Стихи о горах

Евгений Кузнецов

Стихи о горах

Не срывайся, идя по гребню

* * *

Уходим дальше от уступок,

от суеты и похвальбы.

Уходим вверх, как по уступам

своей души, своей судьбы.

Все тверже снег, туманы реже

и звонче лед.

И, кто не ведал счастья прежде –

он здесь найдет.

НА ГРЕБНЕ

Г. Андрееву

Помнишь гребень – линию битвы?

Век прожить – забыть не суметь!

То не гребень – лезвие бритвы:

cлева – гибель, а справа – смерть.

Кто лавины в горах свергает?

Вон летит! А гремит! Гляди!

Кромка – золотом как сверкает!

Сердце – соколом из груди!

Этот склон – парабола в пропасть.

Этот подлый предаст карниз:

только шаг – и разовый пропуск

в память, в песню о друге, вниз.

По карнизу в облаке – бесы.

С ними только, чудак, свяжись…

Из объятий заржавшей бездны

еле-еле втащили в жизнь.

Не срывайся, идя по гребню

этой жизни! И не криви!

Другу, матери, камню-кремню –

о высокой своей любви.

НА СТЕНЕ

Как огромен, как холоден камень,

неподвластная мысли скала.

Эта гладкая твердь под руками,

словно мертвого черта скула.

Что так облако долго не тает,

не напрасно ли крючья забил?

А семья твоя как обитает?

Не забыл? Ничего не забыл!

Как же вылезешь из-под карниза?

Твой рюкзак не лежит на спине.

Вот свобода твоя и харизма!

Ты, как муха на гладкой стене.

Здесь – нельзя, и сюда – не соваться,

только вверх, только прямо тебе,

не пойти на соблазн, не сорваться,

будет жирно коварной судьбе.

У порога, у чертова рога,

ты со смертью один на один.

Ну, немного еще! Ну, немного!

Крюк последний! Еще карабин!

Всё! Прошел! Ты прошел этот камень!

За победу, за волю держись!

Вон долина твоя под ногами,

там, где жизнь.

Но и здесь тоже жизнь.

ПОЕДИНОК

Все было странно. И под вечер

какой-то страх в душе возник.

Из подземелья вылез ветер,

и тень упала на ледник.

Как будто памятники, пики

в потоке вечности летят.

Иконы – каменные лики

с обледенелых скал глядят.

Кругом недобрые приметы,

но ты выигрываешь бой!

Еще уходят кверху метры,

не покоренные тобой,

но с каждым мигом цель все ближе…

Вершин разорвано кольцо!

И укрощенный ветер лижет

твое горящее лицо.

ТРИ КРЮКА

Скала пошатнулась, и небо качнулось,

и выступ шершаво поехал из рук.

И сердце пропало и снова очнулось,

веревка рванула, и вылетел крюк.

И сразу зубастая пасть ледопада

скривилась, скрутилась, полезла наверх.

Я все это видел и медленно падал,

внимая безумию временных вех.

Крюк средний – как перышко! Явное сникло.

И лишь горьковато-багровый туман,

да мамы лицо на мгновенье возникло,

и тьма отомкнула тугие тома.

Крюк третий – наверно подарен судьбою,

видать, ты вбивал его, крепко любя.

И первое, что увидал над собою –

безумно кричали глаза у тебя.

ФЛАГ

Белая гор громада

смотрела на левый фланг.

В строю замерла команда,

когда поднимали флаг.

Был он обычный, красный.

Шли от него наверх.

Шел капитан наш классный –

первым, без всяких вех.

Крюк не один забили,

сложили на память тур

и как-то совсем забыли,

как мы ушли на штурм.

Риск – это наше дело,

с ним – на любой карниз.

И красная капля рдела,

когда мы спускались вниз.

РАКЕТА

Тихо в мире. Но нет ребят.

Где-то вверху они.

Только скалы кругом рябят

да ледники одни.

Ждем ракету. Закат остыл.

Слезла в ущелье тень.

Если белая – значит, был

просто тяжелый день.

Если красная – SOS-сигнал,

значит, беда близка.

Может, прыгнул на них обвал

барсом с отвесных скал.

