Повести в Белых Халатах

Исключение составлял Андрюша Сирин, которому заботливая тёща собирала и обед, и лёгкий перекус на весь длинный рабочий день. Питание коллеги было одним из пунктов в регламенте ежедневных шуток. Сирин, по телосложению, скорее, нормостеник, отличался патологическим увлечением разнообразными диетами. Антонов постоянно предлагал переделать табличку на его кабинете из просто «гинеколог» в «гинеколог-диетолог». Если кто-то пытался сбросить вес или просто отрегулировать питание, то старался избегать разговоров на эти темы в присутствии Андрея: замучит советами. Он знал всё про калории, белки, жиры и углеводы, как комбинировать их можно и как нельзя. Последним увлечением гинеколога стала «диета пещерных людей». Он рьяно пропагандировал рацион, в который входили только жареные мясо, рыба и птица, а также растительные продукты, молоко и яйца. Всё консервированное или полуфабрикатное исключалось по определению.

Зайдя в ординаторскую, заглянув в тарелку Сирина и увидев в ней кусок жареного мяса, Антонов спросил:

– Андрюха, ты никак на охоту ходил?

– Ну, до такого экстрима я ещё не дошёл, – аккуратно нарезая мясо тоненькими ломтиками, ответил тот.

– Мне всё-таки интересно: ты в одиночестве переселился в пещеру или в компании жены и тёщи? – едва сдерживая смех, спросила я.

Новиков поморщил нос, не одобряя направление разговора.

– Тёща, я полагаю, в панике: у неё запасы муки, дрожжей, сахара на две армии в случае внезапного начала военных действий, – веселился Юра, – а жена, скорее всего, бросит тебя, Андрюха, через пару месяцев: у тебя при резкой углеводной недостаточности разовьётся импотенция пещерного человека. Я прав, Малаков?

Захар сидел в кожаном кресле в центре ординаторской и посасывал незажжённую трубку. Обычно он был сторонним наблюдателем словесных баталий с Сириным.

– Я думаю, нужно провести открытый научный эксперимент, – продолжал Антонов. – Давайте составим таблицы показателей, таких, как вес, температура тела, наличие либидо и эрекции, и будем ежедневно отмечать изменение или стабильность показателей.

– Ну, и как ты собираешься проверять либидо и эрекцию? – поинтересовалась я. – Сирину на слово верить нельзя.

– Позвольте, господа, – возмутился доктор-гинеколог, – почему же моим словам нет веры?

– В самом деле, – Антонов обращался уже ко мне, – Андрей глубоко порядочный человек, которому можно доверять. Разве что появятся добровольцы, желающие взять на себя проверку показателей?

– Не сомневаюсь, что медсестринский состав гинекологического отделения не заставит себя долго уговаривать, – подсказала я решение проблемы.

В ординаторскую заглянула Людмила Борисовна.

– О чём сегодня дискутируем, господа хорошие?

– Людмила Борисовна, Сирин встал на тропу пещерного человека, будет отращивать бороду и питаться змеями.

Кунцева, привыкшая к нашей иронии в адрес гинеколога, решила не вдаваться в подробности и ограничилась вопросом:

– А ваша супруга, она что? Тоже?

– Тоже не будет бриться? – уточнила я.

В ординаторской раздался дружный хохот.

– Моя супруга не любительница экспериментов, – предвосхитил последующие вопросы Андрей. – Она предпочитает традиционное питание, так как считает, что увлечение диетами ведёт к снижению веса и дряблости кожи.

Я закатила глаза и сделала усилие, чтобы не прокомментировать заявление по поводу потери веса. Сирин под шутки-прибаутки закончил свой обед, поднялся и пошёл по направлению к выходу, но не успел уйти: к нему обратилась Людмила Борисовна:

– Андрей Андреевич, к нам на консультацию поступила больная из области, я записала её на приём к вам и потом на ультразвук к Нине Викторовне. Она жена большого начальника, так что, когда закончите, доложите, пожалуйста, результаты обследований.

Сирин молча кивнул в знак согласия.

Через час от него пришла пациентка – молодая женщина с хронической болью в тазу неясной этиологии. Хромает, ни сесть, ни лечь не может, вижу – конкретно болит. Лечат от эндометриоза. Проглядываю записи осмотра, сделанные Сириным. Ничего особенного, ставит тот же эндометриоз. Начинаю назначенное ей обследование, на которое, как ни странно, она никак не реагирует, то есть не больно! Пациентки с запущенным эндометриозом обычно корчатся, зубами скрипят и ругаются последними словами. А тут… тишина. Не нашла я у неё ничего, что могло стать причиной таких выраженных симптомов. Уже заканчивая осмотр, решила уточнить:

– Никакой болезненности, дискомфорта не чувствуете, когда я смотрю?

