Я твой день в октябре

– Не, не вырвется, – с сожалением решил Лёха. – Главное, чтобы пластмасса вытерпела, не разрушилась.

Он пытался придумать себе дело. Но дочь забрала на ночь тёща, а, стало быть, даже поиграть в детские игрушки он мог только сам. В одиночестве. Но это могло неважно отразиться на взрослой психике, потому решил Алексей книжку почитать. Подошел к жене. С ней рядом стоял книжный шкаф.

– Надь, ты лампу поверни на минутку. На книжные полки свет направь. Я возьму что-нибудь почитать.

– Леший, ты спать лучше ложись, – жена скороговоркой предложила ему дельную мысль, переворачивая страничку книги, откуда списывала. – Мне отрываться нельзя. Не успеваю я. Конспект ждёт завтра завкафедрой, проверить хочет текст. Его мне надо в диссертацию вставлять. Тут без мнения специалиста можно не попасть точно в задание

– Ну, я тогда люстру включу на минуту. Ничего? – Лёха сделал шаг к выключателю.

– Ой, не надо! – почти воскликнула жена. – Мысль перебьет за мгновение яркий свет. Я вот только сосредоточилась. А ты, серьёзно, поди, отоспись получше. Тебе завтра на партбилет фотографироваться. Это же навсегда. Его как паспорт не меняют с возрастом. И потом папа же сказал, чтобы ты усы сбрил. Помнишь?

– Как я электробритвой усы срежу? – Алексей почесал затылок.– Родители твои не спят ещё? У отца вроде бы станок с лезвием. Даст?

– Позвони, – не поворачивая головы сказала Надя. – Леший, ты, честное слово, меня отвлекаешь. Мне бы успеть поспать хоть пару часиков.

Лёха набрал номер телефона Альтовых. Трубку тёща сняла.

– Лариса Степановна, извините, что поздно. – Лёха говорил тихо, боялся ещё раз отвлечь Надежду от трудового процесса. – У тестя моего хотел станок бритвенный попросить. У меня электробритва. А усы большие. Даст?

– Секунду подожди, – тёща прижала трубку микрофоном к халату и что-то громко пробубнила. – Приходи, Алексей. Только прямо сейчас. А то мы уже одной ногой в кровати.

Побежал Лёха. Лариса Степановна вынесла из ванной прибор и уже протянула его зятю. Но вышел Игнат Ефимович из спальни, взял бритву и провел ей по щеке.

– Лара, там на стеклянной полке новый пакетик лезвий. Одно принеси. Это туповатое уже.

Тёща ушла. Лёха молча стоял и разглядывал пижаму тестя. Она была льняная, светло-бежевая и вполне могла бы сойти за летний выходной костюм для жаркой погоды.

– Я забыл сказать тебе, Алексей, – Игнат Ефимович потёр глаза. Видно много читал и на работе, и дома вечером. – Приедете в Москву, сначала устройтесь в свои общежития, но потом снимите квартиру. Причём, чтобы обоим было удобно добираться. Отдельно не живите. Я перед отъездом дам вам номера трёх телефонов. Обязательно позвоните этим людям и отнесите каждому то, что я передам. Хорошо? И ещё. Высшая Комсомольская Школа – заведение элитное. Туда кого попало не направляют. Во всём СССР туда очередь длинная. И отбор из лучших в неё делают. Знания ты там получишь редкие. Уникальные. Ни в одном учебнике по политике или экономике такого не пишут. Многое на лекциях вам не разрешат записывать. Потому, что вам, как будущим руководителям партийных и советских органов, а также прессы – нужны реальные знания ситуации во всех сферах жизни страны. Чтобы у вас не было иллюзий и вы смогли управлять делами , понимая, что надо знать населению, а чего не надо. Вот на это настройся и с профессурой тамошней не спорь. Они дадут прекрасный запас реальных знаний о подлинной ситуации состояния страны и положения провинций. Ты будешь иметь подлинную информацию о достижениях и проблемах жизни Союза, партии, Советов и народа.

