Сионская любовь

– Я крепко на Бога надеялся, и, вот, сбывается мой сон! – воскликнул Хананель. – Амнон вернется и рассеет нашу печаль. А сейчас, достойные Наама и Пнина, занимайте законные свои владения. Слишком долго играла вами злая судьба.

– И я жду перемен в судьбе: целым останется кольцо, и более не разлучится камень с оправой, – сказал Тейман Нааме.

– Не разлучится и сын с матерью, скорей бы только вернулся! – ответила Наама.

Тейман открыл тайну своей любви. И немало всех удивил, рассказав, как встретил красавицу на горе Кармель, как воспылало его сердце, как расстался с Розой, как горевал.

– О, воистину рука Господа видна в моем союзе с Иорамом! Из дружбы отцов родилась любовь детей! Бог вступился за семью Иорама, Бог не даст в обиду Сион, не допустит Ашур в свою обитель, священный город Иерусалим! – Торжественно произнес Иядидья.

– Ярко сияет праведность ваша, и лучи ее греют мне душу, – обратилась Тамар к Нааме и Пнине, – вот только бы Амнон поскорей вернулся! Я знаю, он простит, ведь я так люблю! Оттого и ревность моя страшна!

Вечер миновал, и кончилась ночь. К утру, насытившись вдоволь тяжкими муками, испустили дух неугодные Богу. Раны изгоев болят вдвойне. Мстя за отца, братья лишили жизни Наваля. Справедливость права, даже если казнит.

В полдень Иядидья с семейством проводил Нааму и Пнину в их владения. Ситри и Авишай остались с ними, чтобы беречь покой женщин в тревожные дни, ибо войско Санхерива переправилось через реку Парат, а жители столицы взялись за укрепление крепостных стен.

Вернулись гонцы из Бейт Лехема: Амнона не застали. Говорят они Иядидье, что пастух, у которого Амнон провел ночь, рассказал им, как тот ждал мать и сестру и молился за них. Под утро понял, что не придут. Он написал письмо для Тамар, а сам ушел и не сказал куда.

Гонцы вручили Иядидье запечатанный свиток и прибавили, что пастухи в Бейт Лехеме схватили и связали Пуру, пытавшегося убить Маху. И вот, они доставили обоих. Пура жив и здоров, а Маха жестоко изранена и едва дышит.

Иядидья распечатал свиток, прочитал письмо, и лицо его омрачилось.

– Держите в тайне то, что вам известно об Амноне. Если Тамар узнает – с горя умрет. Объявите всем, что Амнон, и с ним еще воины, отправились в Таршиш. – Сказал Иядидья гонцам.

– Поступим по слову твоему, ответили те.

Тут появилась Тамар, и Иядидья поспешно спрятал свиток.

– Отчего ты мрачен, отец? Случилось ли что? – с опаской спросила Тамар.

– Узнаешь у гонцов, дочь.

Те повторили слова Иядидьи.

– О, горе мне, отец! Амнон не вернется! – в ужасе закричала Тамар.

– Не предавайся отчаянию дочь и не теряй надежду. Тревога не о тех, кто вдали, время за близких страшиться. Санхерив наступает, и что станется с Сионом? Доля многих тяжелее твоей, и этим утешься. В радость ли с избранником сердца сидеть взаперти, в осаде, в нищете и лишениях? Надейся на Господа, изгнанников Сиона оберегающего. Непременно настанет день спасения, и непременно вернется Амнон.

Как мог, успокаивал Иядидья дочь свою, но не преуспел. На помощь ему поспешили Хананель, Ситри и Авишай. Все тщетно. Лишь опасность всеобщая заместила в сердце Тамар одну беду другой.

Наконец, удостоились внимания Маха и Пура.

– Я умираю, и мне незачем лгать, – с трудом говорит Маха. – Я полюбила Амнона с первого взгляда. С задней мыслью соединилась с его врагами. Пура домогался меня. Я уговорила его прибавить клеветы на Амнона. Успешным было злоумышление, и Амнон бежал, и я за ним. Пура настиг меня, и удар был точен, и вот, я умираю. Себя виню.