– Нет, – ответила она, – там ничего не больно.

– А где больно?

Женщина показала куда-то на лобок.

Я спросила:

– Глубокая боль?

– Да я не пойму, – пожала плечами пациентка, – я могу прямо нащупать, где болит, но отдаёт в таз, спину и прямую кишку. Я иногда просто падаю на колени, потому что от боли не могу стоять…

Я принялась ощупывать лобок и спросила:

– Кто-нибудь щупал место, где болит?

Она отрицательно покачала головой:

– Нет.

И в этот момент при пальпации я нащупала образование, похожее на шнур, который тут же выскользнул из-под пальцев, и женщина закричала от боли.

Я опять пощупала, и история повторилась.

– Где больно? – спросила я.

Она вздохнула:

– Вы на что-то нажимаете, и больно везде! И в тазу, и в животе, и в спине!

Чудненько! Я сменила датчик на высокочастотный, с помощью которого исследуют поверхностные структуры, начала смотреть её лобок и нашла нечто похожее на шнур, очень подвижное, резко болезненное, без начала и конца.

Описала в своём заключении всё, что увидела, и поставила невриному под вопросом. Посадила женщину в приёмной и отправилась к Сирину.

– Посмотрела я твою пациентку. Вопрос – ты лобок ей щупал?

– Зачем?

– Затем, что у неё там болит.

Сирин посмотрел на меня без намёка на понимание.

– Я ставлю ей невриному, для информации – опухоль периферического нерва, по которому боль иррадиирует по всему тазу. Сделай тётке хотя бы лидокаиновую блокаду для купирования болевого синдрома.

Я развернулась и уже на выходе из кабинета добавила:

– Да, диагноз я тебе дарю. Доложи Кунцевой, она ждёт.

Глава 6

Лужина

По сравнению с другими вузами студенческие группы в медицинском институте считались небольшими. В нашей, под номером тринадцать, было тринадцать человек. Жизнь всех разбросала не только по дальним больницам и городам, но и по разным континентам.

Лужина Саша осела в Канаде уже лет пятнадцать назад, но не теряла связи с родиной и с нами. Работала она психологом, причём практика у неё была разнообразной: от частных приёмов до участия в судебных разбирательствах и консультаций госпитальных больных. Работка, как говорится, не позавидуешь, особенно если относиться к ней с душой и старанием. А потому периодически Сашке требовалась эмоциональная разгрузка, частью которой являлись встречи со старыми друзьями. Своих детей Лужина так и не родила, поэтому приезжала с племянницей Алисой, которая в нашем понимании была звёздным ребенком. Санька старалась вложить в девочку всё, что недодали бестолковые родители, а посему Алиса в свои пятнадцать лет свободно говорила на английском, французском, испанском и русском, причём русский, пожалуй, был для неё самым неродным: на нём она общалась только с Сашей и с нами, когда приезжала в Россию. По этой причине Лужина рассматривала поездки девочки на историческую родину как совершенно необходимые в целях совершенствования языка.

В институте мы были неразлучными подругами, дневали и ночевали вместе, не вылезали из анатомички, готовясь к экзаменам. К концу учёбы у Александры родилась племянница, и она переключила внимание на воспитание малышки, а когда сестра с семьёй эмигрировала, бросила всё и уехала за ними следом.

Навещают они нас почти каждый год и, как правило, останавливаются у меня: и сын мой Димка, и бывший муж живут независимо от меня, а я независимо от них, так что условия позволяют принимать заграничных гостей.

Впервые Лужина привезла племянницу после двухлетнего отсутствия в России. Я встречала их в аэропорту, и Алиска, с разбегу бросившись мне на шею, крикнула: «Дай поцелую тебя в бородавку!» – и звонко чмокнула в подбородок. Тогда я поняла: за ней нужно записывать. И с тех пор тетрадь с Алисиными шедеврами регулярно пополнялась. То после длительного перелёта она жаловалась, что у неё «бомбошка болит», показывая на голову, то, проголодавшись, просила «кусарик», то, сложив вещи в багажник машины, сообщала: «Сумка в гаражнике». Когда я смеялась над ней, она, притворно сердясь, кричала: «Не смеись!», а на мой риторический вопрос «И откуда ты только на меня такая свалилась?» отвечала: «Нискудова».

