Блог начинающего мага

– Я участвовал в его строительстве.

Он явно гордится, и мы радуемся вместе с ним.

Мы болтаем, моя тезка рассказывает нам о Фаргате. Оказывается, раньше они были соседями. Я снова удивлена. Я была уверена, что проведение семинаров и работа в клубе – и есть его работа. Оказывается, он – успешный бизнесмен, а все, что он делает с нами и для нас – увлечение. Тогда все сразу встало на свои места: и мизерная стоимость семинаров, сборов от которых могло хватить только на аренду помещения, и половинная стоимость участия для пенсионеров и студентов, и практически бесплатные занятия в клубе. Оказывается, его семинары – большая редкость, а не источник дохода. Конечно, если бы он проводил их каждую неделю, то и при низкой стоимости они могли бы приносить доход, но один раз в несколько месяцев – это уже почти благотворительность.

Я рада это слышать. Хотя не вижу ничего плохого в том, чтобы учить за деньги. Но ведь он учит любить. И не извлекает из этого дохода. Здорово. К тому же, я все еще под впечатлением его музыки и его медитаций. Все же он – талантливый человек, и он мог бы быть успешным и как представитель нового направления в искусстве, но искусство для него – не самоцель, а средство пробуждения в человеке божественного начала. Громко сказала. Можно и проще – средство познания, средство пробуждения способностей и обострения восприятия. Сказать можно по-разному, а суть одна – любовь. Открытие внутри каждого человека источника бесконечной любви, гармонизации всех тел и миров человека и вселенной.

Юра вышел в центре, ему на метро. Тезка моя уже больше не держится особняком, она – одна из нас. И рассказывает о себе легко, не приукрашивая и не акцентируя внимания на своих проблемах. Интересно, что собираются в клубе люди, пережившие столько, что о каждом можно писать романы, но нет среди них ни зануд, ни нытиков. И тезка моя – такая же. Ее сына убили, когда ему было лет десять, в новогоднюю ночь, когда он пошел выгуливать собаку. Потом умер муж. Она осталась одна с дочерью, но не помнит, как ее вырастила – двенадцать лет просто выпали из ее жизни и из ее памяти. Сейчас дочь с семьей живет в другом городе, а моя новая подруга работает на двух работах, чтобы иметь возможность навещать дочь на другом конце страны и баловать внуков. В свободное время она ездит в лес и черпает в нем силу, и дарит ему свою любовь, и радуется, бродя летом босиком по траве, а зимой – по снегу. И не жалуется на судьбу, и любит жизнь, и готова делиться своей любовью со всем миром, умножая «общее количество любви в атмосфере», даря ее Земле и Господу за тех, кто умеет только получать.

Мы доехали до поворота к ее дому и неохотно расстались. Мне ехать еще около часа. Я пою за рулем, вспоминая романсы, которых, вроде бы, никогда не знала. Настроение совершенно потрясающее, легкое возбуждение и повышенная чувственность вызывают желание писать стихи, но я знаю, что едва успею выспаться, ведь завтра снова четыре часа в пути и десять – на занятиях.

Я рулю и рассуждаю о жизни. Принято считать, что люди заводят друзей в детстве и в юности, а дальше их круг только сужается. У меня в последнее время – все наоборот. Количество близких по духу людей растет, как снежный ком. Вдруг находятся друзья юности, которых больше не ожидал встретить в жизни. Друзья, оставленные на разных этапах жизни и по разным причинам, вдруг находят меня, не раз менявшую адреса и фамилии, и требуют внимания, и восстанавливают отношения, и хотят общаться. Я всем им рада, но с годами я стала ценить и одиночество, которое для меня – возможность развиваться в том направлении, в котором мне хочется. Я иду своим Путем. Я учусь отдавать любовь. Наверное, это и притягивает ко мне совершенно разных, но таких близких мне людей.

Некоторые просто честно сознаются, что заряжаются в моем присутствии энергией. Им кажется, что это – метафора. И ладно. Мне не жалко. А то еще лопну! Чем больше отдаешь, тем больше получаешь. Это – постулат. На практике иногда отдаешь энергию так интенсивно, особенно общаясь с больными людьми, что не сразу восстанавливаешься. Но я думаю, что скоро научусь отдавать энергию без ущерба для себя. Совсем другое дело – на семинаре или в клубе. Там отдаешь искренне все, что можешь, но взамен получаешь такую дозу энергии любви, что долго еще пребываешь в возвышенном состоянии духа. Если бы все люди умели так общаться, не было бы ни болезней, ни войн, ни преступлений.

