Когда же открыла почту в обеденный перерыв на работе, то все мое существо возликовало, и я готова была броситься пешком за тридевять земель или растаять от нежности.

«Where are you? My lips are dry! I don't like it», – писал он.[1]

А в конце дня позвонил и сказал:

– Мне сказали, что тебя сегодня похитят.

Я растерялась: никак не могла привыкнуть к его мышлению.

– Прекрасно! – улыбнулась я.

Итак, принц на сером авто подкатил к дверям офиса, и женщина, ждущая любви, устремилась в новую жизнь, очертя голову.

– Знаешь, я приехал вчера к дочке и признался, что наконец-то встретил женщину, которую искал всю жизнь. «Ой, не обольщайся», – сказала она мне.

Я представила, как она нахмурилась и махнула рукой. Неприятно.

Мы приехали в Бронкс – район, где основная масса жителей темнокожие. Но прекрасные высотные здания, клумбы с цветами, красивое место. Двадцать четвертый этаж. Непривычно. Мы вошли. Квартира просторная, немного пыльная, много всяких полок и шкафчиков с камнями, альбомами и книгами. Вообще, обстановка меня удивила и насторожила: везде чувствовался аскетизм, полки и столы угловатые, словно школьная мебель, лишь слегка покрытая лаком. Мне всегда казалось, что в доме с мебелью под старину жить гораздо теплее и уютнее.

Я прошла и села в кресло. Он из коридора, разглядывая, с улыбкой заметил:

– Ты хорошо здесь смотришься.

Не знаю, как я смотрелась, но мне было совсем некомфортно: и незнакомый мужчина с неординарным поведением, и незнакомый район. Но в воздухе кружила и властвовала химия, будто сошлись два полюса и скоро, сомкнувшись, станут одним целым.

Лев принес початую бутылку коньяка, фужеры, коробку конфет и лимон на блюдце. Посредине комнаты стоял маленький квадратный столик из белого дерева, вокруг него мы и сели. Внутри меня бурлил вулкан, готовый снести все на своем пути. Хозяин квартиры казался сдержанным, лишь его совершенно голливудская улыбка выдавала внутреннее напряжение.

Мы выпили за встречу по капельке, потом за здоровье. И его руки потянулись к моим, и нежное сильное объятие заставило забиться наши сердца в едином бешеном ритме.

– Идем, – резко сказал он и пошел в спальню. Это была просторная светлая комната с большой кроватью и комодом.

– Будь как дома, – произнес Лев и ушел в ванную, захлопнув дверь.

Я разделась в одно мгновенье, оставшись все же в белье, и легла в кровать, натянув простыню до подбородка. Пружины старого матраса больно впились в мои ребра.

Открылась дверь, и вошел совершенно голый мужчина, на губах которого гуляла безумная счастливая улыбка. Я очень испугалась именно этой странной улыбки и подумала, что тут и пришел мой конец, а дочь даже не узнает, где я. Но он прилег рядом, тоже укрывшись, и я понемногу успокоилась, видя, что никто меня убивать пока не собирается.

Поразило, что он так беззастенчиво появился перед незнакомой женщиной, хотя Аполлоном не был, наоборот, весь его живот был искромсан швами, огромными и уродливыми, а сутулость уже напоминала горб, и его тяжелое, солидное мужское достоинство находилось в спокойном состоянии.

Видя мое удивление, он начал говорить, что перенес в прошлом году несколько операций по поводу рака аппендикса.

– Если ты сумеешь меня восстановить, чтобы я навалился на женщину сам, это будет отлично.

«Господи, что это значит? – тряслась я осиновым листом. – Он что, еще импотент что ли? Ну, куда меня занесло, мамочки родные!»

Однако чувственность постепенно нарастала, тела наши слились, и нежность моя рекой потекла ему навстречу. Иногда он вдруг орал на меня, что я делаю не так, и мне было стыдно за его хамство и за свою необразованность, что не научилась к своим годам ничему, и хотелось спрыгнуть с кровати и убежать, куда глаза глядят. Но зерно любви уже посеялось в моем бедном сердце и привязало меня к этому мужчине крепким канатом.

Будильник прозвенел в шесть утра, я первая слетала в душ, оделась, кое-как привела себя в порядок, так как косметики с собой не было, а милый уже готовил завтрак на стол. Он вышел из душа, мы позавтракали, болтая, как давно женатые супруги. Было легко на душе, в воздухе плавало ожидание большого счастья.

