Я твой день в октябре

– Николай, ты бы уж не размазывал снова эту кашу по тарелке, – взмолилась мама вполне серьёзно. – Он и так об этом не может прекратить думать. Уже синий весь стал от переживаний и похудел. Давай о хорошем будем беседовать. Всем же надо приходить в себя…

– Батя! Ты гений! – Лёха обнял отца, ухитрившись обхватить его накачанную грудь и мощную спину. У лыжников классных не руки – самые рабочие детали, а спина. – Надо записать! «Рубить концы как только заштормило» Ух, ты! Напиши повесть, па. Или роман.

– Вот балабон. И не проходит с возрастом, – засмеялся отец. – Пойдем на кухню. Я есть буду и новость рассказывать, когда прожую и проглочу.

– Идем, сынок, – мама аккуратно повела Алексея за руку. Сели. Подождали пока отец прожуёт первую котлету и закусит её солёным огурцом.

– Завтра едешь в Притобольский, – батя наколол на вилку вторую котлету. – В редакцию замечательной газеты нашей «Строитель коммунизма». Прокопенко Сан Саныч на работу тебя берёт. Корреспондентом широкого профиля. Ну, короче, тоже спецкором. Писать будешь по его заданию на любые, нужные ему темы.

– Ура! – тихо сказала мама, чтобы не пугать соседей панельного дома, стены которого передавали соседям и кашель и чихание. Даже пыхтение Лёхино во время манипуляций гантелями. – Вот замечательно-то. Ура ещё раз!

–А это, ну…понимаешь же? – спросил отца Лёха.

– У него и спросишь, – улыбнулся батя. – А оклад – сто двадцать. Пока хватит. Это ж не «Известия» тебе.

– Спасибо! – Лёха крепко пожал бате руку.

– Только целоваться не лезь, – засмеялся отец. – Я ничего не делал. Спасибо Прокопенке и скажешь. А я только доложил ему, что тебя приказали не брать в «Ленинский путь». А он сказал, что они все козлы. И велел в десять завтра быть у него. Всё. Я читать пошел. Мама – тетрадки проверять. Алексей – валять дурака у себя в комнате. На баяне вон поиграй. Мешать не будешь.

Лёха с трудом дождался утра. С огромным напряжением. Прокопенко он знал давно и уважал за свободный от разных догм ум. Опубликовал самую первую свою работу Алексей в этой газете. Да и потом часто писал Сан Санычу статьи. Материала, не вошедшего в работу для областной газеты хватало на добротную статью и в «Строитель коммунизма». В общем, ровно в десять он сидел в кабинете редактора.

– Зарайский район самый большой, Лёха, – сказал Сан Саныч. – Заданий у меня много для твоего конкретно пера. Успевать обещаешь? Я понимаю, что надолго ты у меня не задержишься. Алма-Ата есть. С твоими данными тебе, собственно, там и место. Или даже в Москве. Но жизнь – сука ещё та. Корёжит, как правило, тех, кого как раз и не надо бы. Но пока не улетел никуда – работай.

– Вы Альтова не боитесь? Батя же Вам всю историю рассказал?

– Я, Лёха, хоть и коммунист, но не нормальный. Я верующий. Не смейся. Серьёзно. У меня жена умирала и ни один врач, даже алма-атинский, помочь не могли. А тёща постоянно ходила в церковь и просила Господа, Николая Угодника и пресвятую Деву Марию. Слёзы лила и свечи палила. Потом к ней священник Димитрий подошел, взял её руку и сказал, что мольбы её он слышал все. И знает, что услышали их те, кому она поклоны била.

– Иди с Богом, – сказал.– Поправится дшерь твоя, сестра Валентина.

– И ведь выздоровела Наталья. Из могилы, можно фигурально сказать, поднялась, – редактор закрыл глаза и отвернулся к окну. – Сейчас она бухгалтером в сельхозуправлении работает. Но в Бога не верит. Думает – врачи всё же помогли. Верю я. Потому, что не дурак, и от врачей проку не видел. А я верю в него и боюсь только его. Хотя пока меня карать не за что. А потому и Бахтин, и Альтов мне по… Ну, ты понял. Их бояться – Бога предать. Работай спокойно. Здесь тебя никто не тронет.