Пура подтвердил слова своей жертвы. Его заперли под замок и оставили дожидаться суда.

Глава 25

Спасительная вера и верное спасение

В смятении пребывает город Господень. Днем и ночью слышны стоны умирающих с голоду. Тут грохочет молот, там стучит топор – горожане порушают дома, камнями и деревом укрепляют городские стены. Лица темны, и надломился дух. Иудея взрастила сынов, сыны Иудеи спасают мать-родину.

Царь Хизкияу собрал войско – десять тысяч отважных сердец. На площади он обратился с речью к бойцам и прочему народу.

– Слушайте меня, дети Сиона! Перед нами враг, и полчища его бессчетны. Лязг и скрежет, вопли и крики раздирают уши, но не дождется трусливого отклика устрашающий нас. Не робейте душой и укрепитесь духом. Могучи ратники Санхерива, но вам, воинам Сиона, сам Господь дал силу, и посему не их, а вас ждет победа. Несите в сердцах веру в Господа, и непреклонны будьте в уповании на Него, и увидите чудеса, которые сотворит Всевышний, спасая Иерусалим, обитель свою. Тот, кто не верит – всего боится, а в желанное верить легко. Здесь остановится и окончит кровавый победный путь покоритель мира. Воочию узрим, как в Сионе начнется и весь Божий мир обнимет праведный суд. И народы возблагодарят Бога и вас, героев Иудеи. Помните: спаситель наш – Всевышний, и только Он! – закончил Хизкияу.

Не только царь Хизкияу вещает народу в эти смутные дни. Писца Шэвну не забудем упомянуть. Речи его родят страх в сердцах и сумятицу в головах. Поборники его – тринадцать тысяч душ числом – души робкие, рыхлые, хитрым расчетом ведомые. Внемлют писцу, а тот вдохновен.

– Кому дорога жизнь, кто любит Сион, тот последует совету моему и покорится Санхериву, дабы враг не обратил священный Иерусалим в груду развалин. Посулы Хизкияу – пустые мечтания. Не залатать дыры в крепостных стенах, хоть полгорода на камни разбери. Голодного не накормишь супом из его собственного мяса. Тесаные глыбы кричат: “Не губите!” Балки дубовые вопят: “Пощадите!” Бывает, вера одних – безумство для других. Такой верой город не спасти. Запрем ворота Сиона – распахнем ворота в преисподнюю. Орды ашурские клокочут неудержимой рекой. И волны ее выше стен Иерусалима. Коли не будет разумен наш дух, к духам мертвых причислимся! Неподкупного Равшакэя, военачальника Санхерива, удостоимся встретить. Склоним голову и будем жить.

А чем Хизкияу нас обнадежит? Уж не казной ли откупится? Да он золото из дворца своего и из Храма Господня давно Санхериву переправил в обмен на милости, коих не дождался. Уж не доблестным ли войском своим врага остановит? Влезьте-ка на крыши домов ваших да взгляните за городские стены – черно от железных кольчуг, светло от медных шлемов, так велика ашурская рать! Или союзники руку помощи подадут? Да ведь когда послы царские в Цоане египетском кланялись, у друзей душа в пятки ушла, лишь услыхали просьбу. Хизкияу полон веры, но нерадиво распоряжается нашим общим сокровищем – Сионом. Вот уж почти вся Иудея покорена. Голод свирепствует. Испражнения человеческие стали пищей. Обезумевшие матери пожирают младенцев. Горе, болезни и смерть в земле нашей. Есть одно утешение у побежденных – понапрасну не ждать утешения. Подчинимся Ашуру и спасем Иерусалим, жемчужину Сиона!

Слово матери

Наама и Пнина живут в своих пустых хоромах. Иядидья заботится об их пропитании в голодное осадное время, а Тейман и Тамар навещают. Как-то видит Тейман, что Пнина грустна безмерно, и глаза красны от слез.

– Благородная девица! Когда ты радуешься, очи твои сияют, как яркая луна меж легких облаков, когда грустишь, слезы на щеках блестят утренней росой. Отчего горестно тебе?

– Я так несчастна, мой господин!