Но любимым моим оставался случай, когда Александра, улаживавшая какие-то бумажные дела, оставила Алису со мной на пару часов и мы решили пойти в зоопарк. Уже на выходе из квартиры я обнаружила, что мой растяпа-сын забыл ключи дома и мы вынуждены его ждать. И вот, прождав два часа и понимая, что времени на зоопарк не остаётся и виноват в этом Димка, Алиса подошла ко мне и с бесконечным возмущением в голосе произнесла сакраментальную фразу: «Обязательно было его рожать?!»

Сейчас, в пятнадцать лет, она уже не задавала столь риторических вопросов и в основном все её языковые кульбиты были продиктованы тем, что многие слова и фразы, произнесённые по-русски, представляли собой прямой перевод с английского без учёта смысловой нагрузки. Утром, разбирая бельё из сушки и раскладывая его по полкам, Алиса кричала: «Куда носки идут?» И я, умирая от смеха и представляя марширующие в шкаф носки, бежала записать в тетрадь очередной шедевр. Заметив в моей квартире сваленные в углу коробки и книги и предполагая, что я готовлюсь к переезду, Алиса спрашивала: «Ты что, двигаться собираешься?»

После работы все собрались у меня повидаться с Лужиной. Помимо пары институтских подруг, Карасёва, Антонова и Тёткина пришёл Сиротин, который в своё время учился хоть и не в нашей группе, но на одном с нами курсе. Он был непостоянной величиной в компании: то появлялся, то пропадал; после распределения, казалось, окончательно потерялся в беспросветной провинциальной глуши, но вновь влился в коллектив, когда Кунцева собрала старых друзей под крышей новой клиники. История его оставалась для многих загадочной, как и выбранная специальность. Пожалуй, все жизненные перепетии приятеля знал лишь Антонов, который, на удивление, мог хранить секреты, когда дело касалось мужской дружбы.

Готовить ни я, ни Шурка не любили, а потому заказали в ресторане суши, которыми могли питаться хоть каждый день, а также пару коробок с пиццей, чтобы накормить Тёткина с Сиротиным, принципиально не признающих сырую рыбу.

После рабочего дня все были голодные, и суши разлетались молниеносно. Тёткин единолично завладел коробкой с пиццей, не намереваясь ни с кем делиться. Как обычно, говорили все одновременно, перебивая друг друга; не дослушав одну историю, начинали рассказывать другую, тут же обсуждали последние случаи, делились информацией по новым препаратам и при этом успевали жевать и, конечно, выпивать.

– Тёткин, оторвись от пиццы! – перекрикивая всех, потребовал Антонов. – Тебе уже операцию надо делать по удалению правого лёгкого!

– Чего это? – вытягивая из коробки очередной ломоть, удивлялся Марк. – У меня с лёгкими проблем нет.

– С лёгкими-то нет, – продолжал Юра, – а вот печень уже не помещается: посмотри на свой авторитетный живот.

Саша замахала на Антонова руками:

– Подавлюсь! Не смеши! – и, отправляя в рот крошечный кусок сырой рыбы, опрокинула на себя соевый соус, который большим пятном растёкся по её светлым джинсам.

– Как была кляксой, так и осталась, – засмеялся Юрка, показывая на Санькины штаны.

– Точно! Ты же на первом курсе была Клякса! – вспомнила я.

– Ну да, она всегда писала чернильной ручкой и таскала её в кармане, на котором оставались пятна, – подтвердил Карасёв.

– Ага, её профессор по физиологии так и звал: Клякса, – согласился Юра.

– Не по физиологии – по анатомии, – возразила Александра.

В комнату заглянула Алиса.

– О! Ребёнок! Иди сюда! – позвал Юра. – Рассказывай, как живут дети в Канаде, чем занимаются в свободное от школы время.

Алиса, ничуть не смущённая всеобщим вниманием, начала рассказывать об уроках конного спорта, в котором весьма преуспела за последние годы.

– А ещё я заканчиваю курсы спасателей и буду работать в бассейне, – добавила девочка.

– И чего ты там будешь делать? – уточнил Карасёв.

– Людей ловить, – серьёзно ответила Алиса, и все начали хохотать, а я побежала за тетрадкой, чтобы записать очередную фразу.