– То есть, всё совсем не так как нам говорят здесь и сейчас? – Лёха произнёс это так, будто и без уникальных лекций знал это давно. – И в газету мы пишем то, что положено. Ну, а выучусь я, стану главным редактором и что, смогу знания, взятые в ВКШ, переносить на газетные полосы?

– Вот как раз наоборот, – тесть ещё раз потёр глаза и зевнул. – Ты точно и без подсказок сверху сам будешь знать, чего населению рассказывать не стоит. Потому, что строительство социализма, могучего строя, не может идти гладко. Есть ошибки, промахи досадные. Но внедрять в мозги суть и причины некоторых провалов в управлении таким огромным государством – это только вредить и государству, и партии, и портить психику народа, вызывать недоверие к строю. И так много диссидентов, которые громко хаят власть, не имея верных знаний о причинах наших проблем. А это уже подлость. Давай, учись. Ты неглупый, а потому сможешь стать толковым руководителем.

– Да я вообще-то не хочу руководить, – тихо сказал Алексей.

– Но надо! – тесть тронул его за плечо. – Что нам делать, старикам? Дураков к власти ставить? Если ты умный – стань полезным партии, народу. Не прав я?

– Ну, раз уж еду туда учиться, то у меня потом и выбора не будет. – Весело ухмыльнулся Лёха. – Научусь скрывать правду профессионально. Это же сейчас главное для партийных руководителей?

– Короче, ты езжай, учись, – тесть тоже улыбнулся. – А вот когда вернёшься, посмотрю я на тебя. И потолкуем тогда на равных.

– Ну, с вами на равных… – засмеялся Лёха. – Скажете тоже!

Тёща принесла новое лезвие, Лёха пожал тестю руку и побежал домой брить усы, которые носил с восемнадцати лет. Жаль было брить.

– Ну и как без них? Узнаёшь меня? – спросил Алексей жену. Надя, конечно, не обернулась. Шептала что-то.

Пошел Алексей в спальню, ещё раз глянул на облысевшее своё лицо в трюмо, хохотнул с отвратительной интонацией и разобрал кровать. Читать было нечего, думать ни о чём больше не хотелось. И он уснул, тупо глядя на белый потолок, который ночью выглядел как пустое место, никем и ничем не занятое. Утром он дождался водителя. Лучше бы, конечно, пешком было сгонять, но Лёха не знал – куда. Фотографировали его долго. То подбородок низковато был опущен, то глаза прищурены. Ну, галстук фотограф ему два раза сам поправлял. Ответственная была съёмка. Будто был он членом Политбюро и здоровенный его отретушированный портрет собирались прибить к кремлёвской стене для живых представителей народа и грядущих поколений. На паспорт, кстати, за пару минут сфотографировали. А тут, конечно, документ раз в сто поважнее. Партийный билет члена КПСС.

– Завтра в десять заберете. И на личное дело, и на партбилет, – фотограф сел на стул и взялся читать «Известия».

– Охренеть! – сказал сам себе Алексей, когда вышел .– «Куды мы котимси!»

Так покойная бабушка говорила всегда, когда узнавала из газет, что СССР совершенно правильно поссорился с очередной капиталистической страной.

Проснулся он утром на следующий день в восемь, но жены уже дома не было. До десяти ещё времени оставалось навалом и пошел Лёха к Жердю.

– Еду я учится уму-разуму в Москву, Генаха! – доложил он другу. Жердь собирался уходить. Написал статью. Сдать надо было в редакцию. Поэтому отреагировал он на ходу и быстро.

– Москва – столица, Родины моей!

– В Высшую Комсомольскую Школу при ЦК ВЛКСМ, – добавил Лёха.

– Ну и дурак, – Жердь обулся. – Пошли.

– Ну, жену тесть в аспирантуру пристроил и решил, что я тут один без присмотра жены по рукам пойду и по чужим койкам. Потому и насчёт меня тоже договорился. Ему это – раз плюнуть. На партбилет снялся. В партию примут. Буду образцовым коммунистом.

– Я ж уже сказал, что дурак ты, – Жердь стал медленно спускаться по ступенькам. Нога у него болела. Колено. – С тебя, блин, коммунист, как с атеиста верующий.