Перед выходом из дома он протянул мне ключи от квартиры.

– Возьми, – сказал он. Это был широкий жест доверия, и сердце мое таяло и таяло, грозясь расплавиться совсем.

Лев отвез меня к станции метро, спросив:

– Что купить на ужин?

Я оторопела, не предполагая, что встретимся так скоро.

– Купи мяса, фарша или рыбы, что хочешь, я приеду, приготовлю.

Чмокнув меня в щеку, он умчался на работу, а мне предстояло два часа трястись в вагонах метро, еще и с пересадкой на другую линию. Народ ехал на службу: кто-то читал, кто-то наводил красоту, кто-то завтракал здесь же – яблоку было упасть негде. Хорошо, что это была конечная остановка и я успела занять место.

Ровно в девять встрепанная, как воробей, я появилась дома, еще раз умылась, переоделась, подкрасилась и понеслась вприпрыжку на работу, благо офис находился в десяти минутах ходьбы.

Лев звонил мне четыре раза за день, что меня несказанно радовало, хотя и отвлекало от работы. Сердце пело торжественную песню.

Еле дождавшись конца рабочего дня, я снова сидела в вагоне метро и отсчитывала станции-километры до встречи с милым.

Вечер был чудесным, совершенно семейным: с вкусным ужином, страстной ночью и ощущением нескончаемого медового месяца.

Помчались дни – с телефонными звонками, письмами. Мы не могли дождаться вечера, чтобы быть вместе…

Лев жил страстью, и не скрывал этого так же, как и я. Это мешало мне работать, и приходилось отправлять сдерживающие послания:

«Rabotai, miliy! please… I am with you, in my heart, in my mind, have a great day, till evening».[2]

Лев буквально после первой ночи стал говорить, что любит меня. Мне были непонятны его чувства: разве можно полюбить вот так, сразу? Говорил, что искал именно такую и вот нашел, значит, можно и сразу. Мои эмоции тоже били через край, и я подумала, что не мешало бы быть поскромнее и не набрасываться так на мужчину. Но одно дело думать, и совсем другое – исполнять. Флюиды желания и любви летали пчелиным роем и притягивали нас друг к другу, и было не оторваться.

Мне не хватало сна, я ходила с черными кругами под глазами, но зато счастливая. Он стал называть меня женой и повторял это сладкое, желанное слово часто, видно было, что оно радостно и для него.

Мы занимались любовью по два-три раза в сутки, будто были молодыми людьми, которые встретились после долгой разлуки. Он умел поразить меня. Собираясь рано утром на работу, он мог, уже совершенно одевшись, вдруг резко обернуться ко мне, и я падала в кровать от вида одетого мужчины с членом, дыбившимся из расстегнутой ширинки.

Однако вместе с безграничным счастьем, в котором я купалась, отравленными стрелами впивалась в мое сердце каждый день ревность. Лев часто вспоминал свои прежние привязанности и, не стесняясь, мог говорить даже об интимных моментах в их отношениях. Из-за одной из таких подружек он даже развелся со своей женой, чтобы любовница тоже смогла приехать в Америку. Имя Марина уже через неделю я слышать не могла. Я была сплошная боль, а он только посмеивался. Очень часто вспоминал в разговоре и в постели свою бывшую жену, и, сколько бы я ни просила забыть о других дамах и не упоминать их имена, его это не останавливало. Великого мачо несло по волнам. Наконец, терпение мое кончилось, и я заорала дурным голосом:

– Пусть твоя жена хоть сто раз будет святая, но при мне не смей больше произносить это. Зачем тогда я здесь?

Он притих. Потом выключил свет и жалобно попросил:

– Не бросай меня, Катюша.

Я и не собиралась этого делать, только пришла к печаль – ному для себя выводу, что безоблачного счастья здесь ждать не стоит.

Приехав вечером, я увидела в вазочке три чуть живые белые розы, его, одетого в черное, и немой вопрос-ожидание в глазах. Пока я переодевалась, мыла руки, он ушел на балкон, сел в кресло-качалку и закурил, хотя уже много лет не делал этого. Страдание – вот что это означало. Я перемяла в душе, будто тесто, всех его Марин, Валентин, Полин, Вик… и решила не думать о плохом. Постараться, по крайней мере. Мир был восстановлен.

Теперь я видела его непростой характер, его резкость и даже хамство, его эгоизм, но было поздно. Я влюбилась по уши.