Примерно в таком состоянии духа я въехала во двор. Везет же! Сегодня не шел снег, и я могу просто завалиться спать, не выполняя вечерней гимнастики с лопатой. Я сижу за столом и лениво ковыряюсь в еде. По телевизору идет концерт, посвященный творчеству Высоцкого. Современные певцы исполняют его песни, непривычно, конечно, но все равно слушаю с удовольствием. Выключаю телевизор, когда Высоцкого начинает исполнять Кобзон. Мне почему-то неприятно, какая-то в этом исполнении есть натяжка. Пишу об этом просто для того, чтобы пояснить, как мы все за один день пропитались общим духом: на следующий день выяснилось, что все, как один, выключили вчера телевизор именно в этот момент. Узнав об этом совпадении, мы хохотали так, что не могли остановиться.

Ложусь спать, все еще не расплескав состояние любви ко всему сущему. Вдруг какое-то беспокойство охватывает меня, не давая провалиться в счастливое небытие. Я долго ворочаюсь, а когда все-таки засыпаю, вижу крайне неприятный сон.

Пустой стадион, трибуны, ледовая арена. Почти наверняка я знаю, что подо льдом – вода. Откуда же я это взяла? Вдруг я слышу всплеск, поворачиваюсь в сторону звука и у забора, ограждающего стадион, вижу полынью, которая небольшой своей частью выходит на внутреннюю территорию стадиона, а большая ее часть явно располагается по другую сторону высоченной ограды. Меня охватывает паника. Я точно знаю, что этот всплеск раздался в результате падения в воду человека. И я знаю, кого именно. Это молодой парень, сын нашего директора. Такой же умный, красивый и добрый. Я бегу по льду, падаю у забора и шарю рукой в ледяной воде. Все бесполезно. Отверстие настолько мало, что даже если я и нащупаю тело, то не смогу его вытащить. Я вскакиваю и бегу вдоль забора до ворот стадиона, а потом в обратном направлении.

Там прорубь шире, но тоже недостаточно большая, чтобы в нее нырнуть. Я подползаю к краю и шарю в воде руками. Бесполезно. И вызывать помощь тоже бесполезно. Поздно. И во сне я думаю, что мне никто не поверит, ведь я ничего не видела. Мало ли что кому кажется. Пытаюсь ломать руками лед, но он толстый и не поддается. И я успокаиваю себя абсолютно нелогичным доводом: скорее всего парень плавает в проруби с аквалангом и уже, наверное, давно вынырнул где-нибудь в другом конце пруда. Какого только экстрима молодежь не придумает! Но сама понимаю, что этот довод не выдерживает критики. Хватит, нужно просыпаться.

Я просыпаюсь, беспокойство не проходит, картина продолжает стоять перед глазами. Я закуриваю, хотя бросила курить, потом беру книжку, читаю, немного успокаиваюсь и снова засыпаю. И вижу вторую серию. Мы на работе, утро следующего дня. Людмила, как всегда, опаздывает. Вбегает, бледная и в слезах. Рассказывает, что нашли тело. Ужас охватывает меня: я могла его спасти, но уговорила себя не вмешиваться. Я виновата. Слезы душат меня. Я просыпаюсь по звонку будильника, подушка мокрая от слез, веки опухли. Перед глазами стоит прорубь. Я завтракаю, собираюсь, еду за своей тезкой и все время неотступно думаю, что делать.

Пытаюсь анализировать события. Что было накануне? Мы загадывали желания, и я попросила расширить границы моего чувственного восприятия, обострить мои способности к чувственному познанию мира. Может ли этот сон быть ответом? Почему бы нет! Своими обостренными чувствами я уловила информацию, которая шла, возможно, не мне. Просто в ближайшем окружении этого парня не оказалось никого с открытым сознанием, готового ее считать. Возможны два варианта: либо ему грозит реальная опасность, и его через меня предупреждают, либо меня проверяют, что я буду делать с полученной информацией, стоит ли использовать мои возможности восприятия?

Задачка! Что делать? Так, в растрепанных чувствах, я доезжаю до дома моей тезки. Она выходит очень быстро. У нее тоже задумчивый вид. На мой вопрос вздыхает, потом рассказывает, что впервые за двадцать лет увидела во сне погибшего сына. Он улыбался и гладил ее по головке, но ничего не говорил. Она тоже проснулась в слезах.