Лёха развернулся, не сказал ничего в ответ и пошел за фотографиями. Тихо. Медленно. Подождал с полчаса, забрал и двинул прямиком в обком.

– Мне надо товарищу Альтову передать фотографии. Он просил доставить, – сказал мрачно Алексей дежурному, сидящему за большим столом в углу холла. За спиной у дежурного висела доска размером под два метра вширь и метр ввысь. На доске висели всякие ключи, под которыми краской написали номера.

– Это сколько же кабинетов в обкоме? – нечаянно для себя спросил Алексей Малович.

– Сколько надо, – сердито глянул на него дежурный. – Оставьте пакет. Его помощник спустится и заберёт. Я позвоню.

Выбрался Лёха на волю и автоматически, не думая, направился к стадиону. Сел на нижнюю ступеньку трибуны и смотрел как Николай Ерёмин гоняет начинающих легкоатлетов. Увидел его Николай и подошел. Вынул изо рта свисток.

– Привет, Алексий. Третьего июня выступишь на первенстве области?

– Если пустишь, – ответил Лёха.

– Тогда послезавтра к одиннадцати на тренировку. Прогоним все десять видов и третьего бери хотя бы третье место. Не занимался долго, выше не поднимешься. Но очков команде дашь навалом.

– Ладно, – Алексей поднялся и пошел к маме. У неё в этот день два урока всего. Позвонил по дороге. Она была дома и про ВКШ уже знала. Тёща просветила. Поговорили, и она тоже одобрила выбор Игната Ефимовича.

– И знания там хорошие дадут, и практики много, руководителем станешь. Ничего плохого в этом. Ну и с Надей разлуки не будет. И это главное.

– Я позвоню, – Лёха набрал домашний номер.

– А, Лещий! – обрадовалась жена. – Хорошо, что позвонил. Папа заходил. На обед шел. Он сказал, чтобы ты в десять утра завтра дома был обязательно.

– Завтра буду. А сегодня ночую у родителей. Не хочу тебе мешать готовиться к аспирантуре. Путаюсь под ногами. Есть иногда прошу. Отвлекаю тебя. Давай. До завтра.

– Давай.– Надя чмокнула микрофон трубки и отключилась.

Отец поздно пришел. Сказал, что учёба в ВКШ ему не нравится.

– Ты тут без инструктажа коммунистического хоть не врёшь в статьях, а вернёшься, будешь врать. Там только этому и будут учить.

– А то у меня другой выбор есть, – психанул Лёха, сказал, что есть он не хочет и пошел в спальню. Почитал на кровати рассказы Эдгара По и уснул в одиннадцать, не раздеваясь.

На следующий день события вогнали его в ступор. Мало того, настроение у него испортилось настолько, что сразу после десяти он ушел из дома, засел на пару часов в кафе «Колос», а потом, после пары стаканов портвейна, понесло его на хазу к уркам.

А в десять часов он ждал дома звонка в дверь. Надежда писала. Злата играла у бабушки. Позвонили ровно в десять. Лёха открыл и увидел стройного молодого парня в красивом сером костюме, фиолетовом галстуке под голубую рубаху.

– Как денди лондонский одет. И, наконец, увидел свет. А то всё кабинет, кабинет и кабинет… – улыбнулся гостю Лёха и пропустил его в прихожую.

– Ваше личное дело уже отправили в ВКШ, – сказал он хорошо поставленным солидным голосом. – А это ваш партийный билет. Первые взносы до июля уже внесены и пропечатаны. Он подал красную книжечку Лёхе, пожал ему руку, сказал «поздравляю». Повернулся и ушел, сказав на ходу: « Удач вам!»

– Твою мать! – громко сказал Лёха.– Это что? Сейчас так принимают в партию? В нашу великую КПСС?! А где комиссия, экзамен на зрелость и знание теории марксизма-ленинизма. Где вопросы по работам Владимира и Леонида Ильичей?! Он мне партбилет сунул, как месячный проездной, бляха! Тьфу, скотство!

Надя поздороваться с пришельцем не успела. Отвлекаться нельзя было. Лёха глянул на неё со спины, но лица не увидел. Жена работала, низко склонив голову над тетрадью.