– О, прошу, не говори мне “Господин”! Ведь это ты покорила мое сердце и стала госпожой его. И все же, почему горюешь? Нынче судьба к тебе благоволит. Даже недоброй памяти Ахан, подлый поджигатель и изначальная причина бед, признаньем в преступлении вернул вам с матерью принадлежащее по праву. Светит солнце и в твое окно!

– Ты прав, вернулись свобода, имя доброе, владения, достаток. Заново открылось, что я рода благородного, дочь воеводы Иорама. Но где отец, и что с ним? Участь матери – вдовство, и она лишилась сына. Брата удел – скитания и горести. Так-то благоволит ко мне судьба? Как видно, исчезновение начальной причины бед не возвращает счастья. Суров Господь к дому Иядидьи. Иерусалим в осаде. Дочери Сиона находят укрытие за спинами отцов, мужей и братьев. Нет у меня ни отца, ни брата, и кто от бесчестия спасет, если вступит в город враг? От мыслей этих глаза красны, и слезы на щеках.

Тейман не в силах оторвать взгляд от прекрасного лица.

– О, чародейка! Ты говоришь, а я слежу лишь за движеньем уст, я очарован и с трудом ловлю слова. Ты горюешь о брате, и я печалюсь о нем, ведь и мне он был, как брат. Назови меня братом в горестный день, а придет день радости, и стану больше, чем брат. Назови меня братом, и доблестью исполнится мой дух, и сердце героя застучит в груди. Враг устрашится меня, как львицу, детенышам сосцы дающую. Стрелы Ашура для меня, что капли дождя над головой. Копья воинственных Эйлама сынов – сухая трава. Я твой щит, лишь братом назови!

– Словом ли пробужу геройства дух? На что тебе плакса? Приедаются вздохи да слезы!

– Мне плакса эта всего на свете дороже! Сгинул терновник, и роза предо мной. О, нежная, верни мир душе моей, и Бог вернет тебе радость!

Вошла Наама, и слова упрека на устах. Невзначай слыхала разговор.

– Кто желает веры словам его, тот не хвалится. Вы, молодые, тужите о далеком, а близких бед не видите! Ведь город Господень в смертельной опасности, и Амнон скитается неведомо где. Слушайте слово матери. Если благоволит Господь дому Иорама, то не позволит угаснуть факелу рода его и возвратит драгоценного моего изгнанника, безвинно отверженного, и союз Иядидьи и Иорама пребудет в силе. Но если пропадет на чужбине Амнон, значит, не угоден Господу сей союз, а потому, милые дети, и ваш брачный кинор не запоет. И камень не вернется в оправу кольца.

Прошу тебя, милый Тейман, терпеливо жди решения Божьего, и до той поры позабудь дорогу к дочери моей, и не береди раны, коих слишком много для юных лет ее. Ведь мужчина ты! Чем тяжелей приходится, тем крепче дух. С достоинством жди суда. Кто знает, может ваше с Пниной терпение добавит каплю жалости Небесам, и вернутся домой изгнанники Сиона! – Закончила Наама.

– Пнина – это жизнь моя и весь мир. Не увижу ее, и тьма пред глазами, и пути Господни скрыты от меня. Исчезнет чудный лик, и утрачу мужество, и сердце размякнет. И она, и я, и Тамар, безмерно любим Амнона, и мука нам без него! – воскликнул Тейман и заплакал. Тут и Пнина присоединила свои рыдания к мужским слезам. А Наама гордо молчит.

С этого дня Тейман не беспокоил более Пнину, а сидел дома и все горевал. Когда в одиночестве, а когда вместе с Тамар.

Глава 26

Иорам

Не дождавшись матери и сестры, Амнон покинул Бейт Лехем и отправился в город Азэка. Присоединился к таким же, как он, беглецам, и все вместе двинулись на юг в сторону Египта. И на беду странников, возле города Экрон им навстречу вышел вооруженный отряд филистимлян. Они пленили иудеев и продали их, как рабов, на корабль, который отплывал к греческому острову Кафтор. Греки превратили пленников в виноградарей и хлебопашцев. И был на острове еще один иудей, что попал в плен давным-давно, во времена правления царя Ахаза. Его-то и назначили надзирать над новичками, ибо он понимал их язык.

