивомонетчики, – связь с ними была вполне установлена при дознании, – и, главное, широко известный плейбой тех времен, герцог миланский. При прощании герцог попросил приятеля привезти ему из дикой России белых кречетов. Кроме женщин, разгула и рыцарства герцог миланский страстно увлекался охотой, – соколиной, в частности. Белые же соколы с русского севера были в то время, что арабские скакуны из Аравии. За этими кречетами Фьораванти ездил даже на студеное Белое море. Считается даже, что он был первым иностранцем, посетившим те далекие безлюдные места.

Сначала, разумеется, его путь лежал в град Владимир, ознакомиться с Владимирским собором, чтобы напитаться русским архитектурным вкусом. Только после этого, проникнув в то, что этот народ называл «лепотой», Фьораванти, вернувшись из дальних поездок, взялся за Успенский собор в Кремле. То, что у него получилось через два года, поразило всех тогда, поражает всех и сегодня. Великий и подлинный итальянский Ренессанс, сотворенный в те самые годы, когда жили и работали Леонардо да Винчи и Микеланджело, – и, главное, сотворенный посреди полудикой лесной страны.

Конечно, десять рублей в месяц золотом, – жалование неплохое, но домой, к солнышку, начало тянуть все сильнее. Сын Андреа подрос, уже заглядывался на местных русоволосых красавиц. Начал он и болтать неплохо по-московски, – так называли этот язык итальянцы, – пора было заняться его образованием. В тех краях, разумеется, где оно было возможно.

Но русский царь не отпустил домой Аристотеля Фьораванти.

На свою беду в России архитектор Фьораванти был еще и военный инженер: и фортификатор, и артиллерист. Поэтому, собираясь в поход на непокорных свободолюбивых новгородцев, царь Иван III взял с собой и его.

Историю земли русской и трагедию Новгорода мы не напишем, но те крохи, что сохранили летописи об этом персонаже нашей повести, все-таки упомянем.

В новгородском походе Фьораванти построил через полноводную реку Волхов наплавной мост. Это решило судьбу этой военной компании и тысяч несчастных новгородцев. Иван III, с подачи своего итальянского инженера, проявил явный креатив в экзекуциях: приговоренных к казне выводили на середину моста через студеный Волхов и толкали с шатких, дрожащих на волнах бревен. Ледяные воды покрывали головы тысяч несчастных уже в пятидесяти метрах от моста.

После ужасов военных походов Фьораванти принял решение бежать из чужой страны. Последней каплей чаши его долготерпения стала казнь немецкого лекаря. Тот не сумел избавить от смертельного недуга одного из царских сатрапов и, естественно, получил по заслугам. Его голова слетела с шеи на Болотной площади, – неподалеку от современного кинотеатра «Ударник». Это гнилое место у реки всегда было местом казни. Тут позже слетела голова с плеч и у Степана Разина, а его тело еще несколько месяцев болталось там на столбе.

Бежать Аристотелю Фьораванти не удалось. Он был схвачен стрельцами и посажен в острог.

После этого случая фамилия Фьораванти почти не упоминается в исторических анналах. Достоверно известно, однако, что, выполняя данное им когда-то герцогу миланскому обещание, он ездил на север за белыми соколами, и добрался, по некоторым сведениям до Соловецких островов, став первым западноевропейцем, их посетившим.

И, наконец, последнее: он сопровождал царя Ивана III в походе против Тверского княжества в качестве инженера артиллериста. После этого не существует в русских источниках ни одного упоминания фамилии Фьораванти. Где и как окончил свою яркую и авантюрную жизнь этот итальянский гений по сей день неизвестно.