Может, вылетел скальный крюк,

и оборвался шаг.

Горы молча замкнули круг,

ветер полощет флаг.

Прочь дурные сомненья, прочь!

Не подходи, беда!

Белым светом прорезав ночь,

сверху летит звезда.

* * *

В снежной буре закат потух,

ветер гудит: «Вернись!»

В скалах мечется горный дух,

камни швыряет вниз.

Склон все круче, и реже шаг,

хлещет в лицо крупа.

Словно память, тяжел рюкзак,

память, как склон, крута.

Что же я натворил внизу?

Не разберусь вовек.

Полегчай же, душа! Несу,

к Богу несу наверх.

Может, там все пойму я вдруг,

все оценю вдвойне.

Небо, ласковый, синий друг,

ляжет на плечи мне.

Этот гребень и неба флаг –

смерть придет – не забыть!

Я хотел умирать бы так –

как на вершине быть!

ОТСТУПЛЕНИЕ

Казалось: рукой до вершины подать,

но день истекал до контрольного срока,

и было спускаться до боли жестоко,

как будто большую победу отдать

и наши усилья, как крючья списать.

Но мы никогда не нашли бы прощенья

за то, что в назначенный час возвращенья

рванулись бы нас, невредимых, спасать

товарищи наши, напрасно рискуя,

когда бы, ракетой тревогу рисуя,

они пробивались сквозь тьму и туман,

и все это было бы, словно обман…

Спускаться, забыть о вершине скорей,

пусть петли на скалах – сраженья приметы,

другим, кто удачливей, наши приветы,

спускаться на стропах из воли своей

и книзу пронзить облака на весу…

А сердце по-прежнему кверху молило,

и лезвие гребня вершиной манило,

и люди с победою ждали внизу.

ДОПИНГ

Палатка, словно маленький наш домик,

и примус есть, и можно сделать чай.

Но вот все кончилось, остался только допинг,

и капитан мне тихо: «Выручай!».

А надо было сверху снять веревку,

что в эту ночь осталась на стене.

Таблетку дал и нижнюю страховку,

скорее для блезира, сделал мне.

И я полез, но что-то еле-еле,

качались, помню, скалы предо мной…

А снизу на меня друзья глядели,

и это был сильнейший допинг мой.

ОДИН НА СТЕНЕ

Заклинилась в щели моя веревка,

не дергалась, и пульс ее пропал,

и не спасла бы верхняя страховка,

когда бы я, не видимый, упал.

И вот один с холодною стеною,

рассчитывать лишь только на себя.

И как судьба решит теперь со мною?

Неужто здесь, безликая судьба?

И я возненавидел и собрался,

наскреб внутри стальное кое-что

и за зацепки крохотные брался,

к щели поднялся, чтобы жить еще.

ГРОЗА В СНЕГУ

За две зацепочки – руками,

едва-едва. И как во сне:

перед лицом холодный камень

и снег, вселенский, вечный снег.

И первой молнии сиянье –

огромным розовым цветком,

вблизи меня, без расстоянья,

и гром, крушенье мира, гром.

И надо выбросить железо,

иначе молния в него,

но как же я тогда полезу?

Без крючьев – как без ничего.

Пришло решение подспудно:

впиваться в камень, не дыша.

Тогда-то я поверил в чудо:

у камня тоже есть душа.

«ХОЛОДНАЯ НОЧЕВКА»

Я все-таки заснул, на узкой полке стоя,

столь долгая «холодная» была.

Как будто я летел, и позабылось, кто я,

а ниже подо мной сумятица плыла.

Дурацкий хаос глыб и грязные сераки*,

но вот уже видна спокойная река,

зеленые холмы и капельками маки,

и в сизой дымке даль и степь издалека.

Потом альпийский луг и лужицы повсюду,

я шлепаю по ним, и брызги от меня…

Но вдруг рывок, и сразу крышка чуду.

Веревку и скалу никто не отменял.

С рассветом гладь стены глазами облизали,

а мне мешал мираж – он был не в унисон,

но я его хранил, когда мы вылезали,

красивей всяких гор казался этот сон.