Живописен остров Кафтор. Море, берег, синее небо. Ухоженные виноградники и поля. Холмы изумрудно-зеленые. Ласковые волны катятся по песку, и чудный аромат парит над землей. Воспоминаниями, как железными раскаленными клещами, сжимает сердце Амнона красота эта. “Покинул Сион и милый Иерусалим. За морем оставил любовь и не увижу больше родимой матушки и прелестной сестры. Саженец, что принялся в тучной земле, завянет, пересаженный в солончак. Не станет деревом, плодов не даст, листва его пожухнет, и погибнет он. Вот и я зачахну на прекрасной чужбине”, – думает Амнон.

Пришло время окапывать и прореживать виноград, и сыны Иудеи трудятся усердно. И Амнон среди них. Тяжелая работа не притупляет горе. Надзиратель заметил скорбь на лице юноши.

– Весна наступила, обновила землю и обновила сердца. Гони прочь уныние. Молод ты, и кому, как ни тебе, жизни радоваться должно? Не прозевай годы, не проплачь юность! Да и о чем печалиться тебе? Хозяин виноградника тобой доволен, а я вдвойне люблю тебя, земляка. Ведь и я из Сиона родом, и душа моя и ныне там! – обратился надзиратель к Амнону.

– Не перестану быть рабом, оттого, что хозяин доволен мной. Сегодня доволен, завтра побьет. Я юн годами, но груз несчастий за спиной не осрамит и старика, – начал Амнон. – Я потерял возлюбленную, покинул мать и сестру. Как яйцо из птичьего гнезда, был похищен у родной земли и заброшен на чужбину. Беззащитность, тоска, одиночество. Ветру посетую, или волне морской – вот утешение. Нет, господин, солнца свет не для побитых судьбой, и не для них в наряд весенний оделся мир. Кто даст мне крылья птицы, чтоб море перелететь? Вернулся бы к горам сионским, и с милой, коли жива, умчался бы на край света, где людей нет, а значит, нет ни зла, ни клеветы, ни лжи. Но если Иерусалим повержен, и торжествует враг, и душа возлюбленной на Небесах, то обойду развалины святого Храма, и раздеру одежды на себе в знак скорби бесконечной, а затем уйду в пустыню, чтобы скитаться и дух поскорее испустить.

– Я увидал глубокую печаль твою, и жалость затопила сердце, – сказал надзиратель. – А теперь, юноша, выслушай мою историю. Я знатного рода. Я вкушал роскошь и наслаждения, почет и довольство, величие и преклонение. Дворцы, покой, любовь. Девятнадцать лет назад все рухнуло вмиг. Избалованного судьбой Бог бросил на чужбину – терпеть муки и в низости пребывать. Да разве довольно этого? В Сионе огонь поглотил мой дом, и погибли в пламени супруга и двое сыновей. Но и этим не насытился гнев Господень. Весть об измене любимой жены разбила мне сердце. Вот уж десять лет минуло, как люди из Иудеи донесли мне о домашних бедствиях, и в сердце сушь, пустыня. Не стану скрывать свое имя. Пред тобой в обличье жалкого раба стоит Иорам, прежде знаменитый в Иудее воевода. Говорит ли тебе о чем это имя, юный земляк мой?

Услыхав, Амнон побледнел. Сходные беды делают души сходными, родят сострадание. Горечь падения известна и Амнону.

– Как ты испуган! Все в руках Господа. Он возносит и низвергает. Видишь, я бодрость противопоставил бедам, умею радость находить, тебе подал пример! – воскликнул Иорам.

– Найдется ли муж, что, увидев, как смерть пожирает жизнь, а горе убивает счастье, не дрогнет сердцем? Свои невзгоды прибавляют чуткости к чужим бедствиям. Значит, ты тот самый Иорам, чье имя до сих пор на устах старейшин у ворот?