Он бросил красную книжицу с профилем Ленина на кровать, плюнул себе под ноги и пошел жечь-прожигать жизнь от большого расстройства и разочарования.

27.Глава двадцать седьмая

Очень большие города от маленьких, собственно, не отличаются ничем. Если глядеть на них с простой житейской точки зрения. Коренной житель Шанхая, где кроме него радуются жизни в самом огромном городе мира ещё двадцать три миллиона счастливчиков, никогда Шанхая-то и не видел. Существует конкретный житель только в небольшом районе, где и работает. Дом у него там, школа для детишек рядом, магазины, пивные, любовница тоже под боком. Какого лешего щарахаться ему за много километров в неизвестное место? Убедиться, что там тоже тот же Шанхай? Всё чужое, незнакомое, да хорошо ещё, если обратную дорогу запомнил или карта при себе есть. А то ведь и пропасть нетрудно, кануть в неизвестность. Это в родном-то городе.

Ужас? Нет – кошмар!

Поэтому в мегаполисах народ живёт, мягко говоря, оседло в небольшой своей городской «деревеньке» и заставить его броситься в полное неожиданностей путешествие на другой конец обожаемого туристами пятнадцатимиллионного Стамбула может либо горькая нужда, либо лихое внезапное психическое расстройство. Достопримечательностей, к которым слетается поочерёдно половина мира, коренной житель не видел никогда и путешествовать к ним ему некогда. Потому что вот работа с утра до вечера, вот любовница в обеденный перерыв, а кроме них – магазин по дороге домой и пара пивных.

То есть, провинциальный городишко, который при хорошем попутном ветре

переплюнуть из конца в конец можно без особого напряга, знаком коренному его жителю до последнего раздолбанного бордюра и сто лет знакомого попрошайки на базаре, а всё население – наполовину друзья-товарищи-знакомые, а наполовину родственники. И на местные, не знакомые миру достопримечательности, ты устал натыкаться ежедневно по пять раз.

Вот Лёха с Надей приехали на полусонном поезде в город-герой Москву

набираться ума до внутренней поверхности черепной коробки, поскольку после первого института маленько места для дополнительного ума осталось.

Возле вокзала Казанского они разделились на мобильные группы из одной персоны состоящие и полдня добирались до заветных мест. Лёха – в Вешняки уехал, почти к большому окружному кольцу. Там на территории бывшей усадьбы графа Шереметьева в заповедном парке Кусково коммунистическая партия разрешила разместиться Высшей комсомольской Школе при ЦК ВЛКСМ. В этой кузне ковались руководящие комсомольские кадры, обязанные впоследствии естественным образом сменить в креслах сошедших с круга на пенсию либо в могилу ответственных посланцев КПСС. Школа, живущая в двух старинных, удивляющих красотой архитектуры домах двухэтажных, похожих на дворцы, имела помимо того несколько современных многоэтажных общежитий и комплекс из стекла и бетона размером со столичный дворец спорта. В комплекс втолкали огромную столовую, ещё и спортзал, бассейн плюс кинозал. По периметру Школа была опоясана трёхметровым ажурным кованым забором с двумя проходными КПП, где проверяла пропуска военизированная охрана. Попасть во двор ВКШ чужому было сложно. Примерно так же, как в рай без разрешения апостола Петра. Лёха сдал в канцелярию документы и получил вид на жительство на первом этаже небольшого дворца графа, в комнате номер шесть. А в другом крыле и на втором этаже обосновалось руководство среднего звена и разместились учебные аудитории. Сервис, по тем временам – просто недостижимый для любых других учебных заведений. Продрал слушатель с утра глаза, выходя из своей комнаты, а перед носом уже ему – большая дверь. Заходи и постигай всякие науки с помощью лучшей учёной профессуры московской и не только.