И еще меня удивляли его замечания. Где бы мы ни гуляли, он вдруг указывал на человека, мужчину или женщину, вполне обычного вида и говорил: вот он (или она) шизофреник.

– Как ты можешь так определить?

– Я вижу, – обычно отвечал он.

Это давало мне повод для размышлений невеселого характера. Он пояснил однажды, что имел многолетние отношения с дамой, которая, как позже оказалось, состояла много лет на учете по поводу шизофрении, а он даже не догадывался. Говорил, что все время нервничал с ней, а теперь ему так хорошо со мной, что даже не верится, что так бывает.

Говорят, скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты. Я спросила, есть ли у него друзья.

– Нет, в общем-то, – ответил он.

Это тоже несказанно удивило меня, ведь он живет здесь уже восемнадцать лет, работает, люди вокруг. Странно. В беседах и общении человек раскрывается, и я хотела этого. Лев позвонил какому-то бывшему коллеге, поговорил, намекая на приглашение в гости, но тот товарищ вяло пообещал как-нибудь встретиться и все. Тогда я решила взять инициативу в свои руки. Позвонила своей приятельнице Танюшке, они с мужем имели дом в горах Поконо. Мы мило пообщались, и я сказала, что теперь имею друга с машиной. Таня обрадовалась, потому что у них пока своего автомобиля не было: Саша не хотел садиться за руль. Таким образом, мы были тут же приглашены на выходные в горы.

Лев тоже радовался предстоящей поездке. В конце рабочего дня пятницы он заехал за мной, потом за Таней с Сашей, и, нагрузившись продуктами, мы помчались в горы. Трасса, как обычно в пятницу, была загружена, и поездка заняла почти три часа вместо полутора-двух ожидаемых. Ехали в разговорах, общение было приятным. Таня рассказывала, что, когда они познакомились, Саша не сказал ей ничего о доме в горах. Уже после месяца знакомства предложил съездить в горы. Она подумала, что к друзьям. Стала собирать простыни, полотенца.

– Ничего не бери, там все есть, – сказал он без тени улыбки. Когда они подъехали к двухэтажному дому, Саша достал ключи и посветил фонариком на дощечку с именем владельца. Там стояла его фамилия. Таня чуть в обморок не упала.

– А почему ты мне раньше не говорил, что у тебя есть такой прекрасный дом?

– Я хотел видеть, что ты любишь меня, каков я есть, а не за дом в горах.

Я от всей души порадовалась за Танюшку и чуть-чуть позавидовала белой завистью, потому что домик в горах был моей заветной мечтой.

Эти два дня и две ночи, проведенные на природе, стали лучшими в моей жизни за последние много-много лет. Мы как-то сроднились с Левой, и ночи были чудесными. Только теперь он вел себя раскрепощенно, и я впервые почувствовала себя с ним действительно удовлетворенной женщиной. «Значит, все будет прекрасно», – думала я.

Подошло и время отпуска, я улетала в Россию к сыну и внукам на две недели. Мы договорились, что он будет звонить и писать на имэйл. Дала все телефоны, где рассчитывала быть буквально по дням.

Полет прошел нормально: читала толстенную книгу, смотрела кино, думала о любимом. Я планировала побыть в Москве пару дней с подругой, потом ехать к внукам в Самару. При встрече Валя сказала, что в день моего приезда был странный телефонный звонок. Мужской голос без всякого приветствия спросил: «Самолет из Нью-Йорка уже приземлился?»

Она вежливо ответила, что он ошибся номером, и положила трубку, и лишь потом поняла, что, вероятно, звонил мой друг.

Мне стало неловко за Леву. Пришлось изворачиваться и объяснять, что товарищ неординарный, иногда может и не поздороваться.

Проболтали полночи, на другой день погуляли по Москве, и я отправилась поездом в Самару. Не люблю этот город, но деваться некуда, там живут мои дорогие человечки – внуки. История с телефонным звонком повторилась. Дочь сказала, что кто-то звонил и спросил, как там гости, можно ли их услышать. Она подумала, что ошиблись номером, и вступать в разговор не стала. Тоже лишь потом поняла, кто это был.

Я решила, что нужно непременно действовать, иначе эта песня так и будет меня сопровождать весь отпуск, и какое же мнение родные и друзья составят о моем друге. Так как звонок не повторился, а самой звонить было дорого и неудобно, я отправила имэйл.