Сидели мы допоздна. Кроме суши и пиццы, съели торт, потом из холодильника выгребли мороженые пельмени, которые Лужина взялась варить и благополучно об этом забыла, а потому вместо пельменей мы ели кашу из варёного теста с катышками соевого мяса. Но было очень вкусно, как давно, в студенческие годы, когда вот так же собирались, смеялись и орали всю ночь, перекрикивая друг друга, чтобы утром безголосыми, невыспавшимися, но счастливыми опять встретиться в институте.

Я смотрела на смеющихся друзей, безостановочно говорящих, размахивающих руками, потолстевших, полысевших, надевших очки, и думала о том, как дороги они мне, как близки и понятны, независимо от расстояния между нами, независимо от нашего возраста. В душе мы остались всё теми же кляксами – молодыми, сумасбродными. Несомненно, медицина изменила наши характеры: при той серьёзности и постоянной ответственности, которые лежат на нас, важно уметь находить эмоциональную разрядку, чтобы не стать ипохондриками, не впасть в депрессию и не очерстветь душой. Оттого все медики немного сумасшедшие, циничные, но при том глубоко душевные люди, остро ощущающие вкус жизни, потому что знают ей цену.

Перемыв после ухода гостей посуду, мы забрались с Санькой на диван; прихватив по бокалу вина, укутались в плед и замолчали: столько встреч и разговоров за вечер! Эмоции и воспоминания переполняли и требовали тайм-аут.

– А как твой Лето-муж поживает? – нарушила тишину Шура.

– Поживает, – ответила я. – Видимся нечасто, у него молодая жена и маленький сын, – я отпила вина и продолжила: – А мы с Димкой уже взрослые и внимания много не требуем.

– Подожди, как сын? – удивилась Саша. – Ты мне ничего не говорила!

– А чего тут говорить? – заметила я. Тема разговора особого энтузиазма у меня не вызывала. – Живёт под пятой, точнее, под каблуком, точнее, в ежовых рукавицах… – я помолчала, соображая, правильный ли речевой оборот применила после всего выпитого.

Лужина, подливая ещё вина в свой быстро пустеющий бокал, хихикнула.

– Шура, вот ты, в конце концов, психолог. Крутой психолог! – махнула я для убедительности рукой, чудом не окропив плед вином. – Вот ты мне, как крутой психолог, объясни…

Лужина кивнула, стараясь сосредоточиться.

– Жили мы вместе почти, страшно сказать, двадцать лет, женились по молодости, по глупости, но ведь по любви! Общие друзья, интересы, учились вместе, сын, блин, общий!

Саша, ещё раз кивнув, подлила мне вина.

– Я никогда – ты слышишь? – никогда его не строила, не учила, не отчитывала! Мы реально были друзьями, любили одни и те же вещи, думали одинаково! Ну, что ещё надо?

– Не ори, – попросила Сашка, икнув, – я не глухая.

Приглушив голос, я продолжила:

– И вот через двадцать лет он уходит. Среди полного благополучия, без скандалов! Просто стали чужими в один момент! Уходит не только от меня с сыном – от всех друзей, чтоб не пересекаться с нами.

Лужина снова икнула.

– Тебе воды налить? – спросила я.

– А что, вина больше нет?

Мы посмотрели друг на друга и начали хохотать, толкая друг друга, разлив Санькино вино на мои джинсы, вытирая слёзы и размазывая остатки потускневшего за вечер макияжа. Отсмеявшись, мы враз замолчали, и в наступившей тишине я вдруг икнула.

Тут же начался новый приступ смеха, мы соскочили с дивана и стояли, согнувшись пополам, пытаясь восстановить дыхание и прекратить икоту. Наконец, измождённые, упали на ковёр, стащили на пол диванные подушки и, устроившись, затихли.

– Ну, так как там Лето-муж поживает? – опять спросила Саша, но я только махнула рукой, потому что смеяться сил больше не было.

– Я ведь всегда считала, что уважение и взаимопонимание – краеугольные камни счастливого брака, – вернулась я к своим нетрезвым рассуждениям. – И вот, оказывается, свобода, которая всегда была основой нашей семьи, ему на хрен не нужна. Ты понимаешь? Не нужна!

– Не ори, – опять напомнила Лужина.

– Он сейчас под полным контролем: куда пошёл, с кем, во сколько прибыл на место назначения, чем занимался поминутно, от кого пришли сообщения на телефон, кто звонил, кому звонил.

Я распалялась всё больше и больше, уже даже не пытаясь приглушить голос.

– Они дерутся! Ты можешь себе представить? – орала я, размахивая руками.