И отпахал Лёха в «Строителе» почти два года. Жил дома. Батя мотоцикл купил. «Ковровец». Отдал Лёхе. Для удобства посещения знакомых, но далёких пространств. За это время никто, кроме бабушкиной сестры тёти Панночки и её мужа дяди Вити, с Алексеем прежних добрых отношений установить и не попытался. Во Владимировку он больше не ездил. Шурик встречался только с отцом и по-прежнему Алексея считал предателем. Шибко уж зацепил неравный Лёхин брак брата батиного. Лучшего в прошлом друга и наставника. Шестеро владимировских умерло. Остальные разъехались кто куда. Кто в Россию, кто почему-то в Германию. Чудны, хоть и бесспорны, зигзаги судеб людских. И родственников к пришествию быстро и незаметно семьдесят шестого года осталось у Алексея так мало, что кланом Маловичей-Горбачёвых остаток народа своего называть уже было неловко. Друзья тоже разбежались по краям СССР. Жердь на Север крайний, Нос в Свердловск уехал к двоюродному брату. Брат не пил и Нос бросил. Жук после женитьбы Лёхиной тоже выскочил по собственному желанию из друзей и обратно возвращаться даже после развода не захотел. Были у Алексея товарищи новые и старые. Много. Но друзей не стало. Кроме дорогого Сергея Петровича из Калинина, с которым навсегда подружился в ВКШ. И он привык к этому. Друг – один. Хватает! И сам себе поклялся друзей больше не заводить. Расставаться с ними слишком уж тяжело и больно.

После Нового года нужное событие случилось в жизни Лёхиной. Оно даже не случилось, а нагрянуло. Может, даже стряслось. Четвёртого января тормознул желтый таксомотор с шашечками на двери возле редакционного крыльца и вышел из него очень замечательный человек, журналист классный и старый Лёхин приятель Толян Ермолович. Яркая личность, отчаянный смелый парень, жесткий и уверенный в себе. Он интенсивно жил, временами ошибался, что-то важное терял, но потом сам, без нытья и просьб о помощи, быстро восстанавливался и продолжал свой бег не к вершинам властным, а вперёд. Там, впереди, далеко, наверное, но совершенно точно

лежали и ждали того, кто первым до них добежит – ключи от двери, где маялось взаперти высшее твоё мастерство. Их было много, таких ключей. На каждого, кто хотел бы стать мастером в своём деле. Просто не всем бежать хотелось неизвестно куда и как долго. Толян бежал. И Лёха тоже нёсся за своими ключами от двери, за которой томится в ожидании только его личное мастерство. И вот это было общим у Алексея и Анатолия.

Пообнимались они с редактором, у которого Толян несколько лет оттрубил, с Лёхой тоже. Как старые уважающие друг друга товарищи. Сидели часа три, болтали обо всем. Ермолович и редактор по двести граммов за новый год приголубили «столичной».

– Попроведать приехал? – спросил Прокопенко.

– И это тоже, – Толян взял Сан Саныча за плечи и в глаза поглядел. – Я в городе в редакции был. С Лёхиным отцом говорил. Николай Сергеевич сказал, что Алексей у тебя вкалывает. А я его историю с дочкой Альтова и с ним самим от главного городского комсорга услышал. От Клавинца Андрея. Встретились на улице случайно. Я-то всего на три дня приехал. Дочку попроведовать и поздравить. Подарки от Деда Мороза привёз. И решил с собой Лёху забрать.

– Куда? Забрать, бляха. Я тебе чемодан, что ли?

– Он сейчас в городе Аркалык, – пояснил Прокопенко. – Это сейчас центр новой Тургайской области. Зарайскую поделили пока ты в Москве торчал. Область большая. Да ты в те края из «Ленинского пути» мотался по полям. А сейчас там разведали огромное месторождение бокситов. Руды алюминия. Сейчас он почти как золото всем дорог. Ну и под это управление Москва разрешила создать область. Со всеми областными причиндалами.

– Саныч хочет сказать, что там свой обком партии, а при нём такая же как в Зарайске областная газета, – Толян говорил радостно и убедительно. – Молодежь в неё сплошная со всего Союза слетелась всякая. Кто от беды смылся, кто за счастьем припёрся. Но вот ты там будешь если не тузом, так королём козырным. Едешь со мной?