И вот мы наверху, и мир под нами ярок,

и с ним и наша жизнь открыта и ясна,

и жуткая стена осталась, как подарок,

но путь к себе домой светлей любого сна.

* Сераки – ледяные пики на передней кромке ледника

НА «СПАСАЛОВКЕ»

Сигналы «SOS»! Туда! Скорее!

Отряд на помощь уходил.

Там на блистательной Корее*

в кого-то камень угодил.

И крутизна, и лед, и скалы,

ступени те и крючья те…

Что здесь забыли, что искали

и что нашли на высоте?

Мы эту гору не простили

и от нее мы жизнь спасли,

с карниза жуткого спустили

и на носилках вниз несли.

Камнями больше не стреляла,

мы уходили не навек.

Гора притихшая стояла

и не звала к себе наверх.

* Корея – пик Свободная Корея на Тянь-Шане.

ПУРГА

Я уезжал. Жена переживала

(любил ее и горы на земле)

и, обнимая, тихо пожелала

на всем пути погоды ясной мне.

Но наверху, на снежном склоне пика

пурга безумная обрушилась на нас.

И ночь, и вой, и круговерть безлика,

но мы в палатке были в этот раз.

Друзья заснули, я как будто тоже.

Жена звала, почудилось на миг.

«Не может быть! Такого быть не может!»

Но вновь услышал слабый-слабый крик.

Скорей! Ботинки! Где моя пуховка?

А рукавицы? Черт! Без них я не могу!

Веревка! Вот! Другая! Сороковка!

«Страхуй меня!». И я нырнул в пургу…

Наутро встали все, наметили дорогу.

А в мире солнце, в мире тишина.

И были вместе мы, и слава Богу.

Спасибо, милая моя жена.

ВИСЯЧИЙ ЛЕДНИК

До ночи рубили ступень для ночевки,

«холодной ночевки», коль выхода нет,

и верили в крепость свою и страховки,

и спать не могли, ожидая рассвет.

И горы не спали. С недобрым приветом

висячий ледник устремился в полет,

и неземным фосфорическим светом

светился от трения падавший лед.

Казалось, что пушки в ущелье стреляли,

и грохот вселенский творился вокруг,

а место внизу, где палатки стояли,

проехали глыбы и замерли вдруг.

И так хладнокровно висевший годами,

быть может, века или тысячу лет,

сорвался при нас… И мы долго гадали,

но был неизвестен научный ответ.

Потом за вершину медали раздали.

Мы снова сюда. Только после всего

к нам гибель пришла…

И тогда разгадали,

не в силах уже изменить ничего.

КАРНИЗ

Каким красивым белым чубом

карниз над пропастью навис!

А друг – тихонько – ледорубом –

чуть-чуть его – и ахнул вниз.

Веревка бедная рванула

и – как струна. Рывок погас.

Воровка-смерть под дых пырнула,

но промахнулась в этот раз.

Мы от нее тащили друга,

мы еле сдерживали крик.

Все это видела округа –

короткой схватки страшный миг.

Как долго мы спускались книзу,

переживая, видит Бог.

И по другим земным карнизам

пошли, страхуясь, кто как мог.

ЛАВИНА

На теплом камне загорали,

но кто-то сверху – кулаком,

и где-то там

, не за горами,

слепился первый снежный ком.

Уже не ком, а вал гигантский

на нас стремительно летел,

такой пушистый, белый, адский,

забрать счастливчиков хотел.

Как муравьи! Как мы успели?

Скорей от смерти! Вниз! Бегом!

Мы песни в этот день не пели

и долго думали потом…

Мой друг! Надеждою наполнись,

дружи с единственной судьбой,

но помни, друг, и в счастье помни:

летит лавина за тобой.

ТВОЯ ВЕРШИНА

В. Петренко

Как будто снова юности касаясь

(и семьдесят четыре нипочем),

ты встал, пошел, под рюкзаком качаясь,

на свой последний, может быть, подъем.

Упрямо шел, как все, путем суровым,

когда же вдруг товарищ занемог,

ты с ним назад, не проронив ни слова,

коль он наверх совсем идти не мог.