Ну, до собеседования ещё три дня оставалось и Лёха попытался обойти школьный двор по внутреннему периметру. Для первого ознакомления со столицей Родины. Где-то на шестом километре пути попал он в чащу тонких берёз и колючих елей, после которых вдоль забора простиралась длиннющая клумба, утыканная какими-то волшебными цветами. Они разливали в воздух такой приторный, вязкий аромат, что даже пчёлам многочисленным от него становилось дурно и они, прихватив дозу нектара, мгновенно улетали за забор, где, похоже, таилась за кустами пасека. Рванул Алексей на скорости сквозь сладкий воздух и остановиться уже не смог. Так и пробежал ещё километров семь и остановился только возле пропускного пункта номер два.

– Ты откуда? – вежливо спросил его охранник с кобурой на поясе. – И куда?

– Я слушатель. Приехал учиться на первый курс. Вот пропуск мой.

– А зачем тогда через забор лазишь? Вот же будка с двумя дверями и турникетом,– охранник взял Лёху за руку и подвел к двери. – Запомнил?

– Я вообще-то от первой будки вдоль забора шел посмотреть – большой ли двор, -сказал Лёха, с трудом вынимая руку из ладони человека в форме и с кобурой.

– Ха! – обрадовался охранник. – Двор, если гектарами мерить площадь его, тянет примерно на десяток этих гектаров. А то и побольше.

– Ни фига! – восхитился Алексей, новый слушатель. -А зачем столько?

– Ну, забор не я городил,– улыбнулся человек с кобурой. – Но скажу, что в Москве это самый элитный ВУЗ. После Высшей Партийной, конечно. Тут советских меньше половины учащихся. Остальные – молодые коммунисты со всех стран. Лучшие представители. Что наши, что импортные. Элита! Ей все привилегии! Даже территория самая большая. Такой ни у одного университета нет, даже у МГУ. Гордись.

– Всё, пошел гордиться. Мне бы для начала свой корпус «Б» найти, – Лёха огляделся

– Иди вот по этой аллее, через два километра повернёшь направо, а оттуда

метров пятьсот проскочишь, и за деревьями увидишь колонны перед входом. Это твой корпус «Б».

Ну, туда Лёхе, правда, и не надо было. В кармане у него записная книжка лежала, а в ней адрес общежития Надежды. Где-то на каком-то знаменитом Матросском Мосту возле Сокольников. Провинциалу, который в больших городах бывал только на соревнованиях, никогда не удавалось эти города посмотреть. Отработал свои виды – и в аэропорт. Денег на лишний день в гостинице, на прогулки и восхищения прелестями Свердловска или Алма- Аты у команды не было. Потому Лёха и смотрелся в огромной Москве как пастух из степи, где три куста больших на гектар и штук десять маленьких. Двести баранов и ничего больше вокруг на десятки километров. Он, конечно, пыжился, виду вроде не показывал, что принесло его в безразмерный город из глухомани беспросветной, но в Вешняковское метро, которое ныряло под землю только через километр, все равно вошел с опаской. Там надо было пятак бросить в щель турникета и успеть проскочить быстро открывающиеся и так же скоро захлопывающиеся лапы металлические, вылетающие с двух сторон с шумом и мощным щелчком. Зазеваешься – перешибет тебя железо напополам чуть ниже пояса, что просто совсем нежелательно. Через полтора часа в вагонах, летящих как самолет сквозь отраженный от бетонных стен тоннеля грохот колёс, да ещё с двумя пересадками на кольцевых линиях достиг-таки Лёха желанной станции Сокольники. Вышел из метро как из центрального казахстанского стадиона. В метро, конечно, футбольного поля не было, но народа находилось столько же, сколько на матче «Кайрат – Спартак» в Алма-Ате. Тысяч двадцать – не меньше. Куда столько людей могла погнать острая надобность, Лёха так и не додумался. А ведь линий в метро, судя по схеме в вагоне, было штук десять. Плюс три кольцевых. То есть под землёй зараз тряслось в вагонах и носилось по переходам тысяч сто мужиков, женщин и разновеликих детей. Два Зарайска в полном составе.