Лёха посмотрел на Прокопенко.

– Езжай. Однозначно, – редактор даже заволновался. – Такой шанс. Ко мне всегда успеешь вернуться.

– Я звоню насчёт тебя главному редактору «Тургайской нови»? – Ермолович взял трубку.

Лёха ещё раз глянул на Прокопенко. Редактор кивнул. Давай, мол, езжай пока зовут.

– Звони, – Алексей сел подальше. На диван. Чтобы не слышать голос из Аркалыка.

Говорил Толян минуты три.

– Помните я Вам рассказывал про кустанайского парня с отличным пером?

Так я его уговорил. Приедем послезавтра вместе. Лады. На отдел сельского хозяйства пока. Он согласен. Да нет, он рядом сидит. Даю.

Алексей взял трубку.

– Я – Анатолий Васильевич, – сказал редактор из Аркалыка. Мне Ермолович много про тебя рассказывал. Я тебя приглашаю работать. Лично.

– А я лично не против. Даже с удовольствием поработаю от души, – Лёха продолжал смотреть на Прокопенко. Он одобрительно кивал головой.

– Ну, тогда ждите.

– В общежитие Анатолий устроит. Квартира через полгода. Жду, – Анатолий Васильевич опустил трубку.

…Родители Алексея тоже обрадовались.

– Ты только приезжай почаще. Тут ведь четыреста километров всего, – сказала мама.

– На «Ан-24» час лёта, – добавил батя.

И они пожали руку Анатолию Ермоловичу. А через день из скромного здания аркалыкского аэропорта вышли с красивыми дорожными сумками два хорошо одетых молодых человека в коротких тулупах, в валенках и шапках с опущенными ушами. Ветер попутный дул так, что сумки тащить было легко. Поземка поднимала их и несла сама. Помогала. Рейсовый автобус высадил их между бокситовыми рудниками и городом.

Странное это было видение. Для Лёхи, конечно. Толян-то привык уже.

Город лежал как у циклопа на ладони. Перед ним и за городом, да на всех видимых улицах лежал почти красного цвета снег. Четырех и пятиэтажные дома тоже были красные. Одежда людей бегущих по ветру и ползущих против него тоже отливала красным. От рудника дул ветер и нёс в город красную снежную пыль.

– Что это? – удивился Лёха.

– Пыль бокситовая. Отработанный материал, – засмеялся Толян. – Несёт его с отвалов. И всё у нас одного цвета. Красно солнышко, красный как флаг обком партии, люди как индейцы – краснокожие. Зато всем платят добавку за вред здоровью. Но вреда никакого нет. Видишь – мертвые на улицах не валяются. Да и больница у нас всего одна. Пустая. Не болеет никто. Некогда.

Лёха поставил сумку на красный снег. Придавил коленом, чтобы ветер не украл её и сам себе сказал. Тихо сказал. Ермолович не слышал. Он уши шапкой затянул и щарфом обмотал. Дуло отчаянно.

– Девять жизней моей придуманной кошки кончились. Придется новую завести. И тогда ещё девять новых разных жизней нам с ней точно отмотать предстоит. И он тихо позвал несуществующую кошку.

– Кс-кс-кс!!!

– Мяу! – радостно ответила появившаяся из ржавой метели такого же цвета кошка и прыгнула Лёхе на руки.

– Значит, поживем ещё. Девять жизней – это как раз то, что такому баламуту нужно позарез.

Он махнул рукой, и они двинулись к общежитию.

– Скажу кому, что я живу в красном городе, каких больше, наверное, на Земле нет – так ведь не поверит никто.

– Привет, красавец Аркалык! Привет, город очередной красной революции и очередной первой кошачьей жизни! – во всё горло крикнул Алексей. Но никто, кроме рыжей придуманной кошки, уютно лежащей на его сильных руках, его и не видел, и не слышал.

И кроме родителей, Прокопенко да Толяна ни один человек на Земле о разбеге с низкого старта его новой, теперь уже снова свободной жизни, и слышать не слышал, и знать – не знал.

***

.