Иеромонах Серафим читал и перечитывал все эти тысячи и тысячи ветхих страниц, разбирая с великим трудом почерки неведомых древних летописцев. Но теперь он искал в них только упоминания и ссылки на фамилию Фьораванти. Иеромонах шел за этим архитектором, как гончий пес идет по следу осеннего зайчика. Но Серафима мало интересовали красоты времен Ренессанса. Он их осуждал и даже презирал, – за фривольности в изображении святейших для него образов. Забытая со времен античности «обнаженка» была возрождена именно в век Ренессанса, – по мнению иеромонаха, на грани богохульства, – и сразу по отношению ко всем библейским персонажам.

Иеромонаху Серафиму нужно было от итальянца Фьораванти лишь одно: упоминание о подземной «библиотеке Ивана Грозного». В ней должны были находиться бесценные свидетельства и документы, проливающие свет на темную историю раскола русской церкви, изменившего историю страны вплоть до наших дней. Он был уверен, что только раскол церкви стал причиной всех последовавших за этим российских несчастий. Найти библиотеку иеромонах мог, только собрав все, что оставил потомкам ее строитель, Аристотель Фьораванти. Любые мелочи, – чертежи, записки строителям, счета к оплате царской казной, обрывки писем. Но ничего из этого иеромонах в архивах не находил. Ни единого чертежа, ни единого письма.

Одно из последних упоминаний о Фьораванти, иеромонах Серафим обнаружил только через пять лет после начала своего кропотливого труда в кремлевских архивах. Это была краткая запись в писцовой книге московского острога. Она относилась примерно к 1504 году, то есть к шестому с чем-то году после приезда архитектора с сыном и их слугой в эту гостеприимную страну.

«Милостью царя нашего сей Фьораванти Аристотель из острога выпущен, однако под условие: за земляной вал, что вокруг Москвы, шагу не ступить, не то гнев царский – страшен будет. И чтобы готовился он к походу на нечестивый Тверь-город.

Парубка же, сына его Андреа, повелел царь отпустить с миром, куда пожелает уехать, выказывая тем милость Аристотелю. Приказал выдать из казны золотом на провоз и сына, и младой жены его, и слуги его Петрушки, до самой страны Италии. Препятствий на рогатках царь велел не чинить, и птицу ловчую – кречета белого числом десять, в клети, – не отбирать, ибо есть это дар царев…».

К этой выцветшей странице был прикреплен деревянной шпилькой еще один листок. Несколько столетий назад последний читатель этих бумаг искал то же самое, что и Серафим, и тот выполнил за него последнюю работу. Листок был вырван из неизвестной и, видимо, давно пропавшей на российских внешних границах книги регистрации пограничных переходов – «рогаток», как их тогда называли.

«Пропущен за рогатку с повозками Фьораванти Андреа, с женой и слугой, путем в Италию, с птицей ловчей в клети и скарбом домашним. Сундуками двумя увез он бумаги: с письменами и чертежами, – на языках нам неведомых, посему не уразумели оные. Пропустили все повозки с миром, как по цареву указу».

Прочитав эти строки, иеромонах Серафим, не спеша, аккуратно выписал их в свою тетрадь, тщательнее, чем прочие. После этого он закрыл все фолианты, все сшивки древних документов, с которыми работал последние месяцы, и расставил их в безукоризненном порядке по местам на полках. Возвращаться когда-либо в это книгохранилище он больше не намеревался. Работа его было завершена. Ключ теперь был в его руках. Следовало искать только замок. К несчастью, он находился за тысячи верст от Кремля, в стране Италии. Монах сжал нервными пальцами толстую тетрадь своих записей и поднялся из подвала в тесную келью.

7. Письмо кардиналов

Четвертый год в Европе бушевала Первая мировая война. Но к сентябрю семнадцатого года воюющие стороны обессилено закопались в хлюпающих водой окопах, – без снарядов, без провизии, без желания воевать. Иеромонах Серафим в эти годы служил панихиды в госпиталях, утешал вдов и матерей, отпевал заколоченные гробы у разверстых могил.

Множество раз он начинал писать свое послание, и каждый раз откладывал его в сторону. Писал он его на хорошем латинском языке, и адресатом был не кто иной, как Папа – глава Римской католической церкви.