– Не знаю, что и думать. Столько лет прошло, и вдруг – сын.

– Ты вчера рассказывала мне о нем. Так бывает. О чем перед сном думаешь, то и снится. Мне вчера показалось, что ты до сих пор себя винишь.

– Конечно. Мне не нужно было его тогда отпускать.

– Больше не вини себя. Сон для того и пришел к тебе, чтобы ты поняла, что у сына все в порядке, он любит тебя и ни в чем не винит. И ты не должна.

– Ты так думаешь?

– Абсолютно уверена. Ты вчера посылала такие импульсы, такие волны любви, что они дошли до твоего сына и вернулись обратно. Твоя любовь нашла его там, где он сейчас находятся. Но твоя боль мешает ему следовать дальше своим путем. Сейчас он свободен, потому что вместо боли почувствовал твою любовь и ответил тем же. И ты свободна.

– Знаешь, а мне и вправду стало легче.

– Вот и хорошо. Теперь, когда ты будешь думать о нем, ты будешь чувствовать только любовь. И этим поможешь ему. Ведь сейчас мы это знаем, правда?

– Спасибо, ты мне очень помогла. А сама-то что зареванная?

– У меня тоже был сон, с которым не знаю, что делать. Он у меня засел занозой в мозгу и не отпускает ни на минуту.

– Что такое, рассказывай.

Я рассказала все в деталях. Мы обе приуныли.

– Понимаешь, нам крупно повезло с директором. Он классный мужик, всегда в прекрасном расположении духа, все у него ладится, он нам полностью доверяет, никогда не дергает, пару раз ухитрялся помочь, причем оба раза до того, как мы почувствовали, что нам нужна его помощь. Он все время где-то на несколько шагов впереди. К тому же мы работаем в разных зданиях и практически не видимся. На праздниках встречаемся чаще, чем на работе. Это я к тому, что я о нем почти никогда не думаю. Он есть, это данность, и меня это устраивает. И сын у него такой же. Всегда улыбка на лице, со всеми доброжелателен. У него офис в нашем здании, иногда сталкиваемся в коридоре, здороваемся, и только. И уж, конечно, не думаем друг о друге долгими зимними вечерами. И вдруг, как обухом по голове. Беспокойство не отпускает. У него знакомые ребята, я знаю, экстримом увлекаются. Один пацан, он у нас работает, гонками на выживание занимается, чемпион области. Но я, честно говоря, не знаю, насколько они дружны.

– Я думаю, что его нужно предупредить.

– Конечно, в понедельник я с ним поговорю, даже если он примет меня за идиотку.

Я уже во сне пережила ужас, когда должна была его спасти, и не спасла. Но вдруг он сегодня во что-то ввяжется?

– А у тебя телефон его есть?

– Конечно, нет. И отца тоже нет. Могу узнать телефон матери, она с моими девчонками раньше вместе работала, они дружат. Но так нельзя, мать с ума сойдет, если, конечно, отнесется к этому серьезно. И вредно это, начнет гонять в уме дурные мысли, и нагонит. Могу попробовать достать телефон мальчика, но это будет странно выглядеть. Ума не приложу, что делать.

– Говорить с родными, ясное дело, нельзя. А предупредить как-то надо. Слушай, а давай с нашей магиней посоветуемся. Она же ясновидящая, может, что и подскажет.

Я вздохнула с облегчением.

– Правильно, а то я, может, зря паникую.

Мы приехали немного пораньше. Людмила, наша магиня, уже была на месте. Я подошла к ней и рассказала свой сон.

– Люд, я не знаю, имеет ли этот сон какое-то значение, или нет. Не идет он у меня из головы. А мальчик-то хороший, страшно за него.

– Скажи, как его зовут, я посмотрю.

Я назвала его имя и представила его. Людмила тут же выдала тираду:

– Какой же он мальчик, ему уже за двадцать!

– Точно, я его так назвала автоматически, для меня он – мальчик.

– Так, вижу большую черную машину. Больше ничего.

– У него черный Джип. Но я не пойму, причем здесь машина? Я видела лед и воду.

– А самого момента падения в воду не видела?

– Нет.

– Уже хорошо. Вода – просто символ опасности. А сама опасность исходит от машины.

– Что же делать?

– Не ездить на машине.

– Это невозможно. Ну, где ты видела парня, у которого есть машина, а он пешком ходит?

– Тогда он, по крайней мере, должен знать, что опасность существует. Может, будет осторожнее.