«Левочка, пожалуйста, здоровайся и представляйся, что звонишь из Нью-Йорка, и спрашивай Екатерину Ивановну, а то весь народ в легком шоке – и подруга из Москвы, и дочка.

Ладно, мой родной? Такой разговор без приветствия понятен только нам с тобой, мы не прощаемся и не здороваемся, потому что постоянно думаем друг о друге, а посторонние люди тут ни при чем, правила приличия существуют.

Пожалуйста не обижайся. Вчера плохо было слышно совсем… Сегодня будем дома вечером, можешь позвонить на домашний, как обычно в твой перерыв обеденный.

Целую тебя, мой хороший, и жду, когда смогу обнять тебя и увидеть твои сияющие глаза».

На следующий день он прислал ответ.

«http://www.ismacs.net/singer_sewing_machine_company/manuals/singer-slant-shank-503-sewing-machine-manual.pdf – это описание швейной машины. Есть идея купить такую же на е-бай, она там в хорошем состоянии и полностью укомплектована. Стол нужно отремонтировать, и будет чем развлекаться перед сном зимой».

Я ответила:

«…а куда будем девать наши две существующие? или склад устроим, ласточка моя? Так приятно, что ты думаешь о длинных зимних вечерах… Целуюююю».

Значит, он планирует совместную жизнь, если говорит о длинных зимних вечерах! Я была счастлива.

Потом пришло еще письмо.

«Сейчас бы набрал тебя, но листок с телефонным номером остался в машине.

Был дождь июльский.

Наверно берегу себя – для нас.

Моя Катя, родная».

Эти слова залили нежностью всю Вселенную.

Дни отпуска пролетали со скоростью космической ракеты. Деньги таяли так же быстро. На карточке оставалось еще пятьсот долларов, и я рассчитывала, что этой суммы как раз хватит для безбедного завершения отдыха. Но просчиталась. Банкоматы, словно сговорившись, отказывались выдавать купюры. Счет заблокировали. Я пробовала звонить в американский банк, но там сказали, что по телефону такие дела не решаются. Вот я растяпа, не предупредила, что уезжаю и буду снимать деньги в другой стране. Написала Левочке, попросила, чтобы он еще перезвонил им. Он ответил, что звонить совершенно бесполезно, и выслал четыреста долларов. Я была ему безгранично благодарна…

Следом пришло письмо:

«TAKE A REST, BECAUSE YOU SOON SHOULD DO CONTINUOUS MARRIAGE LIFE. IT IS HARD WORK»[3]

«Нет, мой хороший, для меня жить с тобой очень хорошо и здорово, а совсем не трудно. Ухаживать за любимым чело – веком, готовить для него, стирать, помогать во всем – это радость.

Какое счастье, что есть ты у меня, что есть тепло в моем сердце и есть чем жить. Думаю о тебе, жду тебя, мой Лева…»

«I'm in love with you. MY Katya», – ответил он.[4]

«Добрый вечер, мой родной. Как ты далеко! Хорошо так посидели с родственниками вчера, вот только проводили. Завтра с утра снова в путь. Что делаешь ты вечерами? Я уже не верю, что ты где-то действительно есть… Скучаю по твоему смеху и сиянию глаз. Целую, люблю тебя».

«I LOVE YOU» – IT'S WORDS ONLY FOR THE DARK TIME… FOR ANOTHER TIME IT'S NOT TRUE. LET'S BELIEVE ME».[5]

«А что же говорят днем?

Печально. Но ты мне и днем говорил, а теперь будешь только ночью?»

На этом грустном для меня письме отпуск и закончился. И летела я в самолете, улыбаясь и ожидая горячую встречу.

Милый ждал меня в аэропорту. Он всегда делал все не так, как обычные люди. Он не шел навстречу с букетом цветов и не улыбался, не обнимал. Нет. Он стоял в сторонке и наблюдал мои метания, и лишь потом позвонил и сказал: «Ну, посмотри налево». Даже небритый, мда.

Поехали ужинать в итальянский ресторан в Квинсе. У меня было одно желание – упасть спать, а он уплетал за обе щеки. Потом поехали к нему домой, решили: зачем везти вещи в Бруклин, все равно я практически живу с ним. Он рассказывал, что звонил сестрам в Германию и они настоятельно зовут его в гости. Лева сказал, что приедет со мной.