Не заканчивал и откладывал он свое письмо потому, что не имел на это благословления наместника своего монастыря. Впервые в своей жизни он готовился переступить строгий монастырский Устав. У Православной и Католической церквей долгими веками тлела безмолвная, принципиальная, а потому не имеющая перспектив на примирение, тысячелетняя война. Обратиться православному монаху Серафиму к католическому Папе было все равно, как связаться русскому офицеру через голову вышестоящих – с императором воюющей против России Германии.

Но обратиться к Папе было необходимо. Распри и войны начинаются и заканчиваются, но дело Божие живет в веках.

Оставалось меньше месяца до того ноябрьского дня, когда снаряды большевиков разрушат родной Чудов монастырь, сожгут его библиотеку и архивы, погрузят Россию на полстолетия в кровавый безумный террор. Тогда-то и закончил иеромонах Серафим свое послание и, отмолившись всю ночь на коленях перед образами в своей келье, решился отправить его обычной городской почтой.

Написал иеромонах в своем письме в Ватикан подробно и много. Но мы пощадим внимание и время читателя, опустив церемонный латинский текст, приведя только важную для сюжета повести суть.

Иеромонах сначала, как и полагается, написал в Ватикан о Боге. Он сообщил Папе Римскому, что Бог один для всех человеков и тварей земных и растений, и что Он не на небесах, а рядом с каждым, и даже внутри каждого. Он и Сам жив всеми нами, и это есть честь великая, что Он выбрал, оживив каждую отдельную особь, как бы поштучно, и даже именно ТЕБЯ, – а ведь мог и не выбрать тебя.

Иеромонах писал Папе еще многое в том же духе, потому что молвить подобное своему брату-монаху в монастыре – это высказать страшную ересь, за которую раньше бы на костер… А так он это писал как бы своему идейному врагу и мог себе позволить кое-что лишнее.

Пропустив из этого почти все, отметим лишь еще одно любопытное – про смерть.

«А смерть, – писал иеромонах, – то же, что и рождение, только лучше. Потому, что ты уже послужил Ему, – чем мог и как Его понял, – и предстоит теперь что-то новенькое. Походите по лесу, поживите в полях, заночуйте там среди диких зверей, – и вы обязательно поймете это своим сердцем».

Но когда, наконец, иеромонах перешел к своей просьбе он был краток:

«Великое несчастье обрушилось на русскую землю несколько веков назад: раскол нашей Православной церкви. Раскол народа русского пред лицом единого Бога привел к скорбным событиям последних месяцев, когда брат поднял меч на брата, а сын на отца… Ключ от погибели Руси покоится в земле московского Кремля, в архивах утерянной библиотеки царя Ивана Грозного. Поэтому, Ваше преосвященство, во имя Бога нашего Иисуса Христа, молю Вас велеть своим прелатам разыскать в Ваших землях архивы и записи архитектора Фьораванти, что вывезены его сыном Андреа из Московии пять веков назад. В двух его сундуках, в чертежах и бумагах, тайна подземной библиотеки Ивана Грозного; но также, – и есть в этом моя полная уверенность, – иных тайников, им устроенных в Кремле для спасения бесценных культурных сокровищ от смут и лихолетий…

Ваше преосвященство, имею дерзость Вам напомнить, что местоположение оставленных в Кремле тайников великий сын земли Вашей Фьораванти оставил потомкам, вне сомнений, в скрытом виде, не доступном для глаз всякого любопытствующего. Шифры, укрывающие оставленные им тайны, по сложности могут быть достойны его гения…».

Но продолжалась Первая мировая война, она вяло тянулась еще несколько лет. Обыкновенные почтовые конверты, если еще и ходили по истерзанной Европе, то находили своих адресатов крайне редко. Однако письмо, на конверте которого было написано размытыми дождями чернилами: «Рим. Ватикан. Главе Римской католической церкви», – не дойти по адресу, хоть когда-нибудь, просто не могло. Однако Папа это письмо никогда лично не прочел.