– Ох, пойду, пока занятия не начались, попробую позвонить кому-нибудь, у кого есть его телефон, а то заниматься не смогу.

– Давай, еще есть пять минут, потом телефоны отключим.

Я вышла в коридор. Единственным человеком, который мог узнать нужный мне телефон, был мой непосредственный начальник. Он замечательный, он поймет. Конечно, не хотелось бы так открываться даже перед ним. Он не скажет ничего плохого, даже не подумает. И поможет. Но репутации странной женщины мне не избежать. И это – вместо репутации жесткой и требовательной сотрудницы. Но, – не до репутации. В конце концов, не увольняют за странности, если они не мешают работе. По крайней мере, у нас.

Звоню своему начальнику в воскресенье, с утра пораньше, почти истерическим голосом, во всяком случае, дрожащим, и вываливаю, как можно короче:

– Мне нужна ваша помощь!

– Что случилось? За тобой гонятся?

– Мне нужно через несколько минут отключить телефон, поэтому излагаю коротко. Я второй день нахожусь на семинаре, занимаемся духовными практиками. У меня, похоже, открытое состояние сознания, и ко мне пришла информация, что сыну нашего директора грозит опасность, видимо, связанная с машиной. Думаю, что мне нужно его предупредить, но я не знаю его телефона.

– Я тоже. Ладно, не психуй, я что-нибудь придумаю. Но не знаю, как сказать и что. Лучше бы ты сама завтра поговорила с ним.

– Конечно, я завтра поговорю. А вдруг сегодня что-нибудь случится?

– Ладно, иди, занимайся, я попробую. Просто попрошу быть поосторожнее и скажу, что ты завтра сама ему все объяснишь.

– Фух, камень с души.

– Успокоилась?

– Конечно. Переложила со своих плеч на чужие…

– Не такие уж они чужие…

– Спасибо.

– Беги.

Я, действительно, успокоилась. Все-таки знает он что-то такое, что нам, смертным, пока не дано. После того, как он больше недели пробыл в коме, возможно, его взгляды на мир немного изменились. Мы никогда не говорили об этом, но то, как он серьезно отреагировал на мой звонок, наводило на размышления.

Снова занятия, мощная энергетическая зарядка. Потом занимаемся совсем странными вещами: скачем, машем руками, придумываем мантры. Все весело, со смехом. Фаргат рассказывает нам о волшебной силе звуков, о языке вселенной, который он называет «язык ангелов». У этого языка нет слов, которые имели бы постоянное звучание и стабильное лексическое значение. Есть только вибрации, только идущие от сердца звуки, есть настроение и мощный энергетический посыл, есть тот, кто говорит на этом языке, и сеть те, кто его понимает, потому что настроен на ту же частоту.

Наша задача если не научиться говорить на нем, то, по крайней мере, понимать его, переводя вибрации в зрительные образы. Для начала мы учимся издавать звуки, идущие из глубины души, возможно, из подсознания, возможно, те звуки, которые существуют в информационном поле планеты и, соответствуя уровням вибрации каждого из нас, несущие только нам предназначенную информацию. Меня несколько пугает моя несостоятельность в этом вопросе, поскольку мой слух крайне неразвит, музыкальный слух почти отсутствует. Я знаю многих людей, которые воспринимают вибрации на слух, как звуки определенной частоты, и даже могут воспроизводить их голосом. Я к их числу не отношусь, о чем честно предупреждаю Фаргата. Он улыбается:

– Забудь об этом. Все мы разные. И у всех все получается по-своему. Начнем.

Мы разбиваемся на пары, потом на четверки. Он задает тему, а мы должны издавать звуки на эту тему. Сначала мы хохочем, особенно я, друг над другом и над собой. Постепенно нам становится интересно издавать звуки, которые нам приятно издавать. И слушать друг друга. Мы рассказываем друг другу о себе, издавая каждый свои, понравившиеся ему звуки. И иногда понимаем, кто и что хотел сказать. Вскоре я замечаю, что из моей палитры исчезли согласные звуки. Голос стал грудным и шел откуда-то снизу грудной клетки. Надежда вдруг запела таким мощным оперным голосом, что мы все обалдели. В ее ариях без слов было столько страсти, будто ей было, по крайней мере, вдвое меньше лет, чем она сама раньше думала. Мы начинали немного чувствовать друг друга.