Бывший воевода стал расспрашивать юного друга о судьбе близких, и Амнон отвечал. Добавил и о бесславном конце судьи Матана. Иорам удивился тому, что голос юноши дрожал, когда тот рассказывал об Иядидье.

Беседу прервал владелец виноградника: “Не для того поставил тебя надзирателем над рабами из Иудеи, чтоб ты их от работы отвращал! – по-гречески крикнул Иораму хозяин сада. Отчитал вельможу и добавил: “Ты отвечаешь за этих людей, и с тебя спрошу!”

И разошлись Иорам и Амнон, каждый к своему занятию.

“Он бодр или бодрит себя? И то, и другое – от страха!” – подумал Амнон.

Амнон занемог

Утром следующего дня Амнон пораньше принялся за работу в винограднике. В теле лихорадка, и дух угнетен, и не поймет Амнон, что чему причина. Небо переменчиво, и свежий морской ветер гонит легкие облака от края его и до края. Амнон уселся на вершине холма, и ветру и солнцу доступен.

– О, светило небесное! – обратился Амнон к пробивающемуся сквозь высокие легкие облака солнцу, – весь мир Божий ты дозором обходишь за день. Ни доброе, ни злое на земле не укроется от лучей твоих. Помнишь ли, солнце, как, заключая союз с Тамар, призвал тебя в свидетели? А теперь будь нашим посредником. Должно быть, в эту минуту Тамар, как и я, говорит с тобой, взойдя на Масличную гору. Горячие лучи твои принесут мне слова ее “Цени надежду жизнью”. И те же лучи зальют ярким светом мою безвинность и весть о ней пошлют любимой в ответ.

Расскажи Тамар о несчастии моем, о труде рабском, о бедах любви. Ответь, как стану учиться путям Господним вдали от родной земли и пророков ее? Ах, солнце, ты бесчувственно зришь муки родного Сиона. Гневный Бог карает за грехи милую родину, и рушится мир. В смертной схватке бьются огонь и вода, вода и земля, земля и небо, небо и преисподняя. В руки Санхерива вложил Господь карающий меч. Сыны Ашура и Эйлама рушат стены и башни Иерусалима. Копий густой лес и стрел черные тучи. Насмерть сраженными падают на землю защитники города. Кровью стариков и младенцев залиты мостовые и площади. Дубина гнева Господня без разбору бьет по темени святого и расшибает череп грешника. Ах, солнце, лучи твои обегают мир, но их свет и тепло не спасают его. Они безучастны к злу, равнодушны к добру, – говорил Амнон, по-прежнему обращаясь к дневному светилу.

Иорам стоял неподалеку и слышал горькие слова, но не выдавал себя. А Амнон все не уймется никак и продолжает пышную речь, хоть лихорадка и путает язык.

– Скажи мне, солнце, где матушка моя, где сестра? Что сталось с родными душами? Передай им, пусть поскорей поднимутся на Храмовую гору и прольют слезы над разрушенным жертвенником. Поторопись, светило, покуда невинная кровь не оросила землю.

Прибой морской грохочет воплями убиенных на Масличной горе. Словно великий стон над горой Перацим, где древний царь Давид разбил Филистимлян.

Тамар, голубка моя нежная! Миновала ли тебя злая участь, не в плену ли? Что с тобой, Тейман? Ты верен был мне до конца!

О, солнце, ты светишь всем и везде, ты видишь все горести мира. Бесстрастно ты, и легко тебе. Сжалься хоть раз! Протяни руки-лучи, унеси к родимой матушке, к сестре любимой. Вместе погибнем. Жизнь разлучила нас, смерть соединит! – воскликнул Амнон и рухнул на землю. Лихорадка взяла последние силы.

Иорам поспешил на помощь.

– Бедный юноша! Жар в теле смешал мысли, удесятерил страдания. Болезнь наступает легконогой ланью, отступает улиткой. Он так красив! Лежит на траве, как цветок, задетый небрежною ногой.

– Сжалься надо мною, господин, – с трудом проговорил больной.

– Ты мне, как сын! Выхожу тебя, вновь будешь полон сил!