Ты спас его, а это что-то значит,

но не глотнул победного вина.

И не было достойнее удачи,

твоя вершина просто не видна.

ТРИЛОГИЯ

Г. Андрееву

К тебе высоко заползла пневмония.

Спустили, спасли. Не одумался ты.

Вершина коварная снова манила,

и не было в жизни сильнее мечты.

И жить бы и жить с мемуарами впору,

но ты разозлился и, чтобы взойти,

надумал теперь обхитрить свою гору

и вышел на штурм по другому пути.

Лавиной швырнула, забила, сломала…

«Решил обмануть меня? Слышишь, герой?

Один раз не вышло, но всё тебе мало…» -

послышался голос под этой горой.

Но ты же не сдался, собрался и снова

маршрут изменил, изучал столько дней.

Но и гора не нарушила слова,

наш верный товарищ остался под ней.

И ты отступил. Отступают мужчины.

И подвиг красивый ты не совершил.

«Как будут без нас одиноки вершины…»

Да, будут.

Но люди дороже вершин.

НА БЕЛУХЕ

Галлюцинации

Темнота зацепилась за гребень зубчатый,

и палаточка-бабочка еле жива,

но ребенок-характер, Белухой зачатый,

набирает силенки от первого шва.

Мокрый спальный мешок – для него наслажденье,

в животе у него не болит ничего,

но свежи, как пеленки, снега восхожденья,

и нежна, словно мать, высота для него.

Утром выбрался он из палаточки хлопкой,

из туманных грудей пососал молока,

сел на голый карниз закаленною попкой

и ладошками стал разгонять облака.

И, когда к нему солнышко вдруг прикатилось,

засмеялся и взял его, как апельсин.

Это солнышко нам навсегда пригодилось,

и счастливей никто у судьбы не просил.

В этот день не скулило слабевшее тело,

и легка и светла оставалась душа,

и вокруг все сверкало, летело и пело…

но бесшумной пантерою ночь подошла

Срыв

И все сменилось: зубья скал,

как зубья смерти, очертились,

и мы в предадье очутились,

и душу выела тоска.

И ночь тягучая текла,

и, как волчица, пропасть выла,

и озверевший ветер вырвал

остатки нашего тепла.

Тогда приснился страшный сон,

зависший в памяти безлико:

мой друг срывается без крика

на уходящий в пропасть склон.

И пропасть жертву жадно ждет,

секунда смерти длится-длится…

Веревка! Жизнь! Держать! Молиться!

И Жизнь ладони резко жжет.

Перед гибелью

Не пришлось нам увидеться с небом,

так случилось, что не было сил,

и пришлось оставаться под снегом,

что палатку совсем заносил.

Талисман от любимой – в кармане,

я заветный блокнот доставал

и писал, и писал, как в тумане,

замерзал я, но не остывал.

Загоревшая девушка-чудо,

южной улицей, видел я, шла,

где цветы, где улыбки повсюду,

где погода всегда хороша.

Нас искать и раскапывать станут,

я и сам из-под снега спасал,

и блокнот мой конечно достанут

и узнают, кому я писал.

Очень мало еще совершил я,

остаюсь в этой белой нови.

Но не жаль мне красивой вершины,

только жаль мне красивой любви.

СПАСЕНИЕ

Я засыпал в дали какой-то сизой,

я улетал, и было так легко…

Потом друзья сопровождали книзу,

до низа было очень далеко.

Они меня движением спасали,

я – в середине, нес пустой рюкзак,

веревку видел, слышал голоса их,

но словно за стеной,

и шел за шагом шаг.

Как долог спуск. Но не было короче,

и только вниз, скорее вниз, скорей.

Себе сказал, что думать – о хорошем,

и стал о маме думать о своей.

Представил худенькую слабую старушку,

она тогда была еще жива,

и с нею деревенскую горушку,

где ровная зеленая трава.

Лицо ее далекое представил,

в морщинках все, забыть его нельзя…

Чу! Голоса-то ближе стали!

Друзья! Вы рядом! Милые друзья!

… О, чудо! Травка! Не во сне! Живая!

У кромки скал – подтаявший снежок.