Мы уже не уходили на обед, есть никто не хотел, да и времени было жалко. Мы снова уселись в круг, чтобы провести очередной эксперимент. Фаргат должен был говорить с нами на языке ангелов, а мы – попытаться понять, о чем он нам рассказывал. Вдруг я обратила внимание на мою тезку-ровесницу. Она опять оказалась напротив меня, но это была другая женщина. У нее не было вчерашнего животика и расплывшихся бедер. Передо мной сидела женщина с высоким, как раньше, бюстом, но с совершенно плоским животом и стройными бедрами. Я аж вскрикнула:

– Ой, что с тобой?

– А что со мной? Со мной все хорошо. Я прекрасно себя чувствую.

– Еще бы! Ты потеряла за ночь килограммов десять!

Она посмотрела на себя, потом обвела всех нас удивленным взглядом:

– А я думаю, почему мне сегодня так легко?!

Все разом загалдели, потому что ее похудание, совершенно невозможное по всем физическим законам, стало первым подтверждением исполнения загаданных вчера желаний.

Наконец, все угомонились, и Фаграт заговорил на языке вселенной. Мы расслабились, войдя в легкое медитативное состояние, и отпустив на волю свое воображение. Беспокойство, что я ничего не пойму, сначала мешало мне, но вскоре я погрузилась в издаваемые Фаргатом звуки и картинка вдруг четко проявилась в моем мозгу. Бескрайняя пустыня простиралась передо мной. Караван из шемтнадцати бедуинов уходил вдаль. Я была одним из них. Я покачивалась в седле на черном, вернее вороном жеребце, и, в то же время, наблюдала со стороны, как наш караван удаляется по пустыне все дальше и дальше, туда, где золотой песок переходит в золотую полоску заходящего солнца. И продолжает свое движение все выше и выше в небо, озаренное заходящим солнцем. Мне было необыкновенно уютно в покачивающемся седле, ощущение предвкушения чего-то необыкновенного наполняло беспричинной радостью. Слово «Путь» ясно всплыло в сознании.

Скетч закончился, мы делились впечатлениями. Примерно у половины из нас возникли картины, связанные с прохождением пути. Очень разные, но, по сути, об одном и том же. Наконец, когда все высказались, Фаргат пояснил суть своего рассказа: он благословлял нас на поиск пути к своему божественному Я. Моему удивлению не было предела. Неужели и вправду можно понимать неизвестный тебе язык?

Еще трижды Фаргат вел свой рассказ, а мы угадывали, что он хотел нам сказать. Иногда получалось, иногда нет. Но даже когда не получалось, выходило так, что все равно каждая картинка попадала в унисон с тем, что он хотел нам сказать. Он вел свой рассказ о первозданной чистоте вселенной, а я видела картины, в которых с гор текли ручьи невиданной чистоты, на берег моря набегали прозрачные волны, реки показывали мне свое дно, каждый камушек блестел и переливался, в ручьях поблескивал кварцевый песок, по отвесной скале сбегал мощный водопад, и все это играло на солнце и светилось изнутри. Почему-то я редко в своих видениях вырываюсь за пределы своей планеты. Видимо, я ее слишком люблю, и мне хватает радости здесь и сейчас.

Потом мы слушали фрагменты музыки, написанной Фаргатом, и так же понимали ее язык, как перед этим понимали незнакомые нам звуки. Любопытно, что картины часто совпадали, особенно у нас с магиней. Она начинала, я перебивала ее, добавляя деталей, а она продолжала описание моей картинки, будто заглядывала в мои видения, а я – в ее.

Следующим этапом было «избавление» от какого-нибудь нехорошего, гнетущего чувства. Я задумалась. Пожалуй, у меня есть неприятное чувство. Я испытываю панический ужас, когда сильный ветер бьет в стеклянные стены моего дома. Но что же мне делать? Я ведь не могу отменить ветер! Значит, я должна принимать его более спокойно. Мы раскрашивали фломастерами цветок жизни, тупо, не думая ни о чем. Шелест фломастеров по бумаге звучал, как ветер за окном, но он не пугал меня, а убаюкивал. Постепенно я начала задремывать с фломастером в руках, и другое гнетущее чувство, чувство не реализованной возможности, подавляемое мною последние годы, вдруг всплыло в моем сознании яркой счастливой картинкой. Я веду за руку внука. Вот так, по-женски. Не знаю, как это будет, но будет точно. И снова сомнение – могу ли я хотеть того, что задевает и других людей?