Письмо, как и положено, поступило в священный секретариат Ватикана. Тут его внимательно просмотрели и… отложили в особый реестр, с тысячами других подобных писем – от буддистов, мусульман, иудеев. Тысячи и тысячи писем на разных языках поступали Папе со всего мира от частных лиц. Ответы на них, как правило, не посылались. Более, чем достаточно, считалось, еженедельное обращение Папы ко всем верующим в Единого Бога с балкона своей резиденции на площади святого Петра в Риме.

Письмо иеромонаха Серафима пролежало среди тысяч ему подобных из «последних поступлений» ровно пятнадцать лет. Отгремела Первая мировая, затем Россию со стоном накрыла и обескровила волна Гражданской войны, после этого крепко забила в ее землю осиновый кол сталинская коллективизация. К тому времени уже были загублены в концлагерях миллионы невинных жизней, в их числе монахи и монахини, священники всех исповеданий, – потому что большевики помнили крылатые ленинские слова: «чем больше мы расстреляем этих господ, тем лучше».

Однако эти печальные события, на удивление, мало заботили просвещенный передовой Запад, – у него самого забот хватало с разразившимся в конце двадцатых экономическим кризисом, да и многие западные интеллектуалы умилялись бодрым песням и маршам страны диктатуры пролетариата.

Однако массовое убийство христианского духовенства вызвало явную озабоченность и тревогу в Ватикане. Католические ксендзы западных советских земель мерли в колымских лагерях даже быстрее православных попов.

Святая Католическая церковь воспринимала вести о российских ужасах с озабоченностью, но спокойно. За свою тысячелетнюю историю у нее самой бывали времена, о которых эта церковь предпочитала не вспоминать. Только в XII-ом веке в малолюдной в те времена Европе на кострах инквизиции было ею сожжено до 500 человек, не считая крючьев и всяких жомов, с которыми число несчастных доходило до 50-ти тысяч. Церковь с печалью узнавала в колымских ужасах свое далекое детство. Однако на дворе стоял не XII век, а XX-ый, и предпринять что-то было совершенно необходимо. Но спасать жизнь несчастных священников было уже поздно, нужно было спасти только Веру и Церковь.

Мудрые кардиналы, которые занялись этим вопросом, справедливо понимали, что красные комиссары ни в грош не ставят ни их самих, ни Ватикан, ни любовь даже к отеческим гробам. Идеологические и моральные ценности строителей коммунизма были диаметрально противоположны этому. Но диалог с ними было необходим и срочен. Поэтому годилась любая наживка.

Тогда-то и вспомнили о тайниках Фьораванти в московском Кремле. Тысячелетие эта Церковь регистрировала любые, даже мнимые, сообщения об утерянных святынях и церковных ценностях в особых анналах, и эти документы занимали уже подвалы. Красные комиссары в те годы занимались индустриализацией, – за копейки продавая для этого сокровища Эрмитажа и даже хлеб, обрекая на голод и смерть миллионы сограждан. Деньги, золото,– вот, что могло спасти в тот момент от коммунистов Веру.

Письмо иеромонаха Чудова монастыря Серафима было найдено, и к полудню следующего дня нужный рескрипт составлен. К началу вечерней мессы синклит кардиналов его подписал, и по окончании мессы Папа, уже покидая собор, одним кивком головы, с доброй улыбкой на устах, – благословил его.

В ту же ночь десяток писцов-монахов строчили уже сотни рескриптов с факсимильной подписью главы Церкви, – всем настоятелям монастырей, всем мэрам итальянских городов.

«Святой престол призывает всех верующих в Иисуса Христа и пресвятую Троицу разыскать во вверенных вам архивах любые ссылки на имя Аристотеля Фьораванти или сына его Андреа. Да поможет вам Божие Провидение и Дух Святой. Во имя Иисуса Христа и Святой Богородицы. Аминь».