И вот я сам и примус разжигаю…

Спасибо, мама, мой большой дружок.

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Ты возвращаешься с победой.

Рюкзак в цветущий луг свали

и ручейку-дружку поведай

про приключения свои.

Про то, как вихрем снег крутился,

и смерть за вами следом шла,

как лучший друг по льду катился,

и как веревка руки жгла.

Ты высотой был в сердце ранен,

но все, что было, все не зря:

Там, наверху, на острой грани

сияет золотом заря.

Тебе сейчас спешить не надо,

отдайся светлым мыслям весь

и, словно высшую награду,

возьми в ладони эдельвейс.

* * *

Я книгу вершин пролистал.

Там лучики счастья сгорали,

и солнце, на цыпочки встав,

с утра целовалось с горами.

Там ветер по гребню скакал

на пушечный гром камнепада,

и речка бесилась у скал,

удрав из ледового ада.

Спускаюсь, свободой дыша,

с горами глазами ласкаясь.

И юная реет душа,

обычной земли не касаясь.

* * *

Я в горы из нашего домика вышел,

молоденький тополь верхушкой качал,

и дождик по старенькой, тесаной крыше

разлуки мелодию вслед простучал.

Идем посреди ледников нелюдимых,

и небо все ближе, здесь к Богу подъем.

Уходим все дальше от наших любимых

и через вершины к любимым идем.

Карнизами, скалами – выше и выше!

Раздвинулись горы! Замри и гляди!

А домик, с порога которого вышел –

все теплится маленькой крошкой в груди.

А ГОРЫ СТОЯТ

И снятся, и снятся нам белые горы,

и тайны далекие в дымке таят.

И вот, наконец, покидаем мы город

и к ним приезжаем. А горы стоят.

Мы их высотою себя окрыляем

и лезем, и терпим, хрипя и сипя,

но только не горы в бою покоряем,

а с помощью их покоряем себя.

Мы крючья на жуткой стене забиваем,

и кажется: мы их сильнее в сто крат.

Но вскоре внизу рюкзаки собираем

и уезжаем. А горы стоят.

ДВА ОЗЕРА

Среди белых вершин изумрудное озеро было.

Я с разбегу в него и мгновенно обжегся водой.

Все мое существо так отчаянно взвыло,

что назад – как ошпаренный и молодой.

У подножья другое меня ожидало,

не сверкало, зато обнимало тепло.

И я плавал, и детство во мне оживало,

а казалось, как будто давно утекло.

Но когда мы покинули трудные горы

изо льдов и снегов, и холодных камней

и приехали в теплый асфальтовый город,

лишь высокое озеро грезилось мне.

У КАТУНИ

И до меня на теченье глядели

в час окрыленный, раздумчивый час.

Как далеко над волнами летели?

Дальнего отклика ждали от нас?

Всплески, и всхлипы, и всхрапы теченья –

вечный, безумный, безудержный бег!

И не хочу, не ищу утешенья,

как ни короток дарованный век.

Мне ли тайга откликается глухо?

Мне ли Белуха светла в вышине?

Или мерещится озеро духов?

Мне ли? Конечно, конечно, и мне.

* * *

Н. Качиной

Иду, счастливый, про себя толкую,

в горах легко мечтания творить.

Великий Бог! За красоту такую

я буду век тебя благодарить.

За ветерок, что память навевает,

и за друзей, с которыми легко.

А где-то там цветочки поливает

моя жена далеко-далеко.

На ней сегодня легкая одежда,

и рядом нет ни снега, ни камней,

но есть цветы, и есть ее надежда,

и мысли, словно ласточки, ко мне.

Не надо ей ни денег, ни машины,

скорей бы только времечко прошло.

Ну почему нельзя мне без вершины?

И без нее на свете хорошо.

СОН

Обложили свинцовые тучи,

беспросветная серая мгла.

А вершина все круче и круче,

где душа моя быть не могла.

Ни товарища нет, ни веревки,

но сомнения выбросил вниз

и на крыльях без всякой страховки,

как орел – на опасный карниз.

По нему из тягучего плена

выбираюсь и радуюсь я:

словно праздник вверху, перемена –

золотая вершина моя!