– Могу, – кивнула Шура.

– Он ходит с расцарапанной мордой лица! Ты видала такое? Мужику полтинник!

– Видала, – подтвердила подруга.

Устав от собственных эмоций, я упала на подушку и уставилась на Лужину.

– Ну, твой диагноз?

– Это любовь, – глубокомысленно изрекла Сашка.

– То есть ты хочешь сказать, что у нас была не любовь?

– И у вас любовь, – кивнула она.

– И почему он ушёл?

Лужина потянулась к бокалу, но, увидев, что он пуст, оглянулась в поисках бутылки.

– Вино ещё есть?

– Нет, всё выпили. Есть пиво, но тёплое.

– Нет, пиво завтра, – вздохнула Александра.

– Ты не отвлекайся, – напомнила я подруге о нашей беседе.

– Я не отвлекаюсь. – Шура поправила подушки за спиной. – Ты сама сказала «в какой-то момент стали чужими».

– Ну, – согласилась я.

– Просто чужими вы стали до того, как это почувствовали. Отдаление происходит незаметно: время проводите порознь, спите под двумя одеялами, ужинаете в разное время…

– Но так все живут! Медовый месяц не вечный!

– Все живут, пока катятся по накатанному. Жалуются, а менять что-либо боятся. Твой тоже не ушёл бы, если бы не встретил ту акулу. Она его сожрала.

– Ага, – согласилась я, – и не подавилась.

Мы помолчали.

– А ты думаешь, я ушла бы, если бы встретила Захара тогда?

– Не-а, – Лужина покачала головой. – Хотя. Если бы Захар не был женат, может, и ушла бы. Кстати, как у вас?

Я махнула рукой:

– И хорошо, и никак. Тянет друг к другу, иногда кажется, дышать без него не могу. А иногда ненавижу.

– За то, что не твой?

– Нет, за то, что не могу решиться и порвать. Знаю, что всё так и будет, никуда он из семьи не уйдёт, а порвать не могу.

– А надо, – Саша зевнула. – Пока из этих отношений не выйдешь, ничего у тебя нового не будет.

Я бросила на подругу притворно сердитый взгляд.

– Так себе ты психолог, скажу я. Ты должна на позитив меня настраивать, а ты на больную мозоль давишь.

– А я не психолог тебе, а друг. Друг не может быть психологом, а психолог – другом. Меня лицензии лишат, если нарушу это золотое правило.

– Ага, где твоя лицензия, а где мы, – усмехнулась я. – Если только я в Канаду не отрапортую, что ты на работе бухаешь и консультируешь подругу детства.

– Отстань, – отмахнулась Шурка. – Дай хоть тут мозгам расслабиться. Ты без меня никогда не могла со своими мужиками разобраться. Вот даже сейчас приходится к тебе приезжать.

– За что я тебя и люблю! – воскликнула я и, придвинувшись поближе, обняла подругу изо всех сил.

– Всё! Спать! – скомандовала Лужина, вырвавшись из моих цепких объятий, и, глянув на часы, стрелки которых приближались к пяти, мы повалились на подушки и мгновенно, как в молодости, заснули.

Глава 7

Рабочие будни

Утром в регистратуре меня поджидала Оксана.

– Нина Викторовна, могу я с вами посоветоваться? – обратилась она ко мне.

– По поводу?

– По поводу одного телефонного звонка.

– Почему со мной?

Оксана замялась:

– Другие всегда смеются.

Я подумала и не стала признаваться, что смеюсь не меньше других.

– Давай, – выразила я согласие помочь.

– Вчера в регистратуру позвонил мужчина и спросил, может ли он получить информацию о больном Беленьком из дневного стационара. Я поискала в журнале наблюдений и сказала, что пациент находится в удовлетворительном состоянии, послеоперационный период протекает хорошо, все анализы в норме, швы собираются снимать через день, затем планируется физиотерапия, которую можно будет проходить амбулаторно. Он сказал: «Спасибо». Я спросила: «А вы кто, родственник?» И он ответил: «Нет, я сам Беленький». Я удивилась, зачем же он звонит, а он говорит: «Потому что мой доктор ничего мне не сообщает».

Я с трудом сдержалась, чтобы не засмеяться. Вообще, с учётом того, сколько раз за день я делаю каменное лицо, выслушивая высказывания пациентов, регистраторов, а порой и коллег-докторов, мне не нужны ни ботокс, ни гели: натруженные мимические мышцы гарантируют отсутствие морщин.