– Ну уж нет, – ответила средняя сестра, – нам никакие твои дамы не нужны, не собираемся тебя делить ни с кем.

Он говорил это с легкой улыбкой, может, не осознавая, как это ранит меня. Хотя вряд ли он должен был это понимать, и его улыбка была защитной реакцией, я думаю. Еще он сказал, что хотел познакомить меня с дочерью, на что та ответила: «Ну, папа, как ты ее к нам приведешь? Что мы скажем девочкам (а внучкам десять и двенадцать лет), ведь к нам их бабушка приходит?»

Странная позиция. Девочки уже большие и должны понимать, что дедушка живет отдельно уже двадцать лет и имеет право на собственную личную жизнь. Сердце мое сжалось. Неужели впереди меня ждут серьезные проблемы?

В один из дней я положила ему на стол четыреста долларов – долг, что он присылал мне. Лева аж взвился:

– Вот поэтому у нас ничего и не получается! Забери!

Что не получается и почему? Мне непонятно, и это хуже всего.

Лева много говорил о чувствах, и мне это не нравилось: ну, может, просто соскучился. Раньше сам не любил пустые разговоры. Говорил, что его никто никогда так не любил и если сложить вместе всех его любовниц и еще умножить на сто, то и тогда не получится одна Катя. Высокая оценка. Однако это не мешало ему вспоминать ту же Марину частенько.

Он предлагал составить резюме и поискать работу для меня в его районе. Я согласилась, но шагов никаких не предпринимала. Он так страстно горел, но надолго ли этого огня хватит, а я потеряю хорошую работу и коллектив. Что я буду делать тогда? Я могу надеяться лишь на саму себя. Говорил, что неподалеку есть медицинский офис с русскоговорящим врачом и нужно туда сходить насчет работы. «Нужно бы», – отвечала, но не шла. Страшно терять то, что имеешь. Его семья меня не принимает, и все выходные он там – то у дочери, то у сына.

Он все так же часто упоминал слово «шизофрения», и меня это очень беспокоило. Порой мне казалось, что он тоже не совсем нормален.

Дни, когда я ночевала дома, были редки, обычно это понедельник, когда возвращаться приходилось после восьми вечера. И тогда мы перезванивались или писали друг другу. На одном из сайтов увидела чьи-то чудесные нежные слова и не удержалась, чтобы не отправить их милому.

«Левочка, это писала не я, но испытываю те же чувства…

Мне хочется что-нибудь приготовить для тебя, и только для тебя, с любовью. А потом смотреть, как ты это ешь.

Хочу сходить с тобой в баню. Я люблю смотреть, как ты получаешь удовольствие. Такое оно у тебя настоящее и неповторимо оригинальное всегда, что даже моей фан – тазии не хватит на то, чтобы представить тебя после бани. Хочу на это посмотреть – на тебя после бани. На твои затуманенные глаза от удовольствия. Хочу плавать рядом с тобой. Потому что вода доставляет тебе неописуемый кайф. Хочу услышать, как ты оказываешься в воде. Все возгласы и звуки поймать сразу и насладиться вместе с тобой.

Хочу заняться с тобой сексом. Хочу утонуть не в тебе и не с тобой. Хочу утонуть в бесконечности, в той, в которую только ты меня можешь привести. А потом смотреть на тебя и удивляться, что ты такой есть.

Хочу слушать, как ты разговариваешь по телефону, и думать: слава Богу, что это не я на том конце провода. Слышать, как твой голос от холодного до безразличного, от делового до снисходительного, от мягкого до глубокого меняется и меняет всё вокруг, и скорее всех меня. И потом, чтобы ты улыбнулся и назвал меня по имени.

Я хочу стоять в аэропорту и ждать тебя. И чтобы сердце стучало бешено, и чтобы думалось только: ну, где же ты? А потом ты такой единственный и больше никого рядом, а только твоё движение настолько легкое, отточенное, что кажется всё остальное нелепым. И твоя улыбка. И чтобы только для меня эта улыбка.

Хочу идти рядом с тобой, и чтобы ты взял меня за руку. И эта теплота ладони и жесткость. И чтобы хотелось убрать руку, и было невозможно.

Хочу уткнуться в твоё плечо. И просто подышать тобой. Настоящим, большим, спокойным, уверенным. И чтобы голова закружилась и не нужно было никуда идти. Ты пахнешь свободой. Хотя не думаю, что ты состоишь из неё.