Первые отклики начали поступать уже через неделю. Но, к сожалению, многими тысячами. Выделить нужное среди множества упоминаний разных Фьораванти, накопившихся за века, даже монахам Ватикана оказалось нелегко. Через месяц круг сузился и начал стягиваться вокруг архивов монастырей Милана, Болоньи и Флоренции. Наконец, во славу Господа нашего, то, что искала Католическая церковь, было найдено, – во Флоренции. Весь архив семьи Фьораванти, на возах, в спешке, вместе с сотнями прочих был вывезен к стенам этого города с севера, во время начала военных действий в Альпах протии австрийцев в Первую мировую войну.

Когда в Ватикан поступили из Флоренции выписки из архива Фьораванти, касавшиеся найденных следов библиотеки царя Ивана Грозного, святые отцы подготовили обращение к революционному руководству Красной России. Однако, хорошо и удачно начатое дело поисков утерянных сокровищ московского Кремля, было загублено незначительным, казалось бы, но роковым обстоятельством. В Ватикане в тот год не оказалось никого, знавшего достаточно хорошо русский язык, чтобы перевести на него письмо на латыни. Письмо за факсимильной подписью Папы римского на имя вождя всех народов Иосифа Сталина поручили перевести польскому монаху. Этот монах не только плохо знал и чувствовал русский язык, но, а это самое главное, как и многие поляки в те годы, – он ненавидел русских. Это и стало трагической ошибкой для судьбы всего дела, и для личной судьбы иеромонаха Серафима.

Однако письмо из Ватикана на великолепной грациозной латыни, с его копией на отвратительном и вульгарно-разговорном русском языке, не только не затерялись в секретариате генсека партии большевиков, а сразу легло на стол вождя в его кремлевском кабинете.

Сталин не читал по латыни, хотя и учился в отрочестве в духовной семинарии. Он сразу взял в руки русский перевод польского ксендза.

Иосиф Сталин узнал поляка по первым же русским буквам, и его брови нахмурились. Не прошло и десятка лет, как его самого и его командарма Тухачевского, а с ними и их коммунистическую заразу, польские патриоты вышвырнули со своей земли к общеевропейскому позору. Но Сталин, как это известно, личных обид никогда не прощал.

Сталин стал читать: «Ваши старые королевы оставили в земле Кремля превеликие богатства. Ваш монах Серафим возжелал разыскать их, о чем писал нам давеча и просил о помощи…»

Сталин даже не стал дочитывать и с отвращением отбросил письмо в сторону. Когда в кабинет вошел по звонку его помощник Поскребышев, он, отвлекшись от карты генплана строительства Магнитки, только бросил тому:

– Что за гадость?

– Из Ватикана, товарищ Сталин.

– Совсем из ума старцы выжили.

– Что прикажете ответить?

– Что хочешь. Только матом.

– Неудобно, Иосиф Виссарионович, – ведь святые отцы…

– Тогда по-польски и ответь. Все. А этот перевод письма – в работу.

Когда Поскребышев подошел за бумагой ближе к столу, Сталин чиркнул по ней жирным красным карандашом:

«Наркому Ягоде. Вам следует больше интересоваться бомбами, зарытыми врагами народа в земле Кремля, чем средневековыми кладами. Примите меры. И.Сталин».

Шеф НКВД тех лет нарком Ягода, прочитав размашистую резолюцию знакомым красным карандашом, только нервно сглотнул. Сам Ягода не смел писать собственные резолюции на своих смертоносных бумагах красным карандашом. Когда его секретарша срочно подготовила ему под диктовку приказ, Ягода только пробежал его глазами и аккуратным почерком подписал. Чтобы добавить личной большевистской страсти, он еще и чиркнул снизу, но только синим карандашом: «Срочно. Разыскать и выбить».