Глава 27

Страшный сон

Не ошибался Амнон, полагая, что Тамар в мыслях своих взывает к нему с Масличной горы и просит солнце быть посредником. Пуще него самого печалится девица, денно и нощно слезы льет, кается, тоскует.

Четырнадцатого дня весеннего месяца нисана, накануне праздника Пэсах, Ситри навестил Тамар в ее уединении, увидел привычные слезы и придумал, как утешить.

– Бедствие в Иудее, вопли и стоны рвутся в небеса, а тот, о ком плачешь, покоен и сыт на чужбине. Надо ли горевать? – обратился Ситри к Тамар.

– Скорблю о том, что не вернется Амнон! – воскликнула Тамар.

Появившийся Иядидья помог Ситри, добавив успокоительных слов.

– К чему тревожить духи умерших, дочь моя? Любовь к мертвецу, как и сам мертвец – в прахе место их. Гибнет Сион. Не Амнон к нам, но мы к нему придем, ведь он в могиле!

– О, что я слышу? – вскричал Ситри.

– Да, погиб Амнон от руки Ашура. Беженец из Гиват Шауля поведал мне, что видел, как везут пленников, все молодые и из благородных, а руки тетивой лука связаны. Один из юношей был мертв – рана от меча. Кудри черны, кожа чиста и бела. Я расспросил беженца, какие тот еще приметы видел. И верно: по всем знакам – Амнон это. Однако так много жизней погубил Санхерив, а ты, дочь, плачешь об одном!

– Кто знает, – возразил Ситри – вдруг здесь ошибка, и то был не Амнон вовсе? Однако коли погиб наш герой – напрасны слезы, не воскресить убитого. А если жив, тем паче нет причин для причитаний – ведь вернется! Живи надеждой Тамар, и не вспоминай об Амноне в тяжелую годину, – закончил Ситри, исчерпав известные ему приемы утешений.

– Нет! Ни на день, ни на минуту не расстанусь с мыслью о милом Амноне! Мне сон привиделся. Сны не напрасно нам даны, они несут прозренье. Вот послушайте.

Прошлой ночью тревожно было на сердце, не спалось. Наконец, забылась. Вижу, на площади стоит царь Хизкияу в окружении своих воинов. На поясе у царя тяжелый меч. Ратники преданно смотрят в глаза своему монарху, готовы внять его слову, не колеблясь, вступят в смертный бой. Хизкияу воздел очи к небу и обращается к Богу: “Услышь и узри меня, Господи! Вот, я, царь Иудеи, оставил трон, дабы возглавить ничтожное мое войско и встать на пути ашурского владыки, у которого конников, как звезд на небе, а кольчужников как песчинок на берегу морском. Я покидаю мою страну. Я оставляю без защиты женщин и детей, стариков и больных, вдов и сирот. Молю тебя, Господи, укрой беспомощных своим крылом, оборони невинные создания. Пусть не погаснет светильник Давида, не порушай союз с народом Твоим!” Слезы выступили на глазах суровых слушателей. Хор голосов подхватил молитву царя. Воины просят пощады родным душам.

И тут приближается ко мне всадник, и это – Амнон. Восседает на коне. Сбоку меч. В одной руке щит, в другой копье. Спина коня покрыта шкурой льва. Глядит гордо, и лицо вдохновенно. Подступил ко мне, глаза потеплели, говорит: “Да будет мир с тобой, Тамар! Ты единственная моя, и сама смерть не разлучит нас!” Произнес эти драгоценные слова мой герой, повернул коня и смешался с прочими всадниками. А я стою, как громом пораженная, язык к небу присох, дыхание перехватило. Бойцы выстроились в боевой порядок и двинулись к городским воротам. Ко мне вернулся дар речи, и я закричала в отчаянии: “Стой, Амнон, любовь моя! Не покидай невесту свою! Как смеешь нарушать устав Божий? Ведь обручен ты со мной, значит, год оружия не бери!”

Я бегу вслед всадникам, плачу, кричу: “Амнон, Амнон, не покидай меня!” Вокруг пусто, и зова моего никто не слышит. Добежала до Угловых ворот, а стражники не позволяют выйти из города. Увидела: женщины взобрались на башню. И я за ними. Страшно! С высоты гляжу на лагерь ашурский. Огромный стан, глазом не охватить. Ратники конные и пешие, колесницы боевые. Как с такой силой совладать? А в другой стороне флаг Хизкияу развевается на ветру. Как мало их, Сиона оборонителей!