На Матросском Мосту не было никакого моста. Там сразу за эстакадой автомобильной, поднятой над землёй так, чтобы внизу тоже носились машины в разные стороны, веками, видимо, стояло длинное трёхэтажное здание страшного цвета. Ни серое, ни белое, ни желтое. Никак не назвался этот цвет. У него с торца был только один вход. Над которым крепилась грязно-голубая табличка: «Общежитие». Адрес был тот же, что и у Лёхи в блокноте. Он зашел внутрь через облезлую высокую и тяжелую древнюю дверь да сразу уткнулся в крашенную фанерную перегородку с узким проходом, перекрытым почти таким же турникетом, как в метро.

– К кому? – не спросил, а сказал усатый мужик по ту сторону фанеры. Он был с красной повязкой на рукаве, с журналом и ручкой.

– Сегодня заселилась в аспирантское общежитие Малович Надежда. Жена она мне. Хочу посмотреть как устроилась, – сказал Лёха по-солдатски громко и чётко.

– Сто восемнадцатая комната, левое крыло, второй этаж, – доложил мужик с повязкой, почитав журнал. – Паспорт сюда мне.

Лёха сунул паспорт.

– Из Казахстана, значит? – почему-то обрадовался мужик. – Жил я там в конце пятидесятых. В Караганде. На шахте жизнь губил. В седьмом забое.

Иди, ладно. И паспорт забери. Свой, сразу видать.

Надежду Лёха нашел довольно быстро. Она успела сбегать в буфет на первый этаж, купила кефир, лимонад и ватрушки с творогом. Перекусили они и пошли на улицу. Чтобы снова сесть в метро и ехать назад, в Вешняки.

Квартиру надо было снять и до начала учёбы в неё перебраться. Чтобы жить вместе и продолжать семейную жизнь. Хотя, если посмотреть на эту пару со стороны, то никто бы по лицам обоих не догадался, что это любящие друг друга до гробовой доски муж и жена. Наверное, устали в поезде да при устройстве в общаги до упора. Потому и не было на лицах того выражения, которое само образуется у крепко любящих друг друга мужчины и женщины.

А может что-то другое стерло это выражение с их юных лиц. Наверное, или то, или это. Хотя только Надя и Лёха одни точно знали, почему нет на их лицах ни оттенка счастья, ни признаков любви. Знали, но пока почему-то не могли сказать об этом даже сами себе.

Квартиру они нашли уже к вечеру. Лёха проводил её назад в Сокольники и в свою общагу вернулся поздно. Сосед по комнате номер шесть уже спал. Лёха разделся, залёг в казённую постель с номерами на простыне и подушке и только сейчас осознал, что вот с этой именно минуты и пошла отсчитывать дни да годы его, как у кошки, седьмая жизнь. А, значит, в запасе оставалось ещё две. Прекрасная перспектива.

На следующий день он успел утром познакомиться с «несчастным», которому «пофартило» жить в одной комнате с Лёхой.

– Сергей Петрович, – не вставая с кровати протянул руку симпатичный парень с добрым, но хитрым лицом. – А ты кто будешь?

– Алексей Николаевич, – Лёха лег на бок и руку пожал. Дотянулся.

– Ты, наверное, раньше барменом работал? Из апельсинов сок рукой выдавливал? – слегка заикаясь, пошутил Сергей Петрович и потряс кистью.

– Почти угадал, – засмеялся Лёха. – Барменом работал, но последние капли руками из бутылок выжимал. Для эффективности трудового процесса и экономии.

– И как ты из барменов на факультет журналистики приехал, да ещё в такой недоступный средним массам ВУЗ? – сосед оделся в белые брюки и белый батник. Модный и новый.

– А я жалоб много писал на шефа бара, – Лёха надел спортивный костюм и новые свои китайские кеды. – Их публиковала областная газета, пока меня не выгнали из бара. Ну, редактор и направил меня сюда. А обучусь – возьмут вместо редактора. Он пообещал. Сам, говорит, пойду слесарить. С детства, говорит, мечтал уйти в слесарный цех на реммашзавод. Но не было кандидатуры толковой на замену. А теперь тебя буду ждать.

– Вот я сам с юмором, – заикаясь, сказал Сергей Петрович. – А ещё теперь и ты рядом. Весело будем жить, в любви и согласии.