Хочу, чтобы ты подошел ко мне сзади, обнял, и просто стоять с тобой так. И чтобы ни слова, потому что нет ничего лучшего, как слиться друг с другом, не видя глаз.

Хочу проснуться ночью, и увидеть тебя рядом, и не умереть от счастья, а дожить до утра.

Хочу, чтобы у тебя было в этой жизни всё, что ты захочешь. Так хочется, чтобы у тебя было всё, и я».

Если бы мне сказали такие слова, я бы, наверное, растаяла от нежности. Он не ответил ничего.

В конце месяца возвращалась дочка из отпуска. А в Нью-Йорке объявили штормовое предупреждение и ждали ураган и, может быть, наводнение. Я решила уехать к Леве на 24-й этаж, а дочь отправить к подруге. Правда, при этом она бурчала громко, что я ее бросаю и еду к мужику. Мне такие заявления были непонятны: она взрослая тридцатипятилетняя дама, что ж я ее за ручку водить с собой должна? Это даже неприлично для нее. Расстались очень недовольные друг другом.

За день до урагана аэропорты закрылись, и транспорт не ходил уже с двенадцати часов дня. Я ехала к Леве рано утром. Манхеттен стоял пустой, страшно: людей нет нигде, и проезд везде бесплатный, даже в автобусе, где обычно он стоит пять пятьдесят. Будто война, не дай Господи.

Эвакуироваться предлагали нескольким районам и госпиталям. Мы не знали, что делать. Наша квартира на Брайтон-Бич, там океан рядом! В новостях сообщили, что наш район только засыпало песком немного. А в Бронксе выл ветер и лил дождь. От переживаний болело сердце, выпила корвалол – не помогло, пришлось принять валидол. Боялись, что будет отключено электричество. Одолевали невеселые думы – о том, что мосты закрыты, что будет сложно добираться до работы и непонятно, будем ли работать. Мы с Левой смотрели кино в компьютере, одно за другим и занимались любовью, как перед концом света.

Все отделались легким испугом: шторм не состоялся, ураган пронесся мимо. Я поехала на работу. Дочь бастует, разговаривать не хочет. И с Левой тоже начало твориться что-то странное. По ночам он отодвигался от меня на самый край, я даже беспокоилась, как бы он не упал. Ходил задумчивый, неразговорчивый. Мне даже порой казалось, что я лишняя в его квартире. Но это ощущение появлялось поздно вечером, когда никуда уже не уедешь из такого далека. Ощущение не из приятных. Дома с дочерью обстановка не лучше – я в западне, больно до слез. Плакала только в душе: там не слышно.

Однажды ночью проснулась от того, что он сильно трясется. Лежит на спине, вытянувшись в струнку, и сильно трясется ногами: в сторону – вместе. Ужас обуял меня. Я тихонечко позвала его по имени, но он не слышал. Тогда я начала читать про себя молитву «Отче наш». Он глубоко вздохнул и притих. Потом повернулся на бок и засопел тихо. Кое-как успокоившись, уснула и я.

Ему нравилось будить меня, включив свет посреди ночи и начиная шебуршать страницами. Я обычно просыпалась, прижималась к его боку и обреченно произносила:

– Давай, слушаю.

А слушать я должна цитаты великого древнего грузинского (а может, армянского) философа. Не знаю, но, по-моему, этот философ был ненормальным. Я не могла понять практически ничего и никогда. Лев с выражением читал полстраницы, потом, умиротворенный, выключал свет: можно спать.

Следующие три дня я ночевала дома: он находился в депрессии.

– Ты приедешь сегодня полечить меня? – негромко спросил он по телефону.

– Приеду, – с облегчением отвечала я.

Вечером после ужина я спросила о его состоянии и почему он от меня шарахается и трясется ночью.

У него глаза округлились:

– Ты чего себе понапридумывала? Ну, два дня мне было нехорошо, и все.

Говорил, что со мной нет проблем и нервов, есть лишь озабоченность, как найти дорогу к его детям. Сказал, что восхищается мной и удивляется тем, как я веду себя дома, что у меня через две минуты могут появиться готовые котлеты на столе или отбивные за десять минут. «Ты метеор», – смеялся он. И еще говорил, что, если бы ему раньше сказали, что существует женщина с такими качествами, как у меня, ни за что бы не поверил.

Ну и слава Богу, что все так.

<1 2 3 4 >

На страницу:

Перейти

2 из 4