Вот все ближе, совсем уже близко…

Чей-то голос знакомый поет…

И срываюсь я.

И обелиском

надо мною вершина плывет.

«МА ВИ»

Погода менялась, трудней становилось,

летела крупа и окутала мгла.

Красивая девушка остановилась

и до вершины дойти не смогла.

И ей восхождение не засчитали,

и не трагедия это, не смерть.

Но только, решенье когда зачитали,

то мне на нее было больно смотреть.

С горами, сказала, навек завязала.

Хотелось мне крикнуть: «Подумай! Вернись!».

Из цирка вершин, из огромного зала,

не глянув на горы, ушла она вниз.

А я все лелеял мечту голубую,

и, что «се ля ви», хорошо понимал,

но долго еще в непогоду любую

красивую девушку все вспоминал.

И вот я ее неожиданно встретил.

И то ли судьба, но такая «ма ви»,

и не было парня счастливей на свете,

и не было в мире красивей любви.

«се ля ви» (франц.) – такова жизнь,

«ма ви» – моя жизнь.

РАЗЛУКА

Поднимаюсь на новую гору,

высоту и разлуку терпя.

Я не помню последнюю ссору,

я иду от тебя до тебя.

Где-то рядом срываются капли,

и на льдинках играют огни,

и, как ядра, проносятся камни,

но меня не заденут они.

В камень-кремень я крюк забиваю,

я ловлю напряжение ртом

и на миг о тебе забываю,

чтобы с нежностью вспомнить потом.

И о срыве не может быть речи,

если крюк забиваешь любя.

И не будет счастливее встречи,

и не будет прекрасней тебя.

* * *

Оставь ненужное «прости»,

скажи: «Устала я с тобою»

и в одиночку быть с судьбою

ты не меня, ее проси.

Ты поворот давно искала.

Решай: сейчас иль никогда,

пока еще на теплых скалах,

как слезы – талая вода.

В ущелье брось обломки ссоры,

веревкой дружбы обвяжись.

Прекрасна, словно эти горы,

трудна, как эти горы, жизнь.

СТАРИКИ-АЛЬПИНИСТЫ

А. и Н. Ивановым

Старики-альпинисты на даче поют,

теплый вечер на память нанизан,

и хмельное вино, словно молодость, пьют

и идут у любви по карнизам.

И срывается друг, но веревка крепка!

И как песня – струя водопада!

И вершина близка, и надежна рука,

и наверх! И другого не надо!

И, шатаясь, потом с восхожденья бредут,

наскребая последнюю волю.

А внизу… Там тепло, там с победою ждут,

там цветы, там объятия вволю!

Мне б сейчас получить тот букетик цветов –

эдельвейсов пушистых! О, боже!

Я бы снова собрался, я снова готов –

по стене ледяной, непригожей!

Как над горной рекою гитара поет!

И ни денег не надо, ни дачи!

Не кончается он, самый яркий полет –

на сверкающий риск, на удачу!

… Догорели дрова, огонечек погас,

приближается серое утро.

Мы расходимся снова, но светится в нас

на вершинах открытое чудо.

СТАРЫЙ АЛЬПИНИСТ

Уютно в доме.

Суп горячий.

По телевизору кино.

Смотри, старик!

Но дух бродячий

куда-то тянет всё равно.

Туда, где пропасть

не страшила,

где можно волю проверять

и на своих седых вершинах

к полёту

душу примерять.

ПОДЛЯНКА

Стало все необычно безлико,

словно не было гор на земле.

На вершину высокого пика

заходить не позволили мне.

Был я многих сильней и смелее

и однажды товарищей спас,

но один оказался «умнее»

и усмешку держал на запас.

И обида надолго повисла,

долго мысли ненужные жгли,

хоть давно уже не было смысла,

те, кто сделал, далёко ушли.

Почему до сих пор вспоминаю,

для чего это все ворошить?

Надо жить, дальше жить, понимаю.

Без вершины, с которою жить.

НА ЛЕДНИКЕ ФЕДЧЕНКО

Большая белая река

течет могуче и безмолвно.