– Вот именно так я с женой своей жить буду недалеко от Школы нашей. Квартиру сняли. Она в аспирантуру приехала. В институт иностранных языков, – Лёха глянул на себя в зеркало, достал бритву «Харьков» и щетину убрал. – Но есть у меня такое чувство, что скоро я обратно в общагу вернусь. Ты уж тут мою койку стереги. Чтоб не упёрли. Комсомольцы – шустрый народ.

– Короче, будем дружить вдвоём. Семьями не получится. Я с женой развёлся весной, а новую ещё не купил. Да и денег пока нет, – Сергей Петрович почистил щеткой свои бежевые остроконечные туфли. – А ты мне сразу понравился. Когда спал ещё. Не храпишь, во сне не материшься.

– Да я вообще не матерюсь, – засмеялся Лёха. – Я же коммунист. Вот мой партбилет. Нам, коммунистам, можно ругаться только словом «сука». Но это действует только на детей дошкольного возраста.

– Блин, приятно дружить с мужиком, у которого есть чувство юмора, – сказал Сергей Петрович.

– А что, мы дружить будем? – Лёха засмеялся.

– Да сто процентов! Ты мне подходишь. И похож ты на одного югославского актёра. А он мне давно нравится, – уверенно ответил новый друг. – А пока поехал я в Калинин город. В бывшую Тверь. К родителям. Живу я там. Сейчас к годам учёбы забрать надо кое – что. Ты не обижайся, что я заикаюсь. Это за три года жизни с женой началось и вот после развода пока не проходит.

И он ушел, стуча металлическими набойками на туфлях по коридорному паркету. А Лёха поехал в Сокольники забирать на квартиру жену и пару чемоданов с разным барахлом. Забрали, привезли и стали обживать однокомнатную квартиру в панельном доме на десятом этаже. В ней были грязные обои, потёртый линолеум и давно рассохшиеся окна, щели в которых зимой придется затыкать размоченной газетной бумагой. В доме этом было отвратительного вкуса вода и потрясающая слышимость. Всё, что происходило за стенами, под полом и над потолком добавляло много всякого хорошего и плохого к тихой жизни Нади и Лёхи. Надежде веселье и буйство соседей мешало учить уроки, а Алексею – писать учебные статьи, по которым заведующая кафедрой обучала журналистов, как стать хорошими журналистами.

Жить вместе вдали от её мамы и папы было сложнее. Некому квартиру прибрать вместо Нади, готовить обед с ужином некому. Тёщу-то с собой не взяли. Лёха бегал в ближайший магазин и варил пельмени заводские, почти такие же безвкусные как в Зарайске. Колбаса, яичница, кефир и чай с булочками были и на завтрак, и на ужин. Обедали, слава КПСС, в столовых. Там, где учились. Надя каждое утро до учёбы и каждые вечер после неё сидела как и в Зарайске над книжками, писала много в тетрадки, заучивала что-нибудь вслух наизусть. Поэтому лишний раз на улицу не выходила, не говоря уж о прогулках по знаменитым местам Москвы. Лёха, наоборот, дома долго сидеть не мог, поскольку безостановочная учёба супруги засела ему в печень, а как-нибудь отвлечь Надежду, подсократить или размешать хоть чем-то процесс углубленного познания английского языка не смог бы даже библейский Змей-искуситель. Не клюнула бы на его соблазны жена. Ей надо было стать кандидатом наук. Поэтому Алексей мешать ей не стал и вместе с Сергеем Петровичем, который и Москву хорошо знал, и друзей в ней имел много, мотался после занятий по заповедным местам, которых в столице и считать не стоило. Все равно, не пересчитаешь. Да и без него в одиночку Лёха шарахался по всем без исключения местам, о которых слышал или читал в Зарайске. Музеи разные, ВДНХ, Парк Горького, панорамный кинотеатр, Третьяковка, цирк на Цветном бульваре, театры – от МХАТа до Таганки, где покупал билеты у спекулянтов, Замоскворечье, Лужники, кремль, ГУМ и Новодевичье кладбище – тут он побывал в первые пару месяцев жития в Москве. Потом пешком гулял по старой Москве, по закоулкам, проездам и узким улицам со старыми двухэтажными домами, похожими на сказочные жилища призраков людей из древнего прошлого.