Сошлись воины на поле смерти, начинается бой. Стук копыт, звон мечей и копий, свист стрел, стоны раненых, хрипы умирающих, и кровь, кровь, кровь кругом. Вдруг из вражьего стана раздался вопль торжества, вестник победы и знак поражения: “Царь иудейский пленен!” И защитники Иерусалима смешали боевой строй, словно овцы бросились врассыпную, себя не помня от страха. Как волки, преследуют бегущих богатыри Санхерива, как львы, грозно рычат воеводы: “Эй, сыны Ашура и Эйлама, рушьте стены, жгите город, убивайте без разбору!”

Вдруг чей-то предсмертный стон достиг моих ушей. Пригляделась – это Амнон раздавлен колесницей, затоптан копытами! К чему мне жить? Бросилась с башни вниз. И проснулась.

Пророчество и исполнение его

Дрожу всем телом, кровь в висках стучит. Сон помог понять собственное сердце. Не одну меня в Иудее гнев Господень карает, и кто нынче жутких снов не видит? Но лишь со мной и с любовью моей Бог чудеса творит: как узнали друг друга с Амноном, как полюбили, как расстались, как радовались и горевали – все сверх обычного хода вещей. Пусть явь подсказала сон, верю, чудо изменит явь! Отец, мать, все, кому я дорога! Не просите меня Амнона забыть. Милый Амнон навеки со мной. Умерший во сне – жив будет наяву. Надежда спящих – сон. По мосту его идут они к исполнению желаний. Верю в чудо! – Закончила Тамар.

– Кругом горе! – воскликнул Ситри, – повсюду картины разрушения и гибели, смерти страх леденит душу. Человек из Гиват Шауля не прибавил радости. В наше время не диво увидеть мучительный сон, быть может, не последний. Крепись, Тамар.

– О, Ситри, ты прав, – подхватил Тейман, – вступил на родную землю враг, и жернов тяжелый на сердце лег. То и дело слышу звуки шофаров – это левиты в Храме трубят во всю мочь. Стемнеет, и терзают душу мрачные сны. Днем через уши тревога вселяется, ночью глаза алкают боль.

– Что ждет нас? – вопрошает Хананель.

– Я слышал слова сына Амоца, пророка Исайи, и проникся надеждой, – ответил Ситри. – Пророк вещал, что страшен в гневе Господь, когда судит зло. Пламя жаркое и огонь всепожирающий – вот судьба стана ашурского. Не поднимутся вражьи мечи, и копья не зазвенят. Гневный окрик проклятия Господнего оглушит нечестивую рать, и будут повержены воины Санхерива, а Сион спасен. Кратких часов, что от вечера до утра, достанет Богу, чтобы вернуть справедливость на землю, и узнает мир, какой из народов избрал себе Господь.

Тем временем, в лагере ашурском царят покой и довольство, а в стане иудейском трепещут сердца. Одни, как полные сил молодые львы, предвкушают добычу, другие, как овцы при виде хищника, готовы встретить неизбежное. Солнце сменил месяц. Он кажется красным от крови, что вот-вот прольется. Сравнить – разнятся силы противников, но мало нам скажет сравнение.

Канун праздника Пэсах. В древние времена в такую же святую ночь в Цоане египетском Господь сотворил чудеса для народа своего, рассек море и скалы. Но нет радости в радостный час. Жители Иерусалима сидят, запершись в домах, горюют. И коэны в Храме безутешно плачут, словно не верят, что радость вернется в Сион. Царь снял корону с головы, возложил на себя вретище. Исайя взывает к Всемогущему и молит взглянуть на обитель Его в сей горький праздник. Стоны и плач вместо радостных песен. Не нежные арфы, трубы ратные слышны. Слезы текут, и не льется вино. Исайя молит Господа не оставить Сион на произвол Ашура, молит о новом чуде.