Я пишу эти строки через два месяца после описанных событий. Февраль завывал страшными ветрами, стучал в металлические скаты крыши и стеклянные стены. Иногда, когда шум мешал мне уснуть, я уходила вниз, но ни разу не опустилась до панического бегства. Да, страх за свой домик остался, но ужас ушел. Сейчас я знаю, чем страх отличается от ужаса. Страх – естественное чувство, а ужас – эмоция, то есть чувство, подкрепленное убеждением. Так вот именно убеждение, что ветер может натворить неповторимых бед, ушло. И страх стал напоминать скорее благоговейный трепет перед силой стихии, чем панический ужас. Появилась внутренняя уверенность в том, что всегда найдутся силы, которые предотвратят любую беду. Но не это меня удивило. То самое, давно подавляемое желание, которое я не смела произнести даже про себя, чтобы не вмешиваться в жизнь своих близких, то не реализованное желание, наполнявшее меня некоторой горечью, вдруг начало сбываться, суля в скором будущем воплощение той счастливой картинки, которая возникла в моем сознании, когда я тупо водила фломастерами, раскрашивая цветок жизни.

Кстати, мой отец любил в задумчивости рисовать этот магический узор, не зная ни его названия, ни его тайной силы. Рисовали его и мы с сестрой, но не машинально, как отец, а заворожено всматриваясь в переплетение лепестков и бесконечно достраивая и достраивая его элемент за элементом, пытаясь найти конец возможности его гармоничного достраивания. Обычно заканчивался лист бумаги, оставляя незаконченным загадочный рисунок. И была в этой бесконечности какая-то скрытая радость, намек на бесконечность жизни, надежда на бессмертие.

За окном темнело, скоро пора было расходиться, но под конец, как всегда, Фаргат оставил самое интересное. Нам раздали две схемы – схематическое изображение человека и изображения элементов Мер-Ка-бы. Мы разбились на пятерки, один из нас садился в центр, четверо – вокруг него. Те, кто сидели вокруг, должны были тестировать того, кто сидел в центре. Мы должны были определить состояние чакр, органов и элементов поля света тестируемого. В нашей пятерке, кроме меня, была моя тезка-ровесница, пожилая тихая женщина с румянцем во всю щеку, йогиня и Надежда, та, которая хотела отменить надвигающиеся перемены и пела оперным голосом.

Первой в центр села моя тезка. Фаргат дал команду начать просмотр. Я была в некотором смятении и задала вопрос, который меня волновал, и ответ на который я уже знала:

– Чем смотреть-то?

И услышала ожидаемый ответ:

– Кто чем может… Итак, смотрим чакры.

Я закрыла глаза. Ничего. Тогда я встала с закрытыми глазами и протянула руки в направлении центра. Цвета не пришли. Тогда я открыла глаза и подняла руки высоко над головой своей тезки и стала их постепенно приближать к ее голове. Я уже чувствовала упругость ее ауры, я погрузила в нее свои ладони и ощутила вибрации и круговое воронкообразное движение над головой. Я называю это торсионным полем чакры. Движение было мощным, энергия поступала потоком и всасывалась внутрь. Я стала опускать руки ниже, дошла до сердечной чакры, в ней вибрации и круговое движение были слабенькими, такими же они были и в районе пупочной чакры. Я взяла схему и пометила фломастером эти чакры. Я делала все очень медленно, Фаргат уже командовал:

– Смотрим органы.

Я снова встала, встала и Надежда. Я отошла подальше, чтобы войти в вибрации моей тезки постепенно, иначе сидящие вокруг мне мешали, вибрации путались. Я прислушалась своими ладонями к той, которую должна была увидеть насквозь. Я приближалась потихоньку к ее спине, с другой стороны подходила Надежда. Она начала «осмотр» сверху вниз, а я – снизу вверх. Так мы и замерли. Я не понимала, что я чувствую. Ровные вибрации в двух точках как бы замирали. Я такого никогда не видела. Я зашла спереди и снова приблизила ладони. Внизу живота снова определились два участка с отсутствием сигналов, вокруг них вибрации были какие-то неровные, а на периферии кругов они снова переходили в ровные, сильные вибрации. Надежда тоже замерла напротив верхней части тела, лицо у нее было сосредоточенным. В этот момент прозвучало предложение отметить на схеме то, что мы увидели, и перейти к просмотру элементов Мер-Ка-бы. Фаргат предупредил, что просматривать будем элементы поля света, построенного на основе тетраэдров, так как сегодня мы делали именно эту медитацию. Те формы, которые каждый видел у себя, не нужно даже пытаться увидеть. Мы смотрим не то, чем мы отличаемся, а то, что у нас общего.