– Я теперь переживаю, – прервала ход моих мыслей Оксана, – а вдруг доктор не делился с пациентом информацией по какой-то особой причине, а я нарушила его тактику.

Тут у меня начало сводить скулы, я всё-таки улыбнулась и немного закашлялась.

– Вообще, ты уже не маленькая, должна сначала спросить, кто звонит. Выдавать информацию о пациентах строго запрещается. В данном случае ты ничего не нарушила: получать информацию о себе самом можно. Но на будущее учти: бери номер телефона звонящего и обещай передать доктору.

– Спасибо, Нина Викторовна, – пролепетала девушка.

А я, продолжая покашливать, заторопилась в ординаторскую поделиться с докторами историей о пациенте Беленьком. В ординаторской никого не было, и мне пришлось терпеть до вечера.

В кабинете Таня встретила меня вопросом:

– Нина Викторовна, помните двух пациенток Сирина? В прошлом году он диагностировал два рака шейки матки за неделю?

– Да, говорил ещё «закон парных случаев». Мы одну из них, Светой зовут вроде бы, наблюдали пару раз после операции и после радиотерапии. А почему ты вспомнила?

– Сегодня вторая из них была на рентгене, я с рентген-техником разговаривала. Вы не поверите: у неё опухоль проросла в мочевой пузырь и прямую кишку, метастазы везде! Девочки говорят, никогда не видели такого случая. Серьёзно!

– Я не очень её помню, она на УЗИ была один раз и то отказалась от полного осмотра.

– Да-да, это она! Вы тогда сказали, что яичники плохо видны через брюшную стенку и нужно сделать полное исследование гинекологическим датчиком, а она отказалась.

– Хозяин-барин, – вздохнула я. – Только не понимаю, зачем приходить на осмотр, если ты отказываешься от половины исследования. Это не мне нужно. Или ты пришёл за диагнозом, или зачем вообще пришёл. Люди – странные существа, – поделилась я с Таней жизненными наблюдениями и открыла приём.

День начался с противного мальчишки пяти лет, которого привели на УЗИ пупочной грыжи. Родители его относились к категории воспитателей, ни при каких обстоятельствах не говорящих «нет» и «нельзя» своему чаду. Вполне естественно, что самое чадо быстро стало исчадием ада и в столь юном возрасте уже совершенно точно знало, как манипулировать простодушными взрослыми. Глядя на резвящегося малыша, бегающего по кабинету, толкающего стул на колёсиках, на котором я сижу, пинающего маму и бабушку, я едва сдерживалась, чтобы не стянуть с паршивца штаны и не всыпать по первое число.

Через пару минут этого шоу я, сожалея о потерянном времени, поймала маленького прохиндея за руку и грозно сказала:

– Ложись на спину и лежи спокойно, а иначе я заберу тебя к себе, а маму и бабушку отправлю домой!

Мальчишка не поверил, вырвался и продолжил свой цирковой забег по периметру комнаты. Я обратилась к маме:

– Выйдите из кабинета, или я отменяю обследование.

Женщины вышли, и я тут же закрыла за ними дверь. Не ожидавший такого поворота событий хулиган рванул следом, но я, прокатившись на своём стуле ему наперерез, преградила путь и прошипела:

– Ложись!

Мальчишка онемел и послушно лёг на спину. Я быстро посмотрела его живот, измерила грыжевой мешок и грыжевое отверстие, вытерла гель с кожи маленького дьявола и спросила:

– К маме хочешь?

Он кивнул. Я открыла дверь, за которой, прислушиваясь к происходящему в кабинете, стояли обеспокоенные родственники.

– Забирайте своё счастье, – сказала я.

Мальчишка спокойно дошёл до порога, зыркнул на меня глазами и пулей вылетел в коридор, едва не сбив бабушку с ног. Я с облегчением смотрела вслед удаляющемуся семейству.

Не люблю маленьких детей. Точнее, я люблю детей, которые с малолетства ведут себя по-взрослому, с которыми можно общаться на равных, даже если им два. Таких детей я обожаю и уважаю их родителей. Тем же, которые воспитывают маленьких монстров, нисколько не заботясь об окружающих, я могу лишь посочувствовать, зная, в какой кошмар может превратить их жизнь ни в чём не знающий ограничений ребенок, когда станет подростком. Но, как говорит наша старшая медсестра Олимпиада Петровна, «их сало, они и мажься». А я порадовалась тому, что дети нечасто посещают